Текст книги "Телохранитель"

Автор книги: Сергей Скрипник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Прибывшие в его боевой стан переговорщики были очень покладисты, и это хитрого османского лиса несколько настораживало. Выпроводив гостей из шатра, он пообещал продолжить контакты с правительством советской республики и на время их осуществления не наступать на Бухару. Возможно, это было его главным политическим просчетом. После изгнания из Стамбула он провел в Москве полтора года, где работал в лоялистском по отношению к Советской власти Обществе единства Революции с Исламом. И знал, что в тактических маневрах большевики всегда охотно шли на любые уступки, но в своих стратегических планах не уступали никогда.

Похоже, Энвер пребывал в некой эйфории от ряда побед над регулярной Красной армией, считавшейся здесь непобедимой, поэтому был не в состоянии адекватно оценивать возникшую ситуацию. В ходе переговоров ему, в частности, было обещано выделить часть территории Туркестана для создания пантюркистского государства – оплота в Средней Азии, которое потом могло бы расширяться на юге, востоке и западе, но не на севере, за счет советских территорий. А государство, которое он соберет под своими красными знаменами звезды и полумесяца, должно стать верным союзником Кремля в регионе и проводить антибританскую и антиимпериалистическую политику.

Энвер-паше, который всегда ненавидел англичан, когда тайно, а когда явно, эти условия казались очень даже приемлемыми. В конце концов, осуществлялась главная мечта его жизни, большое пантюркистское государство, возможно, даже империя, под его всевластным предводительством, пусть даже и ограниченным некоторыми внешними договоренностями с большевистской Россией.

Отходя ко сну, он перебирал в памяти события последнего дня и был очень доволен его итогами. Вдруг извне раздались резкие гортанные крики. В шатер вошел начальник его охраны векиль Изатулло и сообщил, что какой-то незнакомец в грязном стеганом халате пытается к нему прорваться. Стража его пристрастно обыскала, отняла все оружие. Он – один, и хоть и не приятен на вид, но опасности для жизни и безопасности Исмаила Энвера, судя по всему, не представляет. Властным жестом паша приказал впустить незнакомца в шатер.

– Кто ты, одинокий путник? – спросил он вошедшего.

– Зови меня Сыном Водоноса, – предложил незнакомец.

– У сына водоноса, я полагаю, есть имя, как и у любого правоверного мусульманина.

– Есть, но оно тебе ничего не скажет. Я не падишах, не эмир и даже не бей, а простолюдин, благочестивый слуга пророка Магомета, который пришел, чтобы предупредить тебя об опасности.

– Так, значит, ты сын водоноса, – Энвер-паша отнесся к незваному пришельцу с явным недоверием, – и всю жизнь помогал своему отцу подносить чаши богатым соплеменникам, чтобы те, значит, подмывали свои задницы?

– Мой отец был военный водонос, – с иронией ответил Бача-и Сакао. – Аллах давно уже прибрал его к себе. Не попирай его память недостойными словами, великий сераскир.

Такое официальное обращение несколько покоробило Энвер-пашу, но тон свой после этих дерзко прозвучавших слов он все-таки несколько изменил.

– Итак, твое ремесло, сын водоноса? – переспросил он.

– Моя профессия – садовник.

– И ты пришел ко мне наниматься в садовники? – фальшиво удивился Энвер. – Но у меня нет с собой сада. Я в пустыне воюю с гяурами за нашу святую веру.

– До тридцати лет я работал садовником в саду Хусайнкост. Это самый красивый сад во всем Афганистане, но ты о нем наверняка ничего не слышал, великий сераскир. Теперь я воин, тоже воюю с неверными и пришел сюда только для того, чтобы спасти от смерти, коварно поджидающей за углом куда более достойного воина, нежели я сам.

– Ты пуштун, коль тебя занесло сюда из самого Хусайнкоста, где я, к слову, бывал однажды почетным гостем вашего министра финансов мирзы Хусайн-хана, ел срываемую прямо с деревьев вязкую терпкую хурму и инжир и закусывал кебабом из молочного телка. Только вот тебя там почему-то не видел.

