Текст книги "Телохранитель"

Автор книги: Сергей Скрипник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

– Иди ты!

Я выложил перед ним золотую звезду Давида и продолжил:

– Сайдуллаев утверждает, что ни один уважающий себя араб и вообще правоверный мусульманин никогда не будет носить на одежде этот знак.

Калитвинцев многозначительно посмотрел на переводчика, тот молча подтвердил сказанное мною кивком.

– Чудненько! – после длительной паузы произнес подполковник. – И эти, значит, уже сюда полезли. Что им-то здесь надо? Воюйте себе со своими арабами, которые на вас идут сорок против одного, включая грудных младенцев и дряхлых стариков. Нет, Афган им тоже подавай.

– Вот это-то и странно, товарищ подполковник, – встрял в беседу Сайдуллаев. – Весь мусульманский мир, когда кричит: «Смерть неверным!», имеет в виду в первую очередь Израиль, торчащий в его теле как заноза, а потом уже Америку, Советский Союз и всех остальных кафиров.

– Да, но в этой войне пуштуны и некоторые другие афганские этносы опираются на поддержку Вашингтона, – возразил Калитвинцев.

– Именно так, – перебил я. – США – союзник афганской фундаменталистской оппозиции, а Израиль – союзник Вашингтона. Вот и ищет дядюшка Сэм применения своему выкормышу. Сейчас янки вынуждены были уйти из Ливана, где израильский плацдарм был задействован ими в полной мере, сейчас надо искать новые точки приложения совместных усилий.

– Меня, конечно, в данный момент мало волнует война Израиля и СССР из-за какого-то убитого еврея, к тому же переодетого в одежды бедуина, – мрачно изрек Калитвинцев. – Но представьте себе, что будет, если в горные лагеря духов вместо обленившихся англосаксов, полностью теряющих боеспособность, когда им вовремя не подадут утренний кофе или полуденный манговый сок, придут израильские военные инструкторы. Это, скажу я вам, такие псы войны!

Я был рад, что мы углубились в международную тематику и подполковник смог таким образом спустить пары, был в меру дружелюбен и не угрожал разжалованиями и трибуналами. Легкая улыбка блуждала по моему лицу. Калитвинцев это заметил и прочитал, видимо, мысли, написанные у меня на лбу.

– А ты думай, Северов, не расслабляйся, думай как следует своей головой о том, что завтра будет с нашими головами, коль скоро еврей на верблюде в Хайберском проходе перестал быть миражом.

– Но пуштуны, согласно библейской мифологии, потомки древних евреев, – ответил я многозначительно, с чувством некоторого напускного превосходства. – Одно из десяти потерянных колен Израилевых. А вы что, не знали, товарищ подполковник?

– Иди ты! – неподдельно удивился Калитвинцев.

– Точно-точно, – вновь подтвердил мои слова Сайдуллаев.

– И что сие означает?

– Сие означает, – продолжил я, – что данный факт следует использовать в пропагандистских целях.

– Как?

– Пока не знаю, товарищ подполковник, но уже кумекаю. Вот слетаю в Кабул по делам о «ниточке», а потом попробую увязать все возникшие обстоятельства в единый узел.

– Лети, голубок, лети, а послезавтра возвращайся со своими соображениями. И помни, что без обстоятельного доклада ты в мою палатку больше не войдешь. Прямиком отряжу тебя в военный трибунал. А после, если бог к нам будет немилостив, сорвут погоны и с меня.

«Все, сел на привычного конька!» – подумал я, выйдя из палатки. Но тут же отогнал от себя все тяжкие мысли. Завтра в 6.30 утра вылет в Кабул.

* * *

Ровно в полдень я вошел в ворота кабульского ремесленного рынка, где в чайхане, расположенной на задворках гончарной мастерской, должна была состояться моя встреча с Мир-Хуссейном Мустафой. С ним я познакомился в прошлом году на лойя-джирге, как раз решавшей судьбу трафика через Хайберский проход. Он участвовал в ней как представитель центральных органов власти от царандоя. Мир-Хуссейн довольно сносно говорил по-русски и обладал некоторой информацией, которая могла бы меня заинтересовать. Мы стояли рядом и перебрасывались репликами.

После того как старейшины влиятельных племен дуррани и мехсуд заблокировали принятие жесткого решения, на котором якобы настаивал Кабул, он не сдержался и сказал:

– Члены центрального правительства не очень-то рьяны в своих требованиях, а только делают вид, что хотят положить конец контрабанде. Их истинный интерес в том, чтобы все оставалось по-прежнему.

