Текст книги "Ледниковый человек (В дали времен. Том IV)"

Автор книги: Сергей Фарфоровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Вышеприведенные легенды намечают несколько типов сказаний; об Эльбрусе существует много и других легенд, которые интересующемуся этнографу дадут целый материал.

Величественная и грозная природа Кавказа и ее необъяснимые для ума горцев явления создали множество самых разнообразных сказаний. Почти каждая речка и каждое ущелье имеют своих духов и богинь; пылкое воображение горцев населило горы бесчисленным множеством сверхъестественных и таинственных обитателей и создало массу легенд.

Для этнографа Кавказ дает такой богатый материал в этом отношении, что иногда становится жалко при мысли о том, как много подобных ценных сказаний ускользнуло от записи, может быть, навсегда.

КАК ПОГИБ МУРАТ
Черкесская легенда

Мурат был самым отважным из всех джигитов… но не любил войны Мурат… Долго, долго простаивал он, смотря на звезды, любуясь горами, следя за караванами облаков, идущих в Мекку… Иногда кроваво-красное солнце заходило за горы… Мурат начинал тосковать. В душе его рождались песни-слезы и он выливал их в тоскливо-жалобных звуках… И никогда Мурат не пел веселых песен с тех пор, как увидал он прекрасную Гури – дочь князя. Она была так красива, что на языке не было слов – описать ее красоту. И песни его, сплетаясь как струи реки, лились в серебристо-звенящей жалобе. От них стонало эхо гор и плакали ручьи… А ветер в ущелье, вспугнутый песнью, рыкал… А когда звуки песни падали в сердце людей, то глаза их становились влажными, как скалы от тумана осенью.

«Как красива ты, моя милая, – пел Мурат, – очаровательница очей, твоя шея – прекраснее шеи лебедя, а тело – белее молока; твои груди, как нежные ледники в горах, розовые при восходе солнца. Когда ты пьешь, видно, – как льется вода в твоем нежном горлышке, твои щеки, – как яблоки Рая, пальцы тоньше стрелы, а стан твой тонок, как тростинка… Твои глаза смущают мудрецов и дивят юношей…» И еще пел он: «Кто хоть раз увидит тебя, вечно будет влюбленным… Если бы весь мир был моим, я бросил бы его за одни твои глаза, смотря в глубину их, – я счастливее всех». И сердце его трепетало, как пойманный сокол, и великая тоска обнимала его.

Но он знал, что и ее сердечко трепещет от любви… И когда он глядел на звезды, – он думал, что ее глаза прекраснее звезд юга.

Когда синее небо заглядывало в его душу, – он вспоминал ее глаза, более нежные, чем синева неба, и проникающие прямо в сердце. И если бы не было ее, – то солнце не было бы так прекрасно; мир бы опустел… Далеко, далеко за горами жила она в богатом ауле и люди не знали, кого любит она, по ком вздыхает ее сердце, отчего не веселы ее синие глаза…

Соскучился Мурат, целую неделю не видел он ее, своей милой красавицы, и хоть была буря и ночь, – не выдержало тоски его сердце… Собрался он ехать один, через горы, покрытые облаками…

А в горах жила красавица – царица гор… И ревновала красавица Мурата, стройного, красивого… В порыве ветра, в тумане облака – пряталась она, чтобы следить за Муратом… И знала, что делается в сердце джигита, и было ей завидно и больно… Она притаилась у сакли Мурата, поднялась из-за скалы к двери, дохнула порывом ветра и заплакала от ревности. А когда Мурат вышел из сакли, – она поцеловала его своим дыханием и шепнула ему: «Ты будешь мой». Но не понял Мурат, его сердце было полно любви к милой Гури и некогда было слушать голоса ночи.

А когда Мурат сел на своего скакуна, царица гор подхватила полу его черкески и с досадой бросила ее; подняла белый башлык и шепнула Мурату: «Люби меня одну». Но опять не понял Мурат: пред его глазами носился образ милой, его губы шептали слова любви.

