Текст книги "Скорпион"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Трудился молодой профессор Нестеровой в одной из самых секретных лабораторий, находящейся под патронажем МО – Министерства обороны. Сейчас только становится понятным, чем занимались её сотрудники. Они разрабатывали оружие ХХI века – удобное и мобильное, неожиданное и эффективное. По утверждению западных специалистов, за ядерными ранцами было будущее в локальных войнах. Не знаю в чью первую светлую головушку пришла подобная веселая мысль, но факт остается фактом: советская наука выдала на-гора искомый продукт. И в таких количествах, что остается лишь гадать, как ядерные ранцы made in USSR ещё не выставляют на аукционах Sotbis в качестве сувенира, как хохломские матрешки.

– Так выпьем же за советскую науку, – предложил я. – Самую передовую в мире.

– Была п-п-передовая, – шумно вздохнул Нестеровой-младший. – А теперь, – и махнул рукой, – ка-ка-катышки...

Я его прекрасно понял: приятно носить новый джемперок, подаренный любимой женой; ты его носишь-носишь, а затем обнаруживаешь, что он весь в неприятных катышках. Что делать? А делать нечего – надо выкидывать вещь. Или делать вид, что не замечаешь этих проклятых катышков. Или прикупить новое шмотье. Только вот на что, если зарплату не выдают год? Как жить честно и не протянуть ноги?

В частности, приходит такой правдолюбивый НТРовец в дом родной приходит с пустыми руками. Не научился он выносить в хозяйственной сумке или рюкзаке несколько килограмм оружейного плутония. Хотя многие его коллеги выносят и продают огородникам в качестве защиты от дачно-садовых воришек. Правда, через год ни воришек, ни плодового садика, ни тем более огородика. Красивый марсианский пейзаж. Сиди – любуйся. Но все это мелочи жизни.

Так вот возвращается вечный м.н.с. в семью, а на душе, точно на марсианском огородике: пустота. Опять же суровые, как правда жизни, супруга с тещей и опять же прожорливые дети требуют арахиса в шоколаде и колбасы из картона. Не понимает мелюзга, что зарплата вся ушла на покрытие долгов МВФ, руководители которого считают, что все население России чересчур жиреет на дармовой гуманитарной маце и отныне должно питаться святым духом.

И вот, похлебав пустые щи, работник умственного труда укладывается на боковую с голодным брюхом. А на такое бурчащее пузо какие могут быть исследования в области новых технологий? Никаких, лишь чудные видения во время полуголодного сна.

Вот будто он, м.н.с., вместе с женой и детишками в ресторане Papillon, что в переводе с французско-нижнегородского "Бабочка".

Маленький и уютный ресторанчик, украшенный цветными витражами. И несет им garson фирменные блюда. Блюда за блюдом. Семга жареная с соусом (24$), форель фаршированная (20$), карп жареный под соусом vinerone (18$), луковой суп (7$). Очень хороши и соблазнительны лягушачьи ножки по-провансальски (21$), копченная семга (18$), королевские креветки (20$). А из напитков бочковое пиво "Фауст", варящееся по таинственному рецепту одноименного доктора, заложившего душу дьяволу. Очень даже хорошо жил доктор Фауст – без души-то.

И невидимые миру слезы зальют младшего научного сотрудника, как вешние воды покосные луга, и шепнет женушке ласковые и долгожданные слова, чтобы поутру приготовила рюкзачок, тот самый, с которым они беспечно хаживали по лесам и оврагам ближнего Подмосковья в упоение от сказочной и нетленной природы.

И супруга все поймет и тоже обольется горько-счастливыми слезами по ушедшему молодому миру, наполненного знойной морокой беспредельного поля и неба, трудолюбивым пчелиным жужжанием, сладострастной негой близ божественно пахнущей скирды, баловнем ветерком и компетентными руками любимого и талантливого, как Курчатов, будущего супруга.