– Мой традиционный обед – черствая лепешка. Я – таджик. Такие люди, как ты, великий сераскир, говоря о таких людях, как я, неизменно добавляют к моему роду-племени слово «грязный».

– Ты дерзкий наглец и заслуживаешь два десятка ударов самшитовой палкой по пяткам.

– Если бы я не был таким дерзким, то мне не хватило бы смелости, бросив в дальних предгорьях своих верных воинов, пробираться к тебе три ночи, прячась от посторонних глаз, по безводной пустыне, чтобы предупредить о заговоре против твоей милости.

– И что же за опасность угрожает мне? – поинтересовался Исмаил Энвер.

– Люди Ибрагим-бека, которых тот собирается подослать к тебе, уже наточили кинжалы по твою глотку, великий сераскир. И скоро будут здесь, в твоем шатре, прикрывая вероломство щедрыми дарами.

– Что ты такое говоришь, грязный таджик? – взвился от возмущения османец. – Ибрагим-бек – верный воин ислама.

– Зато тебя, великий сераскир, он не считает верным воином ислама и уверен, что за замысленное против тебя убийство Аллах дарует ему вечное блаженство в раю.

Энвер-паша задумался. Он по-прежнему не доверял этому странному ночному гостю, но в его душе все же зародились некоторые сомнения. Между ним и Ибрагим-беком после решения Сейида Алим-хана назначить его, инородца, верховным главнокомандующим действительно пробежала черная кошка. До него время от времени доходили угрозы, посылаемые прямиком из Гиссара, где укрывался этот воинственный и кровожадный вождь лакайского клана в свободное от боевых столкновений время, но все это было на уровне слухов и сплетен. Поэтому и к Бача-и Сакао Исмаил Энвер отнесся в этот момент, как к распространителю злонамеренных вымыслов. Возможно, он не хотел портить себе хорошее настроение, в котором пребывал после удач последних дней, всякими дурными думами.

– Слишком много разных вестей свалилось на мою голову сегодня, – с досадой заметил паша. – Сначала Советы мне предложили территории под мое пантюркистское государство, чем несказанно меня порадовали. А теперь вот ты, таджик, меня стращаешь гибелью от рук брата моего Ибрагим-бека. Уйди же с глаз моих.

– Я – человек не корыстный, всевышний не велит, но, признаюсь, рассчитывал на некоторое вознаграждение за принесенную мною весть.

– Ты, наверное, забыл, как к этому относится наша вера. Глашатаев плохих новостей у нас отродясь не награждали, а, напротив, наказывали. И ударами палкой по пяткам ты не отделаешься, так и знай. Если ты мне солгал, нечестивец, то ровно через три дня, в этот самый поздний час, я велю вылить тебе на голову кипящее масло, а потом, если ты останешься жив, прикажу вздернуть тебя на саксауле.

Произнеся эту угрозу, Энвер позвал своих нукеров и приказал им содержать вестника беды под стражей. Бача-и Сакао отреагировал на распоряжение о своем аресте и возможной казни привычной ухмылкой сквозь густую черную бороду. Его внутренний голос ему подсказывал, что не пройдет отмеренных ему трех дней, как великий сераскир либо сам будет мертв, либо лично убедится в правоте его, Сына Водоноса, слов и вознаградит по заслугам за преданность.

Часы заточения казались Бача-и Сакао нескончаемыми. Между тем уже истекали третьи сутки, а никаких посягательств на жизнь Энвер-паши, даже намеков, не было. С утра он опять принимал бухарскую депутацию. Большевики, казалось, просто-таки пылали к «зятю Халифа» и «наместнику Магомета» неизбывной марксисткой любовью, а сам председатель совета преподнес ему саблю дамасской стали в золоченых ножнах с изумрудными инкрустациями. Подарил он ее в знак признательности заслуг лично от товарища Сталина, бывшего наркома по делам национальностей, ставшего на днях генеральным секретарем ЦК РКП (б).

Вспомнив к вечеру о своем пленнике, довольный Энвер предвкушал на сон грядущий захватывающее зрелище. Ему почему-то хотелось во что бы то ни стало казнить этого грязного таджика, вестника дурных вестей.

