Текст книги "Возвращение (СИ)"

Автор книги: Сергей Паршуткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Паршуткин Сергей Викторович
Возвращение

Пусть не всегда подобны горному снегу одежды

белого ратника – да святится вовеки память его.

И. Бунин

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Часть I

АЛЛАХ-ЮНЬ

Разговор Виктора с секретарем райкома партии закончился на повышенных тонах.

– Выполнение годового плана по золоту – это хорошо. Но не забывайте, Виктор Михайлович, что одной из основных функций партийной работы является пропаганда! Пропаганда и агитация! – секретарь откинулся на спинку кресла и строго посмотрел на собеседника.

– Все, сейчас начнет свою песню о наследии... – Виктор нахмурился. Уже который раз секретарь начинал разговор на эту тему. Наследие партии, историческая связь, неизбежность побед.... Сильные, стальные слова. Но как связать воедино трибунные лозунги и рутину работ прииска, Виктор не знал. И что с чем связывать?

Его совсем недавно – два года, как назначили парторгом, выведя из состава бригады проходчиков золотодобывающей шахты, расположенной в посёлке Аллах-Юнь. Вот где все было просто и понятно, как было просто и понятно в цехе оружейного завода в Туле, ещё до Якутии, или на золотых россыпях в Хабаровском крае, на побережье. Никаких тебе агитаций – дави план, знай наших!

Здесь же сплошной туман. Ему никак не удавалось связать воедино партийный контроль над выполнением производственных планов прииска с агитационной работой вообще. Кого здесь агитировать-то?! Его окружали сильные, порой жесткие люди, прошедшие такое, что ему, почти мальчишке, даже представить страшно... Эти люди собирались судьбой и волей Коммунистической партии на этот прииск из пересылок, вольнопоселений и страшных лагерей "Дальстроя", разбросанных по всему Северо-Востоку страны.

Глаза этих людей видели разноцветье побережий Чукотки, синеву ущелий хребтов Верхоянья, блеск отливов Охотского моря, черные бойницы сторожевых вышек и ржавь колючих заграждений лаготделений.... А их руки, перепробовавшие на ощупь все золото тех мест, стали золотыми, и, кажется, отдали часть своего золота их сердцам.

Разговор опять не получился, хоть и длился почти три часа. Опять секретарь говорил, говорил..., а он слушал, слушал....

Но всему приходит конец – высокая дубовая дверь кабинета тяжело закрылась за ним и Виктор, пройдя по затихшим коридорам райкома, вышел на высокое крыльцо. В домах уже зажигались огни. Поселок готовился ко сну, на улицах было тихо. В этой тишине не ощущалось никакого движения, только в далеком распадке беззвучно шевелились разноцветные огоньки золотодобывающей драги.

– Ну, и кого ты тут собрался агитировать? – Виктор вздохнул и пошел к машине. Темнело, а до прииска еще ехать и ехать.

_______________________

...а до фактории ещё ехать и ехать. Надо как-то быстрее, товарищи. Белобандиты уничтожили уже четвертый заслон. Всех побили – ни одного в живых не оставляют... Яныгин по пятам идёт и точно знает о содержимом нашего обоза, иначе, откуда такая отчаянность в преследовании... – комиссар вздохнул и пошел к лошадям.

Он надеялся, что на этой фактории есть свои, красные. И от неё до поселка Аллах-Юнь рукой подать, а там экспедиционный отряд расквартирован, а это уже сила,– это спасение.

Они ушли из Охотска ночью, в проливной дождь.

Он никак не ожидал того, что произошло...

По его, комиссара, приказу был расстрелян дед-рыбак, что жил у пристани. У этого деда при обыске нашли два винтовочных патрона, хотя искали излишки икры и рыбы. Комиссар не стал выслушивать объяснения рыбака и отдал приказ, не задумываясь – вот, мол, еще один тайный бандит. Хотя прекрасно знал, что прятать от власти оружие и огнеприпасы – обычное дело в этих местах, тем более что на побережье и в тайге сейчас неспокойно. На робкие возражения своего помощника по тылу, бывшего местного аптекаря, желчно и коротко ответил: "Был приказ комендатуры. Другие сдали. Поделом".