И тронул коня Мурат и поскакал к ущелью, через горы и пропасти – туда, туда, где жила его ясная Гури. Сердитым визгом засвистала в его уши царица гор, дочка великого духа и, гневаясь, направила на его грудь волны тяжелого ветра…

Но ни о чем не думал Мурат и подгонял он коня, чтобы стрелой мчался он к его дорогой жемчужинке Гури.

Гриву и хвост коня рвала с горя царица гор и не хотел идти конь… А Мурат думал, как красивы ножки его Гури, ножки, которые можно поставить на ладонь, а ее груди, точеные, как персик, – нежнее зари и прекраснее облаков, бегущих по небу в час восхода солнца.

И ударила царица гор Мурата бурей, – так сильно, что грудь животного и грудь Мурата задрожали, как бубен и кипучая кровь бросилась в голову…

Но Мурат думал о стане милой, о ее ручках, нежных, как луч солнца, но крепких в объятиях любви, как сталь кинжала. От ярости бури проснулось эхо гор, и захохотал сам великий дух… Один Мурат ничего не замечал. За высокой стеной скалы притаилась царица гор, как барс, следящий за добычей, и тихо, тихо запела песнь-жалобу об неразделенной любви, об одиночестве и горной метелью подкралась к Мурату, – закрыла ею пропасть, замела дорогу мелкой снежной пылью. Ласкаясь к лицу Мурата, целовала его глаза, черные, как буря; его губы, – краснее граната… И казалось Мурату, что его милая вышла к нему и покорно-нежно ласкает его – скромными ласками несмелости. И падал снег все больше и больше, и были это белые струны между небом и землей, – белые струны, полные жалобной мелодии. И открылась душа Мурата.

Никогда, никогда не приехал Мурат к Гури… И никто не знает, куда делся он.

Елизаветполь

ШАХСЕЙ-ВАХСЕЙ
Религиозная мистерия Закавказья и Персии

В глухих уголках Закавказья и Персии до сих пор сохранилась очень интересная мистерия, сопровождающаяся религиозными истязаниями правоверных шиитов, доходящими часто до смерти добровольных самоистязателей. Обыкновенно самые интересные части мистерии мало доступны чужому глазу.

Позволяем себе описать здесь одну из таких мистерий по личным впечатлениям 1912-го года в одном из глухих уголков Закавказья[14]14
  Во время антропологической и этнографической экскурсии с целью собрания материалов для Société de l’Anthropologie de Paris.


[Закрыть].

Мы видели, как плачет татарский народ, как он кается в своих делах. Из года в год весной повторяется это рыдание, этот стон, это бичевание.

Вот наступают дни величайшей скорби правоверных, дни Мохаррема…

Кругом цветут розы, на небе особенно ярки звезды, и с каждого квартала города по вечерам, еще за месяц до Мохаррема, доносятся звуки больших мохарремовских барабанов. Окруженные факелами, двигаются процессии от одной мечети к другой. И чем ближе дни великой скорби, тем многолюднее и многолюднее эти шествия.

Толпа бьет себя в открытую грудь правой рукой, взявшись друг с другом левыми. Медленно движется шествие. Два шага вперед и шаг назад.

Медленно, медленно звучат барабаны, и в ответ им толпа повторяет два слова – имена мучеников за веру. «Шахсей», – кричат одни, «Вахсей», – отвечают другие…

Глухо падают удары в грудь, раз… раз… Правая рука ударяет в левую грудь, там, где сердце, не сильно, но беспрерывно, в одно и то же место, с одним и тем же священным именем страдальцев за веру. Совершается какой то массовый гипноз. Индивидуальная воля растворяется в массовом движении.

