Текст книги "Сигналы великанов (сборник)"

Автор книги: Сергей Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

VIII. Технический разговор

– Я у телефона.

– Накрыли. Я пришлю сейчас за вами, если разрешите, машинишку. Хоть на минутку приезжайте, Михаил Александрович: посмотрите, что за барахло. Вы подумайте: мальчишки сами все собрали из разного старья. Я тут все у себя, что взяли, опять составил. Три мальчонка и девчонка. Она и навела в конце концов. Все у меня. Составляют протокол. Непременно приезжайте.

– Хорошо. Приеду.

– Профессор, вам подали машину с Энной военной.

Профессор Кро садится в автомобиль. Мелькнули улицы, тряхнуло. Игла в небо– мачта радио Энной военной. Профессор входит в дом. В канцелярии не протолкаться. Перед столом стоят Максвелл, Арко, Марсиана, Поульсен. За столом сидит начальник уголовного розыска с пером в руке и спрашивает:

– Максим Сизов? скажите, что значат имена, которые вы передавали? Как это Джемс, Марсиана, Клерк, Арко, Пульсон?

– Поульсен, – поправляет Володька. Вальдемар Поульсен – это я.

– Ты, козан, погоди. Тебя потом спросят. Ну, Сизов?

– Это мы нарочно. Как стали делать радио, взяли на себя прозвание разных инженеров, там, ученых. Я – Джемс Клерк Максвелл, Жоржа – граф Арко, то-есть бе-граф, конечно.

– Ну? А Марсиана?

– Вот она, Маруська. У ней глаза по ложке, не видят ни крошки. Вроде жительницы с Марса.

Профессор Кро склонился над столом и пробует, перебирает, трогает части приемника и искромета. Максвелл косит глазом на него и пропускает мимо уха вопрос угрозыска:

– Сизов, я тебя спрашиваю, где взяли телефон?

Профессор Кро подносит к близоруким глазам обмотанные резиновой лентой кольца и говорит:

– Одну минуточку, Сизов-Максвелл. Почему же вы их соединили вместе? Их лучше бы поставить вот так рядом, чтобы можно было раздвигать и сдвигать…

– Я понимаю. Да ведь мы только это в первый раз.

Максим Сизов подошел к профессору Кро, который продолжал, качая головой:

– Потом вот здесь. Схема ваша вообще верна, но если бы вы придали антенне еще одну катушку.

– Это удлинитель-то с самоиндукцией? Мы хотели. Провода не хватило. Вы то поймите, товарищ, откуда нам взять. Ну, я, положим, ученик на телеграфе. Жоржа – беспризорный был. Володька – первая ступень, отец на водокачке служит. Маруська – эта с баушюй живет. Все лето прошлым годом собирали на путях мазут руками, да продавали на базарах мужикам – колеса мазать… Ну, вот сработали, собрали. Думали – добьемся, услышим Оного.

– Да, да, я понимаю вас, – сказал профессор Кро, вздыхая. – Знаете что, поедемте сейчас ко мне в лабораторию, и я кое-что вам из хлама дам: вашу установку надо непременно улучшить. Не теряйте мужества. QRO! Мы все это сейчас заберем и поедем ко мне.

Угрозыск удивленно поднял брови.

– Товарищ, это все вещественные доказательства. Я все запечатаю и приобщу к делу.

– Ах, да? Виноват, да, да! Делайте свое дело, а я потом… Да, да!

Угрозыск обмокнул перо в чернила. Профессор Кро тихонько шепчет командиру Энской военной:

– Иван Петрович! Надо вытащить мальчишек. Похлопочем? Молодцы ведь.

– Есть. Похлопочем!

IX. Оного

Ночь. Осень. В оконце чердака сквозь оголенные вершины тополей сияет ковш Большой Медведицы и наверху полярная звезда. Максвелл, Арко, Марсиана, Поульсен забились в уголок на чердаке под сень своей антенны.

– Холодно, – пищит Марсиана, – я к баушке хочу…

– Постой маленько. Полночи уж прошло. Собака загрызет на улице. Разь ты не хочешь послушать Оного?

– Да я хочу, только ноги озябли. Я не Оного хочу, а чтобы с Марса.

– С Марса это потом: твои родные будут говорить, а нынче в первый раз сигнал германского великана.

– Он большой? Володька, помнишь, он такой, как тот высокий в голубых чулках? «Хам»! – половину плитки, «хам» другую. Такой? – лепечет Марсиана.

