Текст книги "Красное и белое. И серо-буро-малиновое"
Автор книги: Сергей Светуньков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
Советская власть в Глуповской губернии вводила новые законы, а старые – выводила. Все памятники царям и царским сановникам решительно снесли несмотря на то, что к октябрю 17-го года они были разноцветными и аллегоричными.
Компорекмил Матрёшкин набрал силу и головорезов, и уже не допускал неконтролируемого выноса денег и драгоценностей их владельцами из конфискованных помещений и зданий. Он лично обыскивал выселяемых, и кроме личных вещей – белья и пары одежды, – ничего не позволял выселяемым или арестованным с собой брать. Протоколов изъятия никто не вёл, поэтому Матрёшкин всё экспроприируемое складывал лично в свой портфель, после чего относил его в Совет в финансовую комиссию сам лично, вываливая из большого кожаного саквояжа деньги и драгоценности на стол Председателя финансовой комиссии, которая работала в ведомстве компофина Камня. В революционной сознательности Игоря Матрёшкина никто не сомневался, поскольку он однажды принародно отлупил одного из своих сотрудников, пытавшегося во время обыска засунуть за щёку кольцо с брильянтом.
Чёрт его знает как, но, не смотря на революционную сознательность Матрёшкина, часть экспроприированных драгоценностей случайным образом оставалась на дне саквояжа, поэтому Матрёшкин, зайдя в свой кабинет, и обнаружив их, сокрушённо качал головой: «Опять прилипло!» и для сохранности складывал их в свой личный сейф, строго говоря сам себе:
– Вот ведь как! Незадача… Ну не бежать же мне по коридорам в комиссию сдавать эту дрянь: что я – мальчишка им, что ли? Пусть пока полежат в моём сейфе для сохранности, а я при случае их и сдам! Вот ведь товарищи обрадуются! Скажут: «Ай да Матрёшкин! Ай да сукин сын!»
И, любовно поглаживая каждую золотую брошь или колечко с изумрудами, аккуратно заворачивал их в заранее приготовленную тряпицу и складывал в нутро сейфа. Ключ от сейфа он прятал так надёжно, что никто его «ни в жизь» бы не нашёл!
Борьба с саботажем и построение социализма
Глуповское общество, в задумчивости почёсывало затылки и при этом бурно обсуждало суть того пути, на который его вывела Большая Глуповская Социалистическая Революция. Агитацию по этому поводу среди глуповцев проводили все – большевики, меньшевики, эсеры, монархисты, анархисты и, как следует из некоторых глуповских газет того времени, даже антихристы. Переворот в Глупове совпал по времени с переворотом в Петрограде. Советская власть возникала повсюду по стране, а потому солдаты массово бежали с фронта. В Глупов также повалили солдаты, усиливая брожение в умах и животах, ибо объёмы продовольствия ощутимо сокращались. Бегущие с фронта солдаты, были в основном из крестьян, ведь в те годы 85% населения Головотяпии составляли крестьяне. Солдаты, обременённые семьями, возвращались в деревни и сёла, чтобы успеть к переделу землицы, а бобыли и молодые солдаты из числа безземельных крестьян в деревню не торопились, а ходили по городам Головотяпии с винтовками, пугали обывателей и записывались в органы советской власти, большевистскую партию или милицию.
Головотяпское общество, как и следовало ожидать, раскололось на два лагеря – одни стояли за большевиков, другие – против большевиков, но тоже стояли. Разделение это произошло по идеологическим соображениям, которые заключались в следующем.
Большевики говорили, что при коммунизме, куда они всех глуповцев уже ведут, всё будет общее – это и есть коммунизм. Этим воспользовались все другие антибольшевики. Они говорили, что при большевиках всё будет общее, в том числе и жёны. Холостым и молодым глуповцам такая перспектива нравилась – все женщины будут общими, благодать! Поэтому они стояли за большевиков и записывались в большевики. Некоторые женщины, повидавшие жизнь или уже вдовствующие, была тоже за то, что всё будет общее.
Женатым, в принципе, тоже нравилась идея о том, что и им будут доступны чужие жёны из молодок, когда все жёны будут общими, но им вовсе не нравилось, что и их жёны станут общими и доступными для других. Такие, более старшие по возрасту, стояли против большевиков и записывались в меньшевики или эсэры, а некоторые и вовсе посылали всех к чёртовой матери. Численность членов политических партий в Голопотяпии по сравнению с началом года выросла в сотни раз, а большевиков и того более – в тысячу раз, поскольку, как известно, на всю Головотяпию до приезда Зойки Три Стакана приходился только один большевик и тот – Алик Железин (не считая тех, кто нашёлся чуть позже).