И объединятся они, утерявшие за годы совместной жизни все иллюзии молодости, в упоительном соитии, искрящемся, как витражи в ресторане Papillon. И наступит благословенный и ладный миг вечной любви. Правда, дьявол в карминном кушаке будет самодовольно скалить резцы, бить копытом и потирать лапы. Черт с ним, дьяволом! Черт с ними, надеждами на будущие перемены. Черт с ними, принципами святой молодости. Когда хочется одного: жрать вдоволь и питать нежные телесные чувства к жене. А все остальное полая фата-моргана. Мираж. Марево. Морока в беспредельном поле жизни.

Что там говорить, не каждый способен выдержать опытов над своим телом и тем, что в нем, как в сосуде, хранится в виде трех-пятиграммовой субстанции – это я про душу.

Не выдержал Виктор Германович Нестеровой искушения, не выдержал и решил продать свою душу. И дорого продать, чтобы все народы мира отправились вместе с ним гореть в вечном огне подземной геенны.

– Не, я думал, он шутит, – бил себя в грудь его младший брат. Честное слово! Такое удумать! Ну, Витек, капитально с катушек!..

– И ты ему в этом помог, Вадик, – заметил я. – Хорошо помог.

– Я? Это в каком смысле, товарищ?

Конечно, мои грязные домыслы полностью подтвердились. По возвращению из столицы простодушный младший братик не удержался и за рюмахой кедрового первача сдуру похвастал перед старшим, что полноценно овладел его бывшей супругой Ириной Горациевной в кабинете теперешнего муженька – в рабочем кабинете с видом на Красную площадь и золотоглавый Кремль.

Виктор Германович принял весть весело и даже посмеялся над анекдотической коллизией, мол, чего только в нашей графитной жизни не случается. Однако подобная глумливая ухмылка судьбы, по-всему видимому, окончательно подкосила его душевные силы. В организме начались необратимые процессы распада. Мозг – этот микроскопический реактор, вырабатывающий полезную энергию, – от чрезмерных перегрузок "понесло". И в результате этой центробежной и неукротимой силы возникла безумная мысль...

Я внимательно рассматриваю семейный альбом: ничто не говорит о том, что из примерного пионера может образоваться монстр. Увы, люди рождаются с чистыми святыми душами, но наша окружающая среда настолько отвратительна, что большинство не способно сохранить свои души в первозданной невинности.

– А это, как я понимаю, последний курс института? – указываю на фотографию, где молодые физики запечатлены у Лобного места на фоне кремового храма Василия Блаженного.

– Т-т-точно так, – обреченно кивает Нестеровой-младший. – Витек тут, как ангелочек. Правда?

– Как бы мы все дружно к ангелочкам не отправились, – отвечаю, всматриваясь в лица выпускников МИФИ – Московского инженерно-физического института. Почему нашему Витьку не остановиться на постой у кого-нибудь из бывших сокурсников, жителей столицы, если таковые имеются? Надо задействовать информаторов, пусть срочно отработают эту версию. – А как ангелочек вытаранил ранец? – задал я вопрос, давно меня терзавший. Надеюсь, не за бутылку?

– За две, – хохотнул Вадик, – свободно.

Местный пинкертон Полуянов обиделся за строгие охранные службы ядерного центра Снежинска и предположил, что умелец тащил не сразу весь ранец, а по мелочи, как это делают оружейники славного города Тула, способных из пустых на первый взгляд швейных деталек смастерить ракетные комплексы.

Последующее расследование доказало, что мой новый друг был не совсем прав: Система работала хорошо, но вот люди... Люди-люди – главное наше, понимаешь, богатство...

– А почему бы нам... в гости к академику Биславскому, – пришла мне в голову причуда, когда я понял, что праздник заканчивается, а время детское – три часа ночи.

– Нет, – твердо проговорил Полуянов. – Только через мой труп.

По этому поводу мы посмеялись: вот только трупов нам не надо, и любезный Нестерович-младший предложил провести остаток ночи в гостиной, где есть удобные кресла для походного сна. Предложение было принято с удовольствием и через минуту я ухнул в темную и беспросветную мглу сна.