– Нет, он совсем другой: все мачты, мачты, проволока, мачты!

– Ну, я посплю, Володенька! А ты меня разбудишь, когда он говорить начнет?

– Ладно. Дай я тебе ножки заверну в рогожку. Половичком прикройся, да и спи.

Марсиана прикурнула и затихла.

Где-то на колокольне бьют часы. Раздельно, медленно, тоскливо: раз, два, три!

– Теперь скоро, братишки, – говорит Максвелл, – по средне-европейскому времени – первый час. Будем слушать по очереди. Володька, выбей нос, чего сопишь.

Максвелл приложил к уху телефон, другое зажал ладонью,

* * *

Дежурный инженер Науэнского радиоузла взглянул на стенные часы в своем кабинете. Часы показывают мировое время. Матовый диск часов светился. На нем изображен весь земной шар с его морями, океанами, материками и землями. От станций великанов на этой карте тянутся стрелки к цифрам на обводе диска, в центре круга – Северный полюс. Часы по кругу идут в порядке обратном, чем в часах обычных, и так же движутся и стрелки вместе с диском, точно подражая суточному вращению земли.

Стрелка Науэна на «трансрадио» часах показывает близко к часу после полночи. А стрелка великана Гонолулу – половину второго после полудня. В Роки-Пойнт заходит солнце. На Яве – солнечный восход.

Дежурный инженер выходит в машинный зал к высокому столбу, опутанному проводами, вращает колесо, включая генератор высокой частоты и автомат-часы на отправление сигнала времени.

В Гонолулу, Сан-Франциско, Токио, Москве, Сиднее, Роке-Пойнте, Нижнем слушают черты и точки; каждые десять секунд – буква.

– О – один раз, N – пять раз, О – один раз, S – пять раз, О – один раз.

Последняя черта: в Европе ровно час после полночи. Города стихают. Европа замирает. Пробуждается Восток.

Тонькин танк

I. Лбом в упор

Тонька озорник. И вот теперь-то его озорству и настала пора. От Караванной через Юзово начал наступление Врангель. Мальчишкам дали волю: все на заводе готовились к отпору. Завод еще работает. Дымит труба электрического цеха. Ревет воздуходувка, струй из своего раструба в небо столб пыли. В обед на дворе собрался митинг. Большинство – отпор до последнего. Меньшинство: лучше отойти, чтобы сохранить силы и, влившись в армию, потом ударить. Паровозный машинист Спирин, как всегда, особняком:

– Как ни кинь, выходит клин. Останемся – перебьют. Уходить – догонят. У него и броневики, и танки, и самолеты.

– Что же делать по-твоему?

– Работать. Наше дело сторона.

Свист и крики «долой» со всех сторон. Решили не снимать с завода красного флага и принять бой, если Врангель ударит на завод. А может быть, минуя завод, он пойдет на Лозовую. «Едва ль», – покрутил головою Спирин…

– Ты только того и ждешь, – говорил ему после митинга Дудкин, Тонькин отец, – к нему перекинешься, контра густая. Пришить тебя в светлую! И конец.

Спирина пришить нельзя, он знает это и смеется из-под пегой бороды. На заводе остался всего один паровоз – и всю ночь и утро Спирин делал маневры, составляя маршрут, собирая вагоны со всех заводских тупиков: порожняку собралось сто сорок семь вагонов. Его непременно надо вывезти на север, чтобы не достался белым. Спирин один за машиниста. И всем известно, что он охотно бы остался со своим паровозом – в подарок генералу. Поэтому и гонят Спирина с порожняком подальше от греха.

Кончив маневры, Спирин поставил паровоз свой в свободный тупичок, почти у самого упора, чтобы быть в любой момент готовым. Кочегар и помощник пошли домой собраться в поезд. А Спирин (он одинокий, – ему прощаться не с кем) слез с паровоза и лег на старых шпалах, сложенных у путей, – на солнце отдохнуть.

Тонька слышал, что сказал отец Спирину:

– Пришить бы тебя в светлую, контра густая…

– Вот и пришьем! – говорит Тонька, высматривая из-за щитов, как Спирин укладывается на шпалах лицом вверх, раскинув руки, закрыл глаза, засвистал носом, захрапел: спит, умаялся: с паровоза не слезал семнадцать часов…

Тонька крадется с оглядкой к паровозу– никого кругом. Забрался на тендер, открыл инструментальный ящик, набрал гвоздей и, захватив ручник, вернулся к шпалам.

– Эй, дядя Спирин! Вставай, – закричат над машинистом Тонька.