Меня эти слова зацепили. Потом я еще раз встретился с ним, когда перед отлетом в отпуск на день задержался в Кабуле. Наша первая явка проходила здесь же. Тогда Мир-Хуссейн пообещал, что за месяц-другой он подберет все факты участия высокопоставленных чиновников афганского центрального правительства в контрабандных схемах, действующих не только на Хайберском перевале, но и на других участках линии Дюранда. На том мы тогда и разошлись. Вечером того же дня я улетел в Союз. А по возвращении все никак не мог найти время, чтобы пообщаться с Мир-Хуссейном. Ведь дело это на меня повесили как бы в общественную нагрузку и никак не помогали, а только грозили карами небесными, если я не выложу им на блюдечке связи правительственных деятелей с племенами и кланами, кормящимися с Хайбера.

В свою очередь я никого особо не посвящал в это дело. Даже Калитвинцева знакомил с его обстоятельствами поверхностно, полагая, что так будет лучше, если меня ждет неудача. Но сам-то я уже понимал, что силки мною расставлены правильно и в них в конце концов обязательно попадет крупная дичь.

На этот раз Мир-Хуссейн опоздал минут на пятнадцать, извинился и сказал, что у него есть подозрение, что за ним установили слежку свои же.

– Зачем ты мне помогаешь? – спросил его я. – Ведь это небезопасно. Я так присмотрелся, что многие ваши коммунистические вожди ведут себя подчас хуже, чем душманы. Не лучше ли было тебе отсидеться в тени?

Задавая такие вопросы, я попутно проверял своего собеседника на вшивость: не ведет ли он со мной двойную игру?

– Мой род невелик, – ответил мне Мир-Хуссейн, – а сейчас его истребляют не только ваши и централы, но и соседи, борясь за лакомый кусок, который приносит им Хайбер. Когда-то на моей памяти этот перевал называли дорогой мира и благополучия. Но после Саурской революции и прихода советских войск он превратился в дорогу войны и беды.

«Кажется, не лукавит», – решил я, оценивая мужественные слова Мир-Хуссейна. Он произнес их искренне, без страха, что я могу на него донести. Было вполне очевидно, что он мне верил, следовательно, я с той же мерой доверия должен был относиться и к нему.

– Вот список, – сказал Мир-Хуссейн, протягивая мне несколько свернутых листов тетрадной бумаги в клеточку. – В нем указаны фамилии высокопоставленных членов НДПА, правительства, силовых ведомств, тех, кто имеет свой процент с контрабанды, который тут же перекачивают в британские, швейцарские и японские банки. Напротив некоторых указаны номера счетов и суммы по данным на 1 января 1983 года. Вывезите их из Кабула, помня о том, что пока вы в городе и не добрались до аэродрома, они могут устроить слежку и за вами.

Услужливый чайханщик подал нам в пиалах зеленый чай и большое блюдо плова. Ложек здесь не было, поэтому пришлось есть руками, периодически ополаскивая их от быстро застывающего бараньего жира в чаше с теплой водой. Говорили мало, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания посетителей. Я ведь был в военной форме, а она в Афганистане с недавних пор играет роль главного раздражителя местной публики. Тем более все, что нужно, уже было сказано. Изредка мы перебрасывались ничего не значащими фразами, в основном интересуясь семейным положением и увлечениями друг друга.

Выходя из чайханы, прошли через гончарную мастерскую, на пороге ее крепко пожали друг другу руки. Я сказал Мир-Хуссейну, что прошвырнусь по рынку, куплю себе какую-нибудь утварь, чтобы как-то оправдать в лице возможных соглядатаев свой визит на рынок. Афганец двинулся в противоположном направлении и исчез за воротами.

Бродить между рядами для прикрытия, однако, не пришлось. Почти сразу после ухода Мир-Хуссейна я услышал несколько выстрелов, прозвучавших откуда-то из-за дувала. Я стремглав выскочил за ворота и метрах в пятидесяти увидел толпу. Все громко разговаривали, кто-то даже кричал. Два царандоевца пытались оттеснить голосистых сверх всякой меры зевак. Продравшись сквозь людское месиво в чалмах и стеганых халатах, я увидел лежащего на земле Мир-Хуссейна. Из пробитой головы текла кровь, тут же впитываемая дорожной пылью. Склонившийся над убитым офицер царандоя многозначительно посмотрел на меня и подал кому-то знак. Я понял, что пришло время смываться.

