Текст книги "Журнал «Если», 2002 № 09"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

Соавторы: Марина и Сергей Дяченко,Евгений Лукин,Дмитрий Володихин,Александр Бачило,Владимир Гаков,Игорь Черный,Дмитрий Байкалов,Эстер М. Фриснер (Фризнер),Пол Ди Филиппо,Тимофей Озеров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

«ЕСЛИ», 2002 № 09

Джеймс Блэйлок
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ВЕРИЛ В СЕБЯ

_{Иллюстрация Сергея ГОЛОСОВА}

Почему Джорджу Мейсону захотелось заглянуть на распродажу домашних пожитков, он не мог бы объяснить. Может, все дело было в погоде, в прекрасном субботнем утре и предвкушении свободного дня. Он часто гулял по соседству с домом, неизменно глядя под ноги в надежде на удачу. Потерянные монеты встречаются чаще, чем можно предположить, и если он выходил гулять рано, то редко возвращался домой, не найдя десятицентовика или, на худой конец, никеля.

Объявление о домашней распродаже было приклеено к почтовому ящику. На ящике стояла фамилия «Фортунато» и была нацарапана стрелка, указывающая на открытую дверь гаража – неясно вырисовывавшийся темный прямоугольник, заполненный полумраком обещаний. Мейсон вошел внутрь, и как только его глаза привыкли к темноте, он сразу же понял, что распродажа не стоит его внимания, несмотря на знаковую фамилию устроителя. Все, что продавалось, было ненужным хламом, безделушками, ветхими книгами и кучей поношенной одежды. Ему сразу же захотелось поскорее покинуть гараж – чувство, странно похожее на страх, – и когда он направился к выходу, то увидел голову старухи, висевшую прямо в воздухе, в темном углу, и у него перехватило дыхание.

Открыв от изумления рот, он уставился на голову: одинокая лампочка высвечивала лицо, а стропила отбрасывали тень на плечи старухи, отчего и создавалось это пугающее впечатление. Хозяйка кивнула посетителю и слегка улыбнулась, но и улыбка, и кивок усугубили чувство страха: казалось, старуха обладает каким-то тайным знанием. Рядом с ней стоял поднос, а на нем – открытая коробка из-под сигар. В ней лежало немного мелочи и ни одной банкноты.

«Прочь отсюда!» – сказал он себе, но вместо того, чтобы уйти, принялся рассматривать хлам, разложенный на шатком карточном столике: стеклянный высокий стакан, грязную старую щетку для волос, сувенирный ножик для открывания конвертов (его деревянную ручку явно грызла собака) и другие не менее унылые вещи. Единственное, что выглядело не столь жалким, это кожаный кошелек для мелочи, на котором краской была нарисована пальма. Такие кошельки покупают дети в сувенирных киосках на побережье. Неожиданно Мейсон почувствовал странную ностальгическую тягу к этой вещице. Медная застежка, легонько щелкнув, расстегнулась, когда он коснулся ее: кошелек раскрылся, словно рот. В нем лежала одинокая монетка достоинством в пенни.

– Сколько стоит кошелек для мелочи? – спросил он, нарушая молчание. Но едва он произнес эти слова, как понял, что вышел из дома без денег. Он уже готов был положить кошелек на место.

Старуха пожала плечами.

– Назовите свою цену.

Он еще раз взглянул на вещицу и вдруг вообразил, что этот кошелек принадлежит ему, что он хранит в нем мелочь и, может быть, прячет туда ключ от дома. Нарисованная пальма манила его – она одиноко стояла на острове, позади нее заходило красноватое солнце и мерцала полоска голубой воды. Помолчав несколько секунд, он произнес:

– У меня с собой всего лишь пенни, – при этом он потихоньку, стыдясь, дал возможность монетке из кошелька скользнуть к нему в ладонь. Лицо его горело, и он чувствовал, как начинает краснеть. У него не было ни пенни. Это в кошельке был пенни.

– Я возьму пенни, – сказала старуха.