Спирин не шевельнулся. Закинув голову, раскинув руки и ноги, он спал крепко: пушкой не разбудишь. Тонька влез на шпалы и в нескольких местах приколотил рукава, штаны и полы спиринского пиджака к шпалам. Тонька ловко загонял гвоздь одним ударом. Спирин легонько ворошится во сне, бормочет, но не проснулся, захрапел снова мерно, с присвистом. И ветер развевает его бороду, как лохматый куст лебеды.

Тонька – бегом к паровозу. Поставил реверс на передний ход и чуть приоткрыл регулятор. Паровоз тихо сапнул, дунул из кранов, двинулся к упору тупика и тихо стукнул буферами в упорный брус. Тонька поставил вестингауз на первый зубец, открыл регулятор почти на половину пара, а сам скорей шмыгнул с локомотива и ползком кюветом в бурьян за груду шлака. Выглядывает, – видно и Спирина на шпалах и паровоз.

Спирин спит. А паровоз, упершись, как козел рогами, в брус упора, бешено буксует – колеса вертятся, искры сыплются дождем из-под колес, из трубы клубы пара… Упор дрожит. Из цеха кто-то увидал: бежит народ… Кричат: «Спирин, старый чорт!»

Спирин приподнял голову, хотел привстать – не может, мотнулась борода, рванулся и кричит:

– Караул, братцы! Беда!

Дудкин вскочил на паровоз, запер пар и открыл сифон, чтобы усилить тягу: манометр падает…

Около Спирина ребята столпились – хохот…

– Вставай что ль, дядя Спирин, генерала-то проспал…

Спирин лежит с закрытыми глазами, губы стиснул. Процедил сквозь зубы:

– Ладно озоровать вам. Дудкин, возьми клещи на машине в малом ящике.

– Чего сердитуешь. Сам виноват, машину кинул без призору, – утешает Спирина Дудкин, выдергивая из шпал гвозди…

– Тонькины штуки! Хулигана растишь!

– Так я ль его не учу? Приди он, вражий сын, теперь домой – башку сорву…

Услышав это обещание, Тонька сполз с кучи шлака и кустами таволги и чернобылья прокрался к поросшему кугой и камышом ставку в степь за заводом.

II. Гусь голанский

Тонька выбрал средь бурьяна бугорок с травой – лег на спину и слушает: не будет ли за ним погони. Нет. Слышно: ревет воздуходувка, погукивает паровоз, стучат и звенят буферами вагоны, – Спирин принялся за работу – маршрут выводит на прямую.

Тонька вздыхает – и со вздохом чует запах тины и осенней травы. Бурьян шурши печально. В небе глаголем летит гусиный караван. Гуси тянут к морю на закат. А может быть они летят за море?

«Хорошо бы вот так – как гуси сейчас, – думает Тонька, – ударить оземь каблуками, хлоп крыльями и улететь»…

Тонька прислушивается – и слышит с высоты гусиный окрик.

На призыв с неба всполошилась водяная птица на ставке. Загоготали гуси. Крякают утки. Тонька раздвинул бурьян и видит. На берегу заросшего кугой ставка собрались стаей заводские гуси: белые – голанские, серые с гребнем и кадыком – тулузские, серо-белые русские; гуси гогочут, шеи вытягивают над травой, шипят, хотя врагов не видно. Потом все всполошились, побежали, расправив крылья в ту сторону, куда летит гусиный караван, захлопали крылами, взлетели с гоготом чуть-чуть над серою землей и обессилев тотчас пали, примиренно гогоча.

Тоньке жаль гусей. И вспомнил дудкинского гусака. Эти хоть по берегу ходят, пытаются взлететь, а Тонькин отец гусака связал по ногам и крыльям, посадил в лукошко в чулане, чтобы гусь жирел. Перед гусем чашки: с водою и с овсом. Как дойдет гусь до двадцати фунтов – его отец зарежет.

– Постой еще! – со злостью шепчет Тонька, – тоже «башку сорву». Я тебе докажу! Гусь летать должен.

Тонька жует травинку и думает, глядя в небо, о том, как было б хорошо помочь гусям взлететь – и, пусть поднявшись ввысь, летят за сине море за караваном диких товарищей… Небо ясно. Тонька ловит ухом: не прокричат ли еще гуси в высоте, и слышит мерно-звонкое урчанье:

– Ероплан!

