Текст книги "Осенние визиты. Спектр. Кредо"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 67 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]

Часть третья
Минус первый…

0

Она подступила. Безликая и всемогущая. Непрощающая.

Тьма.

Карамазов застонал.

Когда приходили такие сны, он не мог проснуться по собственной воле.

– Я предупреждала, – сказала Тьма.

Лица. Снова те шестеро…

– Они равны тебе…

Его вновь тащило сквозь темноту. Полет вне направлений. Безграничная свобода… свобода раба на длинном поводке.

– Смотри…

Словно вспышки во Тьме. Лица…

– Убери слабейших, – шепнула Тьма. – Все они будут убивать друг друга. Время работает на тебя, пока ты им неизвестен. Страви сильнейших, убери легкие мишени.

– Кто они?

Карамазов не сразу понял, что закричал. Заговорил с Тьмой. Разбил ту стену, что всегда превращала его в молчаливого слушателя.

– А кто ты? – спросила Тьма, ускользая.

Она не ждала ответов. Им… им всем не нужны ответы…

…Илья поднял лицо от подушки. Жадно втянул воздух.

Этот кошмар не мог длиться долго.

Либо он сойдет с ума, либо уничтожит клиентов. Иного не дано.

Почему-то ему показалось, что, как только одна из мишеней уйдет, сразу станет легче.

Он выполз из-под одеяла, секунду тупо смотрел на заваленный рукописями пол. Сегодня ему надо было появиться на работе…

К черту!

Сегодня он устранит мальчишку и старика.

Теперь он знал, где они.

Теперь он не оставит им шансов.

Илья прошел в ванную, тщательно побрился. Налил себе стакан сока, поколебался, потом открыл висящую на стене аптечку.

Таблетки – это отрава. Но он чувствовал себя слишком разбитым для серьезной работы.

Илья мрачно посмотрел на бумажный конвертик. Потом вытряхнул из него маленькую белую таблетку, бросил в рот, торопливо запил. Говорят, фенамин пьют подводники, если нет времени на отдых. Теперь он сможет гонять клиентов сутки, двое – без всякого сна, с обострившейся до предела реакцией и выносливостью.

«Без всякого сна…» – Он усмехнулся, вспоминая Тьму. Ну-ка дотянись, если он не уснет.

Надо было сделать многое. Договориться об оружии – хорошем оружии, с которым он займется настоящей, трудной работой. Съездить в старый дачный район, где укрылся старичок. Навестить парня, у которого спрятался мальчишка.

И, возможно, пощупать самую сложную мишень…

1

В купе они вошли, стукнувшись плечами. Словно не замечая друг друга. Слава усмехнулся, закидывая сумку на верхнюю полку.

– Добрый вечер…

Ярослав невольно поморщился, услышав его голос. Он был ненатуральный… слишком бодрый и дружелюбный. Неужели и он так всегда говорит, входя в вагон?

Старуха казашка, сидящая у окна, дружелюбно закивала. Похоже, по-русски она не знала ни слова. Мужчина – сын? – стоящий рядом, кивнул, что, очевидно, заменило приветствие.

– Далеко едете?

– В Москву, – снимая куртку, ответил Ярослав. В купе сразу запахло уличной сыростью.

– А… – Похоже, цель поездки вызвала какие-то свои ассоциации. – Оттуда?

– Отсюда. – Слава задумчиво похлопал по комковатому грязному матрасу. Из-под свалявшегося клетчатого одеяла выскочил таракан, стремительно уносясь вверх по стене. Ярослав отвернулся.

Удовольствия поездки начинались.

– Бабушка едет до Саксаула, – сказал мужчина. Помедлил и добавил: – Там ее встретят.

– Прекрасно. – Слава подтянулся, запрыгивая на полку. Осмотрел лампочку ночника, кивнул, сползая обратно. – Пойдем покурим, брат?

Ярослав молча вышел следом. Отойдя на несколько шагов по коридору, Слава тихо выругался.

