Текст книги "Малахов курган"

Автор книги: Сергей Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

На обреченном корабле

На рассвете Корнилов приказал просемафорить на линию заграждения, чтобы шаланды и гребные суда, назначенные принимать тяжести, а затем и людей, отошли от затопляемых кораблей. Вслед за тем пяти пароходам, в том числе и «Громоносцу», подали сигнал: стать в линию вдоль затопляемых кораблей левым бортом к ним на расстоянии кабельтова, не класть якорей и держаться на парах.

Когда пароходы заняли свои места («Громоносец» пришелся против «Трех святителей»), крики на кораблях затихли.

Корнилов и Нахимов сели в шлюпку и с Андреем Могученко на руле направились ко входу на рейд.

В беседе наедине Корнилов и Нахимов обговорили, что им предпринять. Нахимов уверял Корнилова, что открытого возмущения быть не может. Он догадывался, что экипажи семи обреченных кораблей все еще не теряют надежды, что приказ отменят, и выигрывают время до подъема флага. Матросы не сомневались, что флаги будут подняты и на обреченных кораблях. А если поднимут флаги, то при свете дня на глазах у всего Севастополя флагов не спустят. Корнилов согласился, что он не решится ни распорядиться насчет спуска флагов, ни топить корабли с поднятыми флагами. И, стало быть, приговоренные корабли выгадывали день жизни. Очевидно, особенная сила была в команде корабля «Три святителя». Туда и направились адмиралы. Пароходы нужны были для того, чтобы устрашить непокорных и в случае нужды ускорить их потопление залпами снарядов в подводную часть кораблей.

Шлюпка миновала Александровскую батарею и направилась между кораблями и пароходами от Городской стороны к Северной, где стоял корабль «Три святителя».

Корнилова и Нахимова сразу узнали. С кораблей и с пароходов раздалось раскатистое «ура» и провожало шлюпку до самого трапа «Трех святителей».

Когда адмиралы, а затем Андрей Могученко поднялись на палубу, вахтенный начальник, мичман, бойко отдал рапорт, что на корабле все благополучно.

Корнилов и Нахимов прошли на ют, а Могученко – на бак, куда за ним толпой повалили со шкафута матросы. Корнилов вошел в каюту капитана. Нахимов остановился и подозвал мичмана [172]172
  Мичман– первый офицерский чин во флоте.


[Закрыть]Нефедова-второго с «Георгием» [173]173
  «Георгий». – Имеется в виду орден Святого Георгия (Георгиевский крест). Учрежден в России в 1769 г. для награждения офицеров и генералов, а с 1807 г. и солдат и унтер-офицеров за военные отличия. Имел четыре степени.


[Закрыть]за Синоп на груди.

– Голубчик, Ваня, пригласи господ офицеров в кают-компанию [174]174
  Кают-компания– общее помещение для командного состава судна, служащее столовой, местом собраний и отдыха.


[Закрыть]…

– Очень хорошо! – ответил весело мичман, блеснув озорными глазами. – Прошу вас, ваше превосходительство, от всего общества корабля пожаловать в кают-компанию. Все мигом соберутся!

Нефедов убежал, а Нахимов пошел в кают-компанию.

Капитан Зарин сидел в каюте на диванчике закрыв глаза, с головой, обвязанной мокрым полотенцем, и покачиваясь: он мучился ужасным приступом мигрени. В каюте пахло уксусом.

Открыв глаза на звук шагов, Зарин вскочил, сорвал с головы полотенце и растерянно посмотрел на Корнилова воспаленными, измученными глазами.

– Очень хорошо, капитан, что вы сняли свой тюрбан, – холодно сказал Корнилов. – Замените его фуражкой и следуйте за мной. Мы явились помочь вам исполнить ваш проект. Оказывается, это не так просто, как мы с вами думали!

Корнилов повернулся и вышел из каюты.

Зарин покорно снял с вешалки фуражку, надев ее, последовал за Корниловым на шканцы и вместе с ним поднялся на мостик.

Корнилов брезгливо оглядывал палубу корабля. Везде и во всем был беспорядок. Валялись неубранные снасти, грудой лежали чемоданы, связки, узлы. На палубе – клочки бумаги, окурки, концы троса.

– Что это?! И вам не стыдно, капитан!

Зарин вспылил:

– Что это?! Да-с, господин адмирал! Вам не нравится! Вы к умирающему другу пришли проститься и возмущены, что он небрит! К покойнику – и паркет не натерли!

