Текст книги "Месть Владигора"

Автор книги: Сергей Карпущенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Скорее всего именно эти крики заставили Владигора принять решение: «Ну, будь что будет. Авось не даст Перун и на этот раз синегорцам промашку допустить!»

Он стремительно вышел из домика, весь блистающий чешуйчатой броней, надетой поверх длинной, до колен, кольчужной рубашки, в высоком шлеме с яловцем-гребнем из конских волос ярко-рыжей окраски. Бадяга и Велигор его уже заждались, на князя взглянули со скрытым упреком.

– Все, идем на Пустень, и пусть боги будут сегодня милостивы к синегорцам! Мои щит и меч подайте! Да копье подлиннее! Первым буду на всходе!

И поползли к городу, казавшемуся синегорцам спящим, три длинные колонны, прикрываемые с боков лучниками и самострельщиками. Большие щиты воинов еще не были подняты над головами, потому что никто не видел над заборолом ни единого вражьего шлема. Но все, кто имел луки или самострелы, по команде воевод все же несколько раз пустили стрелы, подойдя поближе, – так, наудачу. Однако со стены никто не произвел ни одного ответного выстрела.

«Да куда же они все попрятались? – с тревогой подумал Владигор. – Неужто за заборолом? Там наверняка!»

И, выставив вперед копье, прикрывшись большим красным щитом от подбородка до колен, он стал карабкаться вверх по всходу.

Синегорцы плотной толпой полезли вслед за ним, он слышал их тяжелое, прерывистое дыхание. Сильно пахло медом, который пили воины перед выходом из стана, чтобы взбодриться. Слышал князь и запах надетых поверх доспехов овчин, прокисший, смешанный с запахами пота и дыма от костров.

Добравшись до заборола, хотел уже было Владигор дать команду рубить доски верхнего прикрытия, но, не дожидаясь приказа, ратники, сверкая секирами, с ожесточением принялись рушить забороло, не думая о том, что в запале могут поубивать стоящих рядом товарищей.

Скоро забороло было изрублено в том месте, где к нему подходили корзины, но никто не оказывал сопротивления синегорцам. Сзади уже напирали взобравшиеся на всход вторые, третьи, четвертые ряды.

– Осадите назад! – кричал им Владигор, но его не слушали или просто не в силах были выполнить приказ, до того плотной толпой наступали синегорцы.

И вот проход на стену был освобожден, и с ревом воины ринулись вперед, желая поскорее приняться за пустеньцев на боевых площадках стены, и тут их растерянный крик дал Владигору понять, что там, на гребне стены, случилось что-то неожиданное. Он видел какое-то столпотворение, взмахи рук, но не слышно было привычных звуков битвы, хотя уже слышались дикие стоны раненых.

– Князь, князь! – неслось из этой массы людей, к которым трудно было пробиться. – Смотри, что они сделали со стенами!

Владигор пробился сквозь толпу на самый верх стены и… едва удержался, чтобы не свалиться в глубокий провал! В черной его пасти рассмотрел он несколько трупов воинов, уже упавших туда и теперь корчившихся в предсмертных судорогах. Тела несчастных были насквозь пробиты остриями кольев, врытых в глину.

Владигор мгновенно прикинул: «Вот что сотворили! Но до "здоровой" части стены шагов тридцать. Может быть, по бревнам наружной и внутренней части перейти? Нет, такое расстояние никто не пройдет по круглому и мокрому бревну!»

Синегорцы, шедшие сзади, продолжали напирать. Они не знали, с чем повстречались передние ряды, а поэтому были беспечны. Им хотелось поскорее сбить со стен врагов. Под их давлением еще несколько воинов с истошными криками полетели на колья, не удержавшись на краю площадки, и Владигор закричал:

– Спускайтесь в город со стены по лестницам!

Но тут громкие крики испуганных до полусмерти людей услышал он:

– Да поломаны лестницы, княже! Поломаны-ы!

Оказывается, взобравшиеся на стену вынуждены были немедленно спускаться вниз тем самым путем, каким влезли сюда, или пытаться каким-то образом добраться до земли уже со стороны города.

Но сломить напор колонны, уже занявшей всход, было невозможно, и, как ни кричал Владигор, приказывая спускаться, ратники не понимали, зачем это нужно делать.