На исполнение приказа поехали трое – заместитель командира гарнизона и два, свободных от охраны комендатуры, бойца. Приговоренный встретил их приезд спокойно – ни о чем не догадывался. Думал, что повезут в ЧК бумагу писать. А когда повели мимо пролетки в распадок, попытался бежать. Да куда убежишь от разрывной пули-то? Так в затылок и впилась, а на выходе все лицо, вместе с мозгами, вырвала – наповал завалили. На выстрел прибежала жена и кинулась к убитому. Упав на колени, она обхватила то, что осталось на месте его головы руками, прижала к груди и выла, раскачиваясь и трясясь, а потом...

Потом, вся в крови убитого, набросилась на бойцов. Разодрала лицо у одного из товарищей, чуть глаз не лишила! Штыками еле отбились – только с пятого удара ведьму старую закололи! После этого избушку обыскивали – опять же, время. А ещё пришлось людей искать, чтобы обеих закопать – не самим же руки о лопаты марать.

Только к ночи бойцы вернулись, доложились, кровищу с лиц и рук отмыли, царапины йодом обработали, и пошли отдыхать. А комиссар и заместитель коменданта уютно расположились в кабинете начальника ЧК, достали спирт, икру и бумагу. Надо было писать в Якутск донесение о проведении съема излишков продовольствия на побережье. Кроме всего прочего, в ней необходимо было упомянуть о росте тревожных настроений у местного населения – эвенов и якутов.

И тут началось неожиданное и страшное!

– На пристани наших побили! Всех побили! Банда пришла! Яныгин в городе! – истерически кричал вестовой, врываясь в кабинет.

Яныгин Иван. Комиссар мгновенно вспомнил этого человека – не раз встречал его на пристани. Чернявый и крепкий мужик, лет сорока, в длинном плаще, вечно прищуривающийся из-под сломанного козырька потрепанной морской фуражки. Он часто помогал разгружать баркасы с рыбой – подрабатывал. В городе жил одиноко; редко появлялся в лавке, покупая хлеб. Ни в чем предосудительном замечен не был, даже самогонщики, эти информаторы ЧК, не видели его ни разу за покупкой их зелья.

А оказался этот гад капитаном! Собирал в Охотске и окрест людей в подполье, в тайге места сбора намечал. Всех офицеров-недобитков, обиженных и тойонов (кулаков) объединил в банду. Агента толкового распознал! Казнил – страшнее не придумаешь: рот расплавленным варом, что использовался для смоления лодок, залил, уши отрезал, а потом, ещё живого, в нужнике утопил... Беляк недобитый!

Две недели назад поднял подполье, захватил склад американских китобоев – там было оружие, убил двух комсомольцев и чекиста и ушел в тайгу. С оружием ушёл.

Уже потом понятно стало, почему восстание поднялось. Тогда многих рыбаков и пастухов-эвенов расстреляли: после расстрелов и полыхнуло. Кинулось ЧК по его следу, но, увы: жил в городе один, потому и некого было в заложники брать, чтобы выманить и кокнуть гада...

– Где все?! Всех собрать! – комиссар кинулся на второй этаж, к пулемёту. По дороге он ударами ноги открывал двери кабинетов, из которых начали выскакивать сотрудники комендатуры и чекисты.

Через несколько минут все собрались в зале на втором этаже. Город лежал в темноте – ни лучика света. Из распахнутого окна доносилось сухое потрескивание редких, далеких выстрелов. Стреляли в порту и в районе складов.

– Свет в здании потушить. Работникам ЧК разобраться по пятеркам. Пройтись по улицам, произвести разведку. Узнать сколько их, есть ли пулеметы. Хорошо бы взять одного из банды – тогда все точно узнаем. -комиссар успокоился и начал руководить действиями гарнизона.

По лестнице прогрохотали сапоги – в зал вбежал боец, из тех двоих, кто ходил на пристань к рыбаку.

– Банда ог-г-громная! Д-д-двести человек их т-там! П-пулемёты у и-их! – он заикался, страшно скривив измазанное йодом лицо и вытаращив белые, как у замороженного зайца, глаза. От страха белые...

