Текст книги "Возвращение (СИ)"

Автор книги: Сергей Паршуткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Выдержал и не удержался от реплики: Однако у вас рука, Матвеевич... Силища-то какая!

–А вся жизнь в трудах праведных... Лопаты, кайло, лом...Землица, она ведь требует силы-то...– он говорил это, намеренно "окая", подражая волжскому говору и улыбаясь.

– Чем обязан? – неожиданно быстро спросил он.

–Чем обязан... – Виктор даже растерялся от такого перехода в разговоре. Но надо было продолжать. – Закончил я обелиск, Матвеевич! Теперь нужна ваша помощь в окончательном оформлении сторон. Вы обещали помочь с рисунком на всех сторонах нижней части. Поможете? – Виктор внимательно посмотрел на деда. Тот отвел глаза.

– Так поможете?

–Поможете, поможете.... Изобразить смогу. Только с Вас, Виктор, мне необходим эскиз. Сабельки, винтовочки, или что Вы там замыслили. Красок хороших, правда, у меня совсем немного осталось. Поди, партком-то выпишет мне? Я скажу, сколько и каких нужно, когда увижу эскиз.

– А по размерам? По размерам рисунка, как определитесь? Сходили бы, на месте и посмотрели, а? – Виктор с надеждой и нетерпением смотрел на деда.

– Я ходил. И ходил и смотрел. Да не смотрите на меня так! – видя изумление Виктора, говорил дед. – Вы так были увлечены покраской, что меня не видели. А вот сынок Ваш, Серёжа, мне всё пересказал и показал. Хороший мальчуган у вас растёт, Виктор Михайлович! Помнит, как учил его рисовать, надо же!

Говоря это, дед улыбался.

Они договорились встретиться утром у памятника, куда Виктор должен будет принести эскизы.

Весь вечер Виктор рисовал. Он исчертил все блокноты партийного агитатора, которые у него были, карандашными рисунками пулемётов, наганов, знамён, лошадей. Но его пулемёты были похожи на козлы для пилки дров, наганы напоминали пирожки с торчащими гвоздями, знамёна – носовые платки, а лошади... Лошади смахивали на поросят с длинными ногами.... Ничего стоящего он изобразить не мог. Весь стол, за которым расположился Виктор, был завален листками с нелепыми и смешными рисунками. Он даже пытался перевести фотографическое изображение знамени из журнала "Огонёк" через копирку...

Опять не то! Измочаленная половая тряпка выглядела лихим знаменем атакующего Семёновского полка, по сравнению с тем, что вышло из-под копирки. Виктор был в отчаянии!

Его жена Мария, видя эти мучения, предложила свою помощь в изготовлении эскизов. Но и она, помучившись несколько минут, благоразумно отошла в сторону. Следующим, кто попытался одолеть проблему, был сосед Василий Ситников. Он служил начальником поселкового отделения милиции и жил в этом же доме, только в соседней квартире. "За стенкой" – так было принято называть в посёлке такое соседство. Полковник милиции, ветеран Великой Отечественной войны. Серьёзный, одним словом, мужик.

За дело Василий Ситников принялся основательно. Принёс несколько книг о войне, с фотографиями. Даже свои фронтовые фото принёс (правду сказать, на этих фото он был без оружия, так как служил в СМЕРШе следователем). Затем посидел, посмотрел на все художества Виктора, и сходил в милицию, благо, что отделение располагалось через дорогу. Он принёс... Он принёс револьвер системы Наган и брошюры Артиллерийского Управления РККА. Серенькие такие книжки, в твёрдой обложке с коричневым переплётом, потёртые от частого использования, с пятнами ружейного масла. Каких только руководств не было! Руководство по устранению неисправностей и повреждений в 7,62-мм револьвере Наган, устройство и ремонт автоматов ППШ и ППС, пулемётов систем Дегтярёва и Горюнова...

Виктор, видя всё это богатство, встрепенулся!

– Дело, Василий Николаевич! Сейчас мы срисуем аккуратно! Или обведём карандашом револьвер... – вскричал он. И затих, как кляп в рот вогнали! Последовало долгое молчание, и он разразился: – Так ведь не было "Дегтяря" в Гражданскую! И ППШ не было, я их в Туле, пацаном, начал собирать на заводе, уже в войну! А Наган на памятник не пойдёт! Маленький он! Делать-то что? Что делать-то?!