Он услышал скрип, словно отворилась дверь, почувствовал порыв ветра, который пробрался в гараж и закружил маленький пыльный смерч, раздул одежду на металлической вешалке и умер с призрачным шепотом. Мейсон испытал странное ощущение – словно кто-то наклонился к нему и сказал что-то в самое ухо. Однако в гараже никого не было, кроме этой женщины, миссис Фортунато, которая, сдвинув брови, смотрела на него со своего кресла.

– Я вышел из дома, не взяв денег, – сказал он в смущении, полез в карман, все еще в нерешительности. Он вытащил руку, в которой был зажат пенни, и взглянул на монетку. – Вы не можете взять за кошелек всего лишь пенни… – Он криво усмехнулся ей. Мелочи в коробке из-под сигар не набралось бы и на два доллара. Этих денег не хватило бы на оплату света единственной лампочки, горевшей в гараже. Впрочем, домашние распродажи – это всегда небольшая выручка, а заработанный пенни – это заработанный пенни, как гласит старая поговорка.

Он понял, что женщина что-то говорит ему:

– Эта вещица стоит столько, сколько за нее дадут.

– Что ж, пенни – это все, что у меня есть.

– Я не пренебрегаю и пенни. Были вещи получше, которые ушли еще дешевле. И вещи похуже тоже.

– Полагаю, так оно и есть, – сказал Мейсон, не задумываясь над смыслом своих слов. Ему сейчас хотелось только одного – уйти и унести с собой кошелек. Он вручил старухе монету, поблагодарил ее и вышел на утреннюю улицу, которая уже не выглядела столь многообещающе. Ему вспомнился один случай, и он почувствовал еще большую неловкость. Однажды, лет в десять, Джордж стащил в магазине несколько стеклянных шариков и был пойман. Сейчас он ощущал то же самое, даже хуже: он обманул старую даму, а не ловких продавцов, он не был ребенком, и его никто не поймал.

Возможно, он найдет какой-нибудь предлог, чтобы вернуться в гараж и положить на место кошелек с другой монеткой внутри, так, чтобы она не увидела. Он как раз собирался это сделать… да-да, так он и сделает – пойдет домой, возьмет пенни, положит в кошелек и оставит кошелек в гараже, словно так и было. На это уйдет минут десять, а его совесть успокоится. Если же он положит туда четверть доллара, ему станет в двадцать пять раз спокойнее.

Эта мысль ободрила его.

Разумеется, он мог просто пойти назад и вернуть кошелек, незаметно положив его на стол. Только бы проклятая старуха не смотрела на него! Ведь она была почти уверена, что он собирается как-то словчить. С другой стороны, она явно была рада получить пенни. Ей казалось, что она подзаработала.

Значит, в конечном счете ничего плохого не случилось, сказал себе Мейсон, продолжая прогулку. Тут лишь перепутались способы и цели, хотя в данном случае способы и цели казались одним и тем же. Возможно, это всегда одно и то же. Вдруг он задумался: что по этому поводу скажет Пегги. Может быть, она не придаст значения подобной ерунде. Любую вещь можно истолковать, как хочешь, если как следует пораскинуть мозгами. Господи, подумал он, да большинство людей даже не поднимет пенни с земли.

Стоило Мейсону подумать об этом, как он тут же заметил на тротуаре пенни и, словно иллюстрируя собственную мысль, прошел мимо, оставив монетку лежать, хотя в любое другое утро подобрал бы ее. Нагнись он и подбери кругляшок, его можно было бы положить в кошелек и вернуться на распродажу. Но он не повернул назад, а вытащил из кармана новое приобретение и снова принялся разглядывать его. Здесь, при солнечном свете, он казался более нарядным и новым, чем в гараже старухи, и Мейсон ощутил всю странность того, что эта вещь лежала на столе вместе со всяким хламом, словно была положена туда нарочно – этакое жемчужное зерно в навозной куче.

