Текст книги "Царевич"

Автор книги: Сергей Арсеньев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Глава 9

(Пётр)

– …Ещё есть кто-нибудь?

– Так точно, Ваше Имп…

– Колька, сейчас подушкой кину! Перестань обзываться!

– Я ведь на службе. Так положено.

– А мне это не нравится. Можно по имени называть меня?

– Слушаюсь, Алексей Николаевич.

– Тьфу на тебя. Так кто там ждёт-то?

– Князь Юсупов второй час дожидаются. Прикажете позвать?

– Погоди, дай подумать.

* * *

– Лёшка, это что за фрукт?

– Даю справку. Юсупов Феликс Феликсович, князь, граф Сумароков-Эльстон. Родился 11 марта 1887 года, умер 27 сентября 1967 года. Окончил частную гимназию Гуревича. Стал единственным наследником фамильного состояния Юсуповых после…

– Тыр-тыр-тыр! Нафиг ты мне это читаешь? Скажи, нужно с ним встречаться или ну его нафиг?

– Нужно. Очень богатый человек. На экскурсии в Юсуповский дворец тебе про него рассказывали, но ты всё мимо ушей пропустил. В твоём мире Распутина убивал он.

– Нужен он мне тогда был больно. Коллега, значит. Так бы и говорил. А то заладил: «Истинный ариец, беспощаден к врагам Рейха, связей, порочащих его, не имел». Зачем мне всё это знать?

– Насчёт порочащих связей тут как раз не так однозначно. Смотри, что ты про него прочитал в буклетике из музея: «В юности прославился своими переодеваниями в женские наряды, в которых не только посещал публичные места, но и выступал на подмостках кабаре и в России, и за границей».

– Ненормальный, что ли?

– Есть малость. Однажды я случайно подслушал кусочек разговора Ольги с Таней. Оля рассказывала, что про князя Юсупова ходят не очень хорошие слухи в свете.

– Какие ещё слухи?

– Ну, что он… эээ… предпочитает мужское общество женскому.

– Ну и что? Я тоже предпочитаю.

– Да не в том смысле. Я имею в виду близкие отношения. Очень близкие. Примерно вот такие.

– Фуу!! Убери сейчас же! Он гомосек, что ли?

– Оля говорила, что доподлинно не знает, но слухи такие в свете ходят. Опять же, это переодевание в женскую одежду…

– Понятно. Не, Лёшка, с гомосеком я встречаться не стану, ну его нафиг. Да ещё и лёжа в кровати.

– Не полезет же он сходу к нам под одеяло! Он не за этим сюда пришёл.

– Кто его знает. А что о нас подумают, когда узнают, что мы приглашали этого Юсупова к себе в спальню? Мало ли, чем мы тут могли в спальне с ним заниматься!

– Хм… Пожалуй, ты прав, Пётр. В спальне наедине с ним лучше не оставаться.

– Так что ну его нафиг.

– Нет, встретиться нужно. Давай просто Кольку отсылать не будем. При свидетеле он точно ничего предпринимать не станет.

– Ну, если только так. Хотя мне всё равно боязно. И противно.

– Мне тоже.

* * *

Третьи сутки лежу я в постели в Аничковом дворце. Зимний дворец занят сейчас, там военный госпиталь имени меня размещён. А Аничков дворец пустует, вот и привезли меня сюда. Формально тут моя бабушка живёт, Мария Фёдоровна. Но сейчас её нет, она в Киеве.

Первые пару дней после моей клоунады в Исаакиевском соборе концентрация врачей у моей тушки была совершенно запредельной. Они роились вокруг меня, как мухи вокруг сортира. Измерили и обследовали всё, что можно и что нельзя, взяли все анализы, какие только смогла придумать их извращённая фантазия. Признали меня здоровым, но всё равно на всякий случай оставили лежать в постели. Сами же всей толпой наперегонки рванули сочинять теоретические обоснования "ложной гемофилии" и двигать вперёд медицину.

Люлей огребли лейб-медик Евгений Сергеевич Боткин и мой личный врач Деревенко. Почему? Так их обвинили в неверном диагнозе, вот почему! После того, как вся эта куча докторов-профессоров убедилась в отсутствии у меня гемофилии, они немедленно принялись кидаться гнилыми фруктами в Боткина и Деревенко. Отчего не распознали? Как допустили? Куда смотрели? И так далее. Дошло до того, что Деревенко вообще чуть ли не в покушении на убийство цесаревича стали обвинять. Хотели даже отставить его от меня, как не оправдавшего доверие. Пришлось мне вмешаться.