Но не давали покоя предостережения незнакомца, и он вновь крепко призадумался, а потом на всякий случай удвоил внешнюю охрану своего шатра. К тому же он приказал Изатулло с десятью нукерами схорониться в соседней палатке и быть готовым в любой момент встретить непрошеных гостей.

После сытного ужина – плов, бешбармак, хурма и гранаты – Исмаил Энвер, оставшись наедине со своими мыслями, возлежал на вышитой золотым позументом кошме. Роившиеся беспорядочно в его голове мысли были то благостными, то самыми мрачными. В какой-то момент, вздрогнув от разносящегося над пустыней шакальего воя, он вынул из деревянной кобуры свой «маузер», с которым не расставался с 1918 года, со дня своей «хиджры» на германской подводной лодке из Стамбула, где он заочно был приговорен к смерти новыми турецкими властями, и спрятал его под перину.

Сверкнув в полумраке шатра золотыми часами – превосходный старинный английский брегет был подарен ему в 31-й день рождения 22 ноября 1912 года британским посланником в Османской империи лордом Генри Мортимером Смоллеттом, – он взглянул на фосфоресцирующий циферблат. «Пройдет еще полчаса, – подумал Энвер-паша, – и я велю разжечь костер прямо у входа в шатер и вылью на голову этому наглецу, недоноску армейского водоноса, кипящее масло».

И в этот самый момент у входа в палатку раздались громкие гортанные крики.

– Мы пришли к Энвер-паше с миром, принесли щедрые дары от его преданного друга Ибрагим-бека! – прозвучал трескучий, будто старческий, голос незнакомца.

– Не говори о щедрости подношения, пока это не оценил сам одариваемый, – прозвучал ответ его охранника Хамида.

По шуршанию одежд, а стоячий воздух вечерней пустыни хорошо разносит по всей округе любые, даже самые приглушенные звуки, Исмаил Энвер понял, что незваных гостей тщательно обыскивают.

– В этом блюде лучший на всем Востоке плов, который могут готовить только в Гиссаре, – услышал паша уже знакомый ему резкий «незнакомый» голос.

– Не состарился ли тот баран, из которого варили лучший на Востоке плов, и не умер ли он своей смертью, пока вы везли его нашему повелителю от вашего повелителя через весь Кызылкум? – Хамид, бывший учитель медресе, вновь нашелся, что ответить пришельцу.

После этого из уст незнакомцев полилась отборная брань, через мгновение-другое раздались выстрелы. Что-то кричал, отдавая команды своим нукерам, Изатулло. В тот же миг в шатер Энвер-паши ввалился здоровенный рыжебородый детина, обладатель скрипучего старческого голоса. В руках его был поднос, на подносе – блюдо, накрытое массивной крышкой. Верзила только и успел что сбросить крышку и правой рукой выхватить из-под нее в спрятанном в застывшем от бараньего жира рисе «наган». Османец его опередил и выстрелил первым. Верный «чудо-карабин» братьев Пауля и Вильгельма спас его и на этот раз. Грузное тело медленно осело наземь, дернулось в последней конвульсии и замерло. Достреливать наемного убийцу не потребовалось. Первая же пуля сразила его наповал.

Наутро ближайшие чахлые заросли саксаула украшали четыре подвешенных за ноги трупа посланцев Ибрагим-бека. На одном из этих деревьев Энвер-паша еще вчера вечером предполагал вздернуть Сына Водоноса, если бы, конечно, после экзекуции кипящим маслом на голову тот выжил, что было весьма сомнительно. Теперь же он приказал доставить к себе Бача-и Сакао, сам развязал ему руки, стянутые за спиной ремнем из сыромятной кожи, и отпустил на все четыре стороны.

– Не хочешь ли, паша, добавить к моей свободе немного своего злата? – спросил освобожденный, разминая отекшие руки. – А то ведь без него и она не мила правоверному мусульманину.

– К твоей свободе, – рассмеялся в ответ Энвер-паша, – хорошим привеском станет твоя никчемная жизнь, которую я тебе сохраняю.