Неожиданно для всех подкачали чиновники во главе с Копейкиным. Вдруг они решили, что Большая Глуповская Социалистическая Революция – это противозаконный переворот. И все чиновники – от мала до велика не вышли на работу, поскольку запасец деньжат и продовольствия у них уже был сформирован и они могли себе позволить не работать месяц-другой. Тотчас в Головотяпии перестали работать все учреждения – почта, телефон и телеграф, банки и казначейство, железная дорога и ямщики… Словом, всё застыло неподвижно.
А Копейкин, одев на себя лучшие одежды, отправился в Глуповский совет к Зойке Три Стакана во главе делегации из пяти самых старых и почтенных чиновников и от имени всех чиновников Головотяпии потребовал от РКНК покаяться, добровольно пойти в тюрьму, а из тюрьмы, напротив, выпустить членов Временного комитета. Когда все эти требования Копейкин сообщил Зойке Три Стакана, то у неё от изумления отвисла челюсть. При этом она очень напоминала почтовый ящик, в щель которого, Копейкину рефлексорно очень хотелось засунуть пачку писем, и он даже стал оглядываться кругом в поисках оных. Но тут из щели этого почтового ящика раздалось:
– А ну-ка, Матрёшкин, всю эту шатию-братию – живо в тюрьму.
Матрёшкин так и сделал.
– А позвать-ка сюда судей! – Разошлась Зойка Три Стакана. – Пусть они этих саботажников и судят по всей строгости.
Но судьи приходить отказались, мы, говорят, вашу власть не признаём, и пока вы не уйдёте, работать не будем.
Тогда Зойка Три Стакана созвала рабочее заседание РКНК для того, чтобы обсудить произошедшее.
Сначала среди комиссаров появилась некоторая паника, типа: что же мы, дурни, наделали?! Вот нам теперь влетит! А давайте захватим казну и разбежимся? Но Зойка Три Стакана эту панику быстро пресекла:
– Значит так. Большевики захватили власть всерьёз и надолго. То есть, навсегда. Мы найдём чем ответить собутыльникам… Э, чёрт, оговорилась! Саботажникам! Так вот, мы принимаем Постановление о том, что судей теперь везде назначают местные советы из числа революционеров. Кого хотят, пусть того в судьи и назначают, главное, чтобы судьи писать и читать умели, а то неудобно как-то. Этим судьям надо повелеть наплевать на царские законы, а судить чтобы они взялись по революционной совести, а не по каким-то там старорежимным законам. И адвокатов старых – всех коту под хвост! Адвокатом теперь может быть любой желающий и умеющий говорить. А если он писать не умеет, пусть в протоколах ставит крестик. Хватит, доигрались! Народ теперь пришёл к власти! Правильно я говорю?
Народ в лице членов РКНК одобрительно зашумел.
– И следствие теперь пусть организовывают сами судьи, а для этого местные советы им из самих себя выделяют помощников. Значит, с судьями покончили. А старых судей и адвокатов со следователями отправить на трудовые работы, пусть теперь дрова пилят и камни таскают туда-сюда.
– Этого, Зоя, мало. Ведь не только судьи, но все другие чиновники не работают. Ну осудим мы судей, ну и что? Всё равно все учреждения закрыты. Даже телеграмму послать никому нельзя!
– А ты не перебивай раньше времени! Поперёк матки в пекло не лезь! Так вот, во все неработающие учреждения советы отправляют своих комиссаров из большевиков (это – обязательно!) с широкими полномочиями – вплоть до ареста и отправки саботажников под суд. А суд теперь в наших руках – будет судить по строгой революционной совести! Установить отныне такой порядок руководства всеми учреждениями: главным становится этот комиссар, а бывший руководитель организации работает при нём первым заместителем директора. А если этот бывший не выходит на работу, отказывается, видишь ли, то его место занимает один из его бывших заместителей. А отказника через суд отправляем на трудовые работы к судьям и адвокатам. А если и из заместителей никто не хочет работать, саботируют, то и их – под суд и на трудовые работы! А директором назначается один из руководителей любого отдела из числа сочувствующих. А если никто из руководителей отделов не является на работу, то всех их опять-таки отдать под суд и отправить на трудовые работы, а директором назначается любой из сотрудников учреждения, кто явился на работу. Пусть даже сторож! И тогда они вместе с комиссаром назначают на освобождённые от саботажников должности революционно настроенных пролетариев. И опубликуйте это всё в газетах. И, кстати, для помощи этим комиссарам нам нужно создать чрезвычайную комиссию по борьбе с саботажем. Сокращённо давайте назовём её ЧКБС. Комиссаром Чекабеэс предлагаю назначить....