Зарин разрыдался и, опершись локтями на поручни мостика, закрыл глаза рукой.

– Простите меня, – мягко сказал Корнилов, – я не сдержался, виноват. Я тоже потерял нервы.

Корнилов с мостика обратился с речью к экипажу корабля. Рядом с Корниловым стояли справа – Нахимов, слева – капитан Зарин, а по правую руку Нахимова – Андрей Могученко.

Матросы сгрудились на шкафуте, однако не переступая за линию вант грот-мачты – отсюда начинались шканцы. Здесь лицом к мостику стояли офицеры корабля. Они вышли из кают-компании за Нахимовым пристыженные, растерянные, притихшие: очевидно, адмирал распек их основательно. В искусстве распекания у Нахимова не было равных.

И матросы присмирели. На них оказали влияние речи старого Могученко на баке.

– Товарищи! – начал Корнилов. – Армия наша вернулась в город после кровавой битвы с превосходящими силами неприятеля. Потери наши огромны. Это показывает, что войска наши сражались храбро и стойко, хотя враг превосходил их числом и вооружением. Армия вернулась, чтобы грудью защищать наш родной город. Неужели мы предадим войска? Матрос солдату друг и брат! Армия на Альме загородила телами убитых дорогу к Севастополю. Противник наш еще не опомнился. У нас есть время, чтобы приготовиться к встрече. Время короткое: не дни, а часы! Не сегодня, так завтра неприятель предпримет наступление на Северную сторону. И флот его может сегодня же приблизиться. Вчера вечером пароход «Роланд» подходил на разведку к входу в рейд и быстро удалился. От разведки не могло укрыться чрезвычайное движение в бухте. Английский адмирал, по докладу командира «Роланда», приказал пароходам поднять пары. Казаки из разведчиков на Бельбеке доносят, что с вечера флот неприятеля закутался в облако дыма. Неприятель готовится, думая, что мы выйдем в море и дадим ему бой!

Слабое «ура» вспыхнуло и погасло в толпе матросов.

– Все мы в последнюю неделю лелеем одну мысль – выйти в море и победить или погибнуть. Но я с болью в сердце отказался от этой мысли. Почему? Вы видите справа по борту пять наших пароходов. Вы смеетесь над ними, называете их «самоварами». Признаюсь, и мне паруса милее. Но паруса, наши крылья, зависят от ветра. В соединенном флоте неприятеля двойное против нашего число пароходов и тройное – против наших парусных кораблей. Жаль, что у нас мало «самоваров», – мы вынуждены отказаться от мысли поразить врага на море. Да и время упущено.

У вас, я знаю, явилась мысль встретить флот неприятеля левым бортом, когда он сделает попытку ворваться в рейд. Согласен, мы нанесли бы их флоту большой урон. Все равно пальбой из своих тяжелых бомбических орудий неприятель потопит все наши корабли. Я вижу среди вас людей из других экипажей. Вы мне скажете: «Вот и хорошо: связанные в одну цепь швартовыми [175]175
  Швартов –причал для кораблей в гавани.


[Закрыть], корабли утонут, и цель – загородить рейд – будет достигнута. И мы умрем со славой в бою под флагом».

Верно! О том, что вы хотите нарушить дисциплину, больше всего дорогую на море, у меня не было мысли и нет. Погибнуть в славном бою прекрасно! Но вместе с кораблями и мы погибнем. А мы нужны для защиты города, там наши дома, наши семейства, наши дети. Больше скажу: защищая родной город, мы будем защищать и всю Россию, честь и славу Отечества.

Одна армия не отстоит Севастополя, а вместе с нами отстоит. Слов нет, тяжело уничтожать то, что мы создали своими руками. Много труда мы положили на то, чтобы держать корабли, обреченные в жертву, в завидном всему свету порядке. Подчинимся неизбежному. Главнокомандующий приказал потопить корабли. Я с ним согласился. Адмирал Нахимов согласился. И вы должны согласиться. Москва горела, а Россия не погибла!

Экипаж ответил Корнилову взрывом «ура». Отголоском крик прокатился от корабля к кораблю по всей линии заграждения.

Корнилов знаком руки остановил крики и в наступившей тишине закончил речь:

– Мы оставляем корабль, уверенные, что вы исполните свой долг. Ваш капитан доложил мне, что все подготовлено к затоплению: надпилены, где надо, шпангоуты [176]176
  Шпангоут– поперечное ребро бортовой обшивки судна (между днищем и палубой).