– Все. Надо уходить. Надо немедленно уходить. Золото банковское и конфискованные ценности из подвала забрать и уходить на Якутск! – с этими словами комиссар заторопился вниз.

Хлопки выстрелов приближались все ближе и ближе к зданию комендатуры. Навстречу этим хлопкам заспешили серые фигуры с винтовками наперевес. Комиссар же остался в здании – началось уничтожение документов. В подвале грохнуло несколько выстрелов – ликвидировали арестованных.

А еще через полчаса небольшой караван, состоящий из трех легких повозок и десяти всадников, исчез в дождевой черноте ночи.

__________________________

В дождевой черноте ночи огоньки прииска появились неожиданно – Виктор не заметил, как доехал. Всю дорогу он думал, что же ему делать с «наглядной агитацией рабочих масс»: что-то надо придумать, чтобы «разом и надолго» разогнать муть слов о «руководящей роли, историческом наследии...». Пусть не во всех головах – в своей, для начала...

Всю ночь он просидел на веранде, курил, одну за другой, папиросы "Беломор", пил кирпичный чай и листал журналы.

А утром пришла идея. Он даже зажмурился от нахлынувшей радости, насколько хороша была она, эта идея!

Наскоро собравшись, он заспешил в партком, который располагался в здании шахтного управления, или Конторе, как говорили в поселке. Только начало светать и старик, что сторожил Контору, должен был быть на месте. Этому деду было уже далеко за шестьдесят, но крепок он был, как сорокалетний. Ни одного седого волоса на голове – русый, как юноша, и всегда аккуратно подстриженный, с аккуратным пробором и зачесанным вправо чубом. И только седина усов, да изредка появляющаяся пегая щетина выдавали его возраст. Звали его Матвеевичем. Жил в поселке с самых первых домов, золото мыл еще при царе. Видел революцию, гражданскую войну, сидел в лагере, как старатель-частник, поднимал безжалостный "Дальстрой" в страшных тридцатых, мыл золото для фронта и страны в сороковых, охотился... Короче, не дед, а кладезь знаний и опыта. Вот к нему-то и бежал Виктор.

Как он и думал, дед был на месте – входная дверь была закрыта изнутри. Свою ночную жизнь он проводил в маленькой каморке, разместившейся в самом дальнем углу здания Конторы. Здание было одноэтажным и длинным, как конюшня. Внутренняя часть его состояла из коридора, на скрипучую длину которого были нанизаны десяток-другой кабинетов. Все они были такими же крохотными, как каморка сторожа и насквозь пропахшими застарелым табачным дымом, кожей потертых диванов и бумажной пылью. Но была в здании и большая комната. Эту комнату занимала техническая библиотека – гордость Виктора, теперь уже секретаря парткома шахт. Всеми правдами и неправдами он добывал для неё книги: доставал через Госснаб СССР, выписывал через знакомых военных связистов, заказывал морякам на побережье и лётчикам, которые прилетали в посёлок... Через год после своего назначения, Виктор довел их количество в библиотеке до трёх тысяч! И постепенно захудалая приисковая "техничка" превратилась в весомую, классическую библиотеку. Его старания были замечены и оценены – на районном партийном пленуме Виктора поставили в пример, что составляло его тайную гордость.

Открыв дверь своим ключом и проскрипев по коридору, Виктор вошел в каморку. В комнатёнке никого не было. Сзади послышалось деликатное покашливание. Сторож непостижимым образом, без единого звука, возник за его спиной. Это было неожиданно и даже неприятно. Виктор нахмурился.

– Виктор Михайлович, извините, ради Бога, старика! Грешен – в библиотеке засиделся, зачитался, старый хрыч. Что сторожить обходами-то, видишь, как пол скрипит. Лихоимца сразу услышу, а вы вон как пролетели мимо!

"В библиотеке засиделся..." Это было удивительно для Виктора. Он внимательно посмотрел на сторожа. Дед быстро отвел глаза и тут же снова взглянул на Виктора. Их взгляды встретились.