Я поговорил с Николаем и Деревенко оставили. Родители вообще были в полной растерянности от произошедшего. С одной стороны, эйфория радости за меня. А с другой стороны – шок от расправы над Распутиным, они же оба доверяли ему. Особенно мама. А самому Распутину не поздоровилось. Очень сильно не поздоровилось.

Одно лишь заступничество предстоятеля Исаакиевского собора, протоиерея Александра, не позволило толпе разодрать святого старца в клочья прямо в храме. Едва я окончил говорить, как предстоятель сразу заверещал: "Не в храме! Только не в храме святом!! Не в Храме!!!".

Так что Распутина на улицу всё-таки выволокли почти целым. Лишь бороду ему оторвали, пока к выходу тащили. Я с родителями и сёстрами через боковую дверь вышел и не видел, что там было. Но мне потом рассказали, что прямо на ступенях собора Распутина нашинковали практически до состояния фарша. На богослужении много офицеров и генералов было. И у большинства с собой шашки. Вот этими-то парадными шашками Распутина и настругали.

Пользуясь некоторой растерянностью отца, когда просил за доктора Деревенко заодно выпросил себе и его сына, Кольку. Именным императорским указом тот был назначен личным денщиком цесаревича. И пофигу, что он не дворянин. Меньшикова Пётр подобрал примерно в таком же возрасте и тот тоже на тот момент дворянином не был ни разу. Зато у меня теперь есть рядом хоть один человек, которому я могу полностью доверять.

Колька вчера приехал ко мне из Царского Села и сегодня приступил к своим обязанностям. Серьёзный, блин. Когда мы с ним в солдатиков играли, так он меня Лёшкой звал. Даже и поругаться мог со мной. А сегодня ни-ни. Он на службе! Надеюсь, это у него скоро пройдет, и Колька опять станет нормальным.

Как только доктора от меня отстали, признав здоровым, ко мне валом пошли посетители. Целый день сегодня идут. А Колька прямо весь надувается от собственной важности. Как же, он Великих князей и генералов теперь тормозит, да в очередь строит.

Первым, с самого что ни на есть ранья, припёрся этот клоун Пуришкевич. Он меня своими воплями через закрытую дверь разбудил. Притащил мне огромный букет белых роз, как будто я барышня. Нафига мне этот веник нужен? Хорошо, ваз тут у бабушки много, нашлось куда поставить.

А потом началось выездное цирковое представление. Пуришкевич ползал на коленях по полу, обслюнявил мне руку поцелуем, ходил по комнате, толкая длинную речь и помогая себе резкой жестикуляцией. Государь-избавитель, силы тьмы, благодарные потомки, решительный поворот в истории России и так далее. Отчего-то его ужимки напомнили мне нашего наркиндела Жириновского. Тот тоже как начнёт вещать что-нибудь по телевизору – фиг этот фонтан остановишь. Широко известен случай, когда Жириновский швырнул пустой стакан в американскую делегацию прямо на заседании ООН.

После Пуришкевича косяком пошли Великие князья. Ещё раз порадовался тому, что Алёшка ожил. Без него я бы не выплыл. Он же был с ними со всеми лично знаком. Больше того, это вообще родственники. Их если не в том порядке подпускать ко мне – сразу вонь начнётся.

А: Точно. Это примерно как у вас важен порядок, в котором Политбюро на трибуну Мавзолея поднимается. Здесь смысл такой же.

Пообщался я, значит, с родственниками. Перед обедом Родзянко приезжал. Председатель государственной думы. И Гучко вместе с ним. Алёшка уже к тому времени накопал в моей памяти на них обоих кучу материала. Так что встреча не очень удалась. По-моему, они оба почувствовали, что отношусь я к ним враждебно. Мягко говоря. В общем, они скомкано пожелали мне здоровья и в темпе свалили. Зачем вообще приезжали, спрашивается?

Чего? А, да, Коль, извини, я задумался. Конечно, зови этого князя. Только ты сам, Коль, из спальни моей не уходи, пожалуйста. Постой рядышком со мной. А то мало ли что…

Глава 10

(Алексей)

– …Папа? Можно к тебе?

– Алёшка? Ты что хотел?

– Поговорить.

– Ну, проходи. Извини, у меня тут бумаги везде.

– Не страшно.