Я долго летал в беззвездном мраке, потом проявился тусклый свет и возникло чувство радости – бессодержательный полет завершается и меня ждет возвращения на родную планету.

Пробуждение было трудным: казалось, что я всю ночь напролет бодался с кедром. Тело, скрюченное креслом, ныло. Мои новые приятели находились не в лучшем состоянии. Мы молча сели за стол, хозяин плеснул по сто грамм, выставил рассольчика с гвардейскими огурчиками и только после этого мир начал приобретать привычные очертания.

– Что будем делать? – спросил я, жуя корочку хлеба и терзаясь от мысли, что мир находится на грани глобального пожара, а я вот так сижу-жую и думать не думаю о судьбе человечества.

– А что делать? – переспросил Полуянов. – Кажись, мы хотели к академику Биславскому.

– У него есть внучка? – решил проверить ночное видение у магазинчика. – Хорошенькая такая?

– Есть, – признался Нестеровой-младший.

– Но это к делу не имеет никакого отношения, – проявил я волю к достижению цели. – Больше не будем отвлекаться на приятные мелочи.

Решено – сделано. Мы покидаем хлебосольную квартирку и на машине направляемся в ядерный центр, чтобы я смог воочию убедиться: несмотря ни на что российские ученые продолжают трудиться на благо отечественному Атому лучшему в мире.

Центр находился за городком в двадцати пяти километрах. Бетонная трасса словно разделяла тайгу пополам. Распогодилось и вековые ели, умытые дождем, стояли в изумрудной чистоте. Пока мы мчались в таежные дебри я по сотовому телефончику требовал от информаторов результативной работы по бывшим сокурсникам Нестерового Виктора Германовича, проживающим либо в столице, либо в её окрестностях.

Ядерный центр притыкался на берегу таежной реки Студеная-Студенец и бетонными строениями напоминал военный поселочек в раю. Правда, кирпичные трубы котельной били копотью в утреннее небо, нарушая тем самым идеалистическую картинку благодатного края. Территория Центра была поделена на зоны с КПП, где скучали бойцы вневедомственной охраны в пятнистой форме, похожие на постаревших космонавтов.

Поначалу мы решили посетить дирекцию, чтобы получить у директора допуск в спецзону "U", где находилась лаборатория академика Биславского.

В коридорах дирекции неотчетливо присутствовал запах беды. Казалось, сотрудники бродят вдоль стен, отравленные этим запахом, как ипритом.

Директор Пешкин Владимир Николаевич встретил меня и Полуянова с радостью, будто для полного счастья ему не хватало именно нас и наших проблем. Пешкин был энергичным пузаном, неунывающим даже в такое трудное времечко. В его кабинете присутствовала несообразная смесь социалистического планирования и капиталистических рыночных отношений. В одном углу пылились бархатные знамена за передовой труд. В другом горбились мешки с сахаром, а также тюки с мануфактурой. На столе в рамке замечался портрет академика Сахарова, где гений, ещё лояльный к власти, был заснят на первомайской демонстрации: отмахивал нам, живым, искусственно-пористой революционной гвоздикой.

– Все-все, у меня люди, – предупредил директор нетерпеливых коллег желающих получить свой законный мешок сахара, закрыв дверь на ключ. – Вот так каждый день.

– Бартер? – спросил я.

– Верно-верно, бартер, – жизнеутверждающе улыбался. – Шабашим бытовыми изобретениями и меняем, – указал на мешки и тюки, – на пропитание. Вот умельцы придумали "балконный ящик". Очень удобный: можно хранить картошечку летом, овощи там, фрукты... Не хотите посмотреть?

– Владимир Николаевич, – сдержанно вмешался Полуянов. – Это в другой раз, – и сообщил по какой, собственно, причине мы явились.

– Ох, простите-простите, я думал вы из, как его, черт, ООО "Лок-кид", – извинился директор. – Совсем закрутился, как гайка. А что делать? Надо выживать. Это раньше атомщику слава и почет, – махнул рукой на знамена. Конечно, проще пиф-паф себе в лоб и никаких проблем, да?

