Текст книги "Возвращение (СИ)"

Автор книги: Сергей Паршуткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

О каждом из них он знал почти всё. Он видел глаза жён Шинкова и Никоненко, когда те обнимали своих мужей в Охотске, прощаясь. Сердце его сжалось, когда Валеулин отдавал сборники японской поэзии своему деду. А тот, трясясь и поминутно протирая пенсне, прижимал их к своей груди – боясь уронить и пытаясь, при этом, обнять внука. Он пытался проглотить комок в горле при виде рыдающих, совсем юных, сестёр юнкера Пружинского. Он видел судорожно ходящий кадык хорунжего Коблянского, его побелевшие, сцепленные за спиной кисти рук; к нему на проводы не пришла жена – умерла в госпитале. Тиф. Он видел, как испуганно молчали дети, провожающие своих отцов...

Кто-то пришел к нему на подмогу, приплыв из Владивостока с отрядом старшины Бочкарёва. Кто-то перешел из Якутской повстанческой армии, возглавляемой корнетом Михаилом Коробейниковым, а иные вышли из тайги сами, узнав, что он, Яныгин, громит красных в окрестностях Охотска, и что появилась надежда...

Горстка русских людей, не примирившихся с красным режимом и не пожелавших стать бесправными за границей. Они пошли за ним в суровые горы хребта Джугджур. Пошли с полным сознанием предстоящих трудов и лишений. Пошли на холод и голод, утешаясь лишь тем, что, всё-таки, будут находиться на своей родной земле. И говорить им сейчас что-либо одобряющее или успокаивающее было неловко, да и глупо.

– Господа! Мы решили главную задачу нашего замысла – опередили, а значит, переиграли, красных. Форы у нас, как минимум, ночь. Дальнюю разведку "навстречь" чекистам предпринимать не вижу необходимости. Бой дадим здесь, на фактории, благо место это уж больно "засадное"...– капитан, говоря это, немного хмурился. Он из всех сил скрывал желание улыбнуться, так велика была его уверенность в предстоящей победе. Но не выдержал и расплылся в улыбке.

– Что, братцы, поджарим товарищей-то? Не потроша! – его голос зазвенел, а глаза сузились. – Простите, господа! Никак не могу привыкнуть.... Понимаю, что дрянь, что сталь марать негоже... Но и колотушками их не могу...– некоторые из них все же люди... надеюсь, что люди, хотя и христопродавцы...

Он постоял немного, заложив руки за спину и покачиваясь с пяток на носки. Напряжение ненависти постепенно отпускало...

– Господа! Все необходимые распоряжения получите от поручика Бекетова. Саша! Распорядитесь об отдыхе. И этих уберите – калом несёт.... В реку их. У берега не бросайте – на течение. Прапорщик Валеулин! С пулемётом ко мне. Пойдемте, осмотримся... – козырнув, капитан шагнул с крыльца.

Капитан и прапорщик обходили поляну по периметру не спеша, осматриваясь. Прапорщик нес на плече пулемёт системы Льюиса. Делал он это с видимым удовольствием, даже можно сказать, с особым куражом. Сошку пулемёта он вплотную подвинул к срезу ствола, намеренно раздвинул, хотя в этом не было никакой необходимости, и положил оружие на плечо почти прикладом. От этого пулемёт торчал у него за спиной всей своей длиной, рыская при ходьбе стволом, похожим на морду бульдога, из стороны в сторону, как бы принюхиваясь.

Капитан улыбнулся, вспомнив, каким пришел в его группу этот мальчишка. Доложу я вам, картина! Черная каппелевская гимнастерка, лихо поднятая тулья юнкерской фуражки на коротко стриженной, русой голове, великолепная портупея и ремень, оттянутый тяжестью кобуры с револьвером, подсумка с пулемётным диском, гранаты и японского морского кортика. Картину дополнял боевой вид его оружия: тяжелый, с потертым воронением от частого употребления, грозный пулемёт.

– Прапорщик, а верно говорят в отряде, что вы большой мастер в стрельбе из этого зверя? И бьёте не очередями, а в два патрона? Почему так?– капитан искренне любовался юностью и уверенностью прапорщика.

