Текст книги "Возвращение (СИ)"

Автор книги: Сергей Паршуткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Ты разговор-то этот забудь и деду душу не тревожь. Присвоим нашему разговору гриф "не был". Идёт? – сосед улыбался.

Виктор кивнул и пошёл в контору. К вечеру, поглощённый множеством дел, он забыл о разговоре...

На закате того же дня караван деда подошёл к устью ручья Уэмлях. Лошади бежали резво, благо, дорога была хорошая: ровная, очищенная от поваленных деревьев; даже ивняк, что буйствовал на склонах окрестных сопок сплошными зарослями, обошёл её стороной. Зимой по этой дороге возили лес, который использовался в шахтах, для изготовления забойных крепей. В давние времена здесь проходил почтовый тракт Якутск – Охотск и вдоль него был протянут телеграф.

Многое она повидала, эта тихая, молчаливая таёжная дорога. Если бы она могла говорить, то рассказала бы о том, как, будучи ещё звериной тропой, принимала опасливое, с оглядкой, движение казаков Москвитина к Охотскому морю в 1639 году, как падали на её тело корявые, вырубаемые для прокладки гатей в 1727 году под екатерининский тракт, лиственницы. И как потом натужно скрипели эти худосочные лиственницы под тяжестью корабельных пушек, которые перетаскивали по этой дороге, порой на руках, участники Первой камчатской экспедиции, во главе с Витуусом Берингом.

Её рассказ был бы поразителен, расскажи она о мужестве маленькой женщины – молодой жены Невельского, отправившейся в 1851 году за своим мужем из Петербурга в Охотск, и стойко, почти не плача, переносившей все её, дороги, тяготы.

Слышала она и звуки выстрелов. На ней стреляли "немирные чукчи" – в казаков-первопроходцев, стреляли бандиты – в почтовых "государевых людишек", стреляли красные – в белых, белые – в красных. На ней плакали и смеялись, жили и умирали. Многое она видела и слышала. Молчание дороги...

Прямо напротив устья ручья караван свернул с дороги, перебродил неширокий здесь поток, и, по едва заметной тропе, начал медленно подниматься по склону вверх. По мере подъема взору деда открывался вид на речную долину: светлая ниточка реки, прорезая зелёный бархат кедрового стланика, уходила далеко влево – за горные кряжи, где растворялась в мареве синих испарений огромного межгорного пространства. Масштабы открывающейся панорамы поражали взгляд. Караван, не задерживаясь на ровных участках, манящих перевести дух, продолжал свой семенящий подъем.

Вскоре из-за перегиба гребня показалась снежная маковка горы. Еще несколько усилий и караван вышел на предвершинное плато. Глазам открылся весь голец – от подошвы, что заросла стлаником в долине, до снежной вершины. Это была не гора – монстр! Горы, что окружали долину реки Анча, смотрелись большими, сине-серыми, правильными кучами камней, в сравнении с этим исполином.

Сколько раз дед видел его – столько раз сердце его замирало. Это был не страх или волнение, нет. Это чувство было сродни восторгу, душевному трепету дикаря, увидевшего Бога... Сердце деда заполнилось светом, а глаза – слезами. Он задохнулся от нахлынувшего... Много лет прошло с той поры, когда он впервые увидел голец – десятки. И теперь, по их прошествии, он стал понимать, в чем корень его волнений. Видя этот голец, он возвращался в прошлое... Возвращался не мысленно – физически. Камни тропы под ногами напоминали ему о дорогах тех лет, ветер с вершины гладил и охлаждал его лицо также, как и в жаркие, тяжелые дни молодости, запах смолы из долины напоминал о кострах, которые грели его в этих местах... В шуме ветра, в шелесте стланика, в тихом бормотании ручейка под камнями ему слышались голоса товарищей, которые были с ним в этих горах. Эхо этих голосов давно затихло...