Было ли это каким-то заговором против него? Какой-то операцией с целью выманить у него деньги? Сама мысль об этом казалась нелепой. Никто не станет утруждаться, чтобы поймать человека на пенни…

Он обнаружил, что пришел к дому, поднялся по ступенькам, пересек крыльцо и вошел в гостиную, с облегчением и радостью очутившись в знакомом, уютном месте, чувствуя себя полностью защищенным. Однако занять себя было решительно нечем. Пегги еще не вернулась, а он ничего не запланировал на этот день. Он нашел мелочь на кухонном столе и положил ее в кошелек, который скользнул к нему в карман, так что его совсем не было заметно. Конечно, он делает из мухи слона. Вся история не заслуживает того, чтобы лишний раз о ней вспомнить, даже если кто-нибудь предложит за это пенни. Он рассмеялся собственной шутке, но в пустом доме смех его прозвучал слишком громко, и он замолчал, вернулся в гостиную, сел в мягкое кресло и попытался почитать. Но день явно не подходил для чтения – лучше поработать, пока солнце светит.

Мейсон отправился в гараж, осмотрел свои инструменты и наполовину сделанную деревянную стойку для лампы, над которой трудился в свободное время в течение последних недель. Но приземистая стойка из орехового дерева сегодня показалась ему безобразной, а сама мысль о работе – неприятной. Он вышел из гаража, закрыл дверь и бесцельно пошел по дороге, как раз когда Пегги сворачивала во двор с улицы.

– У меня сегодня было ужасное утро, – пожаловался он, помогая ей вытаскивать из машины сумки и следуя за ней в дом. Пока Пегги укладывала продукты в холодильник, Мейсон рассказал ей о кошельке и о пенни.

– Я забыла купить яйца, – вдруг прервала его жена. – Придется снова ехать в магазин. – Она захлопнула дверцу холодильника и наклонилась над столом.

Он пристально смотрел на нее.

– Да оставь ты это, – сказал он. – Я потом куплю яйца. Я тебе рассказываю, что со мной случилось утром.

– Прости, – ответила она, – но я не вижу здесь большой проблемы.

– Ну как же, этот проклятый пенни…

– Ты беспокоишься из-за пенни? – она улыбнулась мужу, отводя локон, упавший на лицо. Он снова упал ей на лоб, она посмотрела на него, скосив глаза, подула, и он упал снова.

Мейсон поймал себя на том, что улыбается. У нее иногда были совершенно дурацкие манеры, но это ему нравилось. Однако рассуждала она всегда умро, а сейчас он нуждался в ее совете.

– Я думаю, нет особой причины беспокоиться, – сказал он. – Просто эта история раздражает меня, как навязчивая песенка.

– Прекрасно. Если беспокоиться не о чем, тогда перестань этим заниматься. И кончено дело.

– Но, видишь ли… Я взял пенни этой женщины. В этом и есть… дело.

– Но ты же сказал, что отдал ей пенни.

– Но я взял кошелек.

– Верно. Но кошелек, как сказала его владелица, стоил один пенни. Значит, ты за него заплатил.

– Да…

– Тогда это значит, что у тебя комплекс Авраама Линкольна.

– Наверное… Черт возьми, о чем ты говоришь?

– Авраам Линкольн прошел в метель десять миль, чтобы вернуть пенни, который брал взаймы.

– Скажи мне, для чего Линкольн брал в долг пенни?

– Может быть, ему нужно было купить кошелек для мелочи. – Она улыбнулась мужу. – Дай мне посмотреть на него.

Он извлек из кармана кошелек и протянул ей.

Пегги рассматривала рисунок, все еще улыбаясь.

– Да, – сказала она. – Это и правда непростая вещь.

– За пенни это отличная покупка.

– Да, за пенни, который ты истратил, это отличная покупка.

– А тут ты ошибаешься. Я в жизни не тратил пенни с таким трудом. И последний час это просто грызет меня.

– Ладно. Я могу разрешить твои проблемы. Задай себе вопрос: что в данной ситуации самое сложное для тебя?

– Пойти назад и признаться.

– Значит, это и надо сделать. Самый трудный выбор – самый верный. Принеси этой женщине другой пенни, и твоя совесть будет спокойна.

Несомненно, совет был хорош, но когда Мейсон миновал дом миссис Фортунато, на этот раз на машине, он вздохнул с облегчением, увидев, что гараж заперт, а на почтовом ящике больше не висит объявление. Она рано прекратила распродажу. Он заметил свет лампы сквозь задернутые занавески в окне фасада и уже готов был постучать в калитку. Но вместо этого направил машину к парку, словно улица притягивала его с какой-то магнетической силой. Он закончит свою прогулку спокойно. А миссис Фортунато подождет. Да и его совесть тоже.