Тут Зойка Три Стакана задумалась – все, кто ранее оказался у неё под рукой, уже были назначены комиссарами по разным направлениям.
– Кого бы назначить, а?
Все призадумались. Но тут нашёлся Председатель Совета Ситцев-Вражек, хоть и меньшевик:
– Я думаю, что пост комиссара Чекабеэс надо поручить Матрёшкину. А что? Он же у нас уже хорошо знаком с милицейской работой – у контриков ценности изымал, и в тюрягу их водил. И вообще, давайте-ка совместим комиссариат по Чекабеэс с комиссариатом по реквизиции и милиции. Будет у нас «Чекабеэс и рекмил»! А что?
Всем идея понравилась, да и Матрёшкин тут же согласился – вылавливать саботирующих контриков он готов. Но название нового комиссариата не понравилось – уж очень сложно выговаривать. Договорились называть новый орган просто -ЧК, а официальное название сохранить именно такое, какое предложил Ситцев-Вражек: «Чрезвычайная комиссия по борьбе с саботажем, реквизициям и милиции» (так в протоколе, я сам видел – СГС).
Поскольку дружбанов по голодному детству Матрёшкин уже привлёк к работе в комиссариате милиции и реквизиции, а новая объединённая структура требовала новых кадров, то Матрёшкин всех своих приятелей по голодной, и что скрывать, иногда вороватой юности из простых милиционеров перевёл в начальники, а тем поручил самим подобрать себе достойных кадров. Такие кадры нашлись из друзей друзей Матрёшкина. ЧК быстро наполнился проверенными и закалёнными в уличных драках и в бандитских разборках кадрами. Сплочённая очень организация получилась.
Поскольку в бюджете Головотяпии денег на новую структуру не нашлось, то РКНК принял специальное постановление о том, что ЧК оставляет себе для самофинансирования десять процентов от реквизируемого у контриков имущества.
Наступила полная гармония. Местные советы, которые возглавляли деятели типа Зойки Три Стакана, но в основном мужского пола и масштабом помельче, назначали комиссаров, которых направляли на неработающие из-за саботажа учреждения. Там эти комиссары открывали в отделах кадров списки сотрудников и направляли головорезов Матрёшкина по адресам с требованием к саботажникам немедленно выйти на работу. Тех, кто отказывался, чекисты немедленно арестовывали, а имущество их национализировали. Часть имущества сдавалась в финотделы местных советов, а на десятую часть его чекисты кормились сами. Да кто ж считал реквизированное?
Арестованных за саботаж судили революционным судом пролетарские суды. Тут, правда, не обошлось без перегибов. В тех районных судах, где судьями были назначена революционная молодёжь из студентов, гимназистов и учителей, наказание было мягким – трудовые работы на лесоповале на месяц-другой без конфискации имущества. А в тех судах, куда революционное творчество масс привело судьями дезертиров из фронтовиков, приговоры были пострашнее. Что для дезертира, понюхавшего пороху, чужая жизнь? Ничто! А тем более – жизнь буржуя, ведь всем революционным пролетариям из числа бывших крестьян известно, что судьи, адвокаты и служащие государственных учреждений – это буржуи! Поэтому в тех судах, где бывшие солдаты стали судьями, разбирательство и приговор были короткими: расстрелять через повешение! Только нечёткость формулировок спасла многих несчастных от смерти.
Меньшевики и эсэры стали обращаться в РКНК с ультиматумами, поэтому Зойка Три Стакана вынуждена была провести слёт судей, на котором все вместе приняли одинаковые правила игры. Расстреливать за саботаж через повешение не разрешалось даже в том случае, когда уж очень хотелось. Всех – пилить и валить лес, тем более что уже и зима была на носу.
Жизнь бурлила, кипела и выкипала. Для того, чтобы рассказать головотяпам о сути текущего момента, все члены РКНК регулярно выезжали на фабрики, заводики, мастерские и казармы, где выступали на митингах. Кузьма Кузьмич Кузькин был Председателем Всеголовотяпского исполкома, поэтому по должности должен был раз в неделю отдавать Закусарину в его газету «Глупо-головотяпскую правду» какой-то материал. Кроме того, он поневоле сталкивался с письмами крестьян, солдат и обывателей о светлом будущем, которые ему присылали со всех концов Головотяпии. У каждого автора письма «светлое будущее» было самым разнообразным. При этом все ссылались на Маркса.