Сосед, поняв свою промашку, попытался сам нарисовать карабин, что были у стрелков в Гражданскую войну. Он долго пыхтел, низко наклоняясь над листом и старательно слюнявя карандаш.... Но результат оказался ещё хуже, чем у Виктора. Он отодвинул локоть, и все посмотрели на рисунок... С листа на них смотрела палка колбасы с крючком снизу и кружком сверху...

– ...лядь! Стрелять проще, чем нарисовать, из чего! Никогда бы не подумал, что это такая... "мутота"! Мария извини, не удержался! – Василий Николаевич смущенно тер лоб, весь красный от напряжения и мокрый от пота.

Виктор обреченно махнул рукой.

– Опозорился я перед дедом. Как теперь ему рисовать-то? Пропала моя идея!

Жена и Василий Николаевич, как могли, успокаивали Виктора. Мол, если хороший художник, если он тракторы рисовал, и даже (!) драгу, то саблю и винтовку-то он изобразит. Буденовку, чтобы дед нарисовал, решили не предлагать – сложная вещь, да и куда её "примострячить"-то, на какой стороне памятника?

Рано утром, испытывая неловкость и стыд, Виктор поплёлся к памятнику.

Утренний туман полностью скрыл дома, улицу. Он был настолько плотным, что взору открывалась только часть дороги и черные ветки стоящих по сторонам, лиственниц – не было видно даже стволов этих деревьев. Звуки шагов поглощались серой стеной тумана, и Виктору казалось, что он идёт по вате.

Постепенно туман рассеивался. Из его отступающей серости медленно выдвигались, приобретая зелёный цвет, лиственницы опушки поляны, на которой расположился памятник. Желтая полоса дороги, которая, пересекая поляну, уходила в тайгу, стала видна четче.

У памятника, облокотившись на оградку и сгорбившись, стоял дед.

Виктор, как ему казалось, подходил к ожидавшему его деду, совершенно бесшумно. Он специально замедлил шаги, чтобы не потревожить замершего у памятника.

– Доброе утро, Виктор Михайлович, – дед говорил это, не оборачиваясь. – Давно вас слышу. А что шаги-то замедлили?

– У вас и слух, Матвеевич! Я сам себя не слышал, а вы-то как меня услышали?

– Это у меня сызмальства. Бог наградил таким слухом, вот и пользуюсь. Годов, видишь сколько, а не утерял ещё слух-то. – Матвеевич довольно улыбался. – А вы правы. В таком тумане не то, что шаги, – выстрелы будут еле слышны.

___________________________

В тумане выстрелы были еле слышны. Их звук напоминал равномерный треск хвороста в костре. Но различия в этом треске всё же были.

Капитан ясно различал равномерные, тупые стуки выстрелов винтовок-драгунок – это били пластуны. Им отвечал, и довольно резво, сухой кашель японских винтовок "Арисака" – это красные. Стрельба становилась частой – бой ожесточался. Судя по звуку, он перемещался в сторону тайги. Но этого нельзя было допустить, ни в коем случае! Красные могли уйти. И они уходили, вернее – организованно отходили, грамотно прикрывая друг друга и не растягиваясь в длинную цепь. Командовал ими кто-то очень толковый.

– Комиссар! Здесь ты, сволота! – капитан даже зажмурился...

Вслед красным, ныряя в траву и вспыхивая оттуда оранжевыми всполохами выстрелов, коротко двигались пластуны. Они не торопились. И было что-то жуткое в этой неторопливости. Это "что-то" заставляло черные фигурки красных всё чаще и чаще вспыхивать злыми точками выстрелов. Капитан знал ответ. Этим "что-то" была неизбежность... Смерть уже внимательно смотрела в ту, противоположную от пластунов, сторону.

Вскоре редкая цепочка красных поравнялась с левым углом сектора стрельбы пулемёта.

– Ну, Юра! Ну же!!!– резкими выдохами, на бегу, прокричал капитан.

Пулемёт молчал.

Цепь красных сжалась, полыхнула залпом_ и начала откатываться к подножью холма. За ним была тайга. Но это был уже середина сектора стрельбы пулемёта...