Он шел вверх по холму, к деревьям на лужайке для пикников, шел с неясной мыслью, будто ищет что-то особенное. Пегги он сказал, что собирается в книжный магазин, и при этом не солгал. Может быть, он еще зайдет туда… Еще ничего не решено. Утром у него просто сдали нервы – сколько волнений из-за одного чертова пенни. Во всяком случае сейчас у него не было намерения встречаться с миссис Фортунато. Но у него не было намерения и не встречаться с ней. Он двигался по нейтральной территории, по земле «поживем-увидим».

В парке было пусто и тихо, и ему мерещилось нечто странное в ветре, словно ветер хотел ему что-то внушить, но что именно, непонятно. Он пересек пустое бейсбольное поле и напился из фонтанчика, прежде чем продолжить восхождение. В двадцати футах впереди лежала куча опавших листьев, казалось, кто-то не до конца разворошил ее. Мейсон внезапно подошел к ней, ударил ногой, так что листья закружились в воздухе, а ветер разнес их по траве. Он наблюдал за летящими листьями, захваченный наводящей грусть атмосферой безлюдного парка, а когда повернулся, чтобы идти вниз, увидел огромный лист, сухой и скрученный, странно напоминавший отрубленную человеческую руку.

Он наклонился и поднял лист. Под ним лежала двадцатидолларовая банкнота, гладкая, словно только что отпечатанная, и хрустящая, как сам лист.

Мейсон постоял минутку, в удивлении и страхе. Банкнота, совершенно неуместная здесь, лежала на траве, и ему пришло в голову, что эти деньги принадлежат миссис Фортунато и что это некая уловка или проверка. Он робко поднял банкноту – обыкновенные двадцать долларов и ничего больше.

«Чур, мое», – пробормотал он, вертя деньги в руке. Почти тут же легкий отсвет этой находки окрасил утро в новые тона, Мейсон стал по-другому видеть вещи и был поражен этим…

Возможно, он совершенно неправильно истолковал случай с кошельком. Возможно, найти кошелек и суметь заплатить за него было не чем иным, как началом счастливого дня. А двадцатидолларовая банкнота, как он понимал сейчас, была кармой, воздавшей ему за утреннее волнение, уравновесившей чаши весов, перестроившей его мир, пополнив его бумажник. Обрадованный этой новой догадкой, он поспешил вернуться к машине, сложил двадцатку и сунул ее в кошелек, который, несмотря на свой малый размер, начал казаться чем-то вроде золотого гуся.

В книжном магазине он не провел и пяти минут, как в глаза ему бросился том Амброза Бирса – старая толстая книга. Ему давно хотелось перечитать Амброза Бирса, одного из самых таинственных писателей-человеконенавистников, исчезнувшего в Мексике при загадочных обстоятельствах. Он открыл книгу на первой попавшейся странице, посмотрел на верхний абзац и прочел первую фразу: «Однажды вечером по дьявольскому наущению я стал законченным дураком». Он захлопнул том и трясущимися руками стал запихивать его на полку, хотя еще секунду назад его руки нисколько не дрожали.

Внезапно Мейсон остановился. Зачем думать о законченных дураках, в одного из которых он должен, по-видимому, превратиться, зачем реагировать на любой пустяк, как будто он ничему не научился в парке. Он направился прямо к кассе. Положил на прилавок книгу и расплатился только что найденной двадцаткой, которой ему хватило с избытком. Он сунул сдачу в кошелек и вышел на освещенную солнцем улицу, внешне довольный, но все это время в глубине души сомневаясь: вдруг книга действительно хотела что-то сообщить ему? Вдруг это – послание? От кого? От ангела-хранителя? Он остановился и дал книге возможность снова раскрыться в его руке, чтобы она второй раз сказала ему что-то, если ей так хочется.

«Я весь внимание», – пробормотал он себе под нос, хотя, произнося эти слова, знал, что говорит неправду. На самом деле ему было наплевать, что скажет книга, потому что ни одна книга не может сказать хоть что-нибудь сравнимое с двадцатидолларовой банкнотой. Но тем не менее он ткнул пальцем в страницу и прочел строчку: «В отношении архитектуры и мебели быт их отличается суровой простотой, приличествующей их скромному материальному положению…» и так далее. Чепуха!