– Иван Николаевич! В два патрона ствол не уводит вверх – два убоя сразу кладу. А мастер... Наверное...Учителя хорошие попались. Да и мишени тоже... Хорунжий Григорович под Якутском урок дал. Тогда мы Каландаришвили и его штаб сильно причесали... – Валеулин спокойно, без улыбки, встретил удивленный взгляд капитана.

– Голубчик! Так вы были там? У Тектюра? А командир... Командовал-то кто? – капитан даже озяб от удивления и восторга.

Перед ним стоял герой! Боец легендарной, почти возведенной в святые, группы, которая наголову разбила экспедиционный отряд Нестора Каландаришвили под Якутском, в протоке реки Лены – Тектюрской. Тогда никто из шестидесяти анархистов и чекистов, шедших в Якутск на подавление восстания против Советов, не ушел. После боя, группа снялась тихо, ничего не взяв из трофеев; как растворилась в снегах, оставив после себя только ямки-лёжки в снегу на месте засады, да стреляные гильзы.

– Командовал кто? Две группы нас было. От Михаила Коробейникова наша группа – это левый берег был. Правый взял поручик Толстопятов со своими якутами, что из Усть-Маи. Почти день лежали под простынями – ждали красных. У Толстопятова пулемётчиком был хорунжий Григорович. Мой пулемёт без патронов тогда оказался, так он поделился двумя дисками и всему научил. С той поры диски у меня. А я быстро всё освоил, там времени не было долго науку тянуть... – прапорщик говорил это и внимательно смотрел в сторону небольшого холмика, который возвышался над краем поляны, на самом солнцепёке.

– Господин капитан! Разрешите перемотать портянку? – Валеулин остановился.

...А где планируете ставить-то?– капитан устало кивнул ему и, сев под лиственницей, откинулся на ствол дерева.

– А на бугре. Обзор оттуда хороший! – прапорщик улыбался.

– Как на бугре?! Весь на ладони будете, ведь там самый свет! – капитан ничего не понял в выборе расположения огневой точки для пулемёта.

– Так это сейчас там солнышко. А вот к утру там самая тень, самая чернота стоять будет! И сектор мой им фланговым станет. А это конец... – корнет уже не улыбался, – ликовал. – Пару бревен принесём, такое гнёздышко совью – ахнете! Да и путь отхода им отрежу. Один путь отрежу, но другой открою. К Богу, на суд... – прапорщик помрачнел.

Они еще долго обсуждали план ведения предстоящего боя, вернее, действия в нём непосредственно прапорщика. Затем принесли на холм пять бревен от разрушенного барака, отмахнувшись от предложенной помощи пластунов, так как нельзя было топтать траву на поляне. Обустройство огневой точки отвлекло капитана от тревожных мыслей, он работал с удовольствием, как когда-то в юности, при постройке гимнастических снарядов в углу плаца юнкерского училища.

Последний этап работы они закончили, когда расположили бревна в виде небольшой стенки.

_________________________

Последний этап работы Виктор закончил, когда совсем рассвело.

По старой дороге, что вела от развалин фактории в поселок, Виктор почти бежал. Ясное понимание того, что наступает второй, наверное, самый главный момент в постройке обелиска, окрыляло его. А то, что будет именно обелиск, Виктор не сомневался. "Обелиск"... Как льдинка на языке... Он повторял это слово и улыбался. И гордость, хмельная гордость переполняла его душу.

Вскоре его рука уже стучала в дверь скромной хибарки, в которой жил дед.

При первом же стуке дверь быстро распахнулась, как будто дед стоял за ней и ждал этого. Виктор даже отпрянул от неожиданности.

– И не думал, что так быстро вы там все обустроите. Проходи в дом, сейчас будем чай пить. Не бог весть, какие разносолы имею, но завтраком накормлю, – дед, говоря это, посторонился, пропуская Виктора в комнату.

Слегка оторопевший Виктор скинул сапоги и, наклонившись в низком проёме двери, перешагнул через порог.