И он ударил! Ударил сдвоенным: ту-туп!

– Давай-давай! – капитан кричал и смеялся.

Ту-туп!

–Золото ты моё!

Ту-туп!

– Родной! Не подведи!

Длинные, голубые, как молнии, струи пламени из-под брёвен разметали цепь красных. Трассирующие пунктиры выстрелов пулемёта вонзались в черноту фигурок, ломали их стройность.

Два пунктира – фигурка замирала, сгибалась, падала...

Два пунктира – фигурка отлетала назад и исчезала в траве...

Два пунктира...

Одна фигурка поползла – два пунктира!

Два пунктира...

Красные поняли, что попали в засаду. За несколько секунд они потеряли пятерых! Это конец! И тут...

Из их рядов, длинными прыжками, к пулемёту кинулся человек в черном бушлате и бескозырке. Матрос! Он не бежал – летел! Обе его руки были подняты вверх, как будто он собирался сдаваться. В обеих его руках что-то белело!

– Гранаты! Берегись! – пластуны открыли ураганный огонь по бегущему.

Тщетно! Он летел, как заговоренный! Ленточки бескозырки матроса победными вымпелами трепетали за его спиной! Ещё прыжок и...

Р-р-рык! Длинная очередь пулемёта перерезала матроса пополам. С размаху он ткнулся лицом в камни, и, проехав по инерции метр, замер.

В руках убитого рванули заряды! Тело подбросило на месте, голова, оторванная взрывом, отлетела и, прокатившись вниз по склону, застряла в бочажке с ржавой водой, которая мгновенно окрасилась в бурый цвет. Бескозырка, рассеченная осколками, подлетела в воздух и упала на брёвна, показав надпись на истрепанных черных лентах. Там, блеклой позолотой, траурно, как на старом венке, проглядывалось имя корабля: "Гангутъ".

Короткое замешательство у подножия холма... И яростный залп ударил по пулемётному гнезду! Красные стреляли сериями, целясь в бойницу, под брёвна, откуда недавно било смертельное для них, пламя.

Пулемёт молчал.

И снова цепочка черных фигурок, огрызаясь огнём, начала обтекать подножье холма в направлении тайги.

–Цельсь в крайнего! Все разом! – просипел капитан.

Залповый огонь пластунов обездвижил, по очереди – одну за другой, ещё две фигурки.

Пулемёт молчал.

Ответный огонь красных был убийственно точным. Вскрикнул, схватившись за голову, унтер-офицер Скуратов. К нему кинулся поручик Бекетов. Но, через секунду, Саша Скуратов, уроженец Екатеринослава, начинающий поэт-романтик, умер.

Взгляд капитана выхватывал фрагменты страшной картины боя. Слева, из-за небольшого пня продолжал стрелять юнкер Пружинский. Вот поднялся из травы унтер-офицер Сыриков. Голова его была вся в крови. Два раза выстрелив, он упал и перекатился в сторону. Место, где он только что был, всплеснулось пылью нескольких ответных попаданий. Снова его подъем из травы, снова выстрел... пылевой всплеск ответного огня... Серое лицо рядового Никоненко: небольшое отверстие над правой бровью – убит... Блестящие гильзы в траве...– Господи! Почему так блестят?!.. Кровь на траве...Оболочка от перевязочного пакета. Снова кровь... Чьи ноги в сапогах дёргаются?... Лужа крови...

Капитан выстрелил в мелькнувшую совсем рядом черную куртку и упал, укрывшись за убитым Никоненко. В ответ два раза сверкнуло и два раза дернулось тело убитого, приняв пули. Выставив маузер над трупом, капитан выпустил половину обоймы в сторону чекиста. Тот, тонко закричав, подскочил зайцем, замер на мгновенье и медленно стал оседать в траву. Капитан снова, тщательно прицелившись, выстрелил. Пуля, попав в лицо обладателю куртки, оторвала часть скулы – кровь фонтаном ударила вверх и в сторону, залив лицо капитана – так близко он был...

Черные фигурки снова сошлись кучкой и блеснули огнём. И тут капитан увидел, что от черноты лежащего на холме бревна откололась какая-то точка. Как будто, испуганная выстрелами, взлетела ворона. Моргнув, капитан потерял её из вида...

