Текст книги "Красное и белое. И серо-буро-малиновое"

Автор книги: Сергей Светуньков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

18 июля Сталиным было созвано заседание Военного совета Северо-Кавказского военного округа, на котором Сталин предложил убрать Снесарева с фронта, поскольку именно Снасарев отвечает за работу фронта в целом. Самого Снесарева на совете не было, потому что он круглосуточно занимался восстановлением порядка в разбитых частях 10-й армии и сдерживанием атак белых на Царицын. Первым поддержал предложение Сталина о снятии Снесарева Железин. За ним высказался с поддержкой этого решения Ворошилов, Минин и другие члены военного совета. Кстати, подпись Железина под протоколом этого заседания стоит сразу после подписи Ворошилова, Минина и Сталина.

Отстранённых от командования Снесарева и бывших царских спецов арестовали и ЧК приступила к поиску заговорщиков среди арестованных. Не стоит особо распространяться о том, как из арестованных добывали признания – картина заговора была создана и часть военспецов ЧК успела расстрелять.

Круглолицыну повезло – 17 июля он получил ранение в предплечье и находился в госпитале, поэтому до него ЧК не успела добраться. Добралась бы она до него рано или поздно, но Круглолицыну повезло и дальше, поскольку в Царицын прибыла из Москвы комиссия во главе с членом ВЦИК А.И.Окуловым, которая, тщательно изучив ситуацию, прекратила поиск заговорщиков и освободила из-под ареста Снесарева.

Результаты работы комиссии были самыми неприятными для Ворошилова и Сталина. Вот, например, выдержка из протокола работы этой комиссии: «в 10-й армии после смещения «спецов» с руководящих должностей начался настоящий развал. Армия имеет 76 тыс. солдат, 50 тыс. штыков и сабель, 1000 пулеметов, но топчется на месте, истекая кровью перед противником с 26 тыс. штыков и сабель, 100 пулеметами. В деле воспитания красноармейца господствовали узаконенный мордобой и порка – командир первого Красноглуповского полка Камень лично каждое утро бьёт по морде каждого двадцатого бойца своего полка. А Командир второго Красноглуповского полка Живоглоцкий перестрелял в округе всех ветеринаров. Как следствие всего этого – мародерство и распущенность красноармейцев».

Наркомвоенмор и Председатель РВСР Троцкий телеграфировал после прочтения протокола Ленину: «Категорически настаиваю на отозвании Сталина. На царицынском фронте избыток сил. Ворошилов может командовать полком, но не армией в пятьдесят тысяч солдат. Тем не менее, я оставлю его командующим десятой Царицынской армией на условии подчинения командарму южной Сытину… У нас колоссальное превосходство сил, но полная анархия на верхах. С этим можно совладать в 24 часа при условии вашей твердой и решительной поддержки».

Сталин был отозван с фронта и его пути с красноглуповцами больше не пересекались.

Остаток гражданской войны Камень и Живоглоцкий прошли со своими полками по разным фронтам, а Железин при этом всегда оказывался членом военного совета армии или фронта, непосредственно в боях не участвуя. Круглолицын после выздоровления работал в штабах армий и фронтов вместе с В.И.Шориным на Южном и Юго-Восточном фронте, на Кавказском фронте, освобождал Сибирь и воевал в Туркестане.

Пожалуй, это и всё, что уместно сказать о глуповцах, которые во время гражданской войны находились за пределами Глупова и Глуповской губернии.

В Глупове же Зойка Три Стакана сразу приступила к полному восстановлению советской власти. Поскольку ещё до завоевания Глупова войсками Елизаветы Ани-Анимикусовой и в самом Глупове, и во всей губернии действовали Советы, Зойка Три Стакана объявила о том, что прежние советские органы власти автоматически восстанавливаются в своих правах и что эти Советы опять берут власть в свои руки.