То, что он увидел в комнате... Книги. Огромное количество книг. Они теснились рядами на полках и антресолях шкафов, многогранными колоннами стояли по углам комнат, лежали открытыми на подоконниках, столах и табуретах. Даже варочная плита печки была покрыта многослоем книг. И разноцветье, радуга переплетов! Все старые, не современные.

В их радужном многорядье просматривались и вовсе диковинные – в металлических или потёртых бархатных переплётах с застежками. Такие книги он видел только в кино.

А еще рисунки. Десятки рисунков. Великолепные изображения птиц в полете – яркая гуашь, портреты суровых бородачей – карандаш, виды какого-то побережья – масло, табуны летящих коней...

Внимание Виктора привлек один из рисунков. Он был крошечный и исполнен на пожелтевшей бумаге. Один край листа был обгоревшим. На нем была изображена конница в атаке. Бог мой! Экспрессия водопадом била с этого листа! Вытаращенные глаза лошадей, брызги пены, оскаленные в крике лица, занесенные для удара клинки, врезанные в потные подбородки разлохмаченные ранты казачьих фуражек...

Перед глазами Виктора мелькнула жилистая рука деда, и рисунок исчез в большой толстой папке из красного сафьяна. Дед быстро собрал в неё все остальные рисунки, двигаясь по комнате стремительно и бесшумно.

– Уборку я задумал, поэтому такой беспорядок. Все руки не доходили, да бессонница эта летняя началась, вот и сподобился... – дед снова, как ни в чем небывало, захлопотал у крохотной электрической плитки.

– Вот это да! Да тут больше, чем в поселковой библиотеке! Это всё ваше? – Виктор обходил комнату и прикасался руками то к одной книге, то к другой, боясь взять и раскрыть.

– Сызмальства, отроком собирать начал, еще до революции.

– А кем вы были до революции? – Виктор продолжал рассматривать книжное богатство.

– До революции... Виктор Михайлович! Это было так давно, что я всё забыл и перепутал. В другой жизни.... Гимназия была, университет был, окопы Первой мировой были – повоевать пришлось, учительствовал в глуши.... По всему Охотскому побережью учил детишек языкам и словесности. Давал людям знания и учил их правде. Учил любить, если хотите. И защищал, как мог... От бед и зла. Это было главным в моей жизни. Это было смыслом...

Голос его изменился, нет, он стал неузнаваем: он звенел. Виктор оглянулся. Дед преобразился: расправил плечи, гордо вскинул голову. Стоял, опираясь рукой на стопку книг, глядя куда-то мимо Виктора.

Потом, будто опомнившись, привычно ссутулился и вздохнул.

– Давайте-ка пить чай, дорогой вы мой Михайлович! Я тут эскиз обелиска набросал. А размеры вы сами поставите, соотносительно размеров фундамента. А дальше... Не хотел я вас огорчать, милый вы человек! Увольте, голубчик! Стар я, чтобы с деревом, да с пилами работать. Начертить детали или предметы, изобразить там что-нибудь кистями-карандашами... Но доски! Решительно заявляю, что строить этот обелиск я не буду!

И снова звон голоса. Виктор внимательно смотрел на собеседника. Перед ним стоял человек, которого он совершенно не знал. Это стоял и говорил решительный, привыкший руководить, человек. Нет, не руководить, а скорее, командовать. И взгляд... Как бритвой по глазам... Да, как бритвой, лучше и не скажешь.

Виктор лихорадочно соображал, как разрядить возникшее напряжение. Ему помог свисток чайника. Даже дед обрадовался такому помощнику, понимая, что наговорил лишнего. Оба облегченно засуетились около подоконника, который заменял деду обеденный стол.

__________________________

К баракам капитан и прапорщик вернулись, когда солнце уже касалось верхушек лиственниц.

Поручик Бекетов доложил капитану об обстановке и предложил нехитрый ужин, который состоял из одной лепёшки, двух кусков вяленой горбуши и луковицы. Бойцы отряда уже отдыхали, расположившись во дворе. Никто не занял барака – отвыкли за время походной жизни от тесноты комнат, да и безопаснее было так. Оленей отвели далеко в распадок и привязали к их ногам тяжелые коряги-колодины – так никуда не уйдут.

