Текст книги "Знак Дракона (сборник)"

Автор книги: Сергей Казменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

Писарь

Я снова проснулся от кошмара.

Была ночь. Впрочем, нет, я не знаю, ночь была или день – в подземелье это не имеет значения. А я был в подземелье, в подземелье под башней почему-то и в этом кошмаре, как и вчера, и позавчера, я твердо знал, что нахожусь в подземелье под башней, хотя и не мог понять, как это меня занесло туда. Я стоял в кромешной тьме и вовсю пялил глаза, пытаясь разглядеть хоть что-то. Но ни одного луча света не проникало в подземелье. И было тихо, так тихо, что я слышал стук собственного сердца. И только иногда откуда-то издалека, многократно отражаясь от невидимых в темноте стен и сводов подземелья, доносился стук падающей на пол капли воды.

Потом, как и вчера, в руке у меня неведомо откуда появилась свеча. И хотя я, как ни странно, по-прежнему не видел ничего вокруг – даже пола под ногами, – я двинулся вперед, туда, где капала вода. Я почему-то совсем не вспоминал тогда о драконе, хотя и знал, что это – то самое подземелье, где он обитает. В моих кошмарах – и в сегодняшнем, и в прошлых – не было даже и мысли о драконе, вот ведь что самое странное. Я вспоминал о драконе лишь потом, проснувшись от ужаса, в облегчении от того, что все увиденное лишь сон. И удивлялся.

А тогда я все шел и шел вперед на звук капающей откуда-то с немыслимой высоты воды, но он все не приближался. И вдруг впереди, прямо передо мной, так близко, что можно было достать рукой, возникла белая стена. А на ней…

На ней прямо перед моими глазами темной запекшейся кровью был начертан знак дракона.

И тогда я закричал.

И проснулся.

Наверное, я кричал только во сне, потому что Марта – я это слышал мирно спала рядом, ничуть не обеспокоенная моим пробуждением. А я, как и вчера, лежал, постепенно приходя в себя, слушая, как замедляются удары сердца, и пытался понять, что же все это означает. Третий кошмар подряд, и все одно и то же. С кем бы посоветоваться? Впрочем, о чем я думаю – в такое время заводить разговор о знаке дракона. Хорошо еще, что я не проболтался вчера, когда зашла речь о знамениях. В такое время лучше побольше молчать.

Наверное, еще совсем рано. На улице под окном временами слышатся шаги одиноких прохожих, а вот, наверное, булочник катит свою тележку. Но еще не слышно крикливых голосов кумушек нашего квартала, что так любят перекликаться через улицу перед тем, как пойти на базар. Я лежал, не раскрывая глаз, надеясь, что еще удастся уснуть, но сон не шел. Что за напасть – третий день подряд просыпаться ни свет ни заря от дурацкого кошмара, а потом до вечера ходить со слипающимися глазами? Этот недосып не сегодня, так завтра непременно скажется, рано или поздно сделаешь ошибку при переписывании документа, и тогда прощай карьера. В нашем деле надо всегда быть собранным и точным, особенно если только начинаешь и у тебя нет солидных покровителей. Городской суд – не место для тех, кто ошибается, как любит говорить судья Буер. И он прав, я на его месте говорил бы то же самое.

На его месте… Это было бы совсем неплохо. Красная мантия, парик, высокая кафедра. По правую руку прокурор, весь в черном, по левую защитник в белой мантии поверх кафтана, внизу, в углублении, – подсудимый под охраной стражников. А сзади – писцы. Погодите, Картьен еще покажет себя, я не собираюсь всю жизнь проскрипеть в писцах, как старина Поннер. Вот наступит осень – и я подам прошение на имя бургомистра, сдам экзамен на первый чин, а там… Буер ведь тоже начинал когда-то писцом. Правда, у него, говорят, были сильные покровители. Они у него и сейчас есть, недаром же шеф камаргосов с ним так любезен и даже временами выпивает кружку пива у него в кабинете. Но в конце-то концов, кто мешает завести влиятельных покровителей мне? Если люди, имеющие вес, убедятся, что я способен на большее, чем унылое переписывание документов, мне точно так же откроются все пути наверх. Надо только проникнуть в их среду, немного пообтереться там, подождать, пока ко мне присмотрятся, а потом уж и показать кому следует, что и Картьен кое на что способен. Главное – не упускать шансов. Взять хотя бы это приглашение на обед к Ронгсам – там ведь, говорят, будет сам господин Дуорро. Вот только Марта…