Выяснилось, однако, что поскольку идёт война с буржуями, часть советских работников ушла на фронт, а другая часть, выпоротая Елизаветой Ани-Анимикусовой «чтоб больше не повадно было в советах заседать», напрочь отказывалась идти работать в Советы. Тогда своим распоряжением по всей губернии Зойка Три Стакана распорядилась гражданам выбрать новые советы, а большевистским ячейкам взять под контроль эти выборы.

Сказано – сделано! Но всё пошло как-то наперекосяк. Если в городских Советах большевикам ещё удалось занять большинство и сохранить революционный дух, то в деревенских Советах большинство составило беспартийные середняки, не смотря на большевистский контроль. Такие советы отличались отсутствием революционной сознательности, стояли за мир и вовсе не хотели войны с контрреволюцией до победного конца.

С возвращением советской власти вернулся и социализм с распределением продуктов по карточкам. Крестьяне такого социализма, при котором всё, что они вырастили, надо сдавать советской власти, а в обмен получать «большое пролетарское спасибо», не хотели. Стало возникать недопонимание.

Тогда Зойка Три Стакана вспомнила о Декрете ВЦИК «Об организации и снабжении деревенской бедноты» от 11 июня 1918 года и во исполнение этого Декрета обязала по всей губернии в недельный срок учредить волостные и сельские комитеты бедноты – Комбеды. Во главе каждого комбеда, по определению, должен стоять большевик. Поскольку на местах большевиков было мало, то в волости и в сёла из Глупова по разнарядке возглавлять комбеды послали тех красноглуповцев, которые по разным причинам остались в Глупове и не поехали на фронт, но которые в период стояния у моста через Грязнушку красных и белых, были приняты в партию большевиков Железиным.

Зойка Три Стакана поручила контролировать эту работу Кузькину, вернувшемуся из Царицына в Глупов по приказанию Снесарева.

Кузькину активно помогал Матрёшкин, бывший председателем Глуповской ЧК. Он пополнил ряды ЧК теми глуповцами, которые отличались особой революционной сознательностью, то есть – ненавидели богатеев, но на фронт ехать не желали. Из них он сформировал особый полк и передал его в ведение Кузькину, во главе которого Кузькин проехался по всем волостям и сёлам Глуповской губернии. Там он назначал в комбеды большевиков из сельской бедноты, или, за отсутствием таковых, добровольцев из своего обоза.

Было это примерно так. В село Вихляевку въезжает полк Кузькина. Во главе полка в бричке едет сам Кузькин. За бричкой плетётся уставшая лошадка, на которой восседает здоровый бородатый детина, держащий в своих лапах древко красного знамени, развивающегося полотнищем над головой лошадки.

На полотнище белыми буквами коряво выведена надпись:

«ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕ

ТАМ !»

Следом идёт полк – кто на лошадях, кто на бричках, кто на телегах. Навстречу полку выходит толпа крестьян во главе с председателем сельсовета:

– Здравствуйте, кто такие будете?

Кузькин важно выходит из брички:

– Я – комиссар по работе с комбедами Кузькин. – И показывает крестьянам соответствующий мандат. – И ещё я Председатель Исполкома Всеглуповского совета, но это так. А вообще-то я классик марксизма-ленинизма. Комбед у вас создан?

Крестьяне изумлены таким обилием чинов у товарища начальника.

– Нет у нас ничего такого… лишнего. Все тута свои. Никто не создан. Продовольствие сдаём, есть и расписки.

– Понятно! Значит так, председатель. Полк ЧК размещаешь по домам крестьян и ставишь их на довольствие, а мне какую-нибудь избу в центре, да получше – я же главный!

Полк размещали по домам, крестьяне кормили бойцов самым лучшим – все уже знали, что такое ЧК. Кузькина помещали в дом к какому-нибудь самому зажиточному крестьянину или даже к попу, если у попа был хороший дом. Там Кузькину отводили лучшую комнату, топили баньку, парили его и кормили свеженькой курочкой и угощали самогоном и наливками. За столом с хозяином дома и с председателем совета вёлся разговор о советской власти, о мировой революции и о светлом будущем. Хозяин, даже если это был поп, поддакивал и со всем соглашался.