Тогда Владигор стал пробираться туда, где можно было спрыгнуть в пределы Пустеня. Вот он был уже на краю площадки, запруженной людьми, не способными ни уйти, ни дать противнику отпор. А враг находился неподалеку.

Со стены Владигору открылась картина, заставившая сжаться его отважное сердце, – он увидел полукруг из частокола, из-за которого, стоя, видно, на особых подставках или помостах, в синегорцев стреляли пустеньцы, – подданным Владигора оставалось лишь прикрываться щитами, но многие стрелы их настигали, и они с жалобными криками летели вниз и разбивались насмерть. По шлему Владигора дважды со скрежетом чиркнули наконечники стрел, но князь, не обратив на это внимания, смотрел на частокол и лихорадочно размышлял, как же можно преодолеть его. Пожалуй, впервые в жизни он и его подданные оказались в столь затруднительном положении.

На что мог надеяться Владигор? Заставить колонну попятиться и сойти в поле ему не удалось, и воины продолжали гибнуть, пронзенные стрелами или от падения на острые колья. Был один-единственный способ спасти положение, тоже не сулящий полного успеха, однако не воспользоваться им Владигор не мог.

Нужно было прыгнуть со стены в полукруг, ограниченный частоколом и обстреливаемый со всех сторон пустеньскими женщинами, подростками, стариками, и попытаться, используя тела убитых синегорцев в качестве прикрытия, дотянуться до верха заостренной ограды и перебраться через нее. Потом даже с горсткой храбрецов Владигор мечами и копьями разогнал бы защитников Пустеня.

От земли до гребня стены было шагов двадцать. Владигору случалось прыгать и с большей высоты.

Медлить было нельзя – его уже толкали в спину те, кто не мог устоять под роем летящих в них стрел. И Владигор решился. Громко, чтобы слышали все, прокричал:

– Храбрые синегорцы, прыгайте за мной! Внизу мы переберемся через частокол! За мной!

Не думая уже о том, какие последствия для него будет иметь этот отчаянный прыжок, Владигор прыгнул. Но отнюдь не уверенность в том, что за ним последуют другие, и не убежденность в том, что он сумеет перебраться через высокий частокол, а желание умереть в битве с врагом, впервые в жизни представлявшейся Владигору безуспешной для Синегорья, толкнули Владигора на этот поступок.

Он приземлился на обе ступни, мигом огляделся – вокруг него лежали скорченные трупы соплеменников, которых он безрассудно повел на стены, думая, что хитростью, дарованной ему злодеем Красом, сумеет одержать победу над теми, кому чародей постоянно благоволил.

Владигор ждал, что вот-вот спрыгнут вслед за ним верные ему воины, – нет, только два пронзенных стрелами трупа свалились к его ногам. И от обиды чуть слезы не выступили из глаз Владигора. Закричал он, задрав голову:

– Ну вы-ы-ы, амбарные мыши-и-и! Кроликии-и! Неужто князь станет спасать вас от военного ненастья?! Прыгайте сюда!

Одинокий и робкий голос послышался откуда-то с гребня стены:

– Княже, не миновать нам там смерти! Вишь, из луков стреляют!.. Мы уж тебе веревку сбросили, поднимайся поскорее, щитом прикрывшись, а то стрелами всего истыкают, покуда вверх будешь лезть…

Владигора ответ этот привел просто-таки в бешенство. Он со многими из тех, кто был сейчас на гребне пустеньской стены, не раз сражался плечом к плечу и поэтому знал, что страх смерти не властен над их сердцами. Не в страхе было дело. Другое чувство овладело ветеранами. Владигор понял, что они не прыгают вниз лишь потому, что не верят больше в его силу, способность вести людей на бой. И тогда желание доказать синегорцам, что он остается все тем же непобедимым витязем, настоящим вождем и князем, охватило его.

Как дикий зверь, зарычал он:

– А-а-а, коварные иги! Думаете, что одолели Владигора? Так нет же, получите!

Прикрываясь щитом от летящих в него стрел и дротиков, ринулся Владигор к частоколу, превосходившему его собственный рост в два раза. Он длинным своим копьем с налету проткнул чью-то голову, не разбирая, кому принадлежит эта голова: женщине, старику или подростку.