Прапорщик разломил лепёшку пополам и протянул одну половину капитану.

– Прошу Вас, Иван Николаевич! Не Бог весть, но и это славно. А мясо мы в Аллах-Юне попробуем, даст Бог.

– Юра! Я же просил не упоминать о мясе! Никак не могу... забыть бы... забыть этот ужас! – капитан перестал жевать и сморщился.

Прапорщик виновато улыбнулся, не зная, как сгладить неловкость. Он вспомнил о том диком случае, свидетелем которого он, по счастью, не был. Хорунжий Коблянский рассказал ему, что зимой группа капитана рейдировала по тракту и наткнулась на отряд красных, который застрял в зимовье Юдома-Крестовская, что расположена на старом, ещё екатерининских времён, тракте Охотск – Якутск. Морозы стояли страшные – слюна трещала на воздухе при плевке. Именно тогда офицеры отряда впервые услышали на морозе звук своего дыхания, который якуты и эвены называют "шепот звезд". Это шуршит, как шепчет, мгновенно замерзая на сильном морозе, влага выдоха.

Так вот, в том зимовье отряд красных находился довольно долго и без продуктов. Пленённые-то, уж больно худыми оказались – кожа да кости. Сколько точно они голодали – никто из них ответить не успел... Капитан построил всех пленных и приказал им, взяв все свои вещи, спички и топор, уходить в Якутск, отпуская. А сам зашёл в барак.

И вдруг! Он выскочил из барака весь белый, трясущийся и кричащий криком! Выхватил оба маузера и стал стрелять по пленным! Красные кинулись врассыпную, а он бил, бил, бил... Раненые жутко, по-звериному кричали, ползали в крови, протягивали к нему руки, умоляли! А он бил, бил, бил...

Он убил их всех.

А потом сел на снег и молча заплакал! Маузеры выпали из его рук и шипели в крови и снеге, остывая...

Онемевшие люди... Нет, скорее,– окаменевшие люди, что застыли вокруг, постепенно приходили в себя. Опытные бойцы, они молчали и ждали объяснений.

А капитан... Капитан вытер слёзы, закутал лицо в башлык, сел на оленя и поехал по тракту прочь от зимовья! В мороз! В ночь!

За ним кинулся хорунжий Коблянский.

Люди ждали капитана, не заходя в зимовье. Вокруг, в лужах застывшей крови, лежали убитые, но убирать их никто не собирался. Долго ждали и уже стали подмерзать.

Обратно появился один хорунжий. Он молча слез с оленя и зашел в зимовье. И сразу же вышел оттуда, неся в руках чугунок. Поставил на снег и так же молча пошел по тракту во след капитану, ведя оленя в поводу.

В чугунке, в серой, желеобразной жидкости, лежали сваренные человеческие кисти. Эти... Эти ели людей.

После этого случая, капитан сильно изменился. Постарел и ожесточился. Пленных его отряд больше не брал. А с чекистами у него разговор был особый. Страшный был разговор...

Яныгин больше не искал встреч с противником в открытом бою– охотился за ним. Выслеживал, скрадывал, как зверя и уничтожал, применяя метод передвижных засад, набрав в свой белопартизанский отряд только добровольцев-охотников из местных батраков – хамначчитов и пластунов с опытом первой мировой. И по тайге поплыла слава об особо жестоком отношении Яныгина и его отряда к красным.

Прапорщик вспоминал и искоса смотрел на Яныгина. Сильный человек, умелый воин, энциклопедически образованный офицер, набожный гражданин... Таким ему представили капитана, когда он пришел из отряда Михаила Коробейникова на усиление группы Яныгина. А сейчас перед ним сидел тихий и неприметный, очень уставший человек...

–Ладно, Юрий, будем располагаться... – капитан положил в офицерский планшет недоеденную лепёшку и вышел из барака. Следом поспешил и прапорщик.

Наступала ночь. Закат уже отыграл красками на небе – оно чернело. Из распадка на поляну бесшумно разматывались серые ленты тумана. Ни шелеста листвы, ни пения птиц – только тихий писк ночных комаров в воздухе.