– Так и знал… проходное купе.

– Поздно брали билеты.

– Теперь всю дорогу будут прыгать бабки и щеглы с наркотой… – Слава пнул дверь, протискиваясь в тамбур. – Может, заплатим проводнику, чтобы после Саксаула не подсаживал?

Ярослав пожал плечами. Как ни странно, злость Визитера гасила его собственное раздражение.

– Слушай, какое это имеет значение по сравнению с целью нашей поездки?

– А что значил твой развод по сравнению с мировой революцией? – Слава протянул ему сигарету. – Ладно, ты прав… Потерпим.

В тамбур вошли еще двое мужчин, о чем-то оживленно спорящих. Ярослав поймал быстрые, любопытствующие взгляды в их сторону. Близнецы – явление, что ни говори, редкое…

– Хороший сюжет, – вполголоса сказал Слава.

Ярослав удивленно поднял глаза.

– Цивилизация, где близнецы – норма. Как отразилась бы на психологии людей, на общественном устройстве такая маленькая биологическая деталь?

– Никак. Близнецы обычно стараются не походить друг на друга.

– Не скажи. Это влияние общества, под которое они адаптируются. А если одиночки – исключение? Если президентами всегда избирают двоих? Если семьи состоят из двух идентичных пар мужчин и женщин? Если смерть одного близнеца вызывает такой шок, что второй просто не может жить?

Слава затянулся сигаретой, продолжил:

– А главный герой – одиночка. От рождения или в результате несчастного случая.

Ярослав помедлил секунду.

– Интересно. Но я не продал бы такой роман.

– Мечи и бластеры, конечно, более интересны и важны для общества, – кивнул Слава. – Человеческая разобщенность – это для яйцеголовых идиотов.

– Ты не прав. Это и мне куда менее интересно.

– Само собой. Ты продукт среды. Ты адаптируешься. Гасишь свои комплексы и обиды. Зарубить пару обидчиков в средневековом замке куда веселее, чем думать по-настоящему.

– Можно подумать, что ты – иной.

– Иной. Я несовершенен, но все, что можешь ты, во мне развито по максимуму. Ты не понимаешь живых людей. Хватаешь одну-две детали и дальше лепишь свои отражения. Я – мог бы говорить о настоящих людях. Ты раздуваешь любую жизненную проблему во вселенский конфликт. Я – мог бы говорить о мире во всем его многообразии.

– Спасибо за комплимент.

– Это только начало. – Слава усмехнулся, открыл дверь тамбура, запустил окурок в щель между вагонами. – Идем, сейчас поезд тронется.

Ярослав помедлил, прежде чем двинуться следом. Было ощущение плевка в лицо, пусть даже ни одно слово Визитера не было для него неожиданным. «Мысль изреченная есть ложь…» Куда там. Мысль изреченная есть пощечина.

– Не комплексуй, – бросил через плечо Слава. – Если мы победим, то напишем такое…

– Ты напишешь.

– Да нет же, вместе. Я могу лишь то, что можешь ты. Так что подтянешься.

Старушка уже обустраивалась в купе. Столик заполнили полиэтиленовые пакеты с баурсаками, мясом, куртом, казы и неизменными в дороге вареными яйцами – очевидно, это был самый яркий пример пересечения культур.

– Я выгреб весь твой холодильник, – сказал Слава. – Но там оказалось немного продуктов.

Он сдернул сумку с полки, расстегнул молнию.

– Зато коньяк ты нашел.

– Конечно…

Ярослав молча смотрел, как Слава сдирает акцизную марку, жестяной колпачок, полиэтиленовую пробку, поморщившись, нюхает горлышко…

– Пойдет. Что, поехали?

Старушка, забравшаяся с ногами на полку, безучастно наблюдала за ними.

– Ваше здоровье, бабушка, – сказал Визитер.

Ярослав принял от него бутылку, усмехнулся:

– Есть же стаканы, урод.