[Закрыть], надрублены под ватерлинией [177]177
  Ватерлиния –черта на корпусе судна, по которую оно погружено в воду.


[Закрыть]борта. Довольно трех человек. Я вызываю охотников.

Из среды матросов выступили после короткой суматохи трое: комендор Погребов и матросы Стрёма и Михаил Могученко.

– Хорошо! – Корнилов посмотрел наверх. – Прекрасно, что на корабле не спустили стеньги… Семафор уцелел… Капитан, прикажите просемафорить кораблям: немедленно свозить на берег команды, рубить рангоут [178]178
  Рангоут– все деревянные надпалубные части судового оборудования судна: мачты, стеньги, реи и т. д.


[Закрыть], выбить клинья, пробить борта. Пароходам, кроме «Громоносца», подойти к кораблям для снятия команд, гребным судам – также. Прощай, корабль! Прощайте, друзья!

Корнилов снял фуражку. То же сделали все на мостике: Нахимов, Зарин, Могученко. Обнажили головы все офицеры на шканцах, сорвали шапки матросы. Все застыли в безмолвии.

Корнилов с Нахимовым и Андреем Могученко покинули корабль.

Три выстрела

Затопление кораблей совершилось очень быстро. На снятие экипажа потребовалось не более получаса.

В трюмах кораблей стучали топоры. Корпуса кораблей отзывались на удары колокольным гулом. На палубах визжали пилы, и подпиленные мачты при остерегающем крике «Полундра!» с грохотом падали, ломая борта. Еще до восхода солнца на месте, занятом «Сизополем», «Варной» и «Силистрией», плавали обломки рангоута. На них спасались корабельные крысы. Их оказалось множество. Перед подъемом флага за первыми тремя кораблями последовали «Уриил», «Селафаил» и «Флора».

Один корабль «Три святителя» держался на воде, слегка покачиваясь на поднятой кораблями при погружении зыби [179]179
  Зыбь –длинные и пологие морские волны.


[Закрыть]. Мачты корабля остались неснесенными. Стук топоров в трюме давно затих. Трое охотников, должно быть, ушли с последним баркасом. У трапа дожидался капитана вельбот.

Напротив корабля на расстоянии кабельтова остановился пароход «Громоносец», шевеля красными лапками колес.

Зарин стоял у трапа задумчивый, в недоумении, почему не погружается корабль. На руле в вельботе сидел мичман с озорными глазами – Нефедов-второй.

– Мичман, – приказал Зарин, – спуститесь в трюм и посмотрите, идет ли вода.

Нефедов взбежал на трап, захватив в штурманской каюте забытый горящий фонарь, и спустился в трюм. На всех палубах из-под ног мичмана с писком шарахались крысы; до настоящего дня мичман на корабле не видал ни одной. По спине мичмана пробежал холодок, когда он спустился до нижней палубы. Фонарь едва рассеивал сырую мглу. Где-то журчала вода, но это журчание совсем не походило на яростный шум воды, когда выбиты задвижки подводных люков, не говоря уже о прорубленных бортах. Не понимая, в чем дело, мичман, охваченный диким испугом, бросился вверх по трапу. Фонарь у него погас. Нефедову казалось, что вот-вот корабль ухнет под воду…

– Ну-с? В чем дело? – спросил мичмана Зарин, удивленный его растерянным видом.

Неожиданно для себя Нефедов ответил:

– Все в порядке. Вода идет. Корабль погружается с дифферентом [180]180
  Дифферент –разность огрузки кормы и носа судна в воду.


[Закрыть]на корму.

– Ступайте в шлюпку.

Капитан окинул последним взглядом корабль и медленно спустился по трапу в шлюпку, сел на кормовую банку рядом с рулевым. Вельбот отчалил.

На «Громоносце» пробили склянки, и раздалась команда:

– На флаг!

Зарин обернулся, чтобы еще раз взглянуть на свой корабль, и удивился: на бушприте «Трех святителей» развевался поднятый чьей-то рукой гюйс.

– Мичман, посмотрите: на корабле гюйс! Глазам не верю! Видите?

Нефедов скомандовал: «Суши весла!» – и обернулся. Перестав грести, матросы застыли с поднятыми над водой веслами.

– Видите? – повторил Зарин.

– Никак нет! – вспыхнув, ответил мичман.

Зарин внимательно посмотрел на мичмана, перевел глаза на «Громоносец» и удивился вторично: на «Громоносце» подняли флаги, но под адмиральским клотиком не было флага Меншикова. А Зарин, да и все на «Трех святителях» думали, что светлейший находится на «Громоносце».