– Что ж, – согласился Бача-и Сакао. – С радостью, смиренно принимаю и это твое подношение. Ты не одарил меня казной, но ты мне преподал одну мудрость.

– Какую еще мудрость? – удивился Энвер-паша, имевший репутацию ограниченного и даже тупого человека, типичного солдафона.

– Мудрость никогда не верить в благочестие великих сераскиров.

– Ты, однако, неисправимый наглец, и я все-таки велю тебя омыть кипящим маслом и повесить! – вспыхнул от гнева Энвер-паша.

– Ты сможешь сделать это через неделю, когда я опять приеду в твой стан и приведу с собой 47 своих джигитов – верных воинов Аллаха и твоих преданных слуг. Если, конечно, успеешь…

* * *

(Продолжение повествования на основе мемуаров Джека Элиота Смоллетта)

В тот день, когда Бача-и Сакао и его всадники достигли лагеря Энвер-паши, в нем царило необычайное оживление. Сын Водоноса сдержал свое слово, прибыл под Бухару ровно через неделю. Правда, привел с собой не сорок семь обещанных нукеров, а только сорок четыре. Трое басмачей погибли позапрошлой ночью в мимолетной стычке с единоверцами из заплутавшего отряда Ибрагим-бека.

Исмаил Энвер с отборной сотней стражей из своего ближайшего окружения собирался навестить Бухару. Накануне приглашающая сторона через своего вестового сообщила ему, что в ознаменование окончательного примирения с Советской властью генерал Исмаил Энвер-бей (таково его официальное полное имя) решением Совнаркома награжден орденом Боевого Красного Знамени РСФСР и бухарским орденом Красной Звезды 1-й степени, который ЦИК советской республики только собирается учреждать на своем первом съезде.

Тщеславный османец оказался очень доверчивым к лести, на которую не скупились большевистские власти. Но червь сомнения все же глодал, пожирал его изнутри. Узнав, что «грязный таджик», как и обещал, вернулся в его стан, Энвер-паша захотел его увидеть. При всей брезгливости, которую он к нему испытывал. Во-первых, Сын Водоноса, признавай это или нет Энвер-паша, действительно спас его от смерти. Во-вторых, этот неграмотный, но не по годам умудренный жизнью человек представлялся ему теперь неким предсказателем. Некоторые слова в его устах звучали зловеще. Особенно последняя фраза, оброненная при расставании неделю назад: «Если, конечно, успеешь…».

Время поджимало. Надо было выезжать в Бухару. Представший перед ним в походном шатре Бача-и Сакао в грязном, засаленном халате заставил «зятя Халифа» и «наместника Магомета» кисло поморщиться. После двух его прежних появлений здесь палатку приходилось долго проветривать и обкуривать благовониями.

– Что ты имел в виду, отпрыск водоноса, когда сказал слова «…если, конечно, успеешь»? – с плохо скрываемой злобой и отвращением спросил он «грязного таджика».

– Я имел в виду, великий сераскир, что это я не успею тебя застать среди преданных тебе воинов ислама, – ответствовал Бача-и Сакао, – и ты уедешь в Бухару за посуленными дарами прежде, чем я тебя смогу остановить.

– Как это, интересно знать, презренный нечестивец, ты меня, первейшего в Туркестане Алиотмана, сможешь остановить?

– А ты, великий сераскир, останови себя сам. И тогда до самой глубокой старости на твоих плечах останется твоя голова.

Последние слова Бача-и Сакао сразили Исмаила Энвера, как гром. В этот день он не поехал в Бухару, а только валялся на кошме с золотым позументом и постреливал вверх из своего «маузера». К вечеру купол его полевого шатра напоминал сито, через которое можно было отбрасывать дунганскую лапшу для лагмана. Паша даже не приказал своим нукерам тщательно проветрить и обкурить благовониями шатер, чтобы истребить устойчивый зловонный дух, который источали тело и одежда Сына Водоноса.