– Вон, с кресла возьми стопку, да на бюро переложи. А сам садись.

– Спасибо. Папа, у тебя вид усталый. Что происходит?

– Ничего особенного. Война, Алёша. Всем тяжело сейчас.

– Как настроения в войсках? Когда эта война уже закончится-то?

– Настроение в войсках бодрое. Снабжение наладили, наконец-то. Весной большое наступление планирую. Вобьём Вильгельма в землю по самые брови!

– Хорошо бы. Страна устала от войны. Может, проще с Вильгельмом договориться? Ну их, эти проливы. Мир важнее сейчас.

– Это кто тебе такие мысли внушил, Алёша? Как можно сейчас выходить из войны? Сейчас, когда мы почти победили! Пойми же, Алёша, проливы – вековая мечта России. Ещё Пётр I мечтал о них. И сейчас, когда мы стоим в одном шаге от победы, идти на попятный просто преступно!

– Нда. А в Петроград зачем ездил сегодня? Что-то случилось? Или к Рождеству готовишь город?

– Нет. Обычное заседание правительства. Доклады, сводки. Всё как обычно.

– И как доклады? В стране всё спокойно?

– Конечно. Есть некоторое недовольство, разумеется. Люди устали, ты верно это заметил. Но ничего страшного. Разобьём Вильгельма, встанем твёрдо в проливах, тогда и отдохнём.

– Угу. Я так и думал. Знаешь, папа, а давай отдохнём сегодня! Я с Настей новую песню сейчас в салоне исполнять буду дуэтом. Оля с Таней сыграют нам. Пошли, послушаешь?

– А что за песня?

– Новая. Я сам сочинил её.

– Сам сочинил? Прелюбопытно.

– Так пошли?

– А как же работа?.. Впрочем, бог с ней. Позже доделаю. Пойдём, Алёша. Очень интересно, что ты такое сочинил…

* * *

– Ну, убедился? А ты сомневался ещё! Тоже мне, царь! Бросил все дела, поскакал сразу песенку слушать дурацкую. Первым же поводом воспользовался.

– И что?! Он любит меня. И сестёр. Вот и пошёл.

– Ага, а Россией за него Святой Дух управлять будет, да? Так не делается!

– А как делается? Вот, смотри! Помнишь, как это было? Наташа ту модель крана три месяца клеила из спичек. Три месяца! А отчим твой, что ей сказал? «Спасибо, поставь на подоконник». И всё! Сразу зарылся обратно в свои чертежи. Это же вообще нужно было умудриться забыть о собственном дне рождения!

– Просто он очень ответственно относится к своей работе. Не как некоторые. И цена его ошибки весьма велика. Обрушение башенного крана для семидесятиэтажного дома – ужасная катастрофа.

– Ну да. А то, что Наташа потом полчаса ревела в ванной – не катастрофа? Ему железный кран важнее, чем собственная дочь!

– А твоему важнее песенка, чем судьба Империи и десять миллионов жизней!

– Он про десять миллионов ещё не знает.

– И не узнает, если так и дальше вести себя будет. Его грохнут раньше. И нас вместе с ним.

– Ладно, Пётр. Давай, не станем ссориться. Мы же эту песню и затеяли только для того, чтобы как-то сдвинуть папу. Послушает, быть может, как-то убеждаем станет.

– Не верю я в это.

– А ты надейся.

– Хорошо. Надеюсь. Пошли петь…

* * *

Это я придумал песню папе спеть. О текущем положении дел в Империи. Надеюсь, намёк он поймёт. Петька вообще очень много замечательных песен знает. Кое-что из них пока нельзя исполнять по различным соображениям, но даже и тех песен, что можно использовать вовсе без переделки, хватает. Вот, одну из них мы с Наськой и будем исполнять сейчас. Очень мне эта песня понравилась. И Наське тоже.

Две недели назад, когда я вернулся из Питера в Царское Село, мы с Наськой своеобразный договор заключили. Я научу её новой песне для Рождества, а она за это поможет мне спеть папе. Одному такую песню исполнять проблематично. Нужно обязательно вдвоём петь. Тренировались мы с ней в павильоне "Грот", там не слышно. Оля с Таней играть будут. Они здорово умеют играть на рояле в четыре руки.

Вот, пришли мы с папой в салон. Девчонки и мама уже тут, ждут нас. Папа сел на кресло, мы с Наськой встали по сторонам большого белого рояля, а Оля и Таня принялись играть.