Он закрыл книгу. Удача требует зоркости и старания. Сомнения убивают ее. Он направился к паркингу, внимательно разглядывая мостовую, надеясь, что везение продолжится. Двадцатидолларовая бумажка, сказал он себе, это предвестник. Если можно найти двадцать долларов, значит, можно найти и сорок. Это казалось логичным. Но под ногами он не видел ничего, кроме самого обычного мусора, поэтому сел в машину и проехал два квартала до супермаркета. Он должен был купить яиц, совершить доброе дело, позаботиться о не знающих отдыха ангелах.

На самом краю парковки, уже поворачивая на улицу, он заметил в клумбе бутылку из-под кока-колы, наполовину скрытую побегами плюща. Повинуясь внезапному предчувствию, он выключил мотор и подошел поближе. Это была обычная небольшая бутылка, стекло расцвечено радужными потеками от длительного пребывания на солнце и под дождем. Вытащив сосуд из-под плюща, Мейсон увидел, что он наполнен серебряными десятицентовиками.

Он недоверчиво оглядел бутылку, затем вытряс один десятицентовик на ладонь. Старый десятицентовик со статуей Свободы. «Да-а, – подумал он. – Настоящее серебро!» Сколько их может быть в бутылке? Сотни две? Это уже не было везение, это было что-то другое… чего он не мог выразить словами. Но одну вещь он понял точно: впервые за это утро он почувствовал уверенность в себе самом. Он поверил в себя. Он наконец был хозяином своей судьбы, с верой в свои собственные, свои собственные…

Но эта мысль мгновенно испарилась, как только он заметил в канаве упаковку «Тако Белл». Он поспешил туда, осторожно развернул ее и заглянул внутрь – ничего, только сырные корки и потеки подливки. Он влез в машину и направился к магазину, по дороге раз пять останавливаясь, чтобы порыться в мусоре, но безрезультатно, и к тому времени, как он поставил машину около супермаркета, ему казалось, что любая вещь, которая попадается ему на глаза, должна скрывать в себе нечто ценное. «Вообрази, – внушал он себе, – попробуй вызвать сокровище к жизни. Соберись, черт возьми». Но ничего не получалось: не было ни банкнот в сто долларов между страницами рекламной брошюры, лежащей в магазинной тележке для покупок, ни золотых самородков, позвякивающих в пустой жестянке «Доктора Пеппера», которую он пнул ногой.

Однако когда банка перестала катиться, он заметил, что она остановилась рядом с круглым стеклянным сосудом, похожим на маленький аквариум, который стоял под водосточной трубой, и сразу понял с уверенностью прозрения, что еще раз попал в точку. Затаив дыхание и оглядываясь по сторонам, он поспешил к этой стекляшке, опустился на колени и заглянул внутрь сосуда: стеклянный шар размером в кварту, с рифленым краем, стекло с крошечными известковыми включениями, как будто этот сосуд пролежал на дне океана годы. Шар был до краев полон воды, а в воде увеличенные кривизной стекла лежали жемчужины, множество жемчужин, почти неразличимых на фоне беленой бетонной стены.

По пути домой он ломал голову над вопросом: «Что человек обязан рассказывать своей жене», – и остался доволен, когда наконец сформулировал ответ: «Меньше знаешь – крепче спишь». Он был совершенно в этом уверен. Безусловно, было бы нехорошо сейчас впутывать Пегги в свои дела. Что-то еще должно случиться, говорил он себе. Он был бы мерзавцем, если бы посвятил ее во все происходящее, не зная, какая опасность ждет его впереди.

Вдруг он вспомнил, что в возбуждении так и не купил яиц. «Пусть едят пирожные», – сказал он, громко рассмеявшись, и тут же вспомнил, что именно за это высказывание Мария-Антуанетта лишилась головы.

Повернув на свою улицу, он заметил по правой стороне дом миссис Фортунато, и на какой-то момент его охватила нерешительность. Свет за занавесками продолжал гореть. Он снял ногу с акселератора и несколько секунд держал ее над тормозом, пока не миновал палисадник.