С Мартой, конечно, все значительно сложнее. Она и вести-то себя не умеет в приличном обществе. Неизвестно еще, как ее там примут. Дочь садовника, крестьянка. Да будь она обыкновенной городской барышней, пусть какой угодно дурой и уродиной, – все было бы в сотню раз проще. А так… Можно, конечно, пойти и одному, но как ей объяснить это? Тем более теперь, когда она стала такой нервной. И дуется по малейшему поводу, хоть домой не приходи. А что еще начнется, когда родится ребенок? И так уже жить почти что не на что. И еще кошмар этот проклятый! И так мне вдруг стало тоскливо и муторно, что я даже застонал и открыл глаза.

И закричал.

Закричал уже взаправду, скорее даже вскрикнул и тут же зажал себе рот рукой. Но этого хватило для того, чтобы разбудить Марту.

– Что? Что такое? – Она приподнялась на локте, повернулась ко мне лицом.

Но говорить я не мог. Я лежал на спине с широко раскрытыми глазами и не отрываясь смотрел в потолок, туда, где прямо над моим изголовьем темно-бурой запекшейся кровью был начертан знак дракона.

Марта посмотрела мне в лицо, потом перевела взгляд на потолок и слабо вскрикнула.

– Это же, это… – начала говорить она, но тут в коридоре послышались чьи-то шаги, и это сразу привело меня в чувство.

– Молчи! – зашептал я, повернувшись к ней. – Ты что, хочешь, чтобы все об этом узнали?

– Но это же…

– Я сказал – молчи!

Кто-то прошел мимо двери к выходу, затем все стихло. Я сел на кровати, спустил ноги на пол, нащупал туфли. И только тут почувствовал, что весь дрожу. Значит, сон-то в руку. И не зря болтали о знамениях. Вот ведь беда-то какая. Я еще не думал тогда, что бывают беды и похлеще, я думал только о том, как бы поскорее, пока никто не узнал, не увидел, скрыть, замазать, соскрести с потолка этот знак. Знамение! Хорош бы я был, заяви я сейчас про это знамение! И именно сегодня, когда листки, что дал мне почитать Фраци, лежат в кармане сюртука. А я-то, дурак, еще и обещал зачем-то их переписать. Тоже, смельчак нашелся. Будто не соображал, что все это не игрушки, будто не знал, чем все это может закончиться. Да пронюхай о чем камаргосы – и все, крышка. В такое время никто особенно церемониться-то не будет. Нет уж, к черту! Чтоб я еще хоть раз во что-то ввязался! Сегодня же отдам листки обратно Фраци, и попробуй тогда докажи, что я хоть к чему-то причастен. Тогда, в конце концов, мне и на знак дракона наплевать будет. Вот только бы Марта не проболталась.

Я уже знал, что надо делать. Встал с постели, накинул халат, повернулся к ней. Она все еще лежала, не в силах оторвать взгляда от знака, начертанного на потолке. Она была очень красива, еще красивее, чем год назад, когда мы встретились и вообразили, что без ума влюблены друг в друга. Если бы ее отец не был садовником!

– Вставай, – сказал я как можно решительнее, – одевайся. Иди на кухню и готовь завтрак.

Но она не шевельнулась и все так же продолжала лежать, глядя на знак дракона широко раскрытыми от ужаса глазами. Мне пришлось подойти и приподнять ее за плечи, и, только когда мне удалось наконец усадить ее на кровати, она отвела взгляд от знака.

– Ты слышишь меня? – сказал я, глядя ей прямо в глаза. – Иди и занимайся делом. И никому, слышишь, никому ни слова.

Она молча кивнула, отвела мои руки, встала и стала одеваться. Я видел, что она с трудом удерживалась от того, чтобы снова не взглянуть на потолок, но я, отойдя к окну, неотрывно следил за ней, и она не решилась поднять глаза под моим взглядом. Когда она наконец вышла в коридор, я закрыл дверь на задвижку и принялся за дело. Прежде всего я скатал перину на кровати, положил ее прямо на пол у окна и, стараясь как можно меньше шуметь, поставил на голые доски наш единственный приличный стул. Вставать на него, конечно, было просто кощунством, но табуретка могла попросту развалиться под ногами, и я не стал рисковать.