– Ничего, все свои. Давай, ты всегда верил в снятие стрессов алкоголем.

Коньяк был все-таки мерзким. Ультразвуковая возгонка дубовых опилок… французский винодел схватил бы инфаркт, увидев, как готовят коньяк в Азии.

– Я думаю, мы уже не успеем спиться, – сказал Слава, с улыбкой наблюдая за ним. – Так что давай…

– Как ты думаешь… – Ярослав перевел дыхание, возвращая бутылку. – Кого выбьют первым?

– Вчера я называл мальчика и старика.

– А сегодня?

Визитер пожал плечами:

– Сегодня я не хочу думать, Ярик. Но одно могу сказать точно – прежде чем доберемся до Москвы, список сократится.

2

Владислава Самохина близкие друзья за глаза называли «следак». Он действительно когда-то служил в органах. Увольнение – увы, не по собственному желанию – его особо не огорчило. Жизнь предоставляла предприимчивому, неглупому, пусть и немолодому уже человеку достаточно возможностей. Жизнь была хороша. Она состояла из лохов, не способных ни отстоять свои права, ни взять чужое, и приятелей – умеющих и то и другое.

В уютной нише торговли недвижимостью фирма, совладельцем которой он был, занимала совсем небольшое место. Но очень, очень теплое.

Отношения Владислава с его единственным начальником, Геннадием Морозовым, были скреплены многим. Не в последнюю очередь рядом удачных операций, когда завещавшие свои квартиры фирме престарелые москвичи умирали после двух-трех месяцев обещанного «пенсиона». Своей смертью, конечно, умирали. Как может быть иначе?

Здоровье старого человека – такая хрупкая вещь. Порой удивляешься, какие невинные причины могут вызвать летальный исход.

Жаль лишь, что последнее время старики предпочитали умирать с голоду, но не подписывать никаких документов на свои несчастные квадратные метры…

Сегодня с утра Самохин принял двух клиентов. Особого интереса они не вызывали. Он все же послал ребят осмотреть и оценить квартиры – одна в Медведкове, другая в Выхине. Немного, конечно, заработать можно и на таких вариантах.

Появившийся после обеда Морозов лишь махнул рукой, когда Самохин начал отчитываться о работе.

– Потом. Пошли покурим.

Всегда аккуратный, высокий, с холеным, хоть и нервным лицом Морозов обычно не утруждал себя курением вне кабинета. Хороший итальянский кондиционер прекрасно справлялся с дымом.

Владиславу не надо было больше ничего объяснять. Он вообще не курил уже лет пять, и фраза была лишь поводом выйти во двор. Морозов, бывший ранее журналистом в какой-то прикормленной провинциальной газетке, панически боялся подслушивания. Может быть, и не без оснований – временами ФСБ и КНБ проводили шумные, показательные расправы с фирмами, подобными их «Компромиссу».

Они остановились посреди пустынного колодца двора. Люди здесь ходили редко, предпочитая заходить в подъезды с улицы. Прекрасное место для спокойного разговора.

– Я был у Романова, – разминая сигарету, сказал Морозов.

Самохин насторожился. Романов был фигурой покрупнее многих. Фактически он прикрывал их фирму в различных передрягах, когда сам, а когда с помощью собственных покровителей, стоящих еще выше.

– Бери. – Морозов всунул ему сигарету. Самохин, поморщившись, прикурил и отвел руку с сигаретой в сторону. Пусть дотлевает. – Так вот…

Геннадий явно не знал, как перейти к делу.

– Романов спросил, не возьмемся ли мы за парочку дел… за хорошую оплату. Я, в общем, согласился…

Самохин понял.

– За кого он нас держит, Гена?

– Он просто знает ряд наших… методик. – Геннадий явно не находил, куда деть глаза. Сейчас он был не старшим компаньоном и главой фирмы, а лишь мелким, завравшимся и заворовавшимся журналистом, попавшим на беседу к следователю.