– Да, – сказал я и задал вопросы по господину Нестеровому Виктору Германовичу: где, как, что и почему?

Директор понял, что меня меньше всего интересуют хозяйственные дела его Центра и пригласил по селектору руководителя по безопасности всей научно-исследовательской территории. Тот немедленно явился, напоминая габаритами и простодушным умом гренадера образца 1812 года.

– Карпов, – представился. И на мой вопрос о сумасшедшем ученом с ядерным ранцем сильно возмутился: – Подлец этот Нестеровой, и никакой он не псих психованный, а выполняет задание мирового сионизма.

Директор подпрыгнул за своим столом:

– Ты эту провокацию прекрати, Наум Наумович. Что люди про нас подумают?

– А что думать? – гнул свою линию руководитель службы безопасности Центра. – Заговор, я вам говорю. Один он не мог "продукцию" мимо нас пронести, я голову свою на отсечение...

– Побереги головушку-то, Наум.

– А я тебе говорил. И говорю, что...

Я решил прервать академический спор и высказал желание посетить рабочее, так сказать, место "несуна", создавшего столь глобальную проблему. Может там я получу ответы на некоторые свои вопросы?

В сопровождении руководителя охранной службы мы отправились изучать местность. По дороге товарищ Карпов успел изложить свой экстремистский взгляд на развитие националистической идеи в России и роли тех, кто губит её на корню. Тема для меня не представляла интереса по причине инвалидно-примитивного мировоззрения секьюрити и поэтому скоро разговор перешел на охоту.

По утверждению моих спутников, тайга в этом смысле здесь не просто кладовая, а волшебная кладовая. Отойдя на километр от цивилизации, натыкаешься на край непуганного зверья, которое само лезет под ружейные дула.

– И требует, чтобы его пристрелили, – пошутил я; право, не понимаю и не принимаю такой охоты.

Мои спутники запротестовали: ходят они в тайгу редко и только по причинам меркантильным: когда надо запастись медвежатиной. Я понял, что у каждого из нас своя правда и не стал полемизировать.

Проникнуть в лабораторию "Тяжелых металлов" человеку со стороны не представлялось возможным, равно как и выйти без специального на то разрешения. Для охраны объекта были задействованы самые современные технологии, ориентированные именно на защиту от врагов, как внутренних, так и внешних. Тем более было непостижимо, как удалось господину Нестеровому обмануть бдительность неподкупной системы?

Телеметрическая аппаратура отслеживала каждый шаг отважных экспериментаторов и любое отклонение от поведения было бы зафиксировано на пленке.

Сама лаборатория напоминала вместительный отсек космического корабля, отправившегося в далекое путешествие к пылевым кольцам лилового Сатурна. Невероятная стерильность поражала. Чтобы проникнуть в лабораторию, сотрудник должен был пройти санитарную обработку тела, а затем переодеться в специальный комбинезон цвета серебра. Такое я видел только в фантастических фильмах. Я отказался от помыва и прохода на запретную территорию. Зачем? И так понятно, что господин Нестеровой Виктор Германович не мог из этой зоны вытащить и грамма плутония для своих хозяйственных нужд.

Потом мы посетили складское помещение, охраняемое специальным подразделением, подчиненное напрямую только Министру обороны и руководителю охраны Центра, то бишь господину Карпову Н.Н. Впрочем, меня допустили только в административный отсек, откуда при помощи видеоаппаратуры велось наблюдение за состоянием "продукции". На экранах я увидел аккуратные ряды, состоящие из свинцовых туб, там, по утверждению специалистов, хранился оружейный плутоний.

– А где ядерные ранцы? – поинтересовался я.

– Они в специальной камере, – ответил Наум Наумович и указал на один из экранов. – Во-о-он там.

– Где? – спросил я.