Встав на стул, я почти касался головой потолка и смог как следует разглядеть знак. Возможно, он и в самом деле был начертан кровью – я плохо разбираюсь в таких вещах, – а может быть, это была обыкновенная краска. На ощупь знак был еще немного влажный, и, хотя он уже не мазался, меня долго не оставляло потом ощущение того, что я запачкал руку. Я слез со стула, взял из кармана сюртука перочинный нож и хотел уже снова забраться наверх, когда дверь дернулась. Я весь похолодел и замер на кровати с поднятой ногой. Дверь дернулась еще раз, потом кто-то осторожно постучал. Я тихо спустился на пол, на цыпочках подошел к ней и приложил ухо. В дверь снова постучали.

– Кто там? – спросил я каким-то чужим голосом.

– Это я, – раздался в ответ голос Марты. В самом деле, ну кто еще это мог быть? Я с облегчением вздохнул, впустил ее в комнату и снова запер дверь.

– Почему ты вернулась?

– Кухарка еще не затопила плиту. Слишком рано.

– Ладно. Тогда займись пока чем-нибудь и не мешай. И не шуми, добавил я, снова забираясь на стул.

Она села на табурет – я слышал, как он скрипнул, – и стала смотреть, как я соскребаю знак. Я лишь раз взглянул на нее – некогда мне было отвлекаться, – и взгляд ее показался мне чем-то странным. Я не стал задумываться над тем, что он означает, но почему-то мне неприятно было ощущать его на себе, и я старался побыстрее закончить работу. Лезвие я, конечно, загубил, да и на потолке остались следы, придется еще объяснять домохозяину, откуда они взялись, но через десять минут можно было наконец вздохнуть свободно. Знака дракона больше не было.

Я спустился со стула, затем встал на пол, вдел ноги в туфли и принялся наводить порядок. Марта не сдвинулась с места, чтобы помочь мне, она все так же сидела на табурете и молча смотрела на меня, и постепенно это ее молчание стало меня раздражать. Я наспех смел остатки мусора прямо на пол, со злобой швырнул обратно на кровать перину и повернулся, чтобы сказать какую-нибудь резкость, но она меня опередила.

– Картьен, – сказала она так тихо, что я скорее угадал по движению ее губ, чем услышал, что было произнесено мое имя, и инстинктивно застыл в неподвижности, чтобы услышать то, что она скажет дальше, – Картьен, ведь это же был знак дракона.

– Ну и что? – спросил я, стараясь казаться спокойным и равнодушным. Мое раздражение вдруг куда-то улетучилось, и я почувствовал себя под ее взглядом, как нашкодивший мальчишка. Так, будто я совершил какую-то гадость, совершил ее просто так, бесцельно, и теперь делаю вид, что мне все нипочем.

– Но ведь ты же не можешь не знать, что это значит, когда появляется знак дракона.

– Тебе-то откуда знать про это? Ты же нездешняя.

– Неважно. Что я, глухая, что ли? Это же знамение, Картьен. И на рынке вчера говорили о знамениях.

– Побольше слушай, – буркнул я, отвернувшись – А про камаргосов там случайно не говорили?

– Да при чем здесь камаргосы, если дракон может вырваться на свободу?

– Заладила: дракон, дракон. – Я снова ощутил раздражение, даже злобу, и от этого почувствовал себя увереннее. – Бабьи разговоры. Дракона этого никто еще не видел. А камаргосы – тут они, рядом. Вот на этой самой улице, а если ты будешь болтать понапрасну, то будут и в этом самом доме! – Я так распалил себя, что даже трахнул что есть силы кулаком по столу и чуть не закричал от боли. – Ты что, думаешь, они тогда тебя пожалеют, меня пожалеют? Ты на это надеешься?

И тут она вдруг опустила голову и заплакала. А я стоял и не знал, что делать. Потом подошел, кое-как примостился рядом с ней на табурете когда-нибудь он, ей-богу, развалится в самый неподходящий момент, – и она вдруг обняла меня за шею, уткнулась мокрым лицом мне в грудь и так и продолжала тихо, почти беззвучно плакать. И я, держа ее в руках, вдруг стал почему-то казаться себе таким гнусным и подлым, что хоть в петлю полезай.