Оранжевый шар разрыва накрыл кучку красных! Граната! Это была граната, которую бросил прапорщик Валеулин.

Шар, не успев погаснуть, был прошит серебристо-синими стежками трассеров. Пулемёт бил длинными очередями. Черные фигурки заметались! Они падали и ползли, укрываясь от убийственного кинжального огня, но, нанизанные на серебристые нити пулемётных очередей, замирали навсегда....

Торопливый, злой стук пулемёта резко оборвался. Вслед ему, почти сразу, три раза стукнули выстрелы револьвера, кто-то закричал, и воцарилась тишина. Бой закончился.

Туман рассеялся, и можно было оглядеться...

__________________________

Туман рассеялся, и можно было оглядеться.

Обелиск был весь влажный от выпавшей росы и капель тумана. Капли влаги отражали свет зари и, казалось, что памятник сияет розовым светом, идущим из его снежно-белой глубины. Сияет и плывет на синей полоске нижней окантовки... Виктор и дед заворожено смотрели на эту игру красок.

– Сейчас ничего не изобразить – мокро ведь... – дед оглянулся на Виктора.

– Согласен. А у меня к вам плохая новость! – Виктор решил сразу брать быка....

– Что ещё? – дед нахмурился.

– Нет у меня, Матвеевич, никаких эскизов! Никак не мог... – Виктор, выпалив это, почувствовал облегчение.

– Ба! И делов-то?! – как-то облегченно засмеялся дед. – Это мы сейчас мигом исправим! – Предлагаю на двух сторонах скрестить карабин и шашку, а на двух других изобразить их знамя.

– Кого "их"? – Виктор удивленно посмотрел на Матвеевича.

Дед дёрнулся, сглотнул и скороговоркой: – комсомольцев знамя должно быть, а как же ещё? Таким изобразим – особым...

– Нет, знамя надо обычное – красное. И надпись надо положить на нём. Обязательно надпись! Как в кино: "За Власть Советов!" И чтобы полотнище было изогнуто, как будто на ветру оно... – Виктор говорил это убеждённо и напористо.

– Добро, Михайлович! – дед, сгорбившись и как-то суетливо, обежал обелиск, осматривая его стороны. – На каких сторонах что рисовать?

– На стороне, что обращена к входной калитке палисада – знамя. И надпись: "За власть Советов"! Ну, а на боковых от неё скрестить карабин и саблю. Сможете? – Виктор почувствовал, что дед уже примерился к работе.

– Я начну, когда просохнет. А пока пойду чайку испить. Не желаете? – дед говорил это, выходя из палисада.

– Я домой. Встретимся часа через три? – Виктор уже думал, что позовёт к обелиску Василия Николаевича, чтобы похвалиться.

На этом они расстались.

К обеду, позвав Василия Николаевича, Виктор пришел к обелиску. К его великому удивлению, дед уже работал. Стоя на стремянке, он быстрыми и точными штрихами набрасывал изображение короткой винтовки, которая пересекала крест-накрест нарисованную уже шашку.

Виктор залюбовался красивым изображением шашки и не слышал, как сзади подошел Василий Николаевич.

Тот, постояв немного сзади Виктора, степенно обошёл обелиск, посмотрел на пирамидион и довольно кивнул.

– Красивая работа, Матвеевич! Талантище, прямо! – его взгляд, рассматривающий изображение шашки, был восхищенным.

И действительно, шашка была нарисована мастерски. Детали устройства этого грозного оружия были изображены до мелочей. Даже на рукоятке, почти у самого клинка, угадывалась потёртость позолоты, какая бывает от частого употребления клинка в бою...

– Матвеевич! А почему у сабли нет этой, как называется.... Штучка такая на ручке, чтобы удара не было по руке, как её... – озадаченно спросил Виктор.

– Вы имеете в виду дужку с креплением темляка? Такие шашки были только у офицерского состава, а я нарисовал шашку нижних чинов. Ещё такие были у пластунов-разведчиков, да и не только... Откуда они у комсомольцев-то были? – не оборачиваясь, ответил ему дед.

И тут Виктор поймал настороженный, если не сказать – напряженный, взгляд Василия Николаевича.

Дед замер, прекратил рисовать и резко обернулся.