Помимо многих положительных качеств, я обладаю ещё одним замечательным свойством: чувствую ложь – чувствую её на уровне подсознания. Поначалу возникает дискомфорт в общении с человеком, и я не сразу понимаю причину такого состояния. Потом возникает раздражение оттого, что тебя посчитали за простака и смеют отливать пули. Господин Карпов мне не понравился. Я думал: по причине своей зоологической ненависти к нации, к которой он, собственно, тоже принадлежал, скрывая это всячески.

Однако, поразмыслив, понял, что руководитель охраны под личиной ратоборца за высокую и чистую националистическую идею скрывает страх. Страх?

Я проявил интерес к этому фигуранту, удивив старшего лейтенанта Полуянова, но тем не менее он обязался к вечеру выдать "объективку" на главного секьюрити Ядерного центра.

– Ну теперь можно и с академиком Биславским, – вспомнил я, поговорить о международном положении.

Мое желание, конечно, было похвальным, да выяснилось, что старенький академик убыл работать домой. Незваный гость хуже татарина, это известно, да делать нечего: надо встречаться. И по уважительной причине: Нестеровой-старший был любимым его учеником. А вдруг встреча с учителем по-новому осветит образ разумненького Витеньки?

Мы вернулись в полуденный тихий Снежинск. Академик проживал в кирпичном элитном доме в семь этажей; на балконах я приметил ящики для хранения продуктов, которые горячо рекламировал директор Пешкин.

На лифте мы поднимаемся на шестой этаж. У двери, обитой дермантином цвета расплющенной на асфальте абрикосины, я говорю в шутку Полуянову, что сейчас мы столкнемся... И не успеваю договорить: дверь резко открывается и в меня утыкается надушенное юное создание:

– Ой, извините... Петя, ты? К деду, что ли? – И, не слушая ответа, хрипловато кричит в длинный коридор: – Деда, тут к тебе! Люди-и-и! – И стремглав убегает вниз по лестнице.

– Коза, – с неожиданной лаской в голосе заключает старший лейтенант.

Не влюблен ли он в девушку по имени Мстислава? Не хватало нам ещё этого. Рассуждая таким образом, я шел по коридору мимо книжных стеллажей и счастливого прошлого, где юный Алешенька Биславский из города Калуга гулял с молоденькими пышечками-москвичками по брусчатке главной площади страны, мечтая не о том, как затащить глупенькую барышню в койку, а чтобы отечественный ВПК процветал во славу мира.

Самый надежный piece, напомню, возникает, когда тебя уважают, а уважение проистекает из страха. Такая вот досадная диалектика современного мира: боятся сильного и с ядерной кнопкой. Нет кнопки – нет атома на службе Родины, нет атома – нет страха, нет страха – нет уважения, нет уважения – и piece во всем piece нарушается вместе с военным паритетом.

Это прекрасно постигал академик Биславский и всю свою жизнь положил на то, чтобы сохранить непрочное равновесие между СССР и США – при строительстве оборонительных рубежей наступательного характера.

А что мы имеем сейчас в результате конверсии? Увы, страна пластается в кризисе и ВПК тоже. Ну не может такой, например, заводик, выпускающий ракетные комплексы С-300, перейти на производство чайников. А если подобное происходит, то вся эта посуда летает по кухням наших мирных городов и поселков, травя население атомными парами.

Проблема: как смастерить чайник, чтобы он не взрывался при температуре кипения воды? Возможно, над этим вопросом трудился академик Биславский, сидя за огромным письменным столом. Кабинет тоже был заставлен стеллажами с книгами по теме молниеносного уничтожения всего человечества.

– Здрастье, Алексей Григорьевич, – поклонился Полуянов. – А мы к вам. С вашего разрешения.

– Что? А, Петр, – вздернулся сухенький старичок за столом. – В чем дело?

– Мы по делу Нестерового, Алексей Григорьевич, – объяснился старший лейтенант. – Вот, – указал на меня, – человек из Москвы, интересуется.