Зарин хотел вернуться на корабль, чтобы снять гюйс, но отказался от этой мысли. Корабль начал медленно погружаться. Да и «Громоносец» повертывался к «Трем святителям» кормой, и комендор на палубе парохода наводил на корабль бомбическую пушку, чтобы ускорить погружение последнего из обреченных кораблей.

Выстрел грянул. Снаряд проломил борт. Внутри корабля бомба взорвалась. Пушкари снова накатили орудие. Прогремел второй выстрел, более удачный, пробив борт «Трех святителей». Корабль накренился и начал быстро тонуть. Зарин приказал грести и на третий выстрел не обернулся. Матросы ударили веслами и мрачно смотрели назад.

– Кончился! – сказал загребной на вельботе.

Волна от тонущего корабля поддала вельбот, словно кто-то толкнул его в корму.

* * *

Когда от «Трех святителей» отваливали последние баркасы с людьми, Погребов, Стрёма и Михаил Могученко спустились с топорами и фонарями в трюм. И, разойдясь по разным местам, принялись, по уговору, яростно стучать топорами. Они стучали без толку. Вместо того чтобы выбивать подрубленную обшивку, где ниже ватерлинии были надпилены шпангоуты, все трое рубили стойки переборок.

Топоры затихли.

Крики и стук шагов по верхней палубе прекратились. Отвалили последние баркасы. Тихо переговариваясь, «охотники» выждали, пока отвалил вельбот капитана. Тогда, по условию, они выбили клинья кингстонов. Вода бросилась с шумом в трюм. Кончив работу, трое заговорщиков собрались на второй нижней палубе и погасили фонари.

– Пора, братишки! – сказал Погребов. – «На флаг».

Накануне Стрёма спускал гюйс и утаил его, вместо того чтобы сдать. Теперь Стрёма прокрался по верхней палубе к бушприту, поднял гюйс и сдернул петлю. Флаг распустился по ветру.

– Гюйс поднят, – доложил Погребову Стрёма, вернувшись на вторую палубу.

Погребов, раздувая горящий фитиль, ответил:

– Пошлем светлейшему гостинец.

Передав пальник [181]181
  Пальник –палка с железными щипцами на конце для вкладки фитиля, которым поджигают порох.


[Закрыть]Могученко, комендор склонился к прицелу. Все орудия на корабле были накануне заряжены.

В это время «Громоносец» начал поворот и ушел из-под прицела. Погребов выругался.

– Беда, братишки! – успел он крикнуть, увидев сквозь орудийный люк, что на «Громоносце» ладят кормовое орудие.

Выстрел прогремел. Снаряд пробил борт, прыгнул внутрь и забился, катаясь по палубе огромным черным шаром. Из трубки бомбы сыпались искры.

– Бегите, друзья! – крикнул Погребов.

Упав на палубу, он схватил бомбу и навалился на нее грудью. Бомба взорвалась…

Сбитые взрывом с ног Могученко и Стрёма через мгновение очнулись. Едкий пороховой дым вытягивало через пробоину в борту. Исковерканное тело Погребова лежало ничком у левого борта батарейной палубы.

– Прощай, товарищ!

Оба матроса быстро разделись и, когда ударила вторая пушка, кинулись с левого борта в море и поплыли прочь от корабля, торопясь, чтобы их не захватил водоворот.

Глава пятая

Жуткая ночь

В домике Могученко на скате Малахова кургана в эту ночь, когда собирались топить корабли, никто не спал. Батенька после трех суток отсутствия пришел домой угрюмый, разбитый и на расспросы семейных только сердито огрызался. Веня умаялся за день и все приставал к большим: «Когда же пойдем? Опоздаем, ничего не увидим!» Анна уговаривала Веню прилечь рядом с батенькой, который лежал под пологом, кряхтел, вздыхал, бормотал что-то про себя, а то и вслух начинал бранить кого-то. В такие минуты Веня боялся отца и наотрез отказался лечь рядом с ним.

– Веня, заснешь сидя, а потом тебя не поднимешь!

– Ни за какие деньги не усну! – уверял Веня и, конечно, уснул.

Так с ним бывало только раз в году – в ночь на светлый праздник, когда он ждал и не мог дождаться, чтобы посмотреть, как люди со свечами обходят церкви, как качаются всюду бумажные китайские фонари и гудят колокола.