Но это прошло. Она успокоилась, глубоко вздохнула, вытерла слезы. Потом встала, поправила волосы перед зеркалом, обернулась ко мне и со слабой, виноватой какой-то улыбкой сказала:

– Ну, я пойду завтрак готовить. Наверное, плиту уже растопили.

Я вышел вслед за ней – запирать дверь теперь уже было незачем, спустился во двор по нужде, на обратном пути захватил кувшин воды для умывания и вернулся в комнату. Дом проснулся, по коридору то и дело ходили взад и вперед соседи, и кумушки нашего квартала, как им и положено, перекликались через улицу, делясь последними новостями. Я вылил воду в умывальник и уже начал расстегивать рубаху, когда вдруг увидел ЭТО.

Я так и застыл, будто в параличе. Будто кто-то хватил меня чем-то тяжелым и мягким по голове. Даже слышать перестал. Стою, уставившись на ЭТО, и тупо так думаю: «Вот это влип так влип».

Я почему-то ни секунды не сомневался в том, что передо мною именно ЭТО. Просто знал, и все. Как в том кошмаре – знал, что стою в подземелье под башней. А ведь, если вспомнить, никто и никогда не говорил мне, как ЭТО выглядит. Да и вообще сомнительно, чтобы кто-нибудь знал определенно, как оно должно выглядеть. Уж такое, видно, у него свойство – кому явится, тот и будет знать.

Но почему мне? Я-то тут при чем?!

Я же не герой. Живу, как все. Думаю, как все. Хочу того же, что и все. Почему я должен за всех отдуваться? За меня бы хоть кто-нибудь вступился, если бы камаргосы прослышали о знаке дракона или о листках этих проклятых? Как же, дожидайся. Еще и поносили бы за одно то, что рядом с ними жил, что покой их нарушил. А если камаргосы прослышат об ЭТОМ?

Да о чем я думаю? Разве же в камаргосах теперь дело?

Я глубоко вздохнул, расслабился. И снова услышал обычный утренний шум нашей улицы. Жизнь продолжалась, как и всегда. Только для меня одного мир изменился.

Потому что ЭТО лежало у меня на умывальнике. Оно было тяжелым, каким-то непонятным образом от него передавались уверенность и спокойствие. Так, будто взяв его руки, я сразу стал в пять, в десять раз сильнее, стал неуязвим, как за каменной стеной, так, будто одно это движение сразу возвысило меня над остальным миром. И чем дольше держал я его на ладони, тем сильнее овладевало мною желание надеть его. Вот так просто, отбросить все сомнения, взять и надеть. И наплевать на все, наплевать на эту дурацкую постылую жизнь, наплевать на все свои страхи, на камаргосов, на мысли о карьере. Так ведь просто – взять и надеть ЭТО – и все проблемы останутся в прошлом.

Но я не сделал этой глупости.

Что-то, к счастью, отвлекло меня. Наверное, какой-то шум на улице. Я оглянулся, и наваждение исчезло. Я спокойно огляделся вокруг. Полутемная комната с обшарпанными стенами и тонкой, в щелях, дверью. Кровать, сундук, вешалка, стол, стул и скрипучий табурет в углу. Жалкое жалованье писца в суде, которого не хватает даже на то, чтобы купить новый сюртук. Что мне этот город, что мне все эти люди, чтобы я жертвовал ради них всем? Ну нет, пусть ЭТО является тому, кому есть что защищать. А я человек маленький, я в герои не гожусь. Мне хватило подземелья дракона во сне, у меня нет никакого желания очутиться там наяву. И потом, кто гарантирует, что ЭТО даст мне силы для борьбы с драконом? Что-то я не слышал ни от кого таких гарантий. Зато слышал про то, что люди исчезают. Просто так – исчезают, и нет их, и следов не сыскать. А что, если не камаргосы тому причина, а ЭТО?

И я снова взглянул на него. Мельком. Но оно уже не притягивало моего взгляда. Теперь, когда я сбросил с себя его чары, оно больше не дурманило меня. Хорошо, что я не поддался, ведь надевший ЭТО снять его уже не сможет. ЭТО – на всю оставшуюся жизнь. Если, конечно, она у него еще останется.