Смуглая от южного горячего солнца грудь сначала розовеет, затем краснеет, – удары продолжаются, удары учащаются, учащаются восклицания и темп религиозной пляски…

Сотни рук плавно вздымаются, и сотни рук падают с глухим ударом…

Из обнаженных грудей вырывается одно тяжелое дыхание, толпа слилась в одно целое. Она думает только одно, она двигается, как один человек, она чувствует одно. Получается иллюзия одного движущегося организма, мерно раскачивающегося под грустный напев священных имен мучеников за веру.

Все проникается скорбью о священных мучениках Гассане и Гуссейне, героях Мохаррема; грустный напев молитв разносится, как монотонное жужжанье.

Чаще и чаще удары. Худой мулла с горящими глазами, изогнувшись своей тощей фигурой, подает такт. Вот он в экстазе присел, вскрикнул, ударил себя изо всей силы в грудь, а затем сделали то же и другие.

Чем ближе священный день, тем громче крики, быстрей и сильней удары.

Громадное, незабываемое впечатление производит главная процессия в несколько тысяч человек в самый день Мохаремма у главной мечети, куда стекаются остальные процессии.

Позолоченные, украшенные зеркалами бумажные изображения гробниц мучеников составляют центр процессии. Темп барабана и быстрота ударов в грудь велики. «Шахсей», – как один голос кричит толпа. «Вахсей», – сейчас же отзывается другая толпа с плачем, стенанием и скрежетом зубов, разрывая грудь.

Маршрут толпы устанавливается строгими предписаниями, фанатизм процессии возрастает до высокой степени.

«Иль Хассан, Иль Хуссейн», – кричит, надрываясь, толпа. Процессии медленно одна за другой сливаются у главной мечети. На каждом перекрестке и в мечетях[15]15
  См. прилагаемую картину такой проповеди на дворе мечети.


[Закрыть] проповедники рассказывают жалобные истории о смерти мучеников.

Проповедь на дворе мечети во время «Шахсей-Вахсей» в Закавказье. с фотографии С. В. Фарфоровского.

Красные всадники в вооружении средневекового рыцаря ехали с завешенными лицами. Они изображали собой убийц мучеников. Говорят, что фанатизм толпы доходил до того, что этих всадников убивали…

Не довольствуясь ударами в грудь, толпа подвергает себя мучительным, утонченным истязаниям.

Так татары вспоминают мученичество Гуссейна, сына халифа Али: в 680 году после сражения против Езида Гуссейн был взят в плен и со всей семьей своей предан медленной, утонченной смерти.

В народе сложилась легенда. Вот как объяснял этот праздник один из лучших ораторов-мулл, доставивший нам перевод своей короткой импровизации:

«Было два брата, два королевских сына Гуссейн и Гассан[16]16
  В просторечии Шахсей и Вахсей.


[Закрыть]. Они поссорились между собой из-за престола. Разделили страну на два лагеря. Долго воевали и разоряли страну. Погибли, наконец, оба войска, убиты были оба брата, а страна стала добычей другого народа».

Под изречения проповедников движется процессия. Посреди несут «хоругви» – знамена. Они свернуты в знак печали и обвиты флером. За ними ведут лошадь Гуссейна в траурной попоне, закрывающей ее тело и даже ее глаза. На черной лошади сидит сын Гуссейна, маленький ребенок в трауре… За лошадью в черном ведут лошадь в белом, и на ней привязаны две белых голубки, между ними воткнуты два острых блестящих меча и сочится на белой попоне – ярко-алая кровь…

Чистые голубицы! Чистая невинная кровь!

Со стонами и воплями движется толпа и глухо бьет в грудь, терзаясь видом этих эмблем мрака и попранной справедливости. «Шахсей! Вахсей!» – стонет толпа. Мерны и глухи удары в грудь. От них кожа трескается и синеет.