Любопытный взгляд Виктора и усталый – деда. Несколько мгновений они молчали, а затем Виктор, кашлянув, начал разговор.

– Матвеевич! Я даже не знаю, с чего начать.... Видите ли, у меня возникла некая идея... Нет, не так. Мне поручено сделать такую... Нет, опять не так, – Виктор никак не мог выразить то, что казалось таким ясным ещё полчаса назад.

– Что примчались-то, в такую рань? Дело важное, какое, наметилось ночью? – старик говорил это, проходя в комнату мимо Виктора, и ставя чайник на обшарпанную, всю в коричневых потеках, электрическую плиточку на подоконнике.

– Матвеевич! Есть идея. Хочу поставить памятник! – решительно и коротко выпалил Виктор.

–Умер кто? – старик тревожно взглянул на него.

– Нет, не умер. Вернее... Не умер, а погиб. Комсомольцам погибшим хочу памятник поставить. Здесь, в гражданскую, говорят, бой сильный был, – Виктор говорил это и рассеяно осматривался в комнате. – А Вы, Матвеевич, хороший художник – вон как всю агитацию на прииске оформляете. Помогите мне его оформить. Надо будет нарисовать винтовку, саблю, звезды, знамя и зеленые венки по сторонам. Да, и буденовку. Вы как?

В ответ была тишина, и Виктор оглянулся. Старик склонился над чайником и, казалось, не слышал его слова. Потом он резко выпрямился и закашлялся. Кашель был такой сильный, что он покраснел, замотал головой и, взмахнув руками, отвернулся к окну. Виктор подскочил к старику и легонько постучал ладонью по его согнутой спине.

Кашлянув ещё несколько раз, старик вытер тыльной стороной ладони слезы на глазах.

– Э-э-э... Рисовать... Винтовки, сабли... Венки. Это ещё куда... – он вздохнул и кивнул головой. – Согласен. А кто ставить-то будет?

– А вот моя вторая просьба: помогите мне наладить деревянные работы, а фундамент я сам залью. Работу нам прииск оплатит, а деньги райком выделит. Вы на пенсии – Вам добрый "калым" будет, а я отпуск возьму. А? – Виктор умоляюще смотрел на старика.

– Я?! Деревянные работы?! "Калымить?!"... – дед оторопело уставился на Виктора. Вид у него был совершенно ошарашенный, даже челюсть отвисла и задрожала. Он молча открывал и закрывал рот, сглатывая. Его кадык остро ходил под серебристо-серой щетиной, щеки ввалились, лоб взмок, седина волос встала дыбом, а весь он как-то разом постарел и согнулся.

Наступила пора оторопеть Виктору. Он почувствовал, что зря предложил деду "подкалымить". Такие дела среди рабочих не приветствовались, да и никто в поселке этим не занимался. А тут сам парторг предлагает "калымнуть" на пару! Вон как расстроился! Так и инфаркт вдарить может! – Виктор лихорадочно соображал, как вывернуть ситуацию назад. Но мыслей не было, и он ждал.

Постепенно дед успокоился.

– Нет, Виктор Михайлович, нет. Рисовать ещё как-то... , а вот ставить... Увольте-с, голубчик. Увольте. По дереву я немощен и глуп! – он говорил это, не глядя на Виктора.

– Хорошо! За-ме-ча-тель-но! Я завтра принесу эскизы, вы проработайте, списки красок там разных, кистей всяких составьте... А я заливать пока бетон начну! – Виктор почти кричал от радости.

– Договорились... – дед устало кивнул ему и, сев на диван, откинулся на спинку. – А где планируете ставить-то?

– А на бугре. Обзор оттуда хороший... – Виктор улыбался.

__________________________

...А где планируете ставить-то?– капитан устало кивнул ему и, сев под лиственницей, откинулся на ствол дерева.

– А на бугре. Обзор оттуда хороший... – прапорщик улыбался.

Они обманули красных. А ведь была у "курток", так капитан называл чекистов за их странную, если не сказать – болезненную, привязанность к шоферским кожаным курткам, оставшимся на многочисленных склада от царской армии, надежда на то, что на этой фактории у них будет подмога. А от фактории до поселка рукой подать, а там красный экспедиционный отряд расквартирован, а это уже сила. Это должно было стать их спасением.