Ночь не приносила прохлады – разогретые за день камни и мхи отдавали воздуху сырое тепло, и от этого было душно.

Капитан, присев на завалинку, снял фуражку, обтер платком околыш изнутри, расстегнул ворот френча и кивком пригласил прапорщика устроиться рядом.

Юрий выполнил его просьбу с удовольствием. Когда ещё придется, вот так – запросто, посидеть и поговорить с самим Яныгиным!

– Иван Николаевич! А кем вы были до смуты? – тихо спросил он.

– Офицер я, дорогой вы мой. Всю сознательную жизнь верой и правдой России-матушке служил. Ей, да Государю.

В ту ночь Юрию, как он считал, крупно повезло на разговор с капитаном. Беседа их постепенно становилась всё более и более откровенной. Ярыгин рассказывал юноше о сути переворота, об идеологических корнях красных, об их вождях, сиречь – главарях...

Короткие, хлесткие его замечания о Ленине: "Да, он не просто мудрый, а гениальный – в тактике, в сиюминутных мгновенных прагматических решениях: здесь он себе не имеет равных. Но как государственный и политический деятель в стратегии своей (особенно дальней) Ленин, безусловно, – один из самых отъявленных авантюристов и маньяков всех времен и народов..."

На вопрос о его особом отношении к чекистам, капитан рассказал Юрию о знаменитой инструкции одного из главных чекистов – Лациса, о методах ведения сыска этой организацией, проводимых ею допросах...

– Юрий! Как можно относиться к, э-э-э..., людям, которые говорят, что "их не интересует конкретная виновность или невиновность конкретного человека. Их интересует его классовое происхождение и – в связи с этим – целесообразность оставления (или неоставления) его в живых"... Каким же надо быть людоедом, чтобы... Впрочем, Вы знаете, что они и мясом людским не гнушаются...

Не преминул капитан критически отозваться о действиях адмирала, рассказал о причинах поражения Колчака, о его трагедии, не как политика, но человека.

Разговор был долгим, о многом рассказал капитан, но особенно прапорщику запомнилась фраза, сказанная Яныгиным в завершении разговора: "Те, кто затевают у нас перевороты, либо не понимают сущности своего народа, либо уже головорезы, кому своя и чужая жизнь в копейку"...

– Поразительно точно вы сказали, Иван Николаевич! – вскричал Юрий.

–Это не мои слова, дорогой вы мой. Это сказал Пушкин. В "Капитанской дочке"... Давайте отдыхать. Завтра у нас весёлый день, завтра у нас гости... – капитан откинулся на стенку барака, надвинул на глаза потрепанную фуражку со сломанным козырьком, скрестил на груди руки и закрыл глаза.

Юрий расположился рядом: постелил тужурку на прогретой за день теплой золе завалинки, под руку поставил пулемёт и положил второй диск. Лёг, вздохнул и провалился в темную яму сна.

...тихий толчок в плечо – сон прапорщика вспорхнул испуганной птицей. Над ним наклонился корнет Марков, что уходил в боевое охранение.

Юрий подскочил и огляделся. Мимо молча проходили бойцы – все по направлению к реке. Капитана рядом не было.

– Юра! Вы счастливчик! До вас очередь туман глотать не дошла, а вот чай вполне! – он улыбался, стряхивая росу с фуражки.

Воду грели в котелках, соблюдая все меры предосторожности. Костерок запалили совсем крошечный и разожгли его саженях в двухстах от бараков, на берегу реки. Огня костерка не было видно даже вблизи, так как обставлен он был котелками со всех сторон, да и сверху висело три.

За чаем они обсудили место расположения и действия каждого человека из отряда. Когда обсуждение закончилось, бойцы по очереди вставали и ещё раз пересказывали действия отряда и свои личные действия. Началом же самого боя должен был послужить крик капитана: "Бей!"

_________________________

За чаем, они обсудили форму обелиска. Виктор с удовольствием слушал и мгновенно принимал все советы деда. Было решено, что памятник будет состоять из двух обелисков, поставленных один на другой – малый на большом. Когда дело дошло до цвета поверхности, дед отдал этот вопрос на откуп Виктору и теперь слушал его вялые обоснования предложенных цветов.