Немного постояв и отдохнув, дед повел караван через поле курумника к спуску в долину ручья Уэмлях. Пройдя пару километров, караван вошел в чахлую высокогорную тайгу. Здесь, на небольшой поляне, плотно окруженной стеной кедрового стланика, стояла невысокая, крепкая, размерами в небольшой квадрат, изба. Рядом, всего в нескольких метрах от неё, бежал чистый ручеёк. Это было удивительно, ведь в гольцах, рядом с вершинами, практически невозможно найти проточную воду, ибо здесь правят бал снежники и верховые болота. А вот так, чтобы ручей...

Вид этой избы тоже вызвал бы множество вопросов у местных жителей. Во-первых, у неё было три оконца. И это в Якутии, где лютый, убийственный холод зимы вытаскивал тепло даже через микроскопические щели и двойные рамы в непрерывно отапливаемых котельными домах поселка! Во-вторых -крыша. Крыша избы имела округлую форму, как у монгольской юрты. Странная архитектура для Якутии...

Дед бодро спрыгнул с лошади, собрал вместе поводья остальных и привязал их к небольшой коновязи, бревно которой было покрыто глубоко вырезанным орнаментом и обвязано лентой. Цвет ленты, когда-то красный, давным-давно поблек, края её обтрепались; ветер и солнце сделали её некогда плотное тело дырчатым, похожим на тюль-паутинку. Неторопливо развязав узел этой ленты, он аккуратно свернул её в рулончик и положил в карман. Затем, также неспешно, принялся развьючивать лошадей и перетаскивать тяжелый груз в избушку. Длилось это довольно долго. В завершении, дед снял упряжь и стреножил лошадей; лошади запрыгали к ручью. Пока они пили, дед вынес большое жестяное корыто и, насыпав в него овес, ушел в избу. Там он долго гремел посудой, что-то напевал, кашлял...

Через некоторое время над трубой закурчавился лёгкий дымок. В избе наступила тишина.. Неожиданно дед показался в дверях, и замер в проеме. Так он стоял довольно долго, опустив голову, прислушиваясь. Шелест стланика, журчание ручья и хлёст хвостов по крупам лошадей... Только один раз, очень далеко – у ручья, крикнул одинокий ворон...

_____________________________

Шелест стланика, журчание ручья...Ничто более не нарушало скорбную тишину поляны, на которой смерть собрала свою жатву. Только один раз, очень далеко – на склоне гольца, крикнул одинокий ворон.

Отряд не уходил, а тихо растворялся в зеленом шевелении прибрежных зарослей. Последним, замыкая колонну бойцов, шел прапорщик Валеулин. Уже входя в чащу, он обернулся, подмигнул и показал язык тем, кого капитан оставил на поляне. Оставил, чтобы были убраны трупы красных, захоронены бойцы, спрятаны ценности и оружие.

Тех, на кого выпала сия доля, было двое: белопартизан Григорий Ойунский и брат Яныгина – Николай. Выбор капитана был обдуманным и взвешенным. Григорий, будучи сыном богатого оленевода – выходцем из этих мест, прекрасно знал весь район. Именно на него легла задача о выборе потаённого места для закладки драгоценностей и оружия. А роль Николая была проста – помогать во всём эвену: таскать трупы красных к реке, рыть могилу для погибших бойцов, переносить драгоценности... Благо, что силой Бог его не обидел: подковы Николай гнул, прямо-таки, играючи. Да и молод был – в боях ещё не искушён...

Едва за Валеулиным сомкнулись заросли стланика, как Ойунский начал собирать разбросанное по поляне оружие, аккуратно складывая его в штабель. Николай же, сняв портупею и бекешу, пошёл к, выложенным в ряд, трупам красных. Идя к ним, он оглядывался на прибрежные заросли тальника, разыскивая просвет, чтобы через него вытаскивать трупы на берег, к самой воде. И такой просвет был. Оставалось только расширить его, что Николай и сделал, сняв казачью шашку с одного из убитых чекистов.