Быстрей и выше птиц несется аппарат. Под крыльями видны трехцветные круги: не наш! Покружился ястребом над станцией завода и опять помчал на север… Гул мотора затих, и снова слышно: только воет на заводе воздуходувка. Протяжно крикнул к отправлению паровоз, и Тонька слышит – с визгом раздернув упряжь – стронулся поезд: Спирин уводит порожняк…

Тонька выбрался из бурьяна по задам, тропинкой берегом ставка пробрался на огороды, оттуда в хату. Дома никого. Открыл чулан, – гусь сидит в лукошке, спрятав голову в крыло.

– Кого? – спросил гусь сонно, поднимая голову.

– Тебя, тебя, – шепчет гусю Тонька, – я, брат, придумал. Пущу тебя я в небо, прямо еропланом полетишь, догоняй товарищей, лети за синие моря.

Разговаривая с гусем, Тонька разрезал карманным ножиком путы на гусиных лапках, потом на маховых перьях крыл. Развязав гуся, Тонька пустил его на пол. Гусь начал было лениво охорашиваться, а потом сел и снова спрятал голову в крыло. – «Ишь ты, ленивый!» Тонька схватил гуся подмышку и бегом пустился с улицы на заводский двор…

– Куда ты, Тонька? – крикнул вслед ему Ванюшка Тюрин.

– Гуся учить, – на бегу ответил Тонька, – полетит!..

Тонька побежал прямиком к вышке воздуходувки. За Тонькой, прыгая через канавы и камни, несся тюринский Ванюшка с криком:

– Ребята, гусь полетит!

За тюринским Ванюшкой – Стенька Пыж, а за Пыжом – Семен Мохнач… – Вереницей – кричат, гогочут.

Тонька карабкается с гусем по стремянкам вверх на вышку – вот и мостик у самого раструба. Веет пыльный воздух, вихрем вырываясь из воронки вверх столбом. Сердце у Тоньки сладко прихватило.

– Ну, лети!

Он поднял гуся вверх обеими руками и кинул внутрь трубы… Гусь крикнул, серым камнем его дунуло кверху – он взлетел под крик и свист мальчишек выше заводской трубы и там на высоте, испуганно крича, захлопал крыльями, сделал турмана, выправился и гогоча понесся вниз к ставку. Тонька видел, как он шлепнулся посредине в воду и поплыл. Гуси на берегу подняли неумолкаемый тревожный крик…

– Слезай! – услышал Тонька грозный окрик снизу…

Взглянул вниз. У нижней лестницы воздуходувки стоял отец. За плечами на погоне – винтовка. На груди и по поясу пулеметная лента накрест надета.

– Драться собрался! Ну, теперь беда, злой: сорвет башку! – подумал Тонька, спускаясь неохотно вниз.

– Слезай! Убью! – кричал Дудкин, стуча кулаком по стремянке так, что вся она дрожала.

Увидев, что Тонька спускается, Дудкин угомонился и ждал у нижней лестницы. Тонька сделал вид, что хочет ступить ногой на последнюю стремянку и упасть в руки гневногo отца, но вдруг перекинулся через перила, повис на руках, охватил ногами столб, скользнул вниз по нему и кувыркнулся мимо Дудкина за корпус цеха…

Мальчишки брызнули за ним…

– Убью! Стой! – заревел топоча и щелкнул затвором Дудкин…

Не взвидев света, Тонька прыгнул в канаву, из канавы на забор – и в склад заводского старья, наваленного грудами меж крыльев заводского корпуса…

III. Кулюкушки

Пробежав мимо куч старых ржавых труб, прожженных варочных котлов, чугунного лома – Тонька забежал под длинный навес склада. Это самое оно и есть место заводских мальчишек: тут все как нарочно приспособлено для игры в кулюкушки – иной раз так спрячешься, что и не найдут, да и сам выберешься не сразу.

Тонька шмыгнул под навес, туда, где лежал на боку клепанный из полуторадюймового железа бак в виде бочки – в поперечнике примерно футов восемь[7]7
  Восемь футов – 244 сантиметра.


[Закрыть].

На днище его в средине лаз: пролезть одним плечом взрослому, а сверху на другом – патрубок и флянец для восьмидюймовой[8]8
  Восемь дюймов около 20 сантиметров.


[Закрыть] трубы. Тонька влез через люк в бак, лег на дно и притаился…

Скоро он услыхал топот босых ног, и d бак просунулись следом за тюринским Ванюшкой Стенька Пыж и Семка Мохнач…

– Ребята, он бежит за мной? – испуганно спросил друзей Тонька Дудкин…

– Чего там, друг, бежит. Не до того. Ты все бы баловаться. Знаешь: от Лимана генералу, в бок наш броневой идет. А нам велели драться, чтоб генеральский поезд задержать. А тут «его» тепленького и накроют!