– Милый вы мой! Не надо мучить себя! Покрасьте все стороны обелиска белым цветом, да и вся недолга! А кант внизу исполните светло-синей полосой. На лицевой стороне повесьте венок. А что еще надо, так я напишу. Хоть винтовку, хоть пулемет... – дед явно торопился свернуть разговор.

Виктор это понял и заторопился уходить. Провожать его хозяин не пошел.

Выйдя на улицу и отойдя от дома, он оглянулся. В окне был виден профиль деда. Тот сидел за столом. Сидел, не шевелясь и глядя прямо перед собой...

Постройка памятника шла на удивление быстро. Виктору помогали, но большей частью мешали, почти все жители поселка, от мала до велика. Или так ему казалось. Народ на стройплощадке присутствовал постоянно. По выходным, слегка подвыпившие мужики с легкостью соглашались оказать помощь в переноске досок, брусьев и иного деревянного длинномера. В будни с этим было труднее. По мере приближения окончания строительства Виктора стало тяготить постоянное присутствие зевак на площадке, и он огородил стройку сплошным забором. Кому он и разрешал присутствовать на площадке постоянно, так это своему шестилетнему сыну Сергею.

Мальчишка не мешал, но помогал изо всех своих маленьких сил и стерёгся опасности, когда Виктор производил верховые работы. Он собирал стружку, щепу и мелкие обломки досок в кучки, а потом уносил этот мусор в ведерках домой для растопки печки. Обратно, в этих же ведерках, он приносил воду в бутылках для питья и еду, что готовила жена Виктора, Мария.

В поселке все жители, сначала с иронией, а потом с уважением наблюдали, как этот крошечный человечек в белой панамке, семенящей походкой, шмыгая носом и часто останавливаясь, чтобы подтянуть спадающие шортики, спешил с ведерками от памятника к дому и обратно. Он так старался и так часто ходил, что натоптал плотную тропинку, которая была заметна даже спустя три года после окончания строительства.

Трудности с покраской памятника были огромными. Виктору пришлось возводить леса особой конструкции, ибо форма обелиска была сложной. Но дело продвигалось, и наступил день, когда покраска закончилась и среди желто-коричневых, сучковатых строительных лесов засверкала высокая белоснежная глыба-льдина обелиска. Идеальный пирамидион верхней стелы яркой кроваво-красной каплей венчала пятиконечная звезда в терновом венке.

Зрелище было потрясающее, почти мистическое. Никогда еще в здешних местах не возводили подобных сооружений. Молодежь ходила к памятнику толпами, а старые люди, подойдя к краю поляны, на которой он стоял, крестились.

Пришла пора обращаться за помощью к деду.

Надо сказать, что за всё время, пока шло строительство, он ни разу не появился даже рядом со стройплощадкой. Не говоря уж о том, чтобы зайти за ограждение. Но Виктора это не смущало. Весь погруженный в стройку, он, если честно, даже забыл о деде. Но пришла пора, и Виктор пошел к старику.

________________________

Чаепитие было прервано появлением пластунов из боевого охранения. Капитан резко повернулся к ним.

–Что? Сколько? Далеко? – вопросы щелчками взвились в воздух.

– Идут. Пятнадцать их. Две повозки с ними. Одна тяжело нагружена – глубоко давит грунт. Один ручной пулемёт – "Шоше". Им прикрывают тыл. Версты три ещё. Авангарда и бокового охранения нет. Лично посмотрел.... У нас двадцать минут... – унтер-офицер Сыриков говорил быстро, но спокойно. – На всё про всё...– скупо улыбнулся.

Ему было не впервые проводить разведку, будь то наблюдение, поиск, засада или разведка боем. Только ему капитан доверял руководить офицерскими разведывательными дозорами – особым видом осуществления наблюдения за противником. Подвижный, как ртуть и бесшумный, как смерть, он был абсолютно равнодушен к тяготам и страданиям. Как к своим, так и к чужим. Впрочем, жестоким он не был, но, когда присутствовал при экзекуциях, которым подвергались красные, взгляда не отводил. Смотрел спокойно, без интереса – так смотрят на рубку дров или иное бытовое действо.