Когда я попер в обратном направлении, действуя локтями и коленками, галдящая толпа вытолкнула меня из себя, как пробку из шампанского. Не теряя времени, я впрыгнул в открытый «уазик» и дал по газам. Перед глазами зазмеились улочки городской окраины. Спиной я чувствовал, что за мной уже организована погоня, оглянулся назад. Моторизованный «козел» без тента, точь-в-точь такой же, как и у меня, только не зеленый, а желтый, держал дистанцию метров в тридцать, видимо, пытался ее сократить, но дыхалки у двигателя явно недоставало. В машине восседали мои преследователи, те самые офицер и два царандоевца, суетившиеся вокруг мертвого тела Мир-Хуссейна.

«Если они меня поймают, то обязательно обыщут, заберут все бумаги, а меня самого попытаются выдать за убийцу Мир-Хуссейна» – эта шальная идейка, объясняющая мое нынешнее положение, пришла в голову как-то сразу.

Из-под моих колес пыль поднималась столбом и покрывала моих преследователей. Сквозь рев двух раздолбанных моторов было слышно, как ругается офицер.

«Если не удастся уйти, то тогда придется вступить с союзничками в перестрелку. Где это видано, чтобы в столице братской страны стражи правопорядка средь бела дня гнались за офицером армии-освободительницы, чтобы убить его или в лучшем случае устроить какую-то другую пакость, не связанную с лишением жизни».

Войдя в раж, я гнал свои мысли впереди событий, представляя, что в случае возникновения скоротечного боя мне придется уложить всех троих. В среде людей отважных принято считать, что на войне только дураки не боятся смерти. Но эта ситуация с погоней сразу показалась мне комичной, поэтому никакого страха не было. От необычайной легкости на душе я вдруг возомнил себя этаким героем боевика, пренебрегающим любыми опасностями.

Но этим всеохватывающим чувством я так и не смог насладиться в полной мере. Жизнь лишний раз доказала мне, что она – не кино, и в ней далеко не всегда есть место подвигу. Мои преследователи на поверку оказались хреновыми гонщиками. На одном из резких поворотов они не справились с управлением и врезались на полном ходу в дувал. Была надежда, что никто из них серьезно не пострадал. Еще какое-то время откуда-то из клубов пыли до меня долетала их ругань, судя по всему – очень непристойная.

Поскольку никто за мной больше не гнался, я сделал вывод, что это была чья-то частная инициатива, даже, точнее, импровизация. То, что Мир-Хуссейн приходил на рынок, чтобы встретиться с советским офицером, следящие за ним филеры узнали в самый последний момент, поэтому вынуждены были действовать спонтанно, а для этого надо пройти серьезную школу разведки и сыска, каковой у них явно не было.

Через сорок минут я уже был в кабульском аэропорту, готовый вылететь в Джелалабад. По договоренности «вертушка» должна была подняться в воздух минут через двадцать. Было время устроиться на жестком сиденье в обшарпанном салоне винтокрылой машины и предаться раздумьям. Свое кабульское приключение я бы считал веселым, если бы не смерть Мир-Хуссейна Мустафы.

Я наконец получил возможность, не опасаясь посторонних взглядов из-за спины, познакомиться со списком Мустафы. В нем значились должности и фамилии людей мне известных, их родственные и коммерческие связи с вождями и старейшинами пуштунских племен, противостоящих центральному правительству, названия известных европейских и азиатских банков с циферками персональных счетов. Среди фигурантов значились два министра, несколько влиятельных членов ЦК правящей партии, генерал регулярной армии с дюжиной офицеров, высокопоставленные сотрудники службы безопасности и царандоя, лидеры вполне лояльных режиму родов и этносов.

Когда через два часа на докладе у Калитвинцева (я рассказал ему все, как на духу перед пастырем, утаив лишь факт убийства Мир-Хуссейна и погоню) я зачитывал эти звучные имена и описание их «подвигов» и «заслуг» перед родной Афганщиной, подполковник крякал, подпрыгивал на стуле и постоянно повторял свою прибаутку: «Иди ты!».

Когда «литературно-агентурные» чтения были завершены, Калитвинцев, прежде чем нарушить тягостное молчание, долго скреб темя, на котором за годы афганской войны у него образовалась приличная плешь.

– Это бомба! – сказал он наконец. – Если она рванет, то нас похоронит под обломками этого взрыва. Не сносить нам головы, ей-богу не сносить!

– Выход в принципе есть достойный и вполне безболезненный для нас. Передаем бумаги в наше посольство с моим подробным рапортом, те пересылают их в Москву, а там уже пусть решают, как поступать, вызывают товарища Бабракова в Кремль и опускают там его по полной программе.