– Так «он» пока что завод весь разобьет!

– Нук-что ж. Пускай, говорит, и разобьет. Держитесь, говорит, до ночи! А там видать!

– Ну, да, «держись» – спорил Тонька. – Он как давнет нас танком. Мокренько сделает, да и пошел дальше. Кабы у нас хоть одно орудие. А пулеметом разь его прочкнешь? Постой, никак ударило…

– Не, это наши что-то в корпусе ворочают – пулеметы, что ли, ставят. Краснов велел стрелкам залечь в кюветах по кустам. Как генеральский поезд подойдет иль моторы, так со всех сторон огонь…

– А бабы с девочками как же?

– Спирин увез. Ну и ревели! Да и ребята все почти сбегли с бабьем. Вот ты да мы – и все тут.

– Нам бы тоже надо взять оружие, – предложил Мохнач. – Винтовки-то я знаю где. И патронов ящичек. Возьмем?

– Да, возьми! Папанька меня стукнет, и дух вон.

– Чего же делать-то?

– Чего делать, давай сразимся в три листика, – предложил Стенька.

– Идет!

Стенька достал из кармана старую пухлую колоду карт, с округленными от давней игры уголками. Сдали.

– Хлюст козырей! – про себя воскликнул Тонька, вскрыв карты.

Ему везло. Мохнач проигрывался. Игра шла на пуговицы. Мохначу пришлось спороть остатное с пиджака, – и дело доходило до того, что хоть и со штанов спарывай– срам!

Меж тем время шло. В котле стемнело: масть не различить – значит и на дворе сумерки, Мохнач бросил карты: не буду больше.

Тут в первый раз и ударила глухо «очередь»—из орудия: раз, два! – вторая ближе, и началась ружейная трескотня – пулеметов еще не слыхать – надо быть: подходит неприятельский бронепоезд.

На дворе и в корпусе послышались голоса и крики. Мальчишки, кроме Тоньки, вылезли из котла и убежали. На дворе бухнула шрапнель, и из заводского корпуса затарахтели пулеметы…

Тонька слушает крики и стрельбу, лежа на вогнутом дне котла, как в качалке; вспоминается утро – паровоз в упоре, аэроплан и гусь, вздунутый вентилятором в поднебесье… Тонька мечтает:

– Вот бы такую штуку придумали: надеть крылышки, камышком свернуться, потом тебя из трубы—«пуф!» в небо – крылышки развернул и полетел – хорошо!

Тонька весело дрыгнул ногами – и почуял, что котел под ним качнулся, – дрыгнул посильней – котел качнулся снова. Тонька вскочил и стал, стоя внутри, раскачивать котел с боку на бок, потом наступил на покатую стенку – стенка уступила ноге, шагнул еще– опять… Тонька засвистал и заухал: котел катился под его шагами по асфальтовому полу склада, – потом глухо ударился о что-то и загудел.

– До стены дошел! – сообразил Тонька, повернулся и, наступая ногами, покатил котел в другую сторону, пока опять ударясь о что-то (столб! – подумал Тонька) котел остановился.

– Понес обратно!

Тонька протрубил, как стрелочник, ответил паровозным криком и, фукая и шипя, покатил котел от столба до стенки…

Умаялся.

IV. В огне

Чаще рвалась шрапнель. Ее разрывы в котле, где сидел Тонька, отдавались колокольным гулом. Что-то грохнуло и градом застучало по крыше.

«Кирпичи… должно, трубу свалило!»

Тонька притих, свернулся в уголке котла и слушал, пяля глаза в непросветной темноте. Опять что-то грохнуло, и в люке котла зарябило зарево красного света.

«Должно, корпус зажгли! Ишь, наши-то забегали»…

На дворе стреляют пачками – словно рвут коленкор. Пулеметы вдруг смолкли. Только ухали разрывы – и пачками стрельба из винтовок. Рикошетом под навес склада залетела пуля, щелкнула остро молотом в котел и, зумкнув, улетела, заколотилась осенней мухой между стен и замолкла.

На дворе настала тишина. Слышен треск пламени. В люк светит ярко. «Кабы не сгореть мне», – подумал Тонька и хотел вылезть из котла и бежать из склада; и тут услышал голоса. Бежали, бранясь; шли, несли что-то тяжелое несколько человек. Тонька притаился. Что-то складывают близ котла на пол, стучат приклады об асфальт.