Но как от него избавиться?

Я осмотрелся. Ага, вон у двери сумка, с которой Марта ходит на базар. Старая дырявая сумка. ЭТО полежит немного на дне, а потом тихонько провалится в дырку. И пусть тогда какой-нибудь дурак подбирает и надевает его, а у меня и своих забот довольно.

Я подошел к двери, опустил руку в сумку и наклонил ладонь. Оно беззвучно соскочило и, наверное, упало на дно – я не стал проверять. Я умылся, хорошенько растерся полотенцем, чтобы не было видно следов недосыпания, и уже заканчивал одевание, когда вошла Марта с завтраком. Мы кончили есть, когда часы на ратуше пробили восемь. Пора было идти в суд.

Марта ушла на кухню мыть посуду, а я подошел к зеркалу, поправил сюртук, снял нитку с обшлага, внимательно осмотрел себя. Говорят, что отказавшийся от ЭТОГО, теряет душу. Хм, чепуха какая. Я абсолютно ничего не чувствовал, все было как обычно. Душа. Бред и мистика, как и вообще вся эта история с драконом. Мне нет до этого никакого дела я не собираюсь из-за всякой ерунды жертвовать своим будущим. Достаточно с меня глупостей, за глаза хватает и Марты, я по горло сыт благородством. Черт подери, угораздило же жениться на крестьянке, теперь всю жизнь маяться придется. Сколько кругом невест на выданье. Какую партию можно было бы сделать! И ничего страшного, если бы пришлось жениться на уродине – когда ты богат и влиятелен, никто не мешает содержать любовницу. А тут… Ребенок еще будет, совсем увязну. Впрочем, при родах всякое ведь может случиться. Всякое может случиться, еще раз повторил я, обкатывая и уме эту мысль. Потом снова взглянул в зеркало. Что ж, я молод, красив, полон сил, я еще сумею сделать карьеру. Вот только лицо…

Я наклонился к зеркалу и на какое-то мгновение мне показалось нет-нет, это только показалось, – что в глазах у меня застыли знаки дракона.

Но я не стал вглядываться.

Женщина

Бог ты мой, до чего же я перепугалась! Как-никак, до срока еще два месяца, а тут такая боль, будто на кол сажают. У нас вот так же дочка мясника старшая на седьмом месяце разродилась, а потом кровью вся изошла, даже бабка-ведунья помочь не сумела. И ребенок, конечно, мертвый родился.

Я даже вскрикнуть не смогла. Хорошо, рядом со стенкой шла. Прислонилась к ней и стою ни жива ни мертва, не вижу, что кругом творится. Думала сначала на землю сесть, да побоялась пошевелиться: а вдруг еще больнее станет? Так и простояла сама не знаю сколько времени.

А потом отпустило.

Я оглянулась – пусто в переулке. Ну и ладно, прошло и хорошо. Я нагнулась, подняла сумку и хотела было дальше на рынок идти, как вдруг под ногами у меня что-то звякнуло. Я не сразу даже и разглядела, что это такое, поначалу обрадовалась даже, когда заметила, что что-то блестящее. Нагнулась – и увидела ЭТО.

Ну, думаю, дела, угораздило. Стою как дура последняя и подобрать его не решаюсь. Может, думаю, если его не трогать, так ничего страшного и не случится. Пройду, будто и не заметила. Уж почти решилась, как тут, как назло, шаги чьи-то послышались впереди, я сама не знаю зачем, нагибаюсь, хвать его – и за лиф. И стою, воротник рукой придерживаю.

А навстречу – ну как назло – господин Моритц, советник из ратуши, что в конце нашей улицы живет. Смотрит на меня, а у самого ухмылка такая на роже, что меня аж передернуло. Я его уж раз огрела сумкой, так ему мало, все норовит залезть своими ручищами куда не следует. И тут тоже – видит, что никого нет, и давай травить: я, говорит, тут золотой только что обронил, ты, говорит, наверное, его к себе сунула. И лезет, поганец такой, своей гнусной лапой мне за лиф! Я тут про все забыла – и про боль недавнюю, и про ЭТО – как завизжу да как трахну его по шляпе сумкой, жаль пустая. Он даже отскочил, испугался. Ты что, говорит, совсем очумела? Убить же так можно! Пошутить с тобой нельзя, что ли? Хороши, говорю, шутки, вы с женой своей так шутите. А ко мне еще раз сунетесь – я вам нос расшибу. Но-но, говорит, ишь расшумелась. Поговори у меня, я тебе это еще припомню. Обошел меня бочком и пошел дальше по переулку, уж и не знаю, что ему там нужно было. А я ему вдогонку: очень, мол, испугалась, вот расскажу жене вашей, чем вы занимаетесь, будете знать. Он и не ответил ничего, будто не ему говорила.