– Ты молодец. – Владислав покачал головой. – Ох, молодец. Видал я таких кустарей на прежней работе. Пачками брал.

Морозов шумно выдохнул.

– Хорошо. Оцени тогда сумму…

Цифра заставила Самохина замолчать. На всякий случай он все же переспросил:

– Доллары?

Морозов кивнул, доставая вторую сигарету. Добавил:

– И это за одного… за один заказ. А их пять.

– Кто? – резко спросил Самохин. Такие суммы могли платить лишь за очень больших людей.

– Шушера.

Владислав недоверчиво покачал головой.

– Смотри. – Морозов протянул ему вырванный из блокнота листок. – Вот, я переписал.

Через полминуты Самохин поднял глаза на шефа.

– Романов не был пьян?

– Удивлен он был. Это тоже не его инициатива. Я так понял, что на него надавили.

– Ясно… – Владислав заметил, что его сигарета давно догорела, и брезгливо отбросил ее. – Что-то здесь не так…

Морозов кивнул.

– Посмотрим по картотеке.

Когда они поднимались обратно на третий этаж, где их фирма с год назад выкупила квартиру под офис, мысли их были почти одинаковы. В них смешались деньги и опасение.

Но деньги все же лидировали.

Шедченко допил бурду, которая в буфете называлась кофе. Посмотрел на двойника – тот улыбался продавщице. Мимолетно так улыбался, неконкретно и совершенно необещающе. Но заспанная женщина словно ждала этой улыбки. Быстрым жестом поправила прическу, выпрямилась.

– Ты никогда не понимал, как просто привлекать людей к себе, – вполголоса сказал двойник. – А это, знаешь ли, качество, необходимое полководцам.

– Политикам… – Шедченко покосился в окно, где занимался бледный рассвет.

– Нет. Политики играют с толпами. Конкретный человек их не интересует. Вот настоящий вождь – он должен нравиться личностям.

– Чего ты хочешь?

– Того же, что и ты. Порядка. Мира. Чтобы весь этот бардак, – в голосе двойника прорезалось отвращение, – схлынул. Чтобы казнокрады валили лес в Сибири, армия защищала страну, а люди не боялись завтрашнего дня.

Шедченко хмыкнул:

– Где ты раньше был, такой умный?

– Нигде. Эксперимент сорвался десять часов назад. До этого меня просто не существовало.

Николай вновь посмотрел ему в глаза. Не верил он… не мог поверить.

И все же… Кем еще мог быть этот человек, знающий о нем все, похожий как две капли воды…

– Расскажи мне об этом еще раз.

– Проверяем? – Двойник пожал плечами. – Лады. Тринадцать лет назад, еще при Союзе, начались эксперименты со снятием психической составляющей разума.

У него даже голос изменился. Он словно лекцию читал курсантам… «Наш ответ потенциальным противникам. Новейшие военные разработки».

– Зачем? – оборвал его Шедченко.

– Создание идеальных солдат. И не только солдат – врачей, инженеров, да кого угодно. Считалось, что информационные психоматрицы можно будет накладывать на сознание других людей, и те будут приближаться к эталонам. Не учли только одного – психоматрица не инертна.

Двойник поболтал стаканом с осадком «растворимого» кофе. Процедил сквозь зубы:

– Когда матрицы были созданы, они самостоятельно сформировали тела. Причем не в том «ящике», а рядом с прототипами. У двух матриц прототипов уже не было в живых. Они не смогли воплотиться. Вот… такие канделябры…

Шедченко поморщился от этого дурацкого присловья, прилипшего к нему давным-давно и порой упрямо всплывающего в разговоре. Канделябры. Над такими фразами ухохатываются студенты на военных кафедрах, потом они начинают бродить в анекдотах. Канделябры…

– Дальше, – сказал он.

– Мы не совсем люди, – небрежно сказал двойник. – Когда из нас останется в живых лишь один, он обретет силу. Способность влиять на людей, на их сознание, мечты. Повелевать.