– Свои, аль те? – в испуге хочет догадаться Тонька и слышит разговор:

– Уплелись. Тут «он» не достанет…

– Кто он-то?..

– Неприятель…

– Он-то не достанет, да огонь достанет– гляди, под крышу забрался.

– Зря пулемет с патронами тащили. Стрелять отсюда некуда…

– Все Дудкин!

Тонька замер в испуге и слышит голос отца:

– А може еще пригодится, Погоди…

– Чего годить. Ясное дело – пропали мы. Бежать – всех перещелкают. Они за штабелями залегли. А здесь сидеть – сгорим. Ждать нечего.

– Попали в мышеловку!

– Куда паршивец Тонька подевался. Зря напугал его я давеча, – говорит Дудкин.

Сердце у Тоньки заколотилось – в носу защипало, но, побеждая слезы, Тонька шепчет:

– То-то – пожалел теперь, коль сам попался! Положим, напугал ты меня не больно…

– Конечно, зря, – отвечает Дудкину голос дяди Чиркина, – с ним прием надо знать– парнишка озорной, а смышленый. Убег, чай, в степь с приятелями…

– Положим, я не убегу, – шепчет Тонька.

Свет в котле все ярче. Рабочие курят, плюют, бранятся. Из разговора Тонька понял, что бронепоезд, разгромив завод, прошел на север дальше.

– Не задержали, черти, – ворчит тихонько Тонька, – это вам не со мной, видно!

Около завода остался небольшой отряд.

Главная часть его лежит за штабелем угля и постреливает.

– Зайти бы им во фланг – с пулеметом– да прочесать вдоль штабелей, – говорит Дудкин, – только пыль пойдет.

– С каким лядом ты зайдешь-то…

– Все равно помирать… Эх! Кто со мной? Все равно сгорите!..

Тонька ждет ответа. Все молчат. Слышны одинокие шаги. Пойдет ли кто за ним? У Тоньки под сердцем загорелось. «Один кабы не ушел!» Тонька карабкается из люка наружу и кричит:

– Папанька! Погоди! И я с тобой! Ты меня не бей! Дядя Чиркин, не вели ему меня бить… Папанька! Постой! Что я тебе скажу!

– Да где ты был, сволочь!..

– В котле сидел… Вот в этом. Ты погоди меня бить… Я тебе что скажу…

Рабочие – их пятеро, смеются. Чиркин берет Тоньку в охапку и, прижав к груди, успокаивает:

– Ну, не рвись, куда ты. Как птица бьется. Никто тебя не бьет… Я не дам тебя.

– Вы меня не бейте. Я что скажу. Идемте все в котел. Он катится. Его пуля не берет Ты гляди, дядя Чиркин!..

Тонька вырвался из рук Чиркина, мышью юркнул в люк котла и оттуда глухо закричал:

– Гляди, ребята, сейчас пойдет к стене. Стоп. Назад!..

Котел на глазах рабочих покатился к стене, остановился и пошел назад…

Высунув веселую рожу из люка, Тонька кричал:

– Айда все сюда, всем места хватит и поедем…

– Молодец, Тонька – я говорю: не бей, – закричал Чиркин. Давай, ребята, котел на двор. Чего придумал парень!

Рабочие выкатили котел из-под навеса на заводский двор. Корпус пылал во всех этажах. Крыша сейчас рухнет. На дворе падал крупными хлопьями густой огненный снег. Просовываясь одним плечом, рабочие стали пролезать внутрь котла… Когда один просунулся туда, Дудкин сказал:

– Погоди, товарищи! – Иван, прими кобылку.

В люк просунули пулемет, винтовки, патроны…

Потом забрались внутрь и сами. Все? Трогай…

Оружие держали на руках и, стоя лицом вперед внутри котла, шагнули все шестеро разом и заорали.

– Го-го-го!

Котел покатился по двору, слегка качаясь выпуклиной, по камням неровной мостовой.

Дудкин сразу сообразил, стоя в котле, что надо делать. Выглядывая из патрубка в одном из днищ котла, Дудкин командовал товарищам: когда надо было повернуть направо, велел остановиться тем, кто был рядом с ним, у правого днища и кричал:

– Заходи левым плечом!

Чиркин, стоя у левого днища, наступал вперед ногами, и бочка, поворачиваясь, катилась вправо.