Вот фанатики с совершенно обнаженным торсом бичуют свои спины железными цепями. Семь цепей собраны в одну связку. Каждый шаг толпы вызывает удар по спине. От ударов цепи блестят, а на спине кожа отваливается кусками. С угрюмыми лицами, без стона боли, они бьют себя ровно, медленно, упрямо по живому телу.

Далее цепь людей в саванах с громадными ножами. Они взмахивают ими методически медленно над головой, оставляя на черепе кровавый след… Кровь стекает по лицу и образует на саванах кроваво-красные полосы. Змеистыми струйками сочится кровь… Новые взмахи – и чаще и чаще ложатся рубцы. То один, то другой падает в изнеможении, но рука методически правильно наносит удары…

Кругом пыль. Ржанье коней, рев верблюдов. Вот утонченные фанатики продели в свои груди замки и цепи и, дергая их в такт движения толпы, увеличивают свои муки. В такт звякают цепи.

Толпа фанатизируется более и более святым огнем печали, совершая свой странный обряд…

Вот – краса Мохаррема, балдахин. Он как бы плывет, покачиваясь на руках правоверных!.. В нем сидят дочь и сын, дети имама… Толпа усиливает мучения. «Убит, убит имам Гуссейн, мщение, мщение, – правоверные. В этот ужасный день совершилось страшное преступление! Наш отец, имам, пророк убит!»

«Ми-си-роти, о горе, горе правоверным, терзайтесь, падайте во прах!»

«Приняв смерть в честь пророка, вы встретитесь с ним в садах рая».

Так кричат муллы. Затем идет восточное, огненное, чарующее описание рая с его вечно девственными гуриями, доставляющими такие наслаждения любви, описывать которые не позволяет скромный язык европейцев. Надо ли говорить, что многие фанатики десятками закалываются до смерти?

ТАИНСТВЕННЫЕ СЕКТЫ
Личные наблюдения

Поклонники дьявола. – Смешение религий. – Идея персидских религий – не иллюзия, а действительность. – Добро и зло. – Совесть. – Молитвы прыгающих дервишей. – Глотание стекла, гвоздей и скорпионов.

Наши кавказские войска в своем движении через Персию и Турцию проникают в самые тайные уголки этих стран, и русское общество знакомится с некоторыми подробностями их походов, похожими по своей фантастике на сказку Востока.

Зная местности, прилегающие к Кавказу, изучению которых мы посвятили много сил и труда, позволяем себе кратко описать несколько интересных сект, имена которых широкая публика встречала в телеграммах при взятии того или другого пункта, являющегося их религиозным центром.

Взять, например, центр земли езидов, дьяволопоклонников.

Это самая старая религия мира и самая конспиративная. Насколько нам удалось узнать ее – она представляет собой соединение массы учений. Кроме великого верховного Существа, езиды или дьяволопоклонники признают Иисуса Христа, Св. Духа, Божию Матерь, солнце Мохаммеда и четыре стихии. В религии этой много колдовства и суеверий. Попробуйте очертить езида кругом, и он не выйдет из круга без вашего согласия. Религия езидам позволяет питаться падалью и запрещает смотреть на голубое. Нашего спутника по путешествию однажды ранним утром мы застали за странным занятием. Он сидел около туши павшего осла и ловил мух, слетавшихся на падаль, чтобы их есть. Его товарищи объяснили, что это является своеобразным причастием к дьяволу – отцу всех насекомых, и некоторые езиды очень ревностно этим занимаются. Глава езидов находится в Турции, это– великий шейх.

Священные книги их окутаны самой непроницаемой тайной и представляют по своей догматике самое удивительное смешение маздеизма, христианства и магометанства с философией Заратустры. Тут и халдейские предрассудки и библейские сказания и магометанство. Единственный экземпляр Корана находится у факира, имя которого они не называют. Этот подлинник так свят, что «нет в мире руки, достойной к нему прикоснуться». Вместе с тем, езиды поклоняются шейху Адда, т. е. апостолу Фаддею – первому халдейскому патриарху. Гробница его находится в Шейхане. У иезидов есть идолы; одного из них, Мелек-жовуси, мы видели. Это – петух с обрезанными крыльями. Эта секта стоит вне персидских и турецких верований.