Разведка определила, что первоначально отряд чекистов состоял из десяти человек. Это уже потом, после их бегства и разгрома комендатуры красных, из Охотска отряд догнали и присоединились ещё десятка три-четыре штыков – портовые рабочие, моряки, всяческая уголовная шпана, одурманенная красными, и, так называемый, комсомольский актив – особо ретивая в красных делах и мечтающая лозунгами молодёжь.

Чекисты уходили резко, но с оглядкой – оставляя на тракте одну засаду за другой. Строго у них выполнялось одно: каждую засаду возглавлял кто-нибудь из этих десяти. По кожаным курткам узнавали потом, что чекист. А отбивались "куртки" ожесточенно, здесь им надо отдать должное. Стреляли точно, расчетливо. Убито девять бойцов, а семерых раненых пришлось отправить обратно – в Охотск. Поэтому погоня затягивалась и результат все "не вырисовывался", как любил говорить капитан. Шесть засад – шесть чекистов. Значит, "лютых" осталось еще четверо. А вот те, которыми чекисты командовали... Тех капитану было искренне жалко.

– Ведь всех убьём, дураков. Ни за синь пороха умрут! Ну, а этот...

Капитан закрыл глаза. В его памяти всплыл образ того самого комиссара, за кем он сейчас гнался.

Крепкий, ладно сложенный, с открытым, располагающим к откровенности, немного скуластым лицом, человек. Когда он говорил, на его скулах пятнами выступал лёгкий румянец и кожа становилась похожей на гусиную – покрывалась мелкими пупырышками. Судя по его речи, он был неплохо образован. И совершеннейший оратор! Можно даже сказать – трибун! Как-то раз его огненная, проникновенная речь так возбудила приисковых рабочих, что они были готовы с кольями ринуться в город, чтобы уничтожить, утопить в море всю "белогвардейско-купеческую" сучью интеллигенцию, эту грязную пену буржуазии, эту контру...

А вот его глаза... Бесцветные, переплетённые красной сеткой сосудов, капли, в которых плавали черные точки зрачков. Их взгляда не могли выдержать многие, с кем он разговаривал, не говоря уже о тех, кого он допрашивал. Взгляд был тяжелый и холодный, он совершенно не ложился на его лицо, не гармонировал с ним, а жил отдельной, злой жизнью.

Сколько раз капитан встречал комиссара на пристани – столько раз ему хотелось выхватить револьвер и выстрелить. Выстрелить в это лицо, в эти ледяные глаза...

– Господи, как он смотрел на меня тогда!.. – руки опять сжались в кулаки, и капитан судорожно вздохнул.

Лицо комиссара и лица, лица, лица...

Лица расстрелянных или убитых колотушками, утопленных в море или заколотых штыками...

Рыбак с пристани, его жена, купец, инженер, пастух, гимназист...

Капитан встряхнул головой, отгоняя видения. Мысли вернулись в действительность. Комиссар-то оказался совсем не дурак в военном искусстве. В бой вступал продуманно, грамотно расставляя своих бойцов, а его манёвр огнём, особенно на флангах, приносил большие неприятности белопартизанам – их потери были уже ощутимыми. Уходя, хитрил – расставлял засаду от засады на расстоянии звука выстрела. Так он контролировал расстояние между собой и преследователями – по шуму начавшегося боя. Достойный оказался противник. Но он, Яныгин Иван Николаевич, капитан, командир белопартизанского отряда, переиграл комиссара. Очередную засаду они взяли "в ножи" – он, шесть пластунов-ижевцев и два эвена-охотника вырезали её чисто. Смерть вошла в ряды "засадников" шелестом кустарника и травы. Лежат теперь по кустам, в траве серые комки рабочих роб, зелёные – шинелей и один комок черный – кожаной куртки. Все отошли к Богу быстро, только один, худой и веснушчатый мальчишка-рабочий, умирал мучительно – обмочился, долго сучил ногами и изгибался дугой, беззвучно раскрывая рот, пытаясь издать крик пузырящимся перерезанным горлом... Его окровавленные пальцы, с обгрызенными ногтями, хватали и вырывали траву. Хватали и вырывали... А вокруг него стояли и смотрели пластуны. Молча смотрели...