И вновь, как час назад в вагонном тамбуре, выслушивая все это в первый раз, Шедченко покачал головой:

– Я не собираюсь этого делать. Я не убийца.

Двойник смотрел на него с жалостью и иронией.

– Я тоже. И не собираюсь трогать девушку, которая была прототипом. А вот с той, что пришла к ней, с копией, разговор иной. Ее кредо – мир станет лучше, если много говорить о добре. Это чушь. Когда тупорылые политики столкнут лбами наши страны, когда тебе прикажут вести войну…

Шедченко закрыл глаза. Нет. Ничего этого не произойдет. Никогда.

– Когда нашего Ромку… – Николай вздрогнул при имени сына. – Пошлют с автоматом в руках…

– Хватит нести бред!

– Бред? – Двойник перегнулся через стол. – Да ты сына отмажешь! Если будет война, поступишься принципами. Другие пойдут умирать! И все потому, что ты готовишься воевать лишь руками восемнадцатилетних пацанов! Видеть стрелочки на карте и цифирки в отчетах! Россия развалится на куски, и умные дяди в Киеве вспомнят про Великую Украину! На одной шестой Земли будет такая каша, что весь мир вздрогнет и заскулит!

Продавщица испуганно смотрела на них из-за стойки. Двойник замолчал, выпрямился.

– В конце концов, – хмуро сказал он, – я сделаю все и сам. Попробую сделать. Но запомни, я – это и ты одновременно. Я знаю, о чем ты думаешь. Знаю, что сейчас ты уйдешь не ответив. Но когда лет через пять ты отойдешь от карты со стрелочками, выпьешь полстакана водки, остатки зальешь в ствол пистолета и вставишь его в рот…

На мгновение он замолчал, переводя дыхание.

– Вот тогда, прежде чем спустить курок, вспомни мои слова. И шесть теней, которые надо было развеять, чтобы не наступила ночь.

3

Выспаться Аркадию Львовичу не удалось. Печка не смогла создать в домике хоть какое-то тепло. Странно, еще лет двадцать назад они порой ночевали на даче даже зимой и вроде бы особо не мерзли…

Он проснулся раньше Визарда. Тот спал рядом, завернувшись в какие-то тряпки, тихо, свистяще похрапывая. Огонь давно погас. Зальцман тихо обулся и вышел на веранду. Было непривычно, неестественно тихо. Едва заметно моросил дождь. Что за осень… ни одного ясного дня…

Озираясь по сторонам – хоть и вряд ли кто-то еще ночевал на дачах поздней осенью, профессор философии расстегнул мятые брюки и помочился с крыльца. Вернулся в домик.

Его двойник уже проснулся. Сидел молча, напряженно глядя в окно.

– Доброе утро, – пробормотал Аркадий Львович. Смешно здороваться с самим собой…

– Плохо, – едва слышно сказал Визард.

– Что случилось?

Визард едва заметно передернул плечами.

– Кто-то нас ищет. Но я не чувствую кто.

Аркадий Львович молчал.

– Понимаешь, – вполголоса продолжил Визард, – мы все чувствуем друг друга по-разному. Вот, например, писатель. Он оперирует картинками, сценами. Может, к примеру, воссоздать нашу беседу. Девушка… просто знает.

Он закашлялся.

– Кстати, она страшнее всех, Аркаша.

– Ты же говорил…

– Ее религиозная маска? Я дурак, Аркаша. Нет ничего страшнее слепой доброты, замешенной на полной уверенности в своей правоте. Вспомни костры инквизиции и крестовые походы. Она… словно оттуда пришла. Мне надо было понять сразу – ничто не возвращается неизменным. Остается та же самая суть, но словно меняется знак.

– Это она нас ищет?

– Нет. Она далеко. Военный и писатель – тоже… Это наемник, Аркадий. Но странный наемник…

– Давай позавтракаем.