НАСЬКА:

 
Алло, алло, Джеймс, какие вести?
Давно я дома не была,
Пятнадцать дней, как я в отъезде,
Ну, как идут у нас дела?
Я:
Всё хорошо, прекрасная маркиза,
Дела идут и жизнь легка,
Ни одного печального сюрприза,
За исключением пустяка:
Так, ерунда, пустое дело,
Кобыла ваша околела,
А в остальном, прекрасная маркиза,
Всё хорошо, всё хорошо!
 

Улыбаются. Поняли, что это шуточная песня. Родители этой песни ещё не слышали. Только Машка слышала, просочилась на репетицию однажды. Шуточная? Ну-ну…

НАСЬКА:

 
Алло, алло, Мартен, ужасный случай,
Моя кобыла умерла,
Скажите мне, мой верный кучер,
Как эта смерть произошла?
Я:
Всё хорошо, прекрасная маркиза,
Всё хорошо, как никогда,
К чему скорбеть от глупого сюрприза,
Ведь это, право, ерунда.
С кобылой что – пустое дело —
Она с конюшнею сгорела,
А в остальном, прекрасная маркиза,
Всё хорошо, всё хорошо!
 

Улыбаются ещё шире. Смешно им. Кобыла с конюшней сгорела. Ага.

НАСЬКА:

 
Алло, алло, Паскаль, мутится разум,
Какой неслыханный удар,
Скажите мне всю правду разом,
Когда в конюшне был пожар?
Я:
Всё хорошо, прекрасная маркиза,
И хороши у нас дела,
Но вам судьба, как видно, из каприза
Ещё сюрприз преподнесла:
Сгорел ваш дом с конюшней вместе,
Когда пылало всё поместье,
А в остальном, прекрасная маркиза,
Всё хорошо, всё хорошо!
 

Вот, наконец-то отец о чём-то стал догадываться. Понял, что эта песенка совсем не такая безобидная, как кажется на первый взгляд. Папа уже не улыбается. Сидит и задумчиво хмурится.

НАСЬКА:

 
Алло, алло, Люка, сгорел наш замок,
Ах, до чего мне тяжело,
Я вне себя, скажите прямо,
Как это всё произошло?
Я:
Узнал ваш муж, прекрасная маркиза,
Что разорил себя и вас,
Не вынес он подобного сюрприза
И застрелился в тот же час.
 

Оля и Таня резко перестали играть, и дальше в полной тишине звучит мой речитатив:

 
Упавши мёртвым у печи,
Он опрокинул две свечи,
Попали свечи на ковер,
И запылал он, как костер,
Погода ветреной была,
Ваш замок выгорел дотла,
Огонь усадьбу всю спалил,
И в ней конюшню охватил,
Конюшня запертой была,
А в ней кобыла умерла.
 

Девчонки снова играют, так что последнюю пару строй я допеваю уже под музыку:

 
А в остальном, прекрасная маркиза,
Всё хорошо, всё хорошо!
 

Музыка стихла. Даже Наська понимает, что что-то не так. Мама попыталась засмеяться, но, взглянув на папу, сразу передумала. А папа сидит и с весьма задумчивым видом смотрит на меня. Попробую дожать его:

– Значит, папа, в стране всё хорошо и жизнь легка, да? Так тебе министры докладывают?

– А я и не заметил, как ты вырос, Алёша. Пойдём-ка ко мне, поговорим…

Глава 11

(Алексей)

– Закрой дверь. Садись. Нет, сюда садись, поближе.

– Угу.

– Ну, рассказывай. Что это за намёки? Ты что-то знаешь?

– Папа, скажи, с кем ты хотел бы поговорить?

– В каком смысле? С тобой, конечно.

– Меня здесь двое.

– Как это?

– Здесь, в этом кабинете, сейчас присутствует твой сын Алёша, а также Цесаревич Российской империи Великий Князь Алексей Николаевич. С кем ты хотел бы поговорить?

– Хм… Любопытно. Тогда, для начала, я желал бы послушать, что скажет мне мой сын.

– Папа! – вскочив с кресла, я бросаюсь к своему отцу и вешаюсь ему на шею. Мне же всего двенадцать лет! Слёзы ужаса и отчаяния так и лезут из меня. Чувствую, как Петька помогает мне, усиливая мои эмоции. Подло так обманывать родного человека? Но я ведь и не обманываю. Мне действительно страшно за себя, за свою семью и свою страну. Нужно расшевелить отца! – Папочка, миленький, спаси нас! Пожалуйста, спаси. Ты же сильный. Ты можешь, я знаю, можешь. Спаси!!