– А впрочем, если хотите... Надо только посмотреть в энциклопедии, ведь там всё, что угодно можно найти...– он говорил это как будто для Василия Николаевича.

Тот отвел взгляд...

К концу дня дед оформил только две стороны обелиска, те, на которых было изображено оружие. На ночь они с Виктором соорудили небольшой навес над рисунками, чтобы, не дай Бог, дождь не повредил.

Разошлись по домам поздно.

Виктор, чтобы не будить семью, лег спать на летней веранде. Ночью прошел небольшой дождь, который разбудил Виктора, и теперь ему не спалось. Он долго ворочался на узком диванчике, часто курил в темноте. Перед его мысленным взором проплывал розовый силуэт обелиска, всплывало озабоченное лицо Василия Николаевича, сосредоточенное – деда.

Устав лежать, он вышел на крыльцо. За горами бесшумно вспыхивали далекие зарницы, было тихо и душно. С крыши в бочку капала вода прошедшего дождя. Где-то далеко басовито и редко лаяла собака. Ни огонька вокруг. Поселок спал.

Виктор оделся, накинул пиджак и вышел за ворота. Он шел к обелиску.

Поднявшись на взгорок, он увидел, что у белеющей в темноте глыбы обелиска дробно вспыхивает одинокий огонёк папиросы. Кто бы это мог быть? И зачем в ночь-то? Виктор был озадачен.

И уже подходя к обелиску, он услышал знакомое покашливание. Дед!

– Эко вам, Виктор Михайлович! Тоже не спится? – дед узнал его в темноте.

– Матвеевич! А вы-то что здесь? – Виктор искренне обрадовался деду.

– Дождь выгнал. Навес наш проверил, да и вообще... – дед сплюнул и снова затянулся дымом. Огонёк папиросы красно и коротко осветил лицо деда.

Виктор его не узнал! На него смотрело жесткое, чужое и ... страшное лицо. Это был не дед... Кто угодно, но только не дед! Виктор оторопел. Жаром испуга ударило в лицо...

Огонёк папиросы погас и мотнулся, зажатый в руке, вниз. Лицо исчезло....

"Показалось... Тьфу ты... Ты смотри, страх какой привиделся..." – Виктор перевел дух.

– Завтра я закончу работу, Виктор Михайлович. Рисунки закроем – пусть высохнут нормально. А я уеду дня на два – избу надо на Анче поправить и дрова поднять из долины. Зима скоро, припасы занесу, то да сё... А когда приеду... Тогда и посмотрим, что мы тут натворили...

_______________________

Посмотрим, что мы тут натворили... – капитан вложил маузеры в кобуры и размашисто, не таясь, зашагал к холму. Впереди, сзади – со всех сторон вставали из травы бойцы его отряда. Их было... Капитан, на ходу, и быстро оглядываясь, пересчитал бойцов. Он не досчитался семерых...

В траве, то тут, то там, виднелись трупы красных. На том месте, куда попали гранаты, лежала на боку повозка. Брезент, которым был закрыт её верх, был разорван в клочья. Его рваную, грязную зелень покрывала россыпь золотых украшений. Эта россыпь была утыкана небольшими – со спичечный коробок, желтыми брусками – золотыми слитками. Чуть в стороне, прямо в гранатной воронке, валялось несколько кожаных баулов. Дно одного из них было пробито осколком, и оттуда вытекала тонкая, блестящая, как рыбья чешуя, струйка бриллиантов...

Вторая повозка не пострадала, но вот лошади... Все лошади были убиты. Повозка же стояла целёхонькая; взрывы не только не опрокинули её, но на ней не было даже царапины! Кожаные её сиденья были завалены коробками с продуктами и патронными цинками. Поверх всего этого имущества лежал длинный бархатный чехол. К колесу повозки прислонился спиной мальчишка-красноармеец в шинели; голова его свесилась на бок, изо рта вытекала, спекаясь, кровь. Грудь мальчишки была пробита штыком, а глаза были широко распахнуты, и синие-синие... В его грязные обмотки уткнулся лицом рядовой Герасимов. На спине пластуна ещё дымились два выходных отверстия от пуль...