Быстро выдернув окровавленный наконечник, успел снова ударить копьем в голову, показавшуюся рядом, и не промахнулся. Но чувствовал Владигор, что жала стрел разят его сзади, со спины, застревая в чешуях брони, в плетенной умелым ладорским мастером кольчуге. Длинный ремень щита позволил витязю закинуть щит за спину, а левой рукой схватился он за меч. Нанося им колющие удары сквозь щели в бревнах, правой рукой, быстро переходя вдоль частокола, колол копьем смельчаков, высовывавших головы над заостренными бревнами. Он не мог видеть, что многие защитники бревенчатой этой крепостицы попрятались, отошли от частокола, но некоторые все еще стреляли в него из луков, бросали дротики и камни. Владигор колол и колол копьем и мечом, но все чаще острая боль пронзала его тело в разных местах, и князь догадывался, что от стрел не спасут его даже прочные доспехи отличной закалки и толстая кольчуга.

Синегорцы наблюдали за тем, как он сражается в одиночку с сотней врагов. К ним вернулась прежняя уверенность в своем племенном вожде, и, видимо, поэтому они не спешили ему помочь, лишь радостным ревом отмечали они удачный удар Владигора, точно присутствовали на каком-то ристалище в роли зрителей.

Кроме синегорцев, за боем наблюдал еще один человек, но следил он за схваткой не с площадки стены, а из-за частокола. Вначале он невольно восхищался нечеловеческой силой и смелостью Владигора, перебившего не меньше пятнадцати пустеньцев, среди которых были женщины и дети. И этот человек улыбался, видя, как витязь расправляется с теми, кого прежде постыдился бы счесть за своих врагов.

«О, Владигор, – потирал руки Крас, – ты становишься умнее. Еще совсем недавно ты бы не поднял руку на женщину или подростка, теперь же, что делать, приходится воевать и с ними, коли бездумная отвага погнала тебя сюда, в капкан. Что, думал, твои синегорцы будут прыгать вслед за тобой с такой-то высоты? Нет, плохо еще ты знаешь людей. Но руби, руби игов! Ты уже почти в моих сетях, Владигор!»

Но стрелки, прятавшиеся за частоколом, постепенно приноровились уклоняться от ударов, зато все ожесточенней становилась их стрельба. Они осознали, что один человек, какой бы храбростью и силой он ни обладал, не справится с ними. Из спины, прикрытой щитом, из длиннополой кольчуги витязя торчало уже не меньше полусотни стрел, и Владигор походил на какое-то лесное чудовище.

Крас понял, что долго князю Синегорья не продержаться: «Ай, витязь, ай! Опрометчиво ты поступил, поспешно. Ступай к своим, на стену. Тебе же спустили веревку. Иди, иди, а то поздно будет. Что без тебя войско? Что Синегорье? И что я без тебя, ведь я еще не сделал тебя своим слугой в полной мере! Ступай, ступай!»

Такие мысли внушал Крас Владигору, глядя на него своими мутными, неморгающими глазами, лишенными ресниц и бровей. И Владигор вдруг ощутил невероятную усталость, точно вязкая смола покрыла его руки и ноги, и, главное, он почувствовал неуверенность в своих силах.

«Нет, мне их не одолеть одному! – пронеслось у него в мозгу. – Нужно подниматься!»

И Владигор, спотыкаясь, попятился к стене, с которой ему кричали, раскачивая веревку, чтобы князь смог быстрее ее заметить:

– Держи веревочку, княже! Чресла свои надежней обмотай, а мы уж тебя втащим, будь уверен!

Скрипя зубами от досады на самого себя, Владигор таки быстро обмотал себе пояс концом веревки, затянул узел и крикнул наверх:

– Ну, тяните, зайцы длинноухие!

Никогда прежде не испытывал Владигор такого стыда. Защитники Пустеня – женщины, подростки, старики, – видя, как поднимают синегорцы своего князя, как болтается он, огромный, но бессильный, беспомощный, даже не стреляли в него, они просто оглушительно смеялись и свистели, крича порой, и крики эти достигали слуха Владигора, нещадно уязвляя его гордость:

– Куда же ты, Владигорушка, от нас уходишь?