– Да… Лёшка, ты чего? Разревелся, как барышня. Что случилось-то? От кого спасти? Тебе что-то угрожает?

– Угрожает.

– Кто посмел? Говори, кто?

– Ах, папа. Ничего ты не понял.

– Да перестань ты реветь! Толком говори, чего боишься?

– Смерти. Многих смертей.

– Час от часу не легче. Уже многих. Ты о чём?

– Тогда, в Храме, когда я стоял на коленях перед Ней, я не только получил исцеление. Не, знаю, возможно, это случайно вышло. А может, и не случайно. Но… папа, я никому о том не говорил пока. Только тебе. Пообещай, что не расскажешь. Другим о сём знать не следует. Даже маме лучше не знать. Обещаешь?

– Ну… обещаю. И крест на том целую. Никому не скажу.

– Верю. Папа, Она открыла мне кусочек моего будущего. Маленький кусочек.

– Вот как? Любопытно.

– Папа! Вижу, не веришь ты мне до конца. Думаешь, вот что-то привиделось ребёнку со страха, он сам себя и убедил, будто Пророчество было ему.

– А не так?

– А не так! Я уже не такой уж и ребёнок. Наверное, это последний раз, когда я к тебе на колени залез. Кончилось моё детство, папа. Кончилось.

– Ты взрослеешь, сынок.

– Взрослею. Но повзрослеть так и не смогу.

– Отчего же?

– Я же говорю, видел я кусочек своего будущего. Ничего конкретного. Так, картинки размазанные. Похоже на сон, который утром вспомнить никак не можешь. Но при этом полная, слышишь, ПОЛНАЯ уверенность в том, что всё это правда.

– Что за правда-то?

– Правда – что видел я истинный кусочек своей Судьбы. Маленький кусочек.

– Алёша, право, по-моему, ты сам пугаешь себя. Да коли даже и правда то. Сам же говоришь, кусочек видел лишь малый. Можно ли по малому о великом судить?

– Можно, папа, можно. А кусочек малый видел я потому, что и жизнь мне отмеряна малая. Не влезет в мою жизнь величие. Никак не влезет, хоть ты тресни.

– Да что за слова-то такие! Алёша! Чтобы сего от тебя я более не слыхивал!

– А толку-то молчать? Папа, ты не представляешь, как это страшно – знать собственную судьбу и ощущать полное бессилие своё хоть что-то в ней поменять!

– Алёша!

– Вижу, не веришь мне. Не веришь.

– Уж больно слова страшные ты говоришь, Алёша. Как в такое поверить можно?

– У нас Рождество скоро.

– Да. Ты что-то попросить хотел?

– Гостей пригласим? Я имею в виду, на настоящее Рождество, тут, в Царском Селе. А не тот обезьяний цирк, что в Зимнем будет.

– Скажешь, тоже, "обезьяний цирк". Кстати, на этот цирк со мной поедешь. Наследник. Должен присутствовать, сам понимаешь.

– Понимаю. Съезжу. В последний раз.

– Отчего в последний раз?

– Папа, это будет моё последнее Рождество в жизни. И твоё тоже.

– Алёшка, ты опять?! Прекрати! Я приказываю тебе, прекрати такие разговоры!

– Не кричи. Сделай мне подарок на Рождество.

– Подарок? Чего ты хочешь?

– Пригласи на праздник детей дворцовой прислуги. Всё равно ты со всеми Великими Князьями давно переругался. Ну их, этих князей. Пусть нормальные дети придут, обычные.

– Детей прислуги? А что? Почему бы и нет. Это же не официальный, а семейный праздник. Кого захочу, того и приглашу. Быть посему!

– Спасибо, папа. И разреши мне, пожалуйста, немного на празднике почудить.

– Почудить?

– Совсем немного, честное слово, немного.

– И как ты собираешься там "чудить"?

– Пап, да ничего ужасного. Песню новую спою. Возможно, потанцую. Вот и всё.

– Опять новая песня? Ещё одна?

– Угу. Вот ты не веришь в мои пророчества, а ведь песни раньше я тоже не сочинял.

– Алёша, одно дело песня и совсем иное – какие твои ужасные россказни чуть ли не о конце света. А песню пой, я не возражаю.

– А танцевать?

– Сколько угодно.

– И с кем угодно.