В то время, как все религии человечества живут иллюзиями и строят миражи будущей жизни, персы в своих исканиях действительность поставили центром мира. Превратить благословенный Иран в сад радости – вот девиз маздеизма. «Брат-человек, трудись, – говорит автор XXII яшты, – в конце третьей ночи после смерти, когда станет рассветать, душа увидит свою совесть в виде девушки в белых одеждах, сильной, стройной, благородной по осанке и прекрасной. Душа спросит: „Кто ты – самая красивейшая из тех, кого созерцали глаза мои?“ И услышит: „О ты, только мысливший о добром и говоривший хорошее – я твоя совесть. Когда ты видел богохульника, ты пел псалмы, когда видел бедного, оттолкнутого грубым, ты давал милостыню“». Религия прогресса соединена у персов с религией бессмертия. В конце концов, небо и земля и все законы будут изменены; уничтожится смерть, все воскреснут реально. Бессмертие плотское – награда за труд. «Ты воскреснешь на земле, воскреснет только благо – розы, но не вредные растения, домашние животные, но не дикие и не змеи. Зло исчезнет в океане света. Злые духи обратятся в добрых. Исчезнет лишь Атра Майпью, – но он есть абсолютный ноль, минус, ничто, живущее призрачной жизнью, тьма».

При наличности таких верований народу дается широкая возможность творить религии. Отсюда и возникает дьяволопоклонство, как конгломерат целого ряда религиозных воззрений. Отсюда возникают и другие секты, оригинальные и крайне интересные. Опишу одну из них, на молитву которой я попал совершенно случайно.

Это, очевидно, одно из разветвлений прыгающих дервишей, подвергающих себя всякого рода истязаниям. В туземном костюме, я с своим знакомым хаджи очутился на небольшом дворе, устланном плитками и украшенном колоннами. На подушках, среди многочисленных присутствующих, лица которых выражали самое напряженное благоговение, сидело несколько полураздетых людей (одного я потом случайно снял (см. фотографию), а перед ними стояла маленькая жаровня, на которой дымились благовония.

Один из старших аскетов, глотавший скорпионов.

Двое из аскетов были совсем юные, с белыми до странности лицами и утомленными глазами, один, совсем мальчик, был одет в странную фантастическую одежду. Глубокое молчание царило вокруг, боялись даже сильным вздохом нарушить его. Все напряженно, до боли в глазах, смотрели на горящие уголья, вдыхая благовонный дым, поднимавшийся вверх. Эта немая таинственность страшно действовала на душу; пока мы входили и отыскивали себе место, на нас никто даже не посмотрел, несмотря на все любопытство детей Востока. Казалось, никто не замечал чужого присутствия – так напряженно все смотрели на маленькую жаровню и аскетов, вдыхавших испарения благовоний. Интересны были глаза присутствовавших: мрачно-глубокие, расширенные, как будто погруженные в таинственное созерцание чего-то минувшего, в немое общение с Высшим существом. У них был какой-то удивительно старческий вид. Все сильнее и сильнее был слышен запах благовоний, он раздражал и возбуждал даже тех, кто, как мы, находились далеко от маленькой жаровни.

Хотелось двигаться, действовать, трудно было сидеть, хотелось что-то сделать необычное. Тишина, глубокая тишина была вдруг нарушена рычанием; так рычит лев, когда бывает рассержен. Трудно было уяснить, кто издал этот звук – так неподвижно, как статуи, сидели аскеты в усталых безвольных позах египетских царей, с почти бессмысленным взором, устремленным на жаровню.