– Как куда? Видно, в нужник захотелось али штаны переменить – обкакался, видать, когда, с бабами да мальчишками воевал!

– Ну, переменит портки – пусть снова к нам спускается, а то уж сильно завоняло!

Слышал Владигор, что посмеивались над ним и синегорцы, и опечалился он, что судьба обрекла его править таким дрянным, трусливым народом, не сумевшим в трудную минуту поддержать своего князя.

«Уйду от них! – твердо решил Владигор. – Пусть сами Пустень воюют, а то пускай в Венедию или Ладанею идут, наймитами в войско. Может, дадут им там землицы из милости…»

Насмешки игов над Владигором слышал и Крас и смеялся над синегорским князем не менее задорно, чем пустеньцы.

«Это очень хорошо, гордый Владигор, очень хорошо! – думал он. – Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, какие мучения испытываешь. Думаешь, наверное, что лучше было бы умереть в бою, чем испытать такой позор, поругание. Но ничего, потерпи немного. Я унизил тебя, лишив на время силы, но я же и возвеличу тебя, и это будет уже другой Владигор – безжалостный к врагам, могучий, непобедимый!»

А Владигора, втянутого на площадку, совсем обессилевшего, не способного держаться на ногах, понесли на руках вниз, по ступеням из корзин. Всход почти обезлюдел – синегорцы, колонной стоявшие на нем, поняли наконец, что с князем происходит неладное, и спустились в поле.

Уже в поле Владигор вдруг почувствовал себя бодрее, вскочил на ноги, с криками попытался побежать обратно к стене, чтобы смыть свой позор, но на него набросились сразу десять воинов, и после недолгой борьбы князь был связан. Его перекинули через круп лошади и повезли в стан.

При помощи веревок с петлями и длинных ремней снимали синегорцы с кольев пробитые насквозь тела своих товарищей, поднимали из-под стены. И пустеньцы не стреляли в них…

6. «Не князь ты боле!»

Связанного, положили Владигора на его узкой, сколоченной из горбылей постели в избе. Лежал он в таком положении тихо почти что час, потом попросил:

– Снимите веревки, никуда не убегу.

С трудом уселся на кровати. Отрокоруженосец поспешил помочь князю снять доспехи, из которых извлекли с два десятка наконечников стрел, кое-какие достали и до тела, поэтому пришлось Любаве врачевать неглубокие раны, накладывая на них особые мази из трав и чистые холстинные повязки. Владигор ко всем действиям сестры относился безучастно, смотрел бессмысленно куда-то в угол. Позднее в избу пришли Бадяга и Велигор, оба еще не сняли доспехов и тяжело дышали, точно кто-то за ними гнался.

– Ну, что на ваших всходах? – не поворачивая головы в их сторону, спросил Владигор.

– Брат, да все то же, что и на твоем, уж понаслышаны о храбрости твоей, о том, как ты один с несколькими сотнями сражался да… притомился сильно…

– Что ж, сильно ранен? – участливо спросил Бадяга, но в голосе его слышалась насмешка.

– Не ранен я вовсе. Так, оцарапали маленько, – угрюмо отвечал Владигор. – Если б не трусы, которые отказались последовать за мною, перелезли бы мы через палисад да погнали бы игов по городу, как собаки белок. Ну а вы-то много народа положили?

– Нет, брат, не так уж много, но и… не мало. У тебя, слыхал, больше попадало со стен на колья да стрелами побито было.

Велигору Бадяга вторил:

– Мы с превеликой осторожностью наверх полезли, не гурьбою, а чуть ли не гуськом, – сам же нас предупреждал. А посему и не было у нас столь великой давки, как на твоем конце. Конечно, валились и у нас со стен, да под стрелами игов полегло десятка три. Не это главное…

Сказал и потупился, как девица влюбленная, которую возлюбленный за ручку смело взял.

– А что же… главное? – спросил князь, понимая, впрочем, что скажет ему Бадяга, и тот, смело глядя на Владигора, заговорил:

– Не доверяет более тебе народ, княже. Так хулит тебя за неудачу новую, что стыдно и передавать. Впрочем, завтра, наверное, сам услышишь упреки синегорцев да их жалобы. Не взыщи, если сильно огорчат они тебя. А теперь дозволь мне пойти да распорядиться насчет погребения убитых и о том, как будем ныне править тризну.