Все это проплывало мимо капитана, как декорации какого-то дурного спектакля. Над поляной стоял запах пороха, конского помёта и крови. Всхрапывали уцелевшие лошади. Со всех сторон доносились ругань и кряхтение.

Капитан мягко и быстро двигался к брёвнам на холме, не остерегаясь возможной встречи с каким-нибудь затаившимся, прикинувшимся мертвым.... Сердце его тревожно билось. Как там мальчишка? Почему не появляется из-за брёвен? Перепрыгнув через воронки от матросских зарядов, капитан увидел среди бревен белобрысую голову Юры. Прапорщик сидел на земле и, раскинув ноги, молча смотрел на поле боя, жуя травинку. Пулемёт валялся на боку, вся земля вокруг была истоптана и обильно залита кровью. Каппелевская черная гимнастерка на прапорщике была разорвана на плече, погон болтался. Его руки, открытые закатанными рукавами, были по локоть в крови... Прямо перед его ногами лежали четверо убитых. Один из них был в кожаной куртке, лица не было видно. Из его шеи, чуть ниже уха, торчала рукоятка кортика.

– Комиссара?! Ты?! Юра, что ты молчишь? Ранен?! – капитан кинулся к прапорщику.

– Иван Николаевич! Ушел красный! Не достал я его -этих на меня кинул, сука...– он кивнул на трупы. – А тут и патроны у пулемёта вышли, и эти разом кинулись... – прапорщик говорил это, подкашливая и злобно щурясь. Его мелко-мелко трясло.

– Куда ему деться-то, Юра! Успокаивайся, дорогой ты мой! Худояровцы по тропинке уже скоро подойдут, а он им навстречу, видимо, побежал. Они и спеленают, товарища-то... – капитан присел рядом с прапорщиком.

– Нет, господин капитан! Видел я его глаза! Вот так видел, как ваши сейчас вижу! Я таких глаз отродясь не видел: неживые они! Спокойный он был! Понимаете?! Спо-кой-ный! Уйдет, как пить дать... – Юрий снова начал кашлять и трястись, на него напала икота.

– Юра! Это настоящий враг. И наше с тобой дело чести – не упустить его! – капитан почувствовал смутное беспокойство. Беспокойство перерастало в тревогу, и это ему не нравилось – это пугало. Он начал сомневаться в правильности своих, и разведки, подсчетах общего количества красных.

Капитан встал и оглядел поляну, ища взглядом их проводника, якута-белопартизана Григория Ойунского. Не убит ли проводник?

На поляне совершались скорбные работы. Пластуны собирали разбросанное оружие и стаскивали в одно место убитых – и своих и красных, но укладывали тела в ряды порознь. Так и есть – убитых бойцов оказалось семеро. Ранен был один юнкер Пружинский. Ещё у четверых, в их числе унтер-офицер Сыриков, были касательные ранения. Мишу Сырикова пуля ещё и контузила, чиркнув по голове. Рана была глубокая – скальпирующая. Кожа на голове сильно разошлась, открыв розово-белое поле кости. Крови почти не было – края кожи были опалены раскалённым металлом пули. Над раненым сейчас колдовал поручик Бекетов, а ему ассистировал корнет Марков. Перед ассистентом стояла простая задача – нужно было сдвинуть двумя руками кожу раны, чтобы Бекетов смог иглой прихватить её края и не дать коже расползаться дальше.

Убрав из раны хвоинки и промокнув её края йодом, поручик кивнул Маркову. Тот обхватил голову раненого обеими руками и стянул края кожи друг к другу. Бекетов ловко и быстро, как заправский портной – в один проход, сметал эти края. Раненый замычал и втянул голову в плечи. Кричать он не мог, так как крепко зажал зубами рукоятку ножа. Его ударило в пот и всё поплыло перед глазами.

– Смотри! Смотри что-нибудь, Миша! Фиксируй! И о невесте думай... – отвлекая раненого, говорил Бекетов.

Раненый вытолкнул языком рукоять ножа изо рта.

– Нет...ух-х-х ты... Н-н-еет у меня никого, ...лядь! Больно-то как! Ы-ых ты!

– А, ерунда! Нет, так будет! Ещё встретишь свою барышню.... Всё, всё, всё – кончаю! Господин ассистент, вы свободны! – говоря это, Бекетов отошел на шаг назад и, склонив голову, полюбовался на свою работу. – Можно бинтовать, господин ассистент, я покидаю операционную... – поручик безмятежно улыбался.