Следующий майский день принес разъяснения. Красная армия, поднакопив изрядные силы, начала наступление на его боевые порядки по всему фронту – со стороны рек Амударьи, Пянджа, Вахша. Узнав об этом, Энвер-паша живо себе представил, что было бы с ним, если бы он двинулся в Бухару со своими ожиданиями и миротворческими намерениями. Откат был столь же стремительным, как и его наступление в феврале 1922-го. Изменивший ему и эмиру Ибрагим-бек оставил для ретирадного маневра только узкое горло прохода в высокогорный Бальджуан. Всадники Бача-и Сакао, которых к концу этого бесславного похода оставалось менее трети, сопровождали Исмаила Энвера до самой крайней точки его последней «хиджры». «Наместник Магомета», повторяющий теперь его судьбу вечного беглеца и скитальца, в добровольно-принудительном порядке закрывал себя в памирском «каменном мешке», из которого выход был только один – на небеса.

У Сына Водоноса были свои планы. Он намеревался вернуться в Афганистан. Перед расставанием паша сам захотел увидеться со своим спасителем и «черным предсказателем». Туркестанский Алиотман был немногословен. Его бегство набрало высокий темп, но надо было поспешать, так как Красная армия наступала ему на пятки.

– Я добавлю к твоей никчемной жизни немного своего злата, – крикнул Энвер-паша Бача-и Сакао, даже не спешиваясь. – Оно станет хорошим привеском к ней. Мне оно уже, видимо, не понадобится.

И практически на скаку, лишь слегка сдерживая поводьями своего жеребца, бросил ему в руки небольшой плотно набитый хурджин.

– Да, и вот тебе сабля с изумрудами – подарок бухарского совета. Повесишь на стенку в своей мазанке. Или продашь, когда не будет денег на черствую лепешку. Помни мою доброту, грязный, немытый таджик!

На том и расстались.

* * *

– Саблю из дамасской стали в золотых ножнах с изумрудными инкрустациями забрали у Хабибуллы при аресте, – сказал Талагани, прихлебывая разлитый из уже третьего по счету сосуда скверный кабульский кофе. – Я лично передал ее моему повелителю. Но у этой сабли, я чувствую, тоже очень скверная судьба.

– Не стоит волноваться с вашими восточными суевериями, – успокоил его Смоллетт. – В конце концов, Энвер-паша передал клинок Бача-и Сакао, будучи еще живым. И проклятий при этом не выкрикивал. Так что почтенному Надир-хану на сей раз ничего не угрожает.

– А как погиб Исмаил Энвер? – спросил порученец.

– В августе 1922 года он попал в плен к красным. Его вызвал на поединок комиссар Яков Мелькумов, армянин, который отомстил таким образом палачу за геноцид своих соплеменников. Он разрубил тело «зятя Халифа» и «наместника Магомета» надвое – отсек паше голову вместе с правой рукой, державшей саблю.

– Не устаю удивляться, откуда вы все это в таких подробностях знаете? – поинтересовался адъютант.

– Я же вам говорил, любезный Барзак, – ответил молодой граф, – что одно время мне этот Энвер-паша по ночам снился. Английская разведка работает хорошо, и я – кладезь добытой ею информации. Действуя на Востоке, у меня нет времени заглядывать в святцы, чтобы что-то уточнить. Ваш брат, преданный слуга пророка, стреляет без предупреждения и рубит наотмашь, подкравшись со спины. Поэтому мне, делая свое дело, все приходится держать в своей голове.

– Страшная судьба, – тяжко вздохнул афганец, возвращаясь в разговоре к персоне «первейшего туркестанского Алиотмана». – Может, надо было рубиться подарком бухарского совета. Тогда, возможно, и отбился бы. Все-таки, как-никак, дамасская сталь.

* * *

(Окончание повествования на основе мемуаров Джека Элиота Смоллетта)

После ухода от Энвер-паши Бача-и Сакао исчез из поля зрения на два года. В 1924 году его призвали в резервный полк, который неожиданно оказался в эпицентре боев при подавлении мятежа племен Южной провинции. Бача-и Сакао отличился и получил этот злосчастный орден Хедмат, ставший «знаком беды» после его казни.