Конечно, мысль остановиться была нелепой. И именно тут все воспоминания о миссис Фортунато сменились тревожными раздумьями: жемчужины легко могли оказаться подделкой. О жемчуге он не знал почти ничего.

Но ведь десятицентовики никак не могли оказаться поддельными, подумал он, выключая мотор. Кто бы стал утруждаться, подделывая мелкие монетки? И почему в такой счастливый день, как сегодня, ему вдруг достались бы поддельные жемчужины? Он посмотрел на светящиеся шарики в аквариуме, переливавшиеся в солнечном свете, падавшем сквозь ветровое стекло, и снова пришел в отличное расположение духа.

Выйдя из машины и потихоньку закрыв дверцу, он сунул бутылку из-под кока-колы в карман, затянул потуже ремень, потому что под тяжестью серебра брюки начали сползать. Он тихонько пошел по подъездной дороге к гаражу, придерживая аквариум так, чтобы его не было видно, если вдруг Пегги заметит мужа из окна. Не зажигая света, он спрятал бутылку и аквариум в ящик верстака и поспешил назад. Войдя в дом, он услышал сверху мерное жужжание швейной машинки Пегги. В кабинете он поставил на полку том Амброза Бирса и минуту-другую полистал историю древнего Египта, которую открыл на указателе имен, чтобы найти главу о жизни Клеопатры, которая, как гласит легенда, была знаменита тем, что растворяла жемчуг в красном вине, чтобы продемонстрировать свое презрение к богатству.

Он нашел этот абзац и прочел его, направляясь в кухню, там вытащил из буфета бутылку каберне, поставил ее на стол и достал из ящика штопор. Обрадованный возможностью надежной, как ему казалось, проверки, он торопливо воткнул штопор в пробку и принялся быстро и сильно крутить его…

– Не рановато ли? – голос Пегги перепугал его насмерть, и он пропихнул пробку в бутылку, так что струя вина взметнулась в воздух, залив стол.

– Сегодня суббота, – сказал он, запинаясь, и взглянул на висевшие на стене часы. – К тому же уже четыре. Мне казалось, что я встал уже давно, и хотел отдохнуть за добрым стаканчиком вина.

– Хорошо. Конечно. Почему бы и нет…

– Что-то не так? – он пытался успокоить ее взглядом. – Если ты собираешься разнести бар топором, я лучше посижу за чашкой чая. – Он поставил бутылку в буфет и закрыл дверцу.

– Что ты ворчишь, – сказала она. – Пей свое вино. Меня это не задевает. Только не надо переходить в наступление.

– Ну вот, теперь я еще и агрессор! Терпеть не могу этих уловок. Это одно из пяти неоспоримых доказательств…

– Ради Бога, никто ничего не собирается доказывать. Да что с тобой?

– Со мной?

Какое-то время она просто смотрела на него, затем усмехнулась, ее настроение изменилось в минуту – будто гроза прошла.

– Такие глупости, – сказала она, – если нас с тобой послушать.

Он нахмурился, не желая смягчиться так сразу. Привычка Пегги мгновенно оставлять какие-то темы всегда несколько сердила его, ему казалось, что существует другой способ добиваться своего. Вдруг настроение его изменилось, он вспомнил: ведь это же он настоящий победитель – серебро, жемчуг, Бог знает, что еще ждет его, а жена не имеет об этом ни малейшего представления. Это чертовски удачный день – для него, а не для нее. За этой мыслью последовал вопрос: должна ли в случае развода жена получить половину сокровищ, которые ее муж спрятал в гараже.

Но он прогнал эту мысль как недостойную.

– С тобой все в порядке? – спросила Пегги. Она казалась обеспокоенной, ее настроение опять изменилось. – Ты выглядишь как захмелевший.

– Неужели? – он взглянул в зеркало над кухонной раковиной, и то, что он увидел, заставило его побледнеть. Волосы торчат дыбом, брови тоже, словно он долго трудился, чтобы превратить себя в хэллоуинского черта. Лицо припухло, кожа кажется шероховатой, старой. Рот кривится неизвестно из-за чего. Он попробовал пригладить волосы и собраться, расслабить мышцы лица.