Мимо него, направляясь к капитану, бесшумно пробежал Григорий Ойунский.

Этот бег выпал из общей картины неспешных движений на поляне – бойцы прекратили свои дела и вопросительно смотрели в сторону капитана.

Его разговора с проводником никто не слышал. Но, судя по оживленной жестикуляции последнего, дело принимало новый и, возможно, нешуточный оборот.

Так они разговаривали несколько минут. Затем оба начали спускаться с холма к бойцам. За ними заторопился Валеулин.

– Господа! Становись! – командуя, капитан выглядел очень встревоженным.

Отряд быстро построился и замер. Капитан ловил на себе вопросительные взгляды бойцов, но говорить не спешил. Решение к нему ещё не пришло, и он тянул время, лихорадочно перебирая варианты.

– Господа! Основная наша задача по разгрому отряда чекистов, в целом, выполнена. За время преследования мы уничтожили почти сотню красных, отбили золото, захватили много провианта, патронов и пулемёт. У нас теперь, кроме оленей, есть одно транспортное средство, – он кивнул на повозку. – Это всё хорошо. Но всё скверно! Ушёл комиссар. Ушел, даже не раненым,– целёхоньким! Скорее всего, в поселок ушел. И там стоит батальон красных из ЧОНа. Мы сделаем так: проведем разведку и узнаем, сколько в Аллах-Юне красных. Дальнейшие действия – по результатам разведки. Всем приготовиться. Золото и трофейное оружие здесь оставить – спрятать. Наших похоронить, красных – в реку...

На том и порешили.

________________________

На том и порешили.

Утром дед взял на приисковом подсобном хозяйстве трёх коней и, загрузив на них вьючные мешки с провиантом и имуществом, отправился на свою избу.

Виктор собрался в контору, где его ждала машина. Начальник управления просил его присутствовать на встрече руководства шахты с молодыми специалистами, прибывшими по распределению на работу в поселок. От него, как парторга, требовалась напутственная речь.

– Виктор Михайлович! Ты там слова всякие скажи мальчишкам, как ты умеешь. Не мне тебя учить! – начальник управления не стал вдаваться в тонкости партийных напутствий.

Речь Виктор не готовил, так как такие речи он уже произносил, да и самому ему говорили, когда он на шахту пришёл...

Выйдя на крыльцо, он встретил соседа, Василия Николаевича. Тот сидел на крыльце и, кажется, ждал его.

– Виктор Михайлович! – начал он, хмурясь. – У меня к тебе есть несколько вопросов. Ты как, сейчас сможешь?

– О чём, Василий Николаевич? Ты что такой скучный? Случилось что? – Виктор удивленно посмотрел на соседа.

– Давай здесь поговорим. Не надо ко мне в кабинет идти. Не с руки пока... – полковник говорил это, глядя в землю.

Тревога неприятно толкнула сердце.

– Что-то на шахте? Не томи! В посёлке? – Виктор напряженно смотрел на милиционера.

– Как бы тебе сказать-то... М-да... Виктор! Ты давно знаешь Матвеевича? – взгляд того стал колючим.

– Деда?! Ты с ума сошёл! Да столько, сколько здесь живу! А ты, наверное, ещё больше! Ты что?! – Виктор был удивлен.

– Как бы тебе сказать... Помнишь ту историю с золотом? Ну, слухи ещё были, что золото утекало из посёлка на побережье. В сорок втором году мешочек с самородком нашли в бухте, около посёлка Аян. Наше золото оказалось – с прииска "Огонёк". Тогда все тропы проверяло НКВД...

Банду Шумилова помнишь? Тебя в Комитете госбезопасности ещё с ней знакомили, с историей этой, как парторга... – полковник проговорил это быстро и четко, как справку читал.

Виктору стало нехорошо. Эта история имела место быть и, что самое страшное, имела гриф "совершенно секретно" – он видел ту папку в республиканском управлении КГБ. В годы войны чекисты Якутии направляли свои усилия на борьбу с дезертирами, паникерами, вражескими лазутчиками, действия которых могли бы дезорганизовать работу тыла в республике.