– Ступайте оба, – только и ответил Владигор, чувствуя, как жаркий румянец заливает его щеки.

Любава же, продолжая заниматься врачеваньем ран, сказала брату:

– Владий, попомни мои слова: что бы ни сказали тебе завтра синегорцы, хладнокровие храни и будь мудрым, каким всегда ты был. За что-то, понимаю, невзлюбил тебя Перун, но ведь его нрав переменчив: сегодня – буря и непогода, громы сотрясают небо; завтра же – ни туч на небе, ни ветра, ни громов. Все проходит, брат мой милый. Будь же тверд в беде. Сам вспомнить можешь, чего мы только не перенесли с тобой когда-то. Ну, полежи, оставлю теперь тебя…

Князь снова на постель прилег. Так тяжко было на душе – хоть вой, хоть убегай подальше. Со стороны стана через отворенное волоковое оконце доносились стенания, плач жен и дочерей тех воинов, которых из-под Пустеня неживыми принесли. Никогда прежде не слышал он бранных слов от своих подданных, обращенных к нему, позоривших его, князя, теперь же люди распустили языки вовсю.

«А может быть, я на самом деле дурной правитель?» – подумал неожиданно Владигор, потом встал, задвинул оконце, снова лег на постель и закрыл голову тяжелым тулупом и не слышал уже, как выли женщины, как ругались воины, как пели они на возведенном над братской могилой кургане старые боевые песни, славившие былые, удачные для синегорцев битвы, и как потом, качаясь, потому что выпили немало крепкой браги, в обнимку ходили по стану, грозя дому Владигора кулаками. И многие из них с угрозой говорили:

– Ужо тебе! Доживи до завтра, милый князюшка наш Владигор!

Утро нового дня разбудило Владигора не светом, не заливистыми трелями птиц, славивших весну, а каким-то неясным гулом – точно гудел огромный осиный рой, угрожающе и непрерывно. Любава отворила дверь, с трудом скрывая волнение, сказала:

– Владигор, весь народ собрался. Просят князя. Помни…

– Все помню! – решительно сбросил на пол свои сильные ноги Владигор.

Ночь словно сняла с его сердца тяжкий жернов стыда. Нечего было стыдиться Владигору, и вновь ему хотелось править этим народом, который без него, как овцы без вожака, погиб бы, не зная, куда брести.

– Любава! – встав во весь свой могучий рост, громко и уверенно сказал Владигор. – На улицу перед крыльцом вели вынести скамью да покрой ее красным, самым, дорогим сукном, чтобы до земли свисало. Да позови челядника Ерошку – я княжий свой наряд надевать стану!

Скамья уже давно стояла у крыльца домика, где жил князь, но Владигор выходить к народу не спешил, и синегорцев, хмельных со вчерашней тризны, это раздражило. Все громче, слышал Владигор, раздавались крики, требующие немедленного выхода князя к народу, «покуда его силой не вывели». Наконец дверь широко распахнулась, и князь вышел из избы.

Многие, кто еще совсем недавно слал хулы князю, оторопело примолкли, увидев, сколь величав и прекрасен облик повелителя Синегорья.

Широкие плечи его покрывала дорогая мантия, свисавшая сзади до самых пят. Скреплена она была сейчас не на правом плече, а под подбородком, и скрепой служила большая золотая запона с какимто ярко блиставшим камнем. Запона не мешала видеть и толстую гривну, охватившую кольцом белую княжескую шею. Из-под шапки с широким куньим околом ниспадали на плечи прекрасные кудри Владигора, тщательно причесанные гребешком.

Свита князя была перетянута на чреслах поясом чудной работы, украшенным литыми пластинами с замысловатым рисунком. За поясом – кинжал в драгоценных ножнах, при правом бедре – Светозоров меч, с которым Владигор никогда и не расставался.