Понимая, что разных «светлых будущих» быть не может, а может быть только одно «светлое», а все остальные должны быть не очень светлыми, он обратился за помощью в Зойке Три Стакана. Та, отмахнувшись от него рукой, с досадой заметила:
– Не до тебя мне и не до будущего! Вон – буржуев надо резать. Сам решай!
Обратился Кузькин и к Николаю Нидвораевичу Закусарину, как бывшему студенту и большевику из Москвы. Но Закусарин вместо конкретного ответа о том, что такое «светлое будущее» начал размусоливать – рассусоливать по принципу: с одной стороны так, а с другой стороны разэдак, а вот с третьей стороны и т.д.
Тогда Кузькин понял, что должен найти ответ сам и вновь стал читать и критиковать «Капитал» Карла Маркса, дойдя уже и до конца первой главы первого тома этого капитального труда. Поскольку каждую фразу Маркса ему приходилось перечитывать по нескольку раз, то, устав напрягаться, он просто взял и пролистал все тома «Капитала», останавливая своё внимание только на отдельных фразах, записывая их и комментируя. На такой экспресс-метод изучения «Капитала» Кузьки потратил две недели. Но поскольку у него была отличная память, то после этого он всегда мог к месту и не к месту вставить цитату из «Капитала» со ссылкой на страницу. Народ проверял – всё точно так и на той самой странице! В глазах головотяпов Кузькин стал вторым после Маркса.
Параллельно с «Капиталом» Маркса Кузькин точно таким же методом изучил и Ленинскую брошюру «Государство и революция». Последняя его впечатлила куда больше, чем «Капитал». Всё просто – диктатура пролетариата, конец буржуазной демократии, никакого рынка и эксплуатации человека человеком.
Под влиянием пролистанного Кузькин написал и издал для политработников Головотяпии небольшую брошюру под названием «Социализм как детский возраст коммунизма». Эту брошюру прочитали все руководители партийных и советских учреждений Головотяпии. И прониклись.
Что же собой представлял социализм в изложении Кузькина?
Первое. Частной собственности на фабрики, заводы, мастерские и на землю нет. Но личные вещи, а также частная собственность на мебель, тарелки, коров, лошадей, жён и прочую живность ещё сохраняется.
Второе. Деньги отменяются. Торговля отменяется. Банки закрываются. Каждому трудящемуся, в зависимости от того, как он трудился, выдаётся карточка особого рода, а по этой карточке в распределительных пунктах владелец карточки получает соответствующий набор продуктов, одежды и обуви. «От каждого по труду – каждому по способностям». За физический пролетарский труд выдаётся продуктов больше, за умственный интеллигентский труд – существенно меньше.
Кузькин утвердился в глазах всех, окружающих его, в качестве и количестве теоретика научного социализма-коммунизма. На очередном заседании РКНК Зойка Три Стакана даже отметила, что Кузькин, «пожалуй, сегодня является самым теоретически подкованным большевиком в Головотяпии».
Более того, прочитав эту брошюру, Живоглоцкий на одном из митингов заявил о том, что фаза капитализма головотяпами успешно пройдена и объявил по всей Головотяпии социализм.
– А для этого, товарищи, – вещал он с трибуны, – нам только-то и нужно, что передать в руки народа фабрики и заводы, отдать землю крестьянам, забрать банки в свои руки, отменить свободную торговлю и ввести плановое распределение товаров по труду. Деньги, товарищи, пока не отменяются, но скоро отомрут сами, поскольку распределение всех товаров отныне будет проводиться по социалистическому принципу – по карточкам. И зачем тогда деньги?
Так и сделали. Все головотяпы, за исключением крестьян, должны были принести в местные советы справки с места работы, где им в обмен на это выдавали на месяц именную карточку, где был прописан уровень трудового вклада. Например, Зойка Три Стакана получила именную карточку с номером «000». И ей ежемесячно полагалось, например, свежего мяса 10 килограммов. А те головотяпы, кто в силу возраста или иных причин не работали, получали карточку иждивенцев с номером «013». Таким на весь месяц полагалось только 0,5 килограмм мяса. Простым сотрудникам ЧК полагались карточки с номером «007» и мяса им полагалось 5 килограмм в месяц.
РКНК проводил совещания, получал декреты из Петрограда и внедрял их в жизнь, занимался переименованием улиц и площадей.