Пошла я дальше потихоньку, и до того мне обидно стало, что я даже заплакала. Иду и реву. Ну никакого прямо спасу нет, ну что это такое, в самом деле? Скажешь его жене, как же. Эта стерва рыжая нас и за людей не считает. У нее, видите ли, свой дом, так она и нос задирает. Дом – два окна на помойку, а туда же, барыней ходит. Горожанка задрипанная. Да у моего отца в деревне дом в десять раз больше, я и то носа не задираю. Я бы, конечно, сказала ей, пусть она своему муженьку патлы-то повыдирала бы, да себе дороже получится. Ославит ведь на всю улицу, будто я к ее мужу пристаю, будто девка уличная. Она ведь кого хочешь со свету сживет.

И Картьен тоже хорош. Говорила ведь ему – пристает ко мне этот Моритц, ну сделай ты хоть что-нибудь. Так нет, он, видите ли, ничего сделать не может. Не могу же я, говорит, тебя повсюду провожать, а так запросто пойти и морду ему набить тоже нельзя – тут город, а не деревня, тут за такое дело меня возьмут и посадят. И потом, говорит, этот Моритц советник в ратуше, ему ничего не стоит всю мою карьеру загубить. Что же, спрашиваю, раз он советник в ратуше, так ему можно ко всем замужним женщинам приставать, так у тебя получается? А он только разозлился, накричал на меня, а я сейчас такая бедная – чуть что, сразу плачу. Я реву, а он мне нотацию читает: ты, говорит, не ходи по таким местам, где он тебя обидеть может. Ты, говорит, вообще одна не ходи. А с кем мне ходить, если я тут и в самом деле одна? У меня же тут никого нет – ни подруг, ни знакомых. Картьен как уйдет утром в суд, так до вечера мне и словом не с кем перемолвиться, разве что на базаре поторговаться. Дом этот проклятый, глаза бы мои на него не глядели. Я уж и на кухню боюсь выходить, все так и норовят мне пакость какую-нибудь устроить. И за что они меня так невзлюбили? Вчера, например, эта дура Бельтен, жена сапожника из комнаты напротив, отодвинула мою кастрюлю в сторону от огня и место все заняла. Я прихожу – вода даже не закипела. Попыталась назад ее подвинуть, так Бельтен сразу руки в боки и давай на меня орать. И чего это ты, такая-разэтакая, тут двигаешь? Иди у себя в комнате двигай, а сюда мы тебя не звали.

Если вести себя не умеешь, так запрись у себя в комнате и сиди, пока другие на кухне. А эти поганки, подружки ее, по сторонам стоят и хохочут. Я расплакалась и убежала. Не могу я тут, не могу! Когда-нибудь подожгу этот дом проклятый или еще чего-нибудь учиню. Сил моих больше нет!

Прав был отец – дура я, дурой и останусь. Угораздило же нам с Картьеном повстречать друг друга. Теперь вот и сама несчастна, и ему в обузу. И так он, бедный, маялся на свое жалованье, а теперь вот и меня кормить приходится. И ребенок скоро будет. Это ведь мне поначалу только показалось, что Картьен ну вроде принца какого, а тут, в городе, я быстро поняла, что к чему. Соседки-то наши в деревне до сих пор небось мне завидуют. Видели бы они теперь, как я живу, – разве что руку за милостыней не протягиваю.

Это только со стороны по глупости нашей казалось, что раз городской, раз в суде служит – то сразу и богач. Приехали они тогда к нам в деревню по делу – помощник судьи и Картьен при нем писарем. Мельник у нас от запоя повесился, так его сыновья все никак наследство по-хорошему поделить не могли, вот и пришлось им в суд обращаться. Нам ведь всем тогда показалось, что Картьен и помощник судьи – ну вроде как ровня. Как же – в одном доме остановились, вместе в трактире пиво пили. А тут как раз гулянье случилось, повстречались мы на нем с Картьеном и как с ума сошли.