– Думаю, я немного напряжен, – сказал он. – Извини, что я не сдержался.

– Погоди минутку, – сказала Пегги, на лице ее отразилось понимание. – Ты не вернул пенни, да? Конечно, ты все еще испытываешь чувство вины. Оно будет грызть тебя целый день.

– Разумеется, я вернул его, – солгал он. – И кошелек, и все прочее. Ничего меня не грызет. Я отлично себя чувствую.

– Хорошо, – она оставила эту тему. – Я пойду пошью. Кстати, какие еще четыре?

– Четыре чего?

– Остальные четыре неоспоримых доказательства?

– Сейчас придумаю.

– Тогда ответь мне вот на какой вопрос: ты заезжал в магазин?

– Нет. Я совсем забыл про яйца. Но я куплю их. Не вздумай идти сама, я просто взбешусь. – Он улыбнулся жене, хотя внезапно осознал, что говорит неправду, что улыбается фальшиво, что это не первая его ложь, и в какой-то момент уже готов был рассказать все: про деньги в парке, десятицентовики, жемчуг, непонятное решение не возвращать миссис Фортунато кошелек, потому что это…

Он не мог точно сказать, что «это». Однако ощущение было тревожным, достаточно тревожным, чтобы удержать от поспешности. Пока он не поймет, сказал себе Мейсон, он будет прислушиваться только к собственным советам. Фраза понравилась ему необыкновенно – к собственным советам. В ней была мудрость, как во всех старинных непритязательных фразах. К чьему же совету и прислушаться, как не к собственному?

Он вдруг понял, что Пегги что-то говорит ему, поднимаясь по лестнице.

– Что? – переспросил он.

– Я сказала, дай мне время до шести.

– Хорошо, – согласился он.

Когда она ушла, он взял свою книгу, вытащил из буфета бутылку, вышел через заднюю дверь, тихонько прикрыв ее за собой, и нырнул в гараж. Включил свет над верстаком. Не надо устраивать иллюминацию, это могло только привлечь внимание Пегги. Он вытащил из ящика сосуд с жемчужинами. Они были чертовски большими, некоторые размером с ноготь большого пальца.

Три удачи за один день, Господи! Четыре, если считать пенни. Что об этом скажешь? Один раз – удача, два – чертовское совпадение. Но третий означал нечто большее, в третьем случае была магия – план, модель, голый факт, твердый и яркий, как бриллиант. Бриллианты! Эта мысль привела его в восторг. Корзинка отлично ограненных бриллиантов – вот это фокус! Он был бы счастлив. Не то чтобы он презирал жемчуг – вовсе нет, – но пригоршня бриллиантов совсем другое дело.

Он осторожно налил полную чашку вина, торопливо прочел абзац в книге и опустил в чашку одну из самых маленьких жемчужин. Вино почти сразу же помутнело, как будто жемчужина превратилась в эмульсию. Мейсон, словно зачарованный, наблюдал, как поверхность вина целых полминуты бурлила, прежде чем успокоиться и снова стать прозрачной; слабое остаточное изображение жемчужины, казалось, застыло на дне чашки, словно луна в ночном небе. Понемногу вино стало прозрачным, и он увидел, что жемчужина полностью исчезла.

«Вот и все», – произнес он вслух и выпил вино за Клеопатру. Он подавился, его чуть не вырвало от уксусного привкуса испорченного вина, и он понял, что уже пьян, как сапожник, жемчужный напиток ударил ему в голову. Но зато богат, как лорд, подумал он, держась за верстак. Он весело смеялся над собственной остротой, прикрыв рот рукой, пока наконец не остановился. В наступившей тишине он услышал, как его смех отдается эхом где-то далеко, но слышится позади него так явственно, что он повернулся к окну, где увидел какое-то лицо, глядевшее на него.

У него вырвался хриплый крик, он наклонился вперед, едва не опрокинув жемчужины. Мейсон медленно повернулся к окну: это явно было его собственное лицо, которое он видел в зеркале в кухне, но еще более деформированное, бледное и грязное – старое стекло, несомненно, искажало отражение. Многолетняя пыль придавала Мейсону смертельную бледность при слабом свете лампочки.