Князь неторопливо, чинно сел на лавку, руку правую положив на рукоять меча, а левой – опершись о колено. Сурово сдвинув брови, смотрел себе под ноги, будто синегорцы недостойны были, чтобы повелитель одаривал их взором. Выждав время, гордо вскинул голову и спросил:

– Значит, силой меня из дому вывести хотели, люди?! А?!

Синегорцы, словно очарованные блестящим видом князя и гордой его осанкой, молчали, никто не желал брать на себя обязанности говорить за всех. Но выкрик таки раздался:

– Да, хотели, княже! Силой, силой!

Владигор привстал, чтобы лучше разглядеть смельчака, спросил:

– А это кто же такой ретивый, который силой князя своего выволакивать собрался? Или ты, кто прячешься сейчас за спинами, меня повыше, поблагородней, познатнее будешь?

И вдруг волна возмущения прокатилась по толпе стоящих перед Владигором мужчин и женщин, детей и стариков, и загомонили люди, набираясь смелости от своих соседей. В одно крикливое и злое существо превратились люди, вспомнив все свои обиды и выпуская их наружу, точно воронов из клетки:

– Все ретивые!

– Каждый тебе скажет, что таких, как ты, из горницы за шкирку выволочь не зазорно будет!

– Нет у нас князя, коли наш-то из огня да в полымя свой люд посылает!

– Чего ж тебя, касатик-князь, на погребении да на тризне не видали? Или совестно было на побитых синегорцев смотреть? А их ведь сто и три человека в могилу уложили, все наилучшие бойцы, у них женки, робятки остались!

– Не по твоей ли вине, княже, погибли они?

– По его!

– По княжей вине!

Владигор ясно видел, что вся эта многотысячная толпа ненавидит его и вот-вот бросится к нему, чтобы сорвать княжие одежды, схватить, бросить на землю, растерзать его. Похоже, понимали это и стоявшие по обе стороны от Владигора Бадяга и Велигор, поэтому их левые руки оглаживали рукояти мечей, чтобы в страшную минуту быстро выхватить клинки из ножен и попытаться отбиться от бунтовщиков.

Вдруг толпа раздалась в разные стороны и выдавила из себя ватагу человек в пятнадцать, одетых кто в простую рубаху, кто в шубейку, кто в кольчугу. Сразу уловил в их обличье Владигор желание пощеголять своей свободой при общении с князем. Все они были в изрядном подпитии, поддерживали друг друга, обнимались, ноги их скользили на разжиженной весенней земле. Возглавлял эту ватагу дружинник Кудрич.

Таким Владигор его никогда не видел. Шапка у Кудрича была заломлена на затылок, длинная рубаха разорвана от шеи до пупа, а на сапогах налип толстый слой грязи. Но не забыл Кудрич опоясать себя мечом, висевшим не сбоку слева, а где-то посередке, между широко расставленных ног. Кудрич тоже был изрядно пьян.

– Владиго-о-ор! – громко закричал он, поднимая руку. – Я избран народом, чтобы молвить тебе слова правды, хоть и то, что говорит здесь синегорский люд, тоже правда истинная!

Любава, гневно сверкнув глазами, шагнула к Кудричу:

– Постыдился бы, срамник, в столь безобразном виде к князю обращаться. Ты же славный дружинник был!

Но на Кудрича упрек княжны не произвел никакого впечатления.

– Не был, Любавушка, а есть, есть! – И трижды стукнул в свою грудь кулаком.

– Пусть говорит, коли избранный! – кивнул Владигор, и Кудрич, стараясь произносить слова громко и медленно, начал:

– Княже, народ синегорский обвиняет тебя в следующем: во-первых, мог ты оборонить Ладор, но не сделал этого и бежал из отчей столицы, точно барсук из норы, залитой водой; во-вторых, доверившись прощелыге Мухе, который и роду-племени своего не знает, самым преглупым образом захотел поджечь стены Пустеня, чем только вызвал общий смех; в-третьих, наделав всходов на манер борейских, – от врагов, вишь, мудрости он научился! – повел на стены нас, не разведав сначала, что там за стеной да на стене. Видно, осторожность и мудрость воинская оставили тебя. Привело же твое безрассудство к полному позору и погибели сотни воинов синегорских. И вот, спрашиваю я, для чего они погибли? Для того, скажу, чтобы представить всему народу нашему твою негодность! Не нужен ты нам как князь, низводим тебя с сего дня!