Все для него сложилось бы иначе, если бы не один казус. Сын Водоноса уже после разгрома восстания убил, по случаю, одного бандита, за голову которого правительство обещало выплатить шесть тысяч рупий. Однако начальник городского гарнизона решил все лавры присвоить себе. Он приказал арестовать Хабибуллу и, видимо, для того чтобы сокрыть подлог, намеревался сгноить его в зиндане. Чтобы спастись от вечного сидения, тому пришлось сбежать. Навыки, полученные в то время, когда он был басмачом в Советском Туркестане, пригодились. Бача-и Сакао стал благородным разбойником, этаким афганским Робин Гудом, сколотил вокруг себя шайку из таких же беглых людей, как и он сам, грабил богатых, большую часть добычи отдавал бедным, но, скорее всего, его доброта являлась мифом. То, что ему удавалось отбирать у толстосумов, и легло в основу легендарного клада Бача-и Сакао, который некоторые сорвиголовы ищут в Афганистане и по сей день. Вскоре его набеги на зажиточные дома приобрели такой масштаб, что правительство вынуждено было бросить против «доблестного» кавалера ордена Хедмат регулярные войска.

Понятное дело, шайка Бача-и Сакао в скором времени была разгромлена, а сам он, уйдя от преследования, тайно пересек линию Мортимера Дюранда и осел в то время в британском Пешаваре. Там он торговал чаем, содержал собственную чайхану, воровал, сидел в тюрьме. Словом, всячески демонстрировал свою дурную наследственность нищего простолюдина. Из застенка, где он был вынужден провести целый год, Хабибулла вышел завербованным английским агентом. Куда-то надолго испарился, но в конце 1928 года внезапно объявился на единственной дороге, соединяющей Кабул с северными территориями Афганистана, которую взял под свой контроль, и стал с удвоенным, даже утроенным рвением предаваться привычному занятию – грабить караваны и одиноких путников. Вскоре его отряд, насчитывающий поначалу восемьдесят стволов, разросся до нескольких тысяч. Это уже была целая армия, способная добыть для своего предводителя высшую власть в охваченной всеобщим бунтом стране.

А тут еще произошла сходка в горном кишлаке Вайсудин-Кале, на которой группа местных ханов и мулл предала проклятию Амануллу-хана, как безбожника и предателя интересов страны, и провозгласила вторым эмиром Афганистана Хабибуллу II Гази Калакани Бача-и Сакао. Отречение от престола первого падишаха состоялось 14 января, и его преемник на троне, по происхождению этнический таджик и безграмотный дехканин, ровно на девять месяцев получил право владеть роскошными апартаментами дворца Тадж-Бек, построенного Амануллой.

Заняв таким образом вакантный афганский престол, второй эмир сделал то, что он сделал.

* * *

Медленным прогулочным шагом Смоллетт и Талагани двигались в направлении дворца Тадж-Бек, где теперь обосновался будущий третий падишах Афганистана Надир-хан.

– Так, значит, вы утверждаете, господин майор, что главная общая задача Великобритании и Афганистана – сдерживание Советов, недопущение их продвижения на юг – к Индийскому океану и Персидскому заливу? – спросил порученец.

– Именно так, дорогой лейтенант. – Смоллетт выписывал своим стеком в холодном ноябрьском воздухе какие-то замысловатые круги. – Аманулла с этой миссией не справился, а «грязный таджик» и вовсе не собирался этого делать.

– Но согласитесь, что вторжение отряда Рагиб-бея и захват им Мазари-Шарифа помогли не столько Аманулле вернуться на престол, сколько нам свергнуть Хабибуллу?

– Соглашусь!

– Так похвалите своего злейшего врага. Он как ни хотел, а посодействовал высшим британским интересам.

– Я и этого не отрицаю, любезный Барзак. И знаете, наступит на нашем еще веку то время, когда красный медведь будет таскать каштаны из огня для английского льва.

– Бьюсь о заклад, что этого не будет никогда, – ответил Талагани.

– Пари, мой мальчик? – засмеялся Смоллетт. – Я совсем забыл, что ты давно уже почти стопроцентный европеец. Согласен! Сто фунтов стерлингов на бочку от проигравшего.