Звук повторился еще и еще, казалось, он исходил от самого бледного из них. Подняв голову, он вдруг вскочил, быстро задвигался, ему протянули руки, кто-то заиграл на странном инструменте, похожем на маленький барабанчик. Вскочивший аскет стал танцевать и кланяться, как будто он выражал почтение божеству; быстрее и быстрее становился темп музыки, быстрее и быстрее низкие поклоны чередовались с мелькающими в пляске ногами. Наконец все обратилось в одно движение, деталей которого не улавливал уже глаз. На губах забилась белым ключом пена, а глаза стали неподвижными, с жестоким, бессмысленным выражением. Он стал извиваться, как маленькая змейка, самая грациозная из змеек Персии.

Один из окружавших аскетов с важными медленными движениями, как бы совершая богослужение, поднялся и достал тонкую стеклянную пластинку до 1/2 аршина в квадрате и маленьких гвоздиков. Не глядя ни на кого, он то и другое дал в руки фанатику-танцору. Последний проявил радость; он мгновенно прервал свою дикую пляску, зарычал, облизываясь, схватил зубами стеклянный лист и стал жевать его, потом проглотил и стал рычать, пока не съел всего. Маленькие гвоздики он целыми пригоршнями отправлял в рот.

Фанатик, утыкавший свое тело стрелами и гвоздями.

Мы думали, что это гипноз, что это не стекло, и потому совершили маленькое воровство, взяв себе случайно упавшие во время еды кусочек стекла и гвоздик. Все оказалось натуральным, и обмана не могло быть. Съев все, аскет упал на земляной пол и оставался неподвижным.

Другой его товарищ уже давно рычал и тихими прыжками отталкивался от земли. На его губах выступило немного пены. Нагнувшись над жаровней, он сильно втягивал благовонный дым. Потом с диким криком вскочил на уголья, так легко, что тонкие ножки жаровни не колыхнулись. Вынув руками раскаленный уголек, он с наслаждением положил его в рот, другой уголек положил себе на голову, третий и четвертый вставил как пенсне около глаз, а пятый и шестой – под руки. Все это он делал, не прекращая танца.

Вслед за ним поднялся третий аскет, игравший на маленьком барабанчике. Он проделал свои прыжки и поклоны, а затем стал втыкать себе острые прутья в щеки, около глаз, в губы, в живот и руки (см. фотографию). Деревянным молотком он вбил себе в череп длинный гвоздь и стал ногами на острия кинжалов. С воткнутыми прутьями, придававшими ему вид ежа, со страшными глазами, он быстро вращался, издавая какой-то вой.

Наконец вскочил четвертый аскет при новой, еще более сильной музыке барабанчиков. Он достал из кармана горсть черных скорпионов, которые стали бегать по полу, подняв свои хвосты. Черные скорпионы очень ядовиты. Укус их смертелен.

Опустившись на землю, юноша стал класть их себе на руки, а они в озлоблении стали колоть его. Лицо его было лицом человека в гипнозе. Около скорпионов он провел в воздухе круг, и животные, загипнотизированные, не выходили из этого круга. Трудно передать душевное состояние присутствовавших при этом яростном фанатизме, чувствовалось веяние злой силы и каких– то таинственных духов.

Один из скорпионов вдруг побежал, мгновенно аскет стал на колени и, схватив его в рот, проглотил. Мы больше не могли выносить этого зрелища и быстро вышли. Голова кружилась.

Настал вечер, зажглись лампады, закрыты были лавки караван-сарая, и вступила в свои права музыка вечера. Мулла кричал с высоты минарета, стоя рядом с аистом, свившим себе там гнездо. Сторожа проходили у стен и протяжно трубили. В окрестностях кричали лягушки, и крик их был особый, музыкальный, как будто неведомый артист ударял в деревянные колокольчики. Зеленое небо с снежно-белыми звездами, большими, наивными, как широко раскрытые глаза ребенка, покрывало город. Журчали арыки, и с полей и из пустыни ползла малярия в своей кисейной одежде белых туманов.