– Колай! Дрыну подлиннее выруби! Как мертвяков-то отталкивать от берега будешь? – эвен показал рукой на высокую лиственницу. – Или в речку придется тащить, а то, как смоет? Глыбко там и быстро, однако... – рукой он отчертил в воздухе линию выше своего роста. – И берег крутой! – рука встала вертикально.

Лиственница, на которую указывал эвен, упала в два маха шашки. Наскоро очистив её ствол от веток, Николай отнёс его к реке и вернулся к трупам. Примерившись, он захватил первого красного за ноги и потащил волоком на берег. Тащил и невольно смотрел в лицо убитого. Седой, морщинистый мужик, с коричневыми от табачного дыма, усами. Его руки, что волочились по траве, были все в мозолях и черные от въевшейся в них грязи. Похоже, что рабочий с приисков. Это они, приисковые, составляли костяк красного отряда и были опорой комиссара.

Подтащив тело к самой воде, Николай ногами столкнул его в поток. Тело погрузилось в воду, а затем, наполовину всплыв, поплыло вниз, подхваченное прозрачной струёй. Над водой виднелись только лицо убитого, живот с ремнём и носки сапог. Неосознанно, Николай проводил взглядом это плавание до поворота реки...

Следующий был чекист. Чернявый такой, в кудряшку волосы на голове. Вроде, как не русский. Лёгким оказался, хоть двоих таких тащи... И уплыл легко – сразу на стрежень утянуло. Два раза мелькнул в бурунах и поминай...

И так – одного за другим, Николай отправил тринадцать убитых в реку. Остался ещё один, не принесённый пластунами в кучу, так как лежал на дальнем краю поляны. Да ещё матросик. Вернее, то, что от оного осталось.

Николай неспешно подошел к останкам матроса и, увидев, что предстоит ему сделать, поморщился. То, что лежало перед ним, никак нельзя было тащить за ноги. Все было перебито, разорвано, искромсано... Кости вперемешку с мясом и тканью одежды... Надо было что-то придумать. Оглядевшись, Николай заметил, что пятнадцатый убитый одет в шинель. Расстеленная шинель – идеальное приспособление для транспортирования раненых с поля боя, а тут задача похожая... И он пошел к убитому.

Подойдя вплотную, Николай наклонился и перевернул труп на спину, примеряясь расстегнуть и снять шинель. И вздрогнул!

На него смотрела девушка! Раненая! Ранена она, судя по пятнам крови и пулевым отверстиям на шинели, в плечо. Тяжело ранена: пулевых отверстий было два – одно к одному положено, плечевая кость разбита в дребезг...

"Юрий-то, а! Молодчага, каков!..." – мелькнуло у Николая.

Лицо девушки было залито кровью, один глаз заплыл – видимо от падения с лошади.

Раненая была в сознании и молча смотрела на Николая. А тот, отскочив, замер, как соляной столб! Что делать, он не знал!

Простояв так несколько мгновений, Николай, не отворачивая взгляда от девушки, начал пятится.

– Дядя Гриш! Сюда давай быстрее! Тут живая!.. – срываясь на фальцет, закричал он.

Тут же, с другого края поляны к нему метнулся эвен. Серо метнулся, как волк.

Подскочив к раненой, он, первым делом, ногой отбросил от её руки револьвер, который Николай не заметил. И обернувшись на того, он укоризненно покачал головой и достал нож.

– Дяденьки... не надо... не надо...пожалейте... я никому не скажу... – тихо говорила девушка. – Мама у меня... болеет в Якутске... я к ней... я не стреляла... – слёзы катились по её щекам, оставляя светлые дорожки на кровяной корке.

Григорий поднял её револьвер и посмотрел на барабан. Патроны были выстреляны все, кроме одного – седьмого. Неужели, в себя не успела? Нет, скорее в нас, сука...