Очередную засаду, которую комиссар приготовил на переправе через ручей Тас-Талон, капитан обошел без боя и, сделав огромный крюк через хребет в долину речки Тарыннах, оставил позади и засаду, и отходящий отряд красных. Марш-бросок удался, благодаря всё тем же эвенам – пригнали со стойбища оленей для каждого бойца и подсказали "быструю" тропу. "Быстрой" эвены называли тропы, движение по которым не усложнялось завалами, болотами, марями или иными препятствиями.

Капитан отобрал на предстоящее предприятие наиболее опытных бойцов, хотя весь отряд шагнул вперед, когда он рассказал диспозицию. Они шагнули, а у него потеплело в глазах, к горлу подступил комок...

После броска через горы оказаться между засадой и арьергардом красных – плохая перспектива. Это, либо бой в окружении, либо очередная "засадная" эпопея. И он, Яныгин, решается на, казалось бы, безумный поступок – тихий захват фактории до прихода туда чекистов. Еще одно решение – отправка гонца к основному его отряду с приказом дать бой засаде, но только неспешный, "длинный" бой.

– Шумите братцы, шумите. А потом отойдите и выманите разведку из засады – тяните время. Но – не дайте себя посчитать! Ни в коем! Полковнику Худоярову всё строго выполнить, ибо в его руках все мы! Так и передайте: строго! – он напутствовал подпоручика с обратным поручением, стараясь не смотреть в его глаза – сколько в них было укора. – Да, Илья Григорьевич, голубчик, возьмите ещё одного оленя – вам необходимо. А мы по очереди побежим...

Еще не перестали колыхаться ветки кедрового стланика за уехавшим подпоручиком, а ниточка отряда уже беззвучно заскользила сквозь чахлую тайгу распадка вниз, к реке. Ни один звук не сопровождал это скольжение. Котелки в мешках не звенели – обмотаны портянками или полотенцами, антабки ремней на винтовках не постукивали – сняты, а сами винтовки приторочены сыромятными ремнями на бока оленей. Сняты и шинели – темп движения душил дыхание, а пот заливал и ел глаза. Ножи в ножнах и револьверы в кобурах переведены с поясов на грудь – не стучат при беге, да и обнажить перед боем так быстрее. Бойцы бежали рядом с оленями, изредка вскакивая на них на ходу для отдыха.

Такое движение продолжалось около пяти часов.

...Бараки фактории появились как-то неожиданно. Движение отряда мгновенно прекратилось – люди повалили оленей и залегли сами. Наступил момент истины: есть ли на фактории красные?

Капитан кивнул головой, и к баракам беззвучно уползли три тени.

_______________________

По мере того, как солнце склонялось к горизонту, тени от трех стоящих на краю поляны лиственниц удлинялись. Они беззвучными змеями скользили по траве, прокладывая своей чернотой дорожки от постепенно темнеющей зелени тайги к серым развалинам бывшей фактории.

Виктор только-только закончил заливку бетонного раствора в опалубку основания памятника. Ему осталось совсем немного: дождаться, когда раствор усядется, а затем снова подлить его, чтобы заполнить пустоты в квадрате опалубки.

И он явно не успевал сделать это до наступления темноты. Перед ним вставала перспектива ночевки на стройке, а работа так увлекла его, что готовясь к ней, он совершенно не позаботился о предстоящем ночном бдении. Ни еды, ни теплых вещей у него с собой не было, только перочинный ножик, коробка спичек и пачка папирос.

Этот факт не смутил Виктора, но даже обрадовал. Окончание большой, и как казалось ему, необходимой работы, вселяло в него уверенность. А перспектива ночевки у костра бодрила и заставляла по-деловому сосредоточиться.