– Да, но факты твоего информатора надо еще проверить!

– Вот пусть в Москве и проверяют. У нас же времени нет. Операция «Бедуин» входит в свою завершающую стадию.

– Какая операция? Какой, к чертовой матери, «Бедуин»?! Старший лейтенант Северов, это что за самодеятельность? Под трибунал захотел?!

– Опять вы за свое Виктор Анисимович? – Мне хотелось подействовать на подполковника как-то успокаивающе, чтобы тот не кипятился понапрасну, поэтому я перешел в разговоре с ним на примирительно-конспиративный тон. – Дайте мне один, максимум два дня, и Хайберская «мышеловка» захлопнется. Тогда можно будет и Москву поставить перед фактом откровенного предательства и двурушничества некоторых наших сателлитов в Кабуле. Единственное, о чем прошу вас: разрешите вступить в переговорный контакт с представителями племени чиквари. Именно через их территорию сегодня проходит оружие, которое потом оборачивается против нас же.

Калитвинцев промолчал, и только по его одобрительному взгляду я понял, что могу действовать.

* * *

На третий день вечером мы с Сайдуллаевым поехали в горы в качестве парламентеров. Когда я прощался с Мир-Хуссейном у дверей гончарной мастерской на ремесленном рынке в Кабуле, как потом стало ясно навсегда, он посоветовал мне в случае крайней необходимости обратиться к старейшинам его племени чиквари. И действовать при этом, положившись на его отца и оставшегося в живых единственного из четырех братьев, людей в роду не самых последних. Сотрудник моей оперативно-агентурной группы из числа местных появился в их базовом лагере на высоте 2,5 тысячи метров над уровнем моря в качестве связного, и уважаемый Сулейман-Дост Мустафа сам прибыл за нами в Джелалабад, дав гарантии полной нашей безопасности.

Разговор был очень тяжелым. Я брал седобородых старцев племени чиквари измором. Желая выполнить-таки поручение вышестоящего начальства, я пошел ва-банк: у меня просто не было другого выхода.

– Вы знаете, – обратился я к ним с некоторыми нотками ложного пафоса, – что в скором времени по эту сторону хребта Саферкох-Спингар будет полно израильтян?

Сайдуллаев перевел сказанное мною на пушту. Старейшины зароптали.

– Это злейшие враги всего сущего, созданного и благословленного пророком Магометом, – продолжал я, пытаясь усилить впечатление у слушателей и тем самым развить свой успех.

После того как смолк Сайдуллаев, ропот усилился. Слово взял вождь племени Мухаммед-Дост Чаквари.

– Это очень серьезное обвинение, как я понимаю, в адрес наших союзников американцев, помогающих нам в борьбе с вами. Нам нужны не слова, а веские доказательства того, что у Америки есть намерение наводнить наши земли противными истинной вере и Аллаху израильтянами.

Я раскинул перед ними несколько фотографий, изображавших убитого на Хайбере бедуина.

– Этот человек был одет в арабские одежды, но он однозначно – еврей-израильтянин. Вот что у него было на внутренней стороне воротника военного обмундирования.

Я раскрыл ладонь и показал им золотую шестиконечную звезду. Многие, увидев ее, непроизвольно поежились.

– Если кто не знает, – продолжил я, – я объясню: это эмблема государства Израиль, знак Иблиса, который не наденет на себя ни один уважающий себя мусульманин.

– Где гарантия, что это не подлог? – не унимался Мухаммед-Дост Чаквари.

– Если вы думаете, что я приехал сюда к вам украшениями обмениваться, то вы глубоко заблуждаетесь. Мир-Хуссейн Мустафа, которого четвертого дня убили в Кабуле сторонники того, чтобы Хайберский проход взяли под свой контроль американцы и израильтяне, утверждал, что я могу положиться на ваш здравый смысл. Он искренне оплакивал погибших мужчин вашего рода, считая, что если караванная война на Хайбере продолжится, то он в скором времени будет полностью истреблен.

– Я полагаю, этому человеку можно верить, – вступил в разговор Сулейман-Дост Мустафа.

Старейшины загалдели. Было очевидно, что в их рядах наметился серьезный раскол.

– А теперь слушайте, что я вам скажу! – Я доставал из воображаемого обшлага своего рукава главный Шулерский козырь. – Сайдуллаев, переводи в точности, слово в слово! Ваши союзники американцы готовы начать широкомасштабную пропагандистскую кампанию относительно того, что пуштуны, то есть вы, не по библейскому преданию, а в реальности являетесь потомками десяти потерянных колен Израилевых и что правильнее было бы вам для укрепления мер доверия с американскими союзниками сменить священный Коран на Тору.