Надир-хан не стал держать двух развеселившихся приятелей в приемной, принял их сразу. Первое, на что обратил внимание Барзак Талагани, – это сабля из дамасской стали с золотом и драгоценными камнями – подношение Бухарского совета Энвер-паше, подаренная потом Бача-и Сакао, которую будущий правитель вывесил в переднем углу на огромном, на всю стену, персидском ковре. Адъютанта от этого несколько покоробило.

– Наша казна пуста, – начал с порога Надир-хан, забыв спросить о самом главном. – Этот мошенник Аманулла все из нее повыскреб. А несметные богатства Хабибуллы, которые он якобы нажил грабежом, думаю – басни.

Сделав шаг к столу, Смоллетт сказал:

– Ваше Величество, вы поторопились с казнью Бача-и Сакао. Его «сокровищница Гарун-аль-Рашида» – не вымысел. Надо было его сперва пристрастно допросить, потому что на часть этого добра претендует и Корона. Значительная часть украденного этим бастардом – наша потерянная собственность. А теперь вам придется перерыть все афганские горы, чтобы отыскать его Сезам.

– Он умер? – шепотом спросил будущий падишах.

– Умер, – ответил британский специальный посланник. – И просил вам передать это.

С этими словами Смоллетт положил перед Надир-ханом орден Хедмат. Талагани побледнел. Губы без пяти минут коронованного правителя тряслись.

– Он что-то сказал вам перед тем, как ему отрубили голову?

– Он проклял вас. На языке дари. Поэтому, что именно он выкрикивал, я не понял.

Надир-хан посмотрел на своего порученца, и его губы прошелестели только одну фразу:

– О, Аллах! Я обречен!

* * *

Надир-хан, коронованный как Мухаммед Надир-шах, был убит ровно через пять лет и две недели после казни Бача-и Сакао, 17 ноября 1933 года, не без участия британской Интеллидженс Сервис. Хотя револьвер, выстреливший в правителя трижды, был в руках учащегося, совсем еще мальчика Абдуллы Халика, который выкрикивал, когда его арестовывали, что он мстил таким образом за поругание Амануллы-хана.

Итак, проклятие Бача-и Сакао сбылось практический день в день. А разница в две недели объясняется тем, что совмещение летоисчисления Хиджры происходило в свое время по юлианскому календарю, а в XX веке весь христианский мир перешел на календарь григорианский, опережающий события на те самые пресловутые две недели.

Миссия Джека Элиота Смоллетта в Афганистане закончилась в 1934-м, вскоре после воцарения на троне Мухаммеда Закир-шаха, четвертого короля. Этому монарху повезло больше остальных. Он просидел на троне сорок лет, вплоть до 1973 года, а естественная смерть его настигла и вовсе в 2007-м в возрасте 92 лет.

С этого времени Барзак Талагани больше не встречался с англичанином, но сразу после Второй мировой войны разыскал лондонский адрес своего давнего друга и выслал на него целую коллекцию восточных орденов. Среди них, кстати, были и очень редкие – три степени ордена Красной Звезды Бухарской народной советской республики, номер первый которого был обещан, но так и не достался злосчастному Исмаилу Энвер-бею (его, к слову, получил Иосиф Сталин). И попросил в письме считать сей дар компенсацией за проигранное пари в 100 фунтов стерлингов, так как считал, что во время Второй мировой войны Советы таки таскали из огня каштаны для Великобритании.

В середине 70-х годов, во времена Мухаммеда Дауд-шаха, он жил в Швейцарии, где случайно встретился на одном из светских раутов с высокопоставленным дипломатом из Москвы, подружился с ним и рассказал о своих исследованиях в сфере безуспешных поисков «сокровищницы Хабибуллы Бача-и Сакао». И высказал пожелание, чтобы Советский Союз, как искренний друг Афганистана, посодействовал в этом деле. Спрятанные где-то богатства стоят того, чтобы их найти, ибо они еще могут сослужить людям.

В ночь на 27 декабря 1979 года советские войска вошли в Афганистан и задержались здесь почти на десять лет. С нашей стороны все это время предпринимались попытки отыскать «клад Сына Водоноса». Но это уже будет другая, почти детективная история.