– Из Москвы? – скрипнул суставами академик. – Как она там, засраночка, все горит куполами? – Был в махровом халатике цвета синьки с тусклой звездой Героя социалистического труда на кармашке. И в ожидании ответа поднял очки на сократовский восковой лоб, а уши были необыкновенно лопоухи и просвечивались детским розовым светом. Пленительный такой старик потенциальный убийца всей мировой цивилизации.

– Горит куполами, – подтвердил я, – столица.

– Прекрасно-прекрасно, садитесь, – указал ладошкой на кожаные кресла. – Из самых, значит, самых органов? Как величать?

– Александр.

– Александр-Александр, – пошамкал. – Победитель, с римского или греческого. Так-так, и что вы хотите от меня услышать?

– Все о Викторе, – ответил я. – О человеке и специалисте.

И ничего нового не услышал: дрянной, оказался, человечек, Витенька, слаб духом и телом, хотя специалист от Бога, это надо признать, но не выдержал, видать, общей смуты – ум за разум зашел, такое с гениальными людьми частенько случается.

– Воздействие радиации?

– В малых дозах она полезна, молодые люди, полезна, – зарапортовался старичок.

– Там большая доза, Алексей Григорьевич, – уточнил я. – Смертельная.

– Ну да, ну да, – спохватился академик. – Все мы под Богом ходим.

– А как вы считаете, Виктор Германович пойдет до конца? – спросил я.

– До какого конца?

– До победного.

Прогноз академика неутешителен: пойдет, а почему бы Нестеровому не идти, коль такая петрушка в мозгах его проросла. А все от того, что науку кинули, как рваный башмак. Никто не принимает решений – никаких решений, какое безобразие, кипятился академик, признаваясь нам, что сейчас работает над срочным письмом в Правительство.

– Да, друзья мои, – вскинулся в энтузиазме Алексей Григорьевич. Выход есть и он прост.

– Какой же? – проявляем дежурный интерес.

– Продать к чертовой матери четыре острова Курильской гряды японцам вот какой! И как можно быстрее.

Мы открываем рот и слушаем: реализовать по той причине, что коллеги-атомщики из страны Восходящего солнца очень хотят купить. Почему? Потому, что они обратили внимание на практически неисчерпаемые запасы энергетически ценного изотопа гелия на этих островах. Переработав сырье в ядерном реакторе, можно получить огромное количество экологически чистой энергии. Но японцы теперь начинают думать: покупать ли острова вообще? Дело в том, что недра Луны тоже богаты изотопом гелия. Энергоемкость нового топлива впечатляет: контейнер лунного продукта способен обеспечивать энергией всю страну в течение года. Ради такой альтернативы атомным и тепловым станциям не жалко и ракеты гонять к ближайшему спутнику Земли.

– А при чем тут острова? – смею задать вопрос.

– Как при чем, батенька? – волнуется академик. – У нас там, повторяю, запасы изотопа гелия.

– А почему бы нам самим их не перерабатывать? – не понимаю.

– Родной мой! Вы что, не видите, в какой мы жопе?

– Почему не вижу, – усмехаюсь. – Вижу.

– Тогда о чем разговор?

– Об островах, Алексей Григорьевич.

– Продать, – решительно рубит воздух рукой академик Биславский. Продать, пока есть такая возможность.

– Нельзя, – качает головой Полуянов.

– А жить так можно, – возмущается старичок. – И каждый из нас получит, – спешит к столу, листает бумагу, – включая младенцев. Так-так: по сто шестьдесят шесть тысяч долларов на нос. Я тут все посчитал и обращаюсь к Правительству, и если они там не дураки...

Нашу столь увлекательную беседу прерывает приход внучки. В руках Мстиславы рюмочка с лекарственной отравой и стакан с водой. Дедок хлопает эту рюмку, кислится, запивает водой:

– Эх, лучше бы коньячку, – и кивает на нас. – Угости гостей, внучка.

Едва взглянув на нас, гостей, она уходит. Я уж решил: не вернется, ан нет – выполнила просьбу деда. На подносике вижу фигурную бутылку коньяка, два пузатеньких фужера и тонко нарезанный лимон. Я приятно удивлен. Девушка прошествовала по комнате, легко поставила поднос на журнальный столик и опять, не глядя на нас, направилась к двери.