Визард кивнул. Аркадий Львович подождал минуту, но его двойник не шевелился. Вздохнув, Зальцман вытащил из угла старую сумку из кожзаменителя. Расстегнул заедающую молнию, достал палку колбасы, нож, консервную банку.

– Сколько ты будешь возиться, открывая эти кильки? – спросил Визард.

– Это шпроты.

– Не важно. Сколько минут ты будешь терзать жесть, чтобы добраться до пищи? Сколько раз порежешься соскользнувшим ножом?

– Если я правильно тебя понимаю… – Аркадий Львович выложил продукты на стол. – Тебя тревожит наша физическая слабость?

Визард кивнул.

– А на что ты надеялся вчера?

– На союз с одним из Посланников. Любым, чья победа не станет катастрофой. Он мог бы позволить нам… дожить.

– Тогда стоит с ними связаться.

– Если бы кто-нибудь захотел объединиться с нами, я бы почувствовал.

– Кому мы нужны?

Визард кивнул.

– Знание беспомощно, Аркаша. Я могу придумать сотни планов уничтожения Посланников. Хороших планов. Но осуществить даже самый простой из них…

– Будь у нас оружие…

– Тебе не двадцать пять лет, Аркадий. И ты не в Будапеште.

– Хватит напоминать мне! – Зальцман стукнул кулаком по столу. Удар отозвался болью в онемевших от холода пальцах.

– Я не осуждаю. Это ведь и я был… – Визард поднял глаза. – И раскаиваться нам не в чем. Ты верил в правоту коммунизма. Ты видел, что творила толпа на улицах. А откажись ты стрелять, дальнейшая судьба молодого еврейского диссидента была бы понятной.

– Ее бы просто не было.

– Главное даже не в дряхлости, Аркадий. Мы не можем… без приказа. Без кнута, задающего направление и оправдывающего каждый шаг. Знание, разум – лишь прислуга власти. Такова истина… Давай я тебе помогу.

Он взял у Аркадия нож. Приставил к банке, примерился, ударил по рукояти ладонью. Масло брызнуло на стол.

– А ты пока можешь вымыть руки, – бросил он Аркадию Львовичу. – Не подумай, что я брезгую самим собой, но опускаться не стоит.

4

Анна, тихонько напевая, раскладывала на тарелке бутерброды, припасенные еще вчерашним утром. Как тоскливо ей было тогда, как печально и безнадежно. Теперь все изменилось. Мир был праздником. Мир был светом и радостью. Все вокруг стало понятно и легко.

Как она могла жить раньше?

Она посмотрела на кушетку, где спала Мария. Анна сегодня не ложилась – она бы и не смогла больше уснуть. Но ему… ей… надо было поспать. Она сама так сказала. Ночью, в тишине и покое, приходит истина.

Тихонько, босиком, чтобы не шуметь, Анна подошла к тумбочке, на которой стоял чайник. В очередной раз включила его, присела рядом, терпеливо ожидая, пока Мария проснется. Замерла, не отрывая взгляда от лица на подушке. Так можно было сидеть вечно.

Мария шевельнулась. Приподнялась, посмотрела на нее, улыбнулась.

Анна почувствовала, что мир вокруг словно сжался в один центр – в этот взгляд, в эту улыбку. Все краски мира соединились воедино.

– Доброе утро, – прошептала она.

– Доброе утро тебе, сестра. – Мария выбралась из-под одеяла. Потянулась, озорно улыбаясь Анне. – Прохладно, правда?

Анна кивнула.

как она красива… как чиста…

– Ты сейчас съездишь за одеждой для меня, – сказала Мария. – А что-нибудь свое мне оставишь, чтобы не было слишком заметно…

Торопливо стянув через голову кофточку, Анна протянула ее Марии. Подумала мгновение и начала снимать колготки.

– Хватит, – решила Мария. – Только ты поспеши. Возьми такси.

Анна послушно закивала. Посмотрела на стол, потом на Марию с жалобной улыбкой.