– Господа! Становись! – капитан поднялся.

Отряд быстро построился и замер, напряженный. Капитан ловил взгляды бойцов. Разные они были, эти взгляды. Внимательные, спокойные, озорные – ни одного трусливого, бегающего. Эти взгляды он видел на построениях в Екатеринбурге, Красноярске, Чите, Владивостоке... Они смотрели на него в окопах и тайге, в горах, на побережье. Взгляды мужчин, взгляды солдат.

– Господа! Сегодня важный день, седьмое августа. Семь – хорошая цифра. Повторять ничего не буду. Верю в Вас. С Богом! – капитан первым широко зашагал к месту, которое, согласно диспозиции, было предназначено ему. Мимо него, в утренний туман,– бесплотными духами, ныряли, и растворялись в нём, тени. Туман принимал их беззвучно, стирая серые силуэты своей клубящейся серостью.

Капитан занял свое место и приготовился ждать...

Последним ушел от бараков прапорщик Валеулин; подкашливая, как бывало с ним в минуты наивысшего напряжения, не спеша обошел холм со стороны тайги, с его вершины осмотрел поляну (ни одного движения – только туман и черные лохматости кустов) и нырнул под брёвна. Он удобно устроился в своем нехитром убежище: разложил под правую руку диск, снаряженный сорока семью патронами, черный шар – гранату системы Мильса и наган. Второй диск он прищелкнул к ствольной коробке пулемёта ещё у бараков. Двуногую сошку вбил в грунт и подвигал пулемёт вперёд – назад, плотно утапливая её.

Он любил свой ".300" – такой индекс имела эта модель пулемёта. И называл-то его почти ласково: "Моя Точка". Адаптированный под винтовочный патрон, он был неприхотлив и ни разу не подводил своего хозяина. И прапорщик отвечал ему тем же. Вот и сейчас, он осторожно, почти нежно, стер капли воды со ствольной коробки и накинул влажную тряпицу на поднятую рамку стоечного прицела. Затем ещё раз, прижав затыльник приклада к плечу, внимательно осмотрел поляну "по стволу", фиксируя ориентиры углов сектора обстрела. Все было просто и понятно. Всё было готово. Всё ли?

Хотя всё было ясно, прапорщик решил выбрать запасную позицию, так, на всякий случай. Он отполз от бойницы вправо, почти до самого конца бревна. Посмотрев оттуда на поляну, он выбрал ещё две точки для дополнительного сектора стрельбы, который дополнял основной. Перетащил к концу бревна пулемёт, установил и посмотрел "по стволу", запоминая ориентиры. Затем вернулся на основную позицию, закатал рукава на гимнастерке, чтобы не мешали, и залёг.

Вот теперь всё было готово. Осталось только ждать...

Постепенно туман рассеивался. Из его отступающей серости медленно выдвигались, приобретая зелёный цвет, лиственницы опушки поляны. Тонкая ниточка тропы, которая, пересекая поляну, уходила в тайгу, стала видна четче, но была по-прежнему пустынна. Время застыло....

Неожиданно из-за ближайших деревьев послышалось хлопанье крыльев. Это из кустов, что росли вдоль тропы, разом взлетали рябчики. А это значило, что эти птиц кто-то вспугнул.

И вскоре на тропе, один за другим, появились всадники-все пятнадцать. Впереди, на маленькой лохматой якутской лошадке, ехал человек в шинели и папахе. Весь в сером, он сливался с силуэтом лошади, только красная полоса на папахе чиркала вправо-влево, качаясь в такт движения. За ним, из серой утрени тайги, один за другим, черной змеёй вытянулись остальные. Винтовки у всех наездников лежали поперек седел – готовность группы к бою была очевидна.

Взгляд капитана выхватил из их рядов людей в черных куртках: "Все четверо, один к одному... Один с пулемётом – его первым надо... Остальные трое с кобурами – это не так страшно, главное,– того, с пулемётом... Кто из них Пыжьянов?! И матрос в черном... Не видно лиц! Который?!"