– Спасибо, внучка, – говорит ей вслед академик.

Надо ли говорить, что она мне понравилась – архаичной русой косой, глазами, молодостью и неспешным достоинством.

– А когда, Александр, в Москву? – спросил меня академик на прощание.

– Наверное, завтра, – посмотрел на Полуянова.

– Отлично-отлично, – засуетился Биславский. – Тогда у меня нижайшая просьба: отдать письмецо в Правительство.

– Алексей Григорьевич!

– И внучку бы мою взяли под свою опеку, Александр?

– Мстиславу?

– Только до столицы нашей Родины, – не обращал старичок внимание на мое приподнятое, скажем так, состояние. – Там у нас тетка больная, требует внучку. Завещание, говорит, хочу на любимую племянницу, а сама, как генерал на пайках, – махнул рукой. – Бабы, черт бы их взял!..

С этим утверждением было трудно не согласиться, но опять: без женщин жить нельзя – скучно. Какой праздник души без них, родных!

К сожалению, торжества пока отменялись – до лучших времен. Поиск разлагающего на элементы таблицы Менделеева субъекта заставлял нервничать все службы. Телефонные звонки столичных сексотов не принесли желаемого результата: никто из учебного курса господина Нестерового не остался проживать и трудиться в белокаменной и её окрестностях.

– Кто такой Карпов? – спросил я у Полуянова.

– Как кто? – удивился тот.

Оперативная информация ФСБ по данному фигуранту была скупа: служил во внутренних войсках двадцать лет, полковником вышел в отставку, был назначен руководителем охраны ядерного Центра. Без особых на то оснований. Я выразил изумление этим фактом и получил ответ: Наум Наумович бывший муж госпожи Биславской Наины Григорьевны, являющейся родной сестрой академика, которая ныне проживает в Москве.

Я взялся за голову: ничего себе семейная сага! И заявил:

– Тогда "прокачиваем" Карпова.

– Зачем?

– Посмотрим, как он себя будет вести.

– Зачем?

Я, выразившись на языке трудящихся и колхозных масс, не посчитал нужным подробно объяснять причину моего интереса к этой неопределенной фигуре. Как показывает практика, семейственность к добру не приводит, если это касается больших финансовых интересов, а национальной безопасности тем более.

Не знаю, насколько был убедителен в своих подозрениях перед областным руководством Службы, но оперативную группу мне выделили на сутки. Смысл же "прокачки" заключается в следующем: подозреваемый берется под плотное внимание компетентных органов, и так, чтобы он без труда догадался об этом. Если человек чист, как горный хрусталь, никаких эмоцией с его стороны. А тот, кто грешен...

Необходимо быть высочайшим профессионалом, чтобы скрыть свои чувства, когда вдруг обнаруживаешь, что твои телефоны слушают, служебную документацию смотрят, а за машиной следуют непонятные личности с характерными лицами убийц.

Господин Карпов занервничал через два часа после начала акции. Первое, что он сделал, позвонил в областное Управление и сообщил: кто-то перерыл бумаги в его кабинете. Его успокоили: не уборщица ли? Выяснилось, да, нерадивая молоденькая уборщица. Потом новый панический звонок: за его авто следят? Кто, не конь ли в пальто, посмеялись в Управлении.

– Это происки сионистов! – взревел в конце концов господин Карпов. Почему не принимаете меры? Я буду жаловаться. Вы... вы пособники масонов!

– Кто-кто мы? – не понимали его, – кого мы?

Ближе к вечеру Наум Наумович окончательно потерял лицо: решив, видимо, защитить себя от международных картавящих врагов, он вооружился ИЖовкой и прыгнул в свою "Ниву". Я понял, что секьюрити положительно спятил и уже был не рад своей затеи.

Единственное, что меня заинтересовало: куда это так он из городка убивается? В оперативной группе мы с Полуяновым больше не нуждались и, отправив её в область, сами пустились во все тяжкие.