И ночь 11 сентября в Севастополе походила на единственную в году ночь, когда русские города оживлялись и весь народ высыпал на улицы.

Веню разбудили угрозой, что уйдут на Городскую сторону без него. Пока Веня спал, приходил от Корнилова курьер и увез батеньку на корабль «Ростислав» – зачем, никто не знал. Вернулась с Сухарного завода из ночной смены Ольга. И Маринка пришла из парусной мастерской, куда ей велели прийти на работу ночью; этого еще не бывало никогда.

– Милые мои, что у нас было-то! – говорила Ольга. – Проклятой-то анафема [182]182
  Анафема– церковное проклятие, отлучение от церкви.


[Закрыть]Меншиков велел Сухарный завод прикрыть, печки взорвать порохом… Квашни разбили, противни в бухте утопили…

– А мы, милые, – перебила Маринка, – из старых парусов чехлы для матрацев шили. Крестный Хонин велел отдать в госпиталь восемьсот новеньких коек. Он их для своих матросиков на корабль приготовил. Морской травой набивали – и то велел отдать, не пожалел. Раненые-то на голых каменных плитах валяются. Нашили мы матрацев, а что толку: в городе ни сена, ни соломы. Чистая беда!

В дом возвратилась из госпиталя печальная Хоня с заплаканными глазами.

– Девушка, да ты вся в крови! – всплеснула руками мать.

Веня кинулся было к Хоне и отшатнулся:

– Фу, как от тебя пахнет!..

– Отойди, Веня, замараешься! – сказала Хоня устало. – Не знала, что в человеке столько крови есть!

– А доктора режут? – спросил Веня. – Отрезают ноги, руки?

– Отрезают, милый! – ответила Хоня, снимая замаранную в крови одежду.

– А если кого в голову – и голову отрезают?

Хоня покачала головой:

– Да как же, милый, человек может без головы быть? Подумай-ка!

– Ну да. А батенька про Меншикова сказывал, что он голову потерял!..

Анна и Маринка засмеялись. Не смогла сдержать улыбки и Хоня. Только с лица Наташи не сходит печаль.

– Вот ты какая! – с укором говорит Наташе брат. – У всех новости, а у тебя ничего нет. Коли Стрёма не пришел, у тебя в голове пусто!

– Верно, милый… – со вздохом соглашается Наташа.

Веня уже забыл, что надо идти смотреть на затопление кораблей. Упав на стол головой, он засыпает… Хорошо быть солдатом! Пуля – вжик! – в голову. Приходит доктор – раз! – голову на прочь, и лети на небо… Вене сделалось жутко, он хочет бежать от доктора, а ноги не сдвинуть с места.

– Что же это он, опять заснул? Пойдешь ты или нет?

Веня встрепенулся:

– Пойду, пойду. Ишь вы какие, без меня хотели уйти! Я и не думал спать!

В толпе

– Куда бежишь? Если ты не будешь слушаться, мы тебя не возьмем! – грозит Вене маменька, запирая дом на замок.

Веня прекрасно понимает, что уже не взять его никак не смогут, но ему немножко страшно убегать ночью при луне, и он примиренно советует матери:

– А вы меня за обе руки возьмите. Да крепче держите, и я не убегу… Вот так!

Ольга берет Веню за левую руку, мать – за правую. Дорога идет под гору… Молчаливые люди обгоняют семью Могученко. И внизу видно: от Пересыпи к мостику идет народ.

– Да что вы так тихо идете! – Веня тянет мать и сестру. – Я бы один так и полетел!

Ольга и мать подхватывают Веню под мышки и бегут. И уж Веня не достает земли, болтает в воздухе ногами и визжит от восторга. Добежали до мостика через Южную бухту. Поставили Веню на ноги. Он кричит сестрам:

– Чего вы отстали! Ноги, что ли, отнялись? Глядите, весь народ бежит!

На мостике, однако, бежать нельзя: столько народу, и все на ту сторону. И на той стороне люди все идут в одном направлении – к Николаевской батарее.

Мимо старого адмиралтейства и корабельных сараев в торопливом потоке людей Могученки идут, куда стремится весь севастопольский народ.

Уже рассветает…

Веня привык днем встречать на улицах больше всего солдат и моряков. А нынче ночью народ совсем другой. Кое-где в толпе на берегу Большой бухты мелькают офицерские фуражки. Отдельно стоят, не мешаясь с толпой, чубатые донские казаки. И солдат порядочно, но больше всего простого народа: мастеровые доков, кузнецы, маляры, корабельные плотники, оружейники; дрягили [183]183
  Дрягиль– крючник, носильщик.