И разношерстная, разновозрастная толпа синегорцев, точно дождавшись условного знака, завопила в один голос:

– Низводим тебя, низводим!

Правда, расслышал Владигор во всеобщем этом вопле и отдельные голоса, кричавшие не в строй, возражающие против общего решения. Наоравшись, толпа затихла, должно быть желая услыхать, какой ответ даст им Владигор.

А князь встал с лавки, поправил полы мантии и, сжав рукоять меча, спокойно заговорил:

– В народе говорят: «Когда баба перед мужем виновата и того стыдится, сто вин на него возложит, лишь бы очиститься самой!» Слыхали, поди, такое! Ну вот, не я пред вами виноват, дети недостойные мои, а вы передо мною. Не я ли вчера самых смелых воинов призывал со мною прыгнуть внутрь частокола? И кто же последовал примеру моему? Кто?! Да никто! Что, ножки боялись поломать? Так ведь у вас же была веревка, при помощи которой меня после поднимали, когда я уж в битве с сотней пустеньцев, тыча в них через щели, изнемог до крайности! Разве не могли вы по той веревке вниз соскользнуть? Могли! Могли, да не захотели, и князя своего без подмоги оставили. А если было б нас там хоть двадцать-тридцать человек, то уж сумели бы перебраться через частокол! Что ж, тридцать воинов со мною во главе не разогнали бы всех тех баб и стариков, что из луков в нас стреляли? А после мы бы побежали к двум другим частоколам игов, и они, как мыши полевые, которых гонит сова, бросились бы наутек, и уже вчера назвали бы мы Пустень Ладором! Почему же не случилось этого, братья дорогие? А только по причине вашей трусости! Не попытались сделать того, что я предпринял, и Бадяга, и брат мой милый Велигор. Постояли на стене они, потолкались, попихали друг друга в провалы, ощеренные острыми кольями, дали поубивать себя из луков да и отступили. Так за что же меня корить? Себя корите, нерасторопные да нерадивые!

Но синегорцы столь яро настроены были против Владигора, что его убедительная речь их ничуть не отрезвила. Заорали кто во что горазд:

– По веревкам, говоришь, спуститься?! Под стрелами-то?!

– Через высоченный частокол перескочить, козлам подобно?!

– Ты уж не отнекивайся, княже, не сваливай с себя вину на нас! Не все мы такие прыткие да смелые, как ты!

– Правильно! У нас тут каждый второй – или ремесленник, или торговец, или смерд. Так чего ж ты ждал от нас? Нам бы такой приступ подготовить, чтобы удобненько было с врагом сражаться, плечо к плечу, щит к щиту, а не по веревкам вниз скользить! Короче, не князь ты нам боле!

Владигор слушал эти речи и улыбался, не скрывая насмешки. Понимал он, что с воинами такими невозможно воевать, и хотел уж плюнуть да уйти, предоставив этим робким и несмышленым людям решать, кто станет их князем. Но вдруг жалостью к ним преисполнилось сердце Владигора. Ясно он осознал, что до дней последних жизни своей должен оставаться их строгим, справедливым и терпеливым пастырем, а иначе Синегорью вскоре не бывать.

Но пока Владигор думал об этом, Кудрич шагнул к нему, сорвал с его головы шапку и бросил ее в грязь. Крики толпы подбадривали строптивого дружинника. Подбоченясь, он сказал:

– Ну, Владигор, довольно выслушал ты уж речей наших, вполне наслушались и мы твоих. Дело кончать надо! Короче, меняем князя!

– И кто же станет правителем Синегорья заместо меня? – тихо спросил Владигор. – Я ведь, как-никак, сын Светозора. Есть, правда, брат у меня. Вот он, – показал князь на потупившегося Велигора. – Его хотите?

Толпа завопила:

– Не желаем Велигора!

– От рабыни подлой он рожден!

– Таких сыновей у Светозора, мужа могучего, с два десятка бы сыскалось! Что ж нам, каждого князем делать? А вдруг другой какой-нибудь Велигор придет? Скажет: я – ваш князь?

– Да и татем лесным был твой Велигор, людей грабил да жизни лишал! Пошел он!..