Натаскав воды из ручья, прибрав весь инструмент и цемент в одно место, он закончил приготовления по скорому замесу раствора и принялся обустраивать неожиданный бивуак. Костер он решил расположить рядом с опалубкой. Это позволяло ему освещать место работы, закрывать костер от ветра и сделать безопасными его ночные хождения по площадке. В завершении этих приготовлений, Виктор собрал в одну кучу всю щепу и обломки досок от постройки опалубки, тем самым почистив площадку. Закончив эти работы, он проверил состояние бетона в опалубке, потыкав в него веткой, и расположился на бревне около огня.

Закат неслышно уходил за горы, растворяясь в черноте распадков. Его алые краски мягко вытеснялись синим бархатом сумерек, душились серостью вечерних туманов. Закат не сдавался – он еще отстреливался от черноты ночи брызгами пурпура, но эти вспышки были все слабее и слабее – темнота неизбежно побеждала. Последними в этой темной волне захлебнулись друзья света – птицы: их разноголосье оборвалось разом. Уже в полной темноте в кустах пискнула какая-то пичуга и замолчала. Наступила ночь.

Виктор подкинул в огонь собранную щепу и откинулся на опалубку. Тепло костра отражалось от досок обшивки и приятно грело спину, не давая ночной прохладе ни малейшего шанса.

Вновь его мысли вернулись к образу будущего памятника. Если по фундаменту более-менее было ясно, то с образом всё было как в тумане. Он никак не мог придумать даже форму будущего детища, не говоря уже об оформлении.

И как подступиться к этой проблеме, он не знал. Ему горько было осознавать, что его знаний для решения этой задачи может не хватить. И надо что-то делать, что-то решать. И решать срочно.

Течение его мыслей прервал звук шагов. Кто-то шел по тропинке, шел прямо к костру. Виктор напряженно всматривался в темноту, но видеть ничего не мог – круг света был слишком ярок. Шаги все приближались, и вскоре в этот круг шагнул дед.

– Добрый вечер! Не прогоните, Виктор Михайлович? – сторож говорил это с легкой улыбкой на лице.

– Вот уж кого не ожидал здесь увидеть, так это вас! – Виктор удивленно рассматривал деда.

– Так я сегодня не дежурю, в конторе командированные спят, они и вызвались постеречь. Костерок-то ваш издалече видно, а мне не спится, дай думаю, схожу. Помочь чем надо? – Вопрос деда попал в самую гущу сомнений Виктора.

И Виктор, неожиданно для себя самого, рассказал деду обо всем, что так мучило его в эти дни. Как строить, какую форму выбрать? Надгробье или обелиск? И с чего начать?

Дед слушал его исповедь молча, глядя на огонь и изредка кивая, как бы подтверждая путь размышлений Виктора.

Вскоре Виктор иссяк.

– Путано выговорите и сущности преумножаете, но теперь слушайте мою сторону, разговор длинный будет... – Дед быстро взглянул на собеседника, как кольнул. – Надгробье или нечто кладбищенское вы поставить не можете – не похоронены здесь люди. Да и погостом это место нельзя считать – бой здесь был. А вот обелиск... Обелиск они, наверное, заслужили... Наверное... А чтобы вы уверовали в предмет постройки, я кое-что расскажу.

Его рассказ был поразителен. Он рассказал, что это слово происходит от древнегреческого слова "αβελίσκος", что в переводе на русский язык означает "вертел, клинок...". И что обелиски появились в египетском искусстве около две тысячи пятисотого года до нашей эры, и где находится один из первых каменных столпов. Затем он кратко пробежался по устройству этих столпов. Виктор с удивлением узнал, что вершины обелисков имеют заострение, которое греки называли "пирамидион" и что они обивали эти острия золотом. А перед храмами, продолжал горячо дед, обелиски почти всегда устанавливали парами. Зачем парами? Этому нет убедительного объяснения. Говоря это, он возбужденно ходил около костра, опустив голову и размахивая правой рукой. Левая, при этом была, как будто пришита к телу.

Неожиданная лекция продолжалась долго. Перед мысленным взором Виктора проплывали страны и эпохи, раскрывались тонкости строительной инженерии и архитектуры, мелькали имена и прозвища героев, строителей и царей...