Вот теперь и мучаемся.

Теперь-то я, правда, пообвыкла, а поначалу так совсем тяжело было. Дома, в деревне, я сама хозяйкой была, ни у кого спрашиваться не надо было. Хочу – дома плиту затоплю, хочу – во дворе на очаге обед сготовлю. Мы с отцом не бедно совсем жили. Сад у нас большой, не заложенный еще, яблоками торговали, сидр делали. Не богато, конечно, о таком платье, что мне Картьен на свадьбу подарил, и не мечтала, но зато всегда спокойны были за завтрашний день. А тут не жизнь, а сплошное дрожание. Вот уволят завтра из суда, вот повысит хозяин плату за комнату… И камаргосы еще эти. Мы у себя ни о каких камаргосах и не слыхали почти. Знали, что они есть, и только. А здесь, оказывается, шагу нельзя лишнего ступить без оглядки, слово сказать боишься. Картьен так прямо зеленеет весь, как только речь о камаргосах заходит.

Но хуже всего – соседки. Они меня сразу же за что-то невзлюбили. Может, кто-то из них виды на Картьена имел, а я дорогу перебежала, а может, просто терпеть не могут нас, деревенских. Дома можно было бы просто плюнуть на всех и жить как ни в чем не бывало.

А тут – ну куда от них денешься? Кухня общая, плиту топит хозяйская кухарка. Раньше срока, как сегодня, встанешь – жди, пока затопит. Опоздаешь – ничего сготовить не сумеешь. Теснота, духотища, а деваться некуда. И эти задрыги только того и ждут, чтобы я что не так сделала. И давай тогда поливать грязью, будто шлюху последнюю. Первые месяцы я вообще каждый день плакала, а Картьен как увидит – злится. Говорю ему – давай уедем из города. У отца сад большой, работы на всех хватит. И слушать даже не хочет.

Да и не выход это, я же вижу. Какой из него работник? Слабый он, изнеженный. Здесь хоть пером скрипеть может, кое-что перепадает, а больше же он ничего делать не умеет. Даже табуретку вон целый год починить не может.

Так и не заметила я за мыслями этими, как до рынка добрела. Раньше-то, когда, бывало, с отцом торговать яблоками ездили, все удивлялась я на городских: такие вроде богатые, а скупые страшно. Все норовят подешевле купить. Сами в такой одежде богатой ходят, а за грош каждый так держатся, будто жизнь их от этого гроша зависит. А теперь сама до хрипоты торговаться могу, сама этот грош в кулаке зажимаю. Хожу между рядами и облизываюсь только.

С овощами мне повезло. Продавец – старикан такой, я его уже несколько дней подряд на этом месте видела – почти не торговался. Все, говорит, хватит с меня, распродаю поскорее товар и уезжаю. Слыхала небось про знамения-то? Я говорю: ну да, слыхала кое-что. То-то, говорит, страшное место ваш город, все под драконом живете. А сегодня, говорит, сам видел, как человека одного поутру на площади схватили. Так вот, этот человек про то кричал, что погибнет ваш город, что последний день сегодня наступил. Не к добру такие крики, говорит. Может, спрашиваю, он сумасшедший был, а сама чувствую, что у меня даже голос задрожал. Да нет, отвечает, не похоже, чтобы сумасшедший. И пришел издалека видно, одежда на нем какая-то странная. Да и о знамениях, опять же, весь город говорит, я сам позавчера свечение над башней видел. Вы тут, говорит, привыкли под драконом своим жить, а я даром что старый, а умирать пока что не желаю. Распродам вот все поскорее и уеду, ну его к лешему, дракона вашего. Еще пару луковиц напоследок мне за просто так подкинул.

Отошла я от него, а у самой даже ноги не гнутся, будто из дерева сделаны. Пока плакала, пока себя жалела да обиды свои вспоминала, совсем, глупая, про ЭТО забыла. А теперь оно вдруг как ожило, так и почувствовала, будто оно на груди у меня шевелится.