Наиболее опасными в те годы стали бандитские формирования, возникшие из числа дезертиров и затаившихся на территории Якутии белогвардейцев из разгромленных боевых частей генерала Пепеляева, Бочкарёва и мелких бандформирований. Да, да, именно белогвардейцев, хотя Виктору казалось, что Гражданская война была так давно, что её участники уже сродни былинным героям древности. Но, увы!

Сведения, с которыми его ознакомили в республиканском Управлении КГБ, не были систематизированными и носили отрывочный характер. Якобы, "кто-то" организовывал систематические хищения золота, добытого в шахтах Аллах-Юня. Утекало, опять "якобы", с обогатительной фабрики, что располагалась за посёлком, в распадке. Затем, этот "кто-то" переправлял похищенное золото на побережье Охотского моря по старому, ещё екатерининских времён, тракту в Охотск. Там следы золота терялись....

Но вот, были ли эти следы? Чекисты не могли четко ответить на этот вопрос. Но "сигнал-то" был! И мешочек с самородком был! Автора "сигнала" так и не нашли, хотя "носом рыли и копыта стёрли, рыская", как сказал начальник оперативного отдела.

В том же 42-м году на приисках объявилась и стала действовать банда, состоявшая из дезертиров, уклонистов и уголовников. Ее костяк составили некто Шумилов, Орлов и Бирюков. Бандитам удалось захватить прииск "Огонек" и, безжалостно перестреляв представителей местных органов власти и сотрудников НКВД, забрать все имевшееся там золото. Затем нападениям подверглись прииски "Евканджа" и "Светлый". Организация и проведение этих нападений были проведены просто блестяще – и с военной, и с технической стороны. Особенно результативно банда организовывала засады. Складывалось впечатление, что кто-то очень грамотно руководит действиями бандитов.

Розыск "шумиловцев" дорого обошелся органам НКВД. В июле в засаду, организованную бандитами в Аллах-Юне, попала и героически полегла в полном составе оперативная группа во главе с лейтенантом госбезопасности. Однако затем другой оперативной группе, своевременно получившей сведения о действиях банды Шумилова, все же удалось с малыми потерями уничтожить бандитов. Шумилов отбивался очень ожесточенно. Его не могли взять почти сутки. Дело разрешил, неизвестно откуда появившийся, охотник.

Попросив начальника милиционеров отвести от смерти молодых сотрудников и добровольных помощников из рабочих, он взялся сам убить Шумилова. Ему разрешили. Охотник с одного выстрела смертельно ранил бандита и в возникшей суматохе ... исчез.

Во время следствия по делу "шумиловцев" всплыла и политическая подоплека этого дела. Преступники грабили золотые прииски не столько с целью собственного обогащения, но для того, чтобы подорвать советский тыл.

И вот ещё что: у следователя возникло подозрение, что стрелявший охотник хорошо знал манеру поведения Шумилова и, похоже, что они были хорошо знакомы. Не убирал ли неизвестный главаря банды специально? Но искать охотника не стали – слишком фантастически звучала версия следователя, район поиска был огромным, да и времени не было.

Государству были возвращено свыше 115 килограммов промышленного золота и другие награбленные ценности. Но часть приискового золота не найдена до сих пор...

– Ты что? Деда подозреваешь? – мгновенно охрипнув, выдавил Виктор.

– Да господь с тобой, Вить! Но, согласись с тем, что странный наш дед-то. Как-то он неправильно говорил около памятника. Как будто.... Я не могу объяснить, но, по-моему, он не шибко-то хочет тебе помогать. Нет? – полковник перестал хмуриться и внимательно, в упор, посмотрел на парторга.

И тут Виктор рассказал соседу о том, как он уговаривал деда помогать ему в работе с обелиском. Рассказал он и о возмущении деда на предложение "калыма". О его бескорыстной помощи, о лекции.... Виктор горячо заступался за деда и, видя такую уверенность, полковник отступил.

– Хорошо, опять я со своими подозрениями в обнимку сплю... Это мне ещё в Закарпатье СМЕРШ такую бациллу привил – подозрительность. Всякого человеческого материала я там повидал. Бывало, поверишь человеку, а потом за ним по горам с пистолетом так набегаешься...