Кудрич развел руками, не скрывая своего довольства:

– Видишь, Владигор, не желает народ синегорский брата твоего видеть в княжеском плаще. – И, повернувшись к толпе, громко возгласил: – Эй, братья, прокричите громко, кого б мечтали вы шапкой княжей наградить?!

Единодушный ответ не заставил себя долго ждать:

– Тебя, благородный Кудрич!

– Тебя!

– Отбери у Владигора шапку его княжью, меч Светозоров и пояс разукрашенный его! Сделай нас счастливыми, обездоленных, отечества лишенных!

– Перун не благоволит Владигору – тебя же, голубь наш сизокрылый, любит, привечает!

Еще и так кричали:

– Ты, слышали мы, тоже отпрыск ветви княжеской, синегорской! Не какой-нибудь там прощелыга заблудший, забредший к нам неведомо откель!

– Веди нас обратно к Ладору! Хотим город родной отвоевать!

Долго вопили синегорцы, размахивали кулаками, подбрасывали вверх шеломы и шапки, молотили мечами по щитам и доспехам, нещадно царапая их остриями клинков.

Кудрич, будучи уверен, что народ представил уже немало доказательств своей любви к нему и ненависти к Владигору, взмахнул рукой, и сразу воцарилась тишина. С торжествующей усмешкой подойдя к князю, он сказал:

– Не я народ против тебя науськал – сам ты его ожесточил и заставил выбрать другого князя. Ну, подавай мне скорее шапку, плащ, пояс да и меч отца твоего. Обещаю тебе володеть сими вещами с честью…

Кудрич хотел еще что-то сказать, но увидели все, что как-то странно взбрыкнул он ногами и, отлетев на три шага, навзничь грохнулся в грязь, распластав руки и запачкав брызнувшей в разные стороны жижей даже тех, кто стоял от него довольно далеко. Владигор же потуже натянул рукавицу и сжал руку в кулак, готовясь, видно, ударить снова.

– Вот тебе, Кудрич, и шапка моя, и мантия, и пояс, и меч отцовский. Еще чего надобно? – почти без гнева спросил Владигор, подходя к поверженному дружиннику.

Но тот после столь сильного удара и падения на землю очухался на удивление быстро, на ноги вскочил прытко, провел рукой по зашибленной щеке и прошипел:

– Волю народа признать отказался?! Так за это знаешь что бывает?!

С визгом вылетел из ножен клинок его меча, длинного, широкого. Без замаха направил Кудрич меч прямо в голову Владигора, стоявшего в двух шагах от него, и, если б чуток не пригнулся князь, раскроило бы каленое железо его голову от уха до уха. Только алый верх его княжеской шапки, как былинку, срезало широкое лезвие, оставив на голове Владигора один куний окол.

Бадяга и Велигор с обнаженными мечами подбежали к Кудричу, схватили его под руки, швырнули к ногам Владигора. Бадяга, вне себя от ярости, спросил:

– Князь, только кивни – зарубим хулителя твоего! Сколько ж можно всякой рвани безродной помыкать достоинством твоим?!

Очень хотелось кивнуть Владигору, потому что не личность свою почитал он оскорбленной, а княжее достоинство – наследство предков. Но страшился Владигор возмущения народного. Убить Кудрича означало бы открыто выступить против синегорцев.

– Не сметь! – закричал князь, видя, что брат и Бадяга уже приставили острия мечей к шее лежавшего ничком дружинника. – Пусть встанет!

Кудрич поднялся. Грудь его ходуном ходила, вздымаемая ненавистью к князю. Весь он был облеплен грязью, которая комками застряла в длинной бороде его и на волосах. Но не к нему обратился Владигор, а к синегорцам:

– Братья! Решение вы приняли почти единодушно, я это понял. И не испугались вы того, что Перун может судить иначе? Что будет с вами, если поспешили вы, меняя меня, законного правителя, на того, кто еще сегодня был подданным моим? Разве не поддерживает Громовержец законную власть? Разве приятно ему, властолюбивому, видеть, как кто-то, повинуясь чувству мимолетной обиды, наделяет властью человека не княжеского рода? О, уверен, суд над вами он страшный совершит. Так что же делать?