– Стой! Так вот оно что! Ты влюбился, что ли? Алёшка!

– Пап, да не пугайся ты так. Я всё понимаю. И что рано мне и что она мне не пара. Так я на многое и не рассчитываю. Максимум – поцелуй где-нибудь в тёмном углу. Всё. Я же ведь с девчонками ещё и не целовался ни разу. Ну, кроме сестёр, но они не считаются.

– Кто она?

– Какая разница?

– Алексей!

– Хорошо. Лена Пономарёва, дочь дворцового истопника. Доволен?

– Нда. Цесаревич и дочь истопника. Представляю, что начнётся в Петрограде уже на следующий день. А уж что напишут газеты!.. Алёш, может, не надо? Ведь всё переврут. Что бы там у вас на самом деле ни было, напишут так, будто ты напился пьяный и изнасиловал бедняжку.

– А у нас, папа, пока ещё действует закон об оскорблении величества.

– У нас много чего вроде как действует, а на самом деле…

– Да ладно тебе, пап. Так можно мне немного почудить на празднике?

– Я же сказал, разрешаю. Но с этой дочкой истопника чтобы действительно не дальше поцелуев! Понятно?

– Понятно. Да я дальше и сам не полезу. Мне ведь двенадцать лет. Куда мне!

– Может, и целоваться не надо? Потерпи год-другой, а?

– Папа! Вот всё ты мимо ушей пропустил. Я же говорю, некуда дальше тянуть! Это моё последнее Рождество. Последнее! Не могу я год-другой ждать. Не дождусь!

– Алексей! Ты опять за своё? Прекрати эти разговоры!

– Да, папа, вижу, что сын Алёша не может достучаться до сердца отца своего. Не веришь ты мне. Не хочешь поверить.

– Так ты и не говоришь ничего толком. Смерти многие, Рождество последнее. Сам посуди, возможно ли поверить в такое?

– Вера – она тем от знания и отличается, что доказательств не требует. Нет у меня доказательств. Вера в истинности своего предвидения есть. А вот доказательств нет. Увы.

– Ладно, Алёша, давай более не станем разговор сей поднимать, хорошо?

– Хорошо, папа.

– Вот и договорились. А теперь…

– А теперь, Ваше Императорское Величество, аудиенции у Вас настоятельно испрашивает Его Императорское Высочество Наследник, Цесаревич и Великий Князь Алексей Николаевич. Соблаговолите принять?

– Вот как? Что ж, раз так, давай поговорим и с Наследником…

* * *

– Стена, Лёшка. Бесполезно.

– Я и сам заметил. Вижу по глазам, что не верит он мне. И даже не пытается поверить.

– Жаль. Я всё же на тебя больше рассчитывал.

– Петь, ну попытайся. Хуже всё равно уже не будет.

– Попытаюсь, конечно. Но в успех слабо верится. Честное слово, лучше бы тут Гитлер был вместо него. Гитлера убедить проще. Он всё-таки к разумным доводам прислушивался.

– У нас доказательств нет. Без доказательств и Гитлер бы не поверил.

– Гитлер умный, скотина. Его в нужную сторону направить – сам всё раскопает.

– Петь, перестань. И одна бумажка у нас ведь есть.

– Ты про тот листочек от Хабалова? Зашибись, какое доказательство. У отца, я уверен, подобных листочков сотни есть. Возможно, некоторые из них он даже читал. Помогло ему это?

– Пётр! Ну не сдавайся! Ты же умный! Попробуй. А я тебе изо всех сил помогать буду. Знаешь, что я нашёл недавно?

– Что?

– То место, где ты маму свою ждал из туалета, когда вы с ней на экскурсию в Зимний ходили. Помнишь?

– Экскурсию помню смутно. Картины, вазы, статуи. Туалет совсем не помню. И что там, в туалете?

– Да не в туалете. В холле. Тебе скучно было, ты слонялся туда-сюда. А на стенах все наши министры с 14 по 17 годы развешаны были. Ну, не сами министры, конечно. Просто небольшие сжатые их биографии и оценки деятельности. Какая-то тематическая выставка о войне тогда экспонировалась в Зимнем.

– Не помню, чтобы я читал такое.

– Ты и не читал. Но видел. Если ты хотя бы мазнул взглядом по стене – мне этого достаточно. Я разберу.

– По-моему, всё равно не поможет. Не сдвинуть нам его.

– Петя! Не сдавайся!..

* * *