– А в период модерна рубежа девятнадцатого-двадцатого веков вновь возникла мода, с Вашего позволения, на "египетский штиль" и обелиски появляются на фасадах и в интерьерах зданий Петрограда, да и других городов Российской Империи, сударь. За сим, позвольте закончить небольшой экскурс в мир удивительный, – дед вскинул голову и в упор посмотрел на собеседника. В его глазах отражались и плясали огни костра, и казалось, что сам Дьявол предстал перед Виктором.

– Потрясающе! Откуда?! – вырвалось у Виктора.

Дед улыбнулся, хмыкнул и опустил глаза – дьявол исчез.

– Да книжки всё это, Виктор Михайлович. Книжки и не более. Приглашаю к себе в гости и с утра. Решим вашу задачу.

Дед поднял котомку и зашагал в сторону светлеющей полоски восхода. И уже исчезая в сумерках, обернулся. – Вы раствор-то подлейте, а то работа вся даром. А уровень не проверяйте, опалубка правильно рассчитана, под обрез.

Виктор кинулся к опалубке. Совет деда оказался вовремя. Еще полчаса и весь труд был бы напрасным, так как бетон почти "подошел" к процессу затвердевания и надо было спешить.

__________________________

Надо было спешить, но разведка всё не показывалась. Время тянулось мучительно медленно и казалось осязаемым, как горячее марево над дальними горами. Ни звука не доносилось со стороны бараков. В воздухе висело тонкое комариное пение, изредка прерываемое густым басом пролетающих оводов. Вокруг ни ветерка, только зной, наполненный запахом трав и густым настоем навоза, идущего из крайнего барака, служившего коровником и конюшней – хотона, по-якутски. У хотона были оборваны ворота, и внутренняя часть строения просматривалась насквозь, открывая взору угол дальнего барака и часть тропы, идущей к его крыльцу. Но сколько капитан не всматривался в синь пролома ворот, он не улавливал даже намека на какое-либо движение.

Осторожно повернув голову, капитан наткнулся на вопросительный взгляд прапорщика Валеулина и покачал головой. Надо ждать...

Неожиданно, из тени барака всплеснуло белым. Это был сигнал разведки, мол, всё в порядке и можно идти. И словно призраки, из травы стали вставать пластуны. Зрелище было страшное! Бесшумные, похожие друг на друга, даже одинаковые на лица, люди! Они появились в разных частях поляны, как призраки. Капитан вздрогнул. Он никак не мог привыкнуть к таким проявлениям умения и выучки, хотя положил для достижения подобных действий не один день.

Через несколько мгновений весь отряд собрался у крыльца дальнего барака. Прозвучало несколько негромких команд и три человека исчезли в редкой тайге за опушкой – ушло боевое охранение на тропу, по которой должен был появиться отряд красных.

Красных на фактории не было, вернее сказать – уже не было. За несколько часов до появления яныгинцев, расквартированный здесь, если верить разведке, полувзвод комсомольского отряда из частей особого назначения, или, как красные сокращали – ЧОНа, ушел в поселок Аллах-Юнь, оставив в бараках двух красноармейцев.

Один из этих красноармейцев, высокий и чёрный, как цыган, был тихо ликвидирован пластунами, когда вышел из барака во двор, чтобы выплеснуть помои в лужу. И теперь он лежал в этой луже, и по его телу изредка пробегала дрожь смертельной истомы – отходил. Второго ЧОНовца зарезал поручик Бекетов. Зарезал, как свинью – ударом кинжала в затылок. Удар был такой силы, что лезвие, войдя в шею сзади, вышло в рот и отрезало язык, который теперь вылез наружу. И казалось, что лежащий на спине комсомолец, выпучил глаза и корчит смешную рожицу, показывая всем язык.

Отряд стоял и ждал, что скажет он, капитан Иван Яныгин.

Капитан молчал и всматривался в лица бойцов своего отряда. Поручики Шинков и Бекетов, прапорщик Валеулин, доброволец брат Николай Яныгин, корнет Марков, хорунжий Коблянский, юнкер Пружинский, унтер-офицеры Сыриков, Скуратов, рядовые Никоненко, Герасимов...