– Вбей её, Колай! Врала, "комса"! Чекистка она! Стреляла... – он протянул наган Николаю. "Комса" – так повстанцы называли членов молодёжной большевистской организации – коммунистического союза молодежи

– Ты комсомолка, дрянь? Коммунистка?– Николай подошел к раненой и наклонился, пытливо глядя ей в глаза.

– Нет... нет... Я не вступала... Они меня силой... силой заставили ехать... я их боялась... мама у меня... – девушка стала отползать на спине от Николая, упираясь каблуками ботинок в мох и отталкиваясь здоровой рукой.

– Бумаги у неё есть. Посмотри в пазухе – там они мандаты свои носят. Там ищи! – Григорий показывал в сторону находки корявым пальцем.

Николай опустился на колено и стал расстёгивать у раненой ворот шинели. Она слабо сопротивлялась, пытаясь схватить одной рукой его кисти.

Безуспешно провозившись так с минуту, Николай рванул ворот шинели. Голова девушки мотнулась, и она потеряла сознание. Рука Николая скользнула ей за пазуху. Он почувствовал тепло её тела...

Замерев на мгновение, пальцы Николая скользнули ниже и наткнулись на сверток. Извлеченный на божий свет, тот оказался небольшим пакетом с какими-то бумагами...

Николай неторопливо стал его разворачивать, слыша, как Григорий дышит за его плечом. Из пакета выскользнула и упала на мох какая-то серая книжечка. С её обложки, как бритвой по глазам, резануло: "РКСМ". Комсомольский билет!

– А-а-а, сука! Всё! Ы-ы-ыр-ры! Моих стреляла, оленей забрала!... – за его спиной зверем зарычал Григорий.

Резко повернувшись, Николай оттолкнул партизана назад.

– Стой! Да, стой ты! Допросить её...– он еле сдерживал Григория. Сдерживал и не узнавал. Григорий, как с ума сошёл...

Перед Николаем, толкая его, выкрикивая всякую мерзость, рыча и брызгая слюной из оскаленного рта, бесился зверь. Но, Николай был гораздо сильнее эвена, и не дал ему перевести эту пляску ненависти в дело...Сдерживал и ждал.

И вот, наконец, попрыгав вокруг лежащей без сознания раненой, и изрядно устав, Григорий успокоился.

– Ну, и что теперь делать, Колай?– он вытирал пот, продолжая злобно смотреть в сторону девушки. – Ты что хошь думай, а я кокну! Мотри, её мандат-то, главный какой! У других просто бумага, а это "камисариха", сука! Я нюхом...Ты наган-то, наган глянь! М-м-м... Убью... – он протянул Николаю оружие, теперь уже точно, комсомолки.

В руку Николая лег воронёный, ухоженный револьвер. На боковой крышке нагана было выбито: "Императорскiй тульскiй оружейный заводъ. 1906. ╧ 14720".

Обычный револьвер, казалось бы. Но, на правой костяной щечке рукоятки была прикреплена табличка с гравировкой. Николай присмотрелся к гравировке и похолодел...

На потертой позолоте, выщербленной по краям таблички, четко читалось: "Смертельному борцу с бандитизмом. 1920г.".

Для раненой эта табличка была сродни могильной.

Как ни странно, но, прочитав эту надпись на револьвере, Николай успокоился. Все сомнения отошли на задний план; ему стало понятно, что сейчас надо делать...

– Сам кокнешь? – Григорий вопросительно посмотрел на Николая.

– Понесли к реке... – сказал Николай, наклоняясь к ногам раненой...

Всплеск воды: шинель раздулась пузырем, и раненая даже не погрузилась в воду. Её подхватило течением и быстро – быстро потащило за поворот, к острову. Выстрелы Григория из нагана достигли цели – серый пузырь шинели в местах попадания пуль сморщился, и тело, мелькнув в белых барашках волн переката, утонуло.

Николай повернулся и быстро пошел на поляну. Огибая кочки, он не заметил, как его сапог мягко вдавил в мох комсомольский билет...

Пора было приниматься за неотложные дела...

(Продолжение следует)