...Куцый отечественный внедорожник гарцевал на рытвинах таежной дороги, если судить по его сигнальным огням, пляшущим в сумерках. Я и Полуянов, находящиеся в "Волге", следовали на определенном расстоянии, продолжая слегка недоумевать: куда это секьюрити наш торопится? То ли решил залечь в зимовку и оттуда держать оборону, то ли выехал охотиться на ночного и посему вялого медведя? Наконец Полуянов догадался:

– Там на Студенце деревенька дворов на тридцать-сорок. Баньки там, мечтательно прикрыл глаза.

– Будет всем нам банька, – предположил я.

– Ты о чем, Алекс?

– Что-то Наумыч не нравится, – ответил и уточнил: – И очень не нравится.

Деревенька угадывалась в сумерках – была деревянной, потрепанная временем, исконно русская, из труб небольших срубов на огородиках клубился меловой пар.

Эх, русская баня – чудо из чудес. Что может быть прекраснее и целебнее в жизни для тела и духа? Отхлещет себя русский человек березовым веничком или еловыми лапами, полежит на горячей полке до елейной одури и почувствует, как жить хорошо и вроде не страшно. А после неплохо посидеть на свежих чурбачках и выпить квасок с хренком до ломоты в зубах.

Вот такая мечта посетила меня, когда я и Полуянов брели по траве к деревянному дому, у забора которого притормозила "Нива". В слабо желтеющих окнах мелькали невротические тени. Что-то происходит? Мы привели оружие к бою: а вдруг там Нестеровой-старший засел с ядерным ранцем и готов к самоуничтожению? Жестом руки я показал старшему лейтенанту, чтобы он контролировал дверь, а сам медленно направился на хозяйственный дворик, чтобы проверить нет ли в доме "черного" хода.

Будучи урбанистом, не учел одного – дворовой живности. На мое появление загалдела птица, а из будки бухнул пес. Этого было достаточно, чтобы ситуация вышла из-под контроля. Я услышал выстрел со стороны парадного крыльца. Проклятье! Что там такое?..

Под дежурной лампочкой на веранде покачивался человек, левую руку прижимал к животу, а в правой держал... ранец. Детское недоумение и боль искажали его лицо. Я узнал Карпова. Он сделал шаг и, обмякая, рухнул ниц на ступеньки.

Я выматерился на Полуянова и присел к похрипывающему телу, пытаясь не замечать хозяйственного шума, взвеянного выстрелом.

– Да он сам, – переживал старший лейтенант, – скакнул, как черт из табакерки!

– Замяли, лучше помоги, – проговорил я, вытаскивая из-под тучноватого секьюрити подозрительный предмет. – Что это такое?

– Ранец, – ответил Полуянов, – школьный. – И открыл его. – Ничего себе, елочки-сосеночки зеленые!

Ранец был забит долларовыми пачками, будто шишками. Я приподнял голову Карпова, из хрипящей рваной раны рта выползал сгусток черной крови. Сверху раздался бабий вой, я поморщился – нам бы только коновалами работать.

– Эй, Наум Наумович? – сказал я. – Где Нестеровой?

Он меня не слышал, дыша прерывисто, точно пытаясь придержать в тучном теле жизнь. Потом с недоумением приоткрыл слезливые глаза, всхлипнул по-детски...

Сожаления не испытывал, раздражение – да. Все случилось из-за собственного ротозейства и глупости. Возможно, мы были близки к решению задачи... Я поднялся на ноги. Хозяйка без возраста заголосила:

– Ой, на кого ты меня бросил, касатик мо-о-ой!..

Медвежий угол оживился до крайности: к месту трагедии начали сходиться старушки в светленьких богомольных платочках, а вслед за ними приплелись старички в красноармейских галифе и длиннополых рубахах. Все они походили на мертвецов:

"Я – живой, одинокий, недужный... Или, может, я умер уже? Никому в этом мире не нужный. Даже собственной глупой душе."*