– Спасибо, я поем. – Мария натянула колготки прямо на голое тело, стала надевать кофточку. Анна с трудом оторвала от нее взгляд. Прошептала:

– Прости…

– За что, Аня? Ничего нет постыдного в красоте. И ты красива, ведь ты – это я.

Анна замотала головой. Конечно, она была благодарна за эти слова. Но она ведь понимала – не в ней свет… не в ней спасение мира. Она лишь бледная копия, черновик, с которого сотворено чудо.

– Все хорошо, да? – спросила она.

Мария вздохнула. Анну словно резануло ножом от этого вздоха.

– Один из пришедших уже рядом. Он пришел со своим двойником, и оба они хотят моей смерти.

Анна вздрогнула.

– Не бойся, – твердо сказала Мария. – Я могу постоять за себя. Верь.

– Я верю…

– Сейчас ты съездишь домой, – повторила Мария. – Я дождусь тебя.

Шедченко сидел на кухне. Сестра суетилась, собирая что-то на стол.

– Я звонила утром, доктор сказала, что Саше гораздо лучше. Что опасность миновала… – Она торопливым, привычным движением вытерла глаза. – Ты уж извини, так нахально тебя сорвала… я ужасно испугалась. Сам знаешь, кроме как к тебе… – Она вновь всхлипнула.

– Перестань, Таня. – Шедченко досадливо поморщился. Ох как не любил он этих бабских причитаний – самообличительных и укоризненных одновременно. «Ты один в люди выбился, ты мой защитник…» – Давно мне надо было приехать. Уже забыл, как ты выглядишь.

Татьяна закивала:

– Сейчас покушаешь, и пойдем…

– Танюша… – Николай запнулся. – Прости… Ты помнишь, как я родился?

Сестра растерянно посмотрела на него.

– Ну… мне семь лет было… помню, как тебя из роддома принесли.

– Таня, у меня не было брата?

Татьяна молчала, замерев.

– Говори.

– Откуда ты узнал?

Шедченко почувствовал облегчение. Замешенное на злости и непонимании. И все же это было уже не так страшно… не так чудовищно ненормально и неисправимо, как «эксперимент»…

– Его воспитывал отец? Так? Почему вы мне не говорили?

Сестра замотала головой:

– О чем ты, Коля? При чем тут отец? Костик умер, ему еще года не было.

Костя…

– Мой брат?

– Наш брат…

Николай смотрел на сестру несколько мгновений, потом уточнил:

– Мой брат-близнец?

Лицо Татьяны выражало полное непонимание.

– Нет, о чем ты? Он был на два года тебя младше. Ты не помнил… а мама так горевала. Я старалась ей не напоминать и тебе не говорила, когда ты подрос. Сама почти забыла… прости Господи…

Николай опустил глаза.

– Извини. Дурацки вышло.

– Коля, о чем ты? Откуда ты узнал? И почему близнец?

– Случайность, Таня. Встретил человека на улице… похож на меня как две капли воды. Вот… глупость такая подумалась.

Сестра слабо улыбнулась:

– Нет, Коленька… Ты один родился.

– Какие семейные тайны открываются… случайно. – Николай потянулся к чашке. Да. Брат у него все-таки был. Но не близнец. И последняя сумасшедшая попытка не поверить летит к чертям собачьим…

Двойник сейчас, наверное, уже был в больнице. Семи утра нет, персонал еще не пришел. Он сделает то, что считает верным.

Интересно, насколько реально тело двойника? Не растает ли труп в воздухе, когда то, что заменяет копиям жизнь, уйдет навсегда?

– Я не хочу есть, – сказал он, поднимаясь. – Одевайся, Таня. Пошли.

– Коля, у нас утром плохо с транспортом…

– Возьмем машину. Да одевайся же ты! – Первый раз Шедченко закричал на сестру, с десяти лет заменившую ему мать. Таня отступила, торопливо, послушно кивая. На мгновение Николая охватил стыд.

Но на стыд времени не было.