Мелкие чиновники бывшего губернаторства и временного комитета после того, как Копейкина с делегатами отправили на трудовые работы на три года по осушению болот, прилюдно покаялись в том, что поддались на провокацию вышеупомянутого Копейкина, и стали работать с удвоенной энергией на Советскую власть. Отбросив все старорежимные привычки, они стали называть друг друга «товарищ», ходить на митинги и шествия и носить военные одежды. Много хлопот доставляли им дела по финансам губернии и продовольственному снабжению. Возглавляли отдельные направления работы не столоначальники, как прежде, а комиссары из простых, но революционно настроенных рабочих, солдат, крестьян и некоторых матросов. Чаще всего они были малограмотными и не умели даже складывать двузначные числа. Чиновники же знали, как складывать и умножать, а ещё лучше они умели отнимать и делить. Среди них был особый конкурс на места в комиссии по распределению продовольственных карточек – туда шли только самые близкие и проверенные, поскольку можно было выдавать карточки на мёртвые души и, присваивая продовольствие по этим карточкам, неплохо обогащаться. Впрочем, такие должны были передавать вышестоящему начальству определённое заранее оговорённое количество карточек в счёт платы за должность.
Карточки отоваривались, а продукты продавались в подпольные кабаки и рестораны. Основными посетителями этих заведений были не столько буржуины и купцы, сколько новые советские работники. Завсегдатаями были и чекисты, которым, понятное дело, устанавливалась пятидесятипроцентная скидка, в том числе и на услуги проституток.
Попадались, правда, среди комиссаров и их заместителей представители бывшей царской интеллигенции из революционеров – учителя, врачи, студенты. Русская поговорка ведь не случайно про таких говорит: «в семье не без урода», но их было ничтожно мало, почему казна и продовольственные запасы Глупова исчезали с удивительной быстротой, да с такой, что руководители Головотяпского Совета не могли понять, что же происходит. Сами-то они находились у начала распределения еды и ни в чём не нуждались. А народ начал голодать. Деньги ещё оставались в обороте, но только на «чёрном рынке». Купцы, у которых реквизировали склады со всем товаром, ушли в подполье и организовав подпольное дело, задирали цены на свои товары.
Тогда РКНК во главе с Зойкой Три Стакана решил, что всё дело в том, что названия в учреждениях Глупова были старыми – департамент, отделение, делопроизводство и стол. Поэтому в волну переименований попали и названия структурных подразделений всех учреждений. Появились секции, части, отделы и подотделы, бюро и подбюро. Поменялись название должностей – вводились новые революционные должности – комиссар, начальник, управляющий и заведующий, их «зам» и «пом». Особенно революционно и грозно для контрреволюции звучали многочисленные сокращения и аббревиатуры. Например, заместитель комиссара по делам рожениц в Глупове сокращённо назывался Замкомпороже, комиссар управления по работе с носильщиками – Комупонос и т.п.
К сожалению, эта мера не возымела никакого действия и припасов в Глупове не прибавилось.
Следующим шагом РКНК, полностью поддержанным Глуповским советом, было решение о том, что все ценные бумаги – акции, облигации и т.п., – являются недействительными. Относительно зажиточное население Глупова имело счастье хранить свои сбережения именно в ценных бумагах, в том числе и государственных займах. Поэтому решение Совета о национализации ценных бумаг вызвало волнение в их умах. Они, было собрались нестройной толпой у здания Совета, но революционная милиция их всех арестовала и каждого в отдельности выпорола, не доводя дело до революционного суда. Обыватели стали бояться собираться большими толпами, и роптали на власть небольшими группами по два – три человека.
Довольно быстро – через неделю после революции, – РКНК принял решение о национализации всей жилой недвижимости в Головотяпии. Все дома и квартиры теперь принадлежали народу, а распоряжались ими местные советы, которые и занялись переселением городской бедноты из трущоб и бараков в просторные городские квартиры, оставляя их бывшим владельцам по одной комнате, заселяя во все остальные комнаты бедноту. Так в Головотяпии появились коммуналки.
Национализированные предприятия, оставшиеся без заказов, но управляемые революционно сознательными комиссарами и фабзавкомами, останавливались друг за другом. Тогда в Совете решили, что произошедший кризис наступил из-за отсутствия на местах специалистов, после чего отпустили под «честное слово не бороться с революцией» из тюрем всех арестованных купцов, буржуев, помещиков и просто зевак, пойманных на митингах. Выпустили всех, кроме Ани-Анимикусова. Выпущен из тюрьмы был даже Митрофанушка – камердинер князя, который при Временном комитете исполнял обязанности министра по внутренним делам. Но дела в экономике лучше не пошли и в Глупове стало голодно.