Собрание с монотонного галдежа перешло на крики. Каждый из его участников вопил так, что мог, наверное, перекричать сотню визгливых восточных женщин, увидевших шайтана. Но громче всех это получалось у достигшего предела возмущения Мухаммеда-Доста.

– Как же это так? Мы же правоверные мусульмане, родились с заветами пророка на устах. Кто же нас может заставить отказаться от священного Корана?

– Деятели в кабульском правительстве, с которыми вы делите прибыли от проводки через Хайбер караванов с оружием. Оно, это оружие, вас нисколько не защищает, а, напротив, способствует вашему же истреблению! Даже когда стреляет в нашу сторону.

– Да как это возможно? – шумели старейшины. – Разве люди в Кабуле не правоверные мусульмане?! Пусть даже они и являются вашими союзниками!

– Они в первую очередь марксисты и атеисты! – тут уж перешел на крик и я.

Также вынужден был кричать, переводя, вечно спокойный флегматичный Сайдуллаев.

– Эти люди слишком далеки от вопросов веры, зато хорошо научились обогащаться за счет ваших и наших жизней. И ваши союзники американцы тоже плюют на ислам, поскольку являются христианскими протестантами-методистами. Они несут вам растление душ. Не мы, советские люди, поскольку в нашей стране живут почти 40 миллионов мусульман, почти в два с половиной раза больше, чем во всем Афганистане.

Политинформация явно удалась. Вожди и старцы перестали галдеть, успокоились, потом мы долго сидели за обильным достарханом, и Мухаммед-Дост Чаквари пообещал мне, что его племя больше не пропустит израильтян с тыла, через Хайбер.

Когда мы ехали обратно, Сайдуллаев отметил мою пламенную речь, предупредив:

– Учтите, товарищ старший лейтенант, есть такое мнение на самом верху восстановить дипломатические отношения с Израилем, признав разрыв их в 1967 году актом поспешным и не соответствующим национальным интересам СССР. Если это случится, то вас никогда не пустят на Землю обетованную.

– А я туда и не стремлюсь, Файзи. Ты, кстати, некоторые эмоциональные моменты нашего разговора с Мухаммедом-Достом не разглашай, а то меня исключат из партии за то, что я так подставил наше единственно верное идеологически-философское учение, и передадут кабульским властям на расправу.

– Что, я враг своему здоровью? – успокоил меня Сайдуллаев.

* * *

Нет, все-таки неисповедимы пути офицерские. Еще вчера с меня грозились сорвать погоны и регалии, а сегодня я – герой. Мухаммед-Дост Чаквари сдержал свое слово и уже через три дня закрыл свою территорию для контрабандных караванов с оружием. Взамен он получил от нас все необходимое, что пожелал. В скором времени его примеру последовали и некоторые другие пуштунские вожди. Хайберская «мышеловка» захлопнулась на несколько лет. И в этих краях стало заметно спокойнее.

Проход вновь откроют только в 1986 году. Лойя-джирга склонит к этому решению нового президента Афганистана Наджибуллу – пуштуна из племени ахмадзаи, – на его же голову. Через десять лет именно по этой дороге придут в Афганистан талибы – учащиеся пакистанских медресе, представители наиболее реакционной фундаменталистской исламской группировки, которые и повесят его, отрешенного от власти и четыре года вынужденного скрываться на территории миссии ООН в Кабуле, на первом столбе.

Но до этого было еще далеко. Мое донесение подробно разобрали и проверили в Москве, на Бабрака Кармаля, понятное дело, надавил Кремль, и тот по-свойски разобрался со своими «ласковыми детьми», пытавшимися «сосать сразу у двух маток», кого-то даже казнил, но этим я уже не интересовался. Мне дали капитана, Калитвинцеву – полковника. Он написал на меня еще одно представление и сказал:

– Коли дырочку на мундире для второй Красной Звездочки, капитан.

Я не стал торопиться с эти делом и правильно сделал, а то бы испортил себе парадный китель. Ордена мне так и не дали – нашелся какой-то чинуша уже на ближних подступах к Кремлю, который изрек буквально следующее: за дипломатические победы пусть получают награды дипломаты, а военные должны стяжать их себе на поле боя. Я, сказать по правде, не очень-то и расстроился по этому поводу. В коллекции моих трофеев осталась другая звездочка из настоящего золота 333-й пробы – шестиконечная звезда Давида, ставшая определенной вехой в деле овладения премудростями моей профессии – военного разведчика.