На опушке всадник в сером остановился, привстал в стременах и, подавшись вперед, застыл, напряженно всматриваясь в сторону бараков. (Капитану показалось, что этот человек смотрит ему прямо в лицо...)

Затем он поднял вверх правую руку. Повинуясь этому знаку, цепочка всадников разорвалась – разбилась на две части...

Капитан понял, что сейчас они спешатся и тогда...

Мгновенно вспотев, он встал из травы, держа при этом руки вдоль тела, и отклонив их чуть назад, Со стороны казалось, что он стоит, небрежно подбоченясь и чуть раскачиваясь, как пьяный. Такая нехитрая маскировка позволяла скрывать маузеры, зажатые в обеих руках и фиксировать противника. Этому приему ведения боя его научил сербский доброволец Среко Кошич на Балканах в 1914 году. Среко называл этот прием "македонским".

–Эй! – раздался его окрик.

Наездники резко повернули головы в его сторону.

–Эй! – повторил он. – Петренко с вами? – капитан говорил громко и спокойно. Никакого Петренко он и в помине не знал, но сейчас главным было что-то говорить и не дать им спешиться. Он говорил и постоянно фиксировал взглядом чекиста с пулемётом. А тот, как назло, периодически закрывался то одним всадником, то другим – кони топтались на месте и всадники осаживали их, испуганных неожиданным появлением фигуры из травы.

Но сдвинуться с места капитан не мог, так как этим он нарушил бы все оговоренные действия и секторы стрельбы пластунов.

– Давайте ко мне, я один тут. Замаялся вас ждать! – капитан говорил и отодвигался назад и вправо, пытаясь поймать в свой сектор стрельбы пулемётчика. Проклятый туман!

От группы отделились двое и медленно поехали к капитану через поляну, пересекая её под острым углом.

– Тридцать метров...Еще немного... Пятнадцать ... Ещё немного... До угла... До угла! Всё, сейчас они увидят засаду!..

И когда всадники, то появляясь из тумана, то исчезая в нём, поравнялись с углом хотона, капитан мотнул головой, выдохнул и, упав на правое колено, резко выбросил обе руки вперёд, поймав на мушку правого маузера пулемётчика.

– Бей! – гортанно ударило его криком по черной стенке барака.

Дуплет маузеров знакомо стукнул в ладони. Над головой пулемётчика всплеснулось и мгновенно рассеялось розовое облачко. Всадник изогнулся дугой и стал заваливаться назад. Пулемёт выпал из его рук и исчез в траве. Следом рухнул сам чекист.

И одновременно с этим криком и выстрелами, из травы серыми птицами взметнулись вверх две гранаты. На секунду задержавшись в воздухе, они исчезли в гуще скопления всадников.

Среди лошадей пыльно рвануло – ударило, и тут же застучали, чуть приглушенные туманом, винтовочные выстрелы.

Капитан стрелял из двух стволов разом, выбирая дальние цели – маузеры работали убийственно точно. В перерывах между выстрелами он успевал оценивать боевую обстановку.

К его радости, бой "задался"...

__________________________

К его радости, дед был дома. Как и в прошлый раз, он почти сразу же открыл Виктору дверь. И снова Виктор подумал, что дед, как будто специально стоял за дверью и ждал его прихода. Но это было бы странно, и даже очень – вот так стоять за дверью и ждать. Кого? Его прихода? А если бы он не пришёл?.. Тогда кого?..

Виктор улыбнулся, отмахиваясь от этих мыслей.

– Матвеевич! Здравствуйте! Искренне, честное слово. Искренне рад вас снова увидеть! – с улыбкой говорил Виктор.

– Не больно уже велика птица, чтобы так.... Ну, здравствуйте тоже, Михайлович! – старик скупо улыбнулся и подал руку навстречу руке Виктора. Было видно, что деду приятно, что вот так, искренне, ему рады.

Его рукопожатие показалось Виктору железным. Он с трудом выдержал натиск ладони деда, уловив в глазах того легкую усмешку.