Я даже остановилась прямо на дороге. Народ идет мимо, толкают, а я и не замечаю. Тут еще, как назло, ребенок пихаться начал, он меня в последнее время постоянно в печенку бьет, так совсем невмоготу стало. И почему это все на меня, все на меня? Картьен думает, что длин он работает, что у него одного заботы. Какие у него заботы? Утром поел – и в суд. Пообедать заскочил – и снова в свой суд пером скрипеть. Устает, конечно, вижу, что устает. Домой приходит усталый, повалится, бывает, на кровать да так весь вечер и пролежит. А я не устаю? Я весь день кручусь, так мне и вечером передышки нет. А ребенок будет – на кого все заботы? Как я вообще в этом доме с ребенком буду – ума не приложу. Нам ведь на его-то жалованье служанку-то не нанять. Значит, все опять на меня. А теперь вот еще и ЭТО.

Тут меня какая-то бабка толстая в бок толкнула. Пройти, вишь, не может. Наорала еще: чего, дескать, дорогу загораживаю? А я и отвечать даже не стала, до того мне тошно было. Повернулась и пошла себе дальше, к мясному ряду.

Так что же все-таки делать-то? Почему ЭТО именно меня выбрало? Вон ведь сколько людей вокруг – есть же среди них наверняка и сильные, и смелые, и благородные. А я – ну что я могу? Хотя, конечно, не в силе тут дело, ЭТО – само по себе сила. Недаром же рассказывают, что дракона в свое время пленила именно женщина, а до этого шестнадцать могучих витязей сражались с ним и все, как один, погибли. Но у меня же ребенок будет, я же не о себе одной думать должна. Вон сколько людей вокруг – хоть кто-нибудь из них о нас с ребенком позаботится? Да исчезни я, сгинь без следа, надев ЭТО, никто и не пожалеет. Может, и не вспомнит никто.

А ведь страшно-то как, мамочки мои. Знамения-то зря не появляются. Вон все вокруг поговаривают о свечении над башней драконовой, и вчера поговаривали об этом, и позавчера. И у нас на потолке знак дракона появился – это ведь тоже неспроста. Раньше, говорят, когда такие знаки появлялись, весь город на улицы выходил, все к башне шли, стены ее укрепляли да выходы из подземелья прочнее заделывали. А теперь? Молчат все, только шепчутся по углам. Не у нас ведь одних наверняка знак дракона появился, да только все теперь живут, как и мы с Картьеном, все чего-то боятся, никто про такое не расскажет. Страшнее дракона быть ничего не может, а все равно боимся всего подряд. Картьен боится, что из суда его выгонят, я боюсь, что жизни совсем не станет, как ребенок родится, тот вон дядька, наверное, боится, что надзиратель рыночный товар его негодным признает, – вишь, как лебезит. Все вместе камаргосов боимся, и камаргосы, наверное, тоже чего-то боятся. Вот выйдет дракон из подземелья, вот пойдет палить всех огнем, помянутся нам тогда эти страхи.

А ведь выйдет, ей-богу выйдет, ЭТО так просто не появляется.

За такими мыслями я почти весь мясной ряд проскочила. Хорошо еще, опомнилась вовремя, а то бы возвращаться пришлось. Остановилась я, стала присматриваться, где бы подешевле кусочек купить. Уж очень мне хотелось Картьена сегодня обедом хорошим накормить, и деньги как раз остались, овощи-то я по дешевке купила. Выбрала наконец кусок приличный, сторговалась, в сумку за кошельком полезла – нет кошелька. Вот только что, ну буквально десять минут назад, на месте был, к ручке я его еще, как обычно, бечевкой привязала – и нет. Бечевка на месте, кошелька нет. Срезали.

Повернулась я и пошла прочь, слова не сказав. Последние ведь деньги, жалованье Картьен только завтра вечером принесет. На два дня сготовить собиралась – что мне теперь, одними овощами его кормить? Как подумала, представила себе, что придет он домой, сядет за стол и сморщится, стряпню мою увидев, так жить не захотелось. Не скажет он ничего, конечно, но ведь подумает, что хозяйка я никудышная. А как объяснишь? Уйти бы, уйти отсюда. Вот так – взять и уйти. К отцу, в деревню. Прямо так пешком. Что я, не дойду? Дойду, дня за четыре дойду, а может и за три. Запросто.