[Закрыть]адмиралтейских складов; портняжки армейских и флотских швален [184]184
  Швальня– швейная мастерская.


[Закрыть]; рыбаки; извозчики в шальварах и камзолах [185]185
  Камзол– старинная мужская куртка-безрукавка под верхнюю одежду.


[Закрыть], шитых золотом; чабаны [186]186
  Чабан– пастух, пасущий скот в горах.


[Закрыть]в кожаных куртках, с ножами на ременном кушаке; лавочники; слуги и конюхи офицеров; уличные разносчики. И что совсем необычно, очень много женщин в толпе.

В Севастополе из сорока двух тысяч жителей насчитывалось всего семь тысяч женщин. А здесь, в толпах народа по обеим сторонам Южной бухты, и на Павловском мыску, и у Николаевской батареи, женщин было куда больше, чем мужчин. Наверное, сюда пришли, несмотря на ночь, все матери, жены и дочери моряков, их девушки.

Седые чопорные барыни, которым на улицах днем все уступают дорогу, жмутся в толпе матросок.

Яркими пятнами выделяются молодые крестьянки в расшитых золотом кисейных шарфах и пестрых шалях.

Крутые скаты берега позволяют видеть всем, чтоделается на рейде, но все-таки народ теснится к берегу, напирая на тех, кто заранее захватил места на камнях и каменных стенках набережных. Толпа теснила их, угрожая свалить в воду.

Холодная, почти морозная ночь побудила сбитенщиков [187]187
  Сбитенщик– продавец сбитня, горячего напитка из меда с пряностями.


[Закрыть]раньше времени, не по сезону, заправить свои самовары. Они расхаживали в толпе, покрикивая: «Сторонись, обварю!» – и помахивали связками баранок. У каждого сбитенщика половина пояса спереди деревянная, с гнездами для стаканов. Самовары парили и чадили угаром, а сбитенщики нахваливали свой напиток, громко распевая:

 
Кипит кипяток,
Припарит животок!
Кто сбитень выпиват,
Постоянно здрав быват!
 

Народ томился жаждой – сбитенщики торговали хорошо.

Могученки прибежали на берег в то самое время, когда между строем кораблей и пароходами показалась шлюпка адмиралов.

По эскадре прокатилось «ура».

Веня все отлично видел: мать посадила его на плечо. Обо всем, что видел, он докладывал матери и сестрам. На шлюпке идут к эскадре Корнилов и Нахимов, а батенька на корме за рулевого, вместо офицера, хозяина шлюпки. Вот шлюпка пристала к кораблю. Музыканты заиграли встречу. Сейчас Корнилов подаст сигнал: «Командую флотом». И точно, на «Трех святителях» начинает вскоре работать семафор. Что сигналит корабль, Веня не успел разобрать и докладывает, что Корнилов приказал кораблям поднимать якоря, поставить верхние паруса и идти в море, следуя в кильватер [188]188
  Кильватер– след позади судна при его ходе. Идти в кильватер другого судна – идти гуськом, следом за ним.


[Закрыть]за флагманским кораблем. Пароходам с тяжелой артиллерией – конвоировать корабли.

Веня хорошо видит, что на всех кораблях, кроме «Трех святителей», спущены стеньги и убраны реи, – корабли не могут поставить верхние паруса. Веня видит, что швартовы от кормы к носу связали корабли в одну цепь. Но он уже забыл, что бежал сюда смотреть на затопление эскадры. Ему хочется, чтобы флот вышел в море.

На кораблях суматоха. Стучат топоры. Пароходы подошли к кораблям и снимают людей. На ближних кораблях рушатся мачты. Шлюпка адмиралов вернулась на «Ростислав» и оттуда идет без адмиралов к Графской пристани, и батенька опять в шлюпке – на руле…

– Чего же ты, милый, все нахвастал? Эх ты! – сердито укоряет Веню мать.

Вене стыдно. Дело идет вовсе не так, как бы ему хотелось. Он спрыгнул с плеча матери и, не успела она ахнуть, юркнул в толпу: ему надо найти на Графской пристани батеньку и от него узнать всю правду.

Нагнувшись, он пробивает себе головой дорогу из толпы, его бьют, толкают. Толпа колышется, женщины плачут. Мужчины кому-то грозят и бранятся… С рейда прогремел пушечный выстрел, за ним второй и третий…