Он жадно схватил банку с жемчужинами и прижал к себе, так что в стекле она отразилась рядом с его лицом, которое улыбалось ему в ответ с непередаваемым удовлетворением, в то время как сам он кивал головой. «Огромный куш», – сказал он вслух. Слова отдавали уксусным привкусом растворенной в вине жемчужины, а затем, как недавно смех, он услышал свою фразу, повторенную искаженным свистящим шепотом. В его ушах звучал этот шепот, а жемчужины в банке светились переливчатым светом.

Он взглянул на часы – около пяти. Уже через час он окажется во власти Пегги, и день больше не будет принадлежать ему. «Я не хочу быть неучтивым, – сказал он, театрально подмигнув отражению, – но мне надо кое с чем поспешить».

«Поспеши…» – повторило отражение, и он снова спрятал жемчужины в ящик и зашагал к двери, чувствуя, что надо торопиться, а затем направился прямо на улицу.

Он провел целый час, просто бродя по тротуару, заглядывая под кусты, переворачивая упавшие листья и клочки бумаги, заглядывая в мусорные баки у задних дворов; поиски завели его в неисследованные места. Хотя он был полон ожидания, ничто вокруг не отозвалось. Что-то присутствовало, когда он нашел десятицентовики и жемчужины – что-то привлекало его внимание, что-то призывало его, – но к концу часа, когда ему пришлось повернуть к дому, безмолвный мир, казалось, был безнадежен, и, входя в дом, он с трудом выжал из себя улыбку.

– Давай закажем обед на дом в китайском ресторане и никуда не пойдем, – сказал он Пегги, когда оба они оказались в кухне. – И возьмем напрокат кассету. – Он старался выглядеть спокойным, хотя был вне себя, сгорая от желания снова оказаться на улице. – День был долгий. Меньше всего мне хочется выходить снова.

– Согласна, – весело ответила Пегги.

Он взял когда-то принесенное из ресторанчика меню, которое лежало на холодильнике.

– Цыпленок кунь-пао? – спросил он, взглянув в окно. Спускались сумерки. Минут через десять настанет вечер. В темноте, раздумывал он, ему бы никогда не увидеть ни десятицентовиков, ни жемчужин, даже если бы они взывали к нему.

– Суп вон-тон, – сказала она. – И, я думаю, мясо с брокколи. А что ты хочешь? Может быть, предпочтешь мясо с апельсинами?

– Брокколи – в самый раз, – сказал он, набирая номер китайского ресторана мистера Лаки, находившегося в полумиле от их дома. Даже фамилия владельца звучала обещанием. Через двадцать минут еда будет готова, сказали ему. Времени оставалось мало. Он дал им свой номер телефона и повесил трубку.

– Полчаса, – сообщил он Пегги. – Может быть, минут сорок. У них много народу.

– Я съезжу, – предложила Пегги. Она взяла свитер. – А по дороге захвачу фильм.

– Нет, давай я, – возразил он. – Ты лучше меня завариваешь чай. Серьезно. Я проветрюсь. И куплю яйца, раз уж поеду. – Он отобрал у нее свитер и повесил его на спинку стула.

– Но ты и так весь день не был дома, – сказала она. – Ты же говорил, что не хочешь выходить. И ты опять привезешь «Крестного отца».

– Обещаю тебе, нет. Выбирай ты. Все, что хочешь. Я сегодня добрый.

– Правда? – спросила она, поигрывая бровями. – Может, какую-нибудь фантастику?

В ответ он тоже поиграл бровями.

«Господи, да поторопись же», – подумал он.

– Хорошо, – согласилась она. – «Контакт»?

Он поколебался, чуть было не начав спорить с женой. Он бы предпочел сунуть голову в гладильный аппарат, только бы не смотреть этот фильм.

– Конечно, – сказал он. Время уходило впустую. Каждая минута могла стоить миллиона.

– Мы можем взять что-нибудь еще. Как насчет… даже не знаю. Подскажи мне что-нибудь.

– Нет. Я уже поехал. Решено, «Контакт». К тому же он наверняка там окажется.