Простые чекисты и вели себя попроще. Они вваливались в том дом, куда их размещали на постой, доставали из-за пояса наган или маузер, и зловеще говорили хозяину:

– Ставь жратву, выпивку, а потом в постель ко мне бабу приводи.

А если какие бабы отказывались лезть в постель к чекистам, те грозились перестрелять всю семью.

На следующее утро Кузькин созывал всех крестьян, за исключением кулаков, на митинг, на котором и выступал с изложением Декрета и о том, что нужно создать Комбед. После этого крестьяне начинали выступать, и всегда находился один такой горлопан из голытьбы, который, разрывая на себе рубашку, кричал в толпу:

– Для чего мы, братцы, революцию делали, а? Для чего кровь проливали, а? Чтоб опять голодранцами бегать, да у кулаков рабами быть, а? Мы не для того помещиков повыгоняли! Мы за справедливость! Мы должны богатеев к ногтю прижать! Надо, чтобы все жили хорошо, а не только кулаки!

Такого сразу же и выбирали главой комбеда, если он оказывался большевиком. Если он большевиком не был, то его всё равно выбирали главой комбеда, но с условием, что он вступит в большевики. Тогда сразу же после митинга партийная ячейка Кузькинского полка принимала горлопана в большевики и выдавала ему партийный билет. Возражений чаще всего со стороны выбранного не было, глава комбеда понимал, что, став большевиком, он получал себе дополнительные льготы. Кузькин выписывал главе комбеда соответствующий мандат, ставил свою подпись и печать на неё, и с полком двигался дальше в следующую деревню.

Созданный таким образом комбед начинал осуществлять строгий и весьма придирчивый учёт и распределение хлеба в селе, продуктов необходимости и сельскохозяйственной техники. Зачастую комбеды отменяли решения советов на том основании, что беднота ближе к пролетарию, чем середняки, поэтому именно комбеды должны осуществлять диктатуру пролетариата в деревне.

Поскольку продовольствия для Советской России в те времена катастрофически не хватало, то для снабжения армии и рабочих большевики были вынуждены создать продотряды. Продотряды изымали «излишки» продовольствия у кулаков и середняков, а комбеды были в этой работе первыми помощниками продотрядов, показывая отрядам указательным пальцем на кулаков и середняков.

Вот чем хороша природа, так это своей гармонией!

Гармония наступала и в сложных взаимоотношениях на селе. В основе сельской гармонии всегда и во все времена лежал самогон, особенно среди деревенской бедноты. А поскольку председатели комбедов были самыми бедными бедняками, то они до него были очень охочи.

Обычно накануне разверстки в комбед тянулись вереницы крестьян, которые побогаче, с бутылями самогона, салом и лучшими кусками мяса.

– Сидор Сидорыч, – обращались они к главе комбеда, – войди в положение. Детишек жена нарожала кучу, два старших сына за советску власть кровь на фронтах проливают в Красной армии. Как же совсем до нуля всё отдавать-то?

Сидор Сидорович, который ещё полгода назад в деревне звался просто «Сидорка-пьянчужка», важничал, ломался, мол, ничего не знаю – учёт есть учёт, должны мы отдать столько-то пудов хлеба и всё тут! Но, косясь на горлышко бутыли, выглядывающую из принесённого в его избу крестьянином мешка, начинал мяться и входить в положение. Тут крестьянин, разводя руками, обычно говорил:

– Сидор Сидорыч, мы что с тобой – не русские люди, что ли? Давай-ка с устатку первачу по стаканчику выпьем.

Выпивали по стаканчику, потом по второму… Сумма зерна в ведомости, которое должен был сдать этот крестьянин, потихонечку уменьшалась пропорционально выпитому количеству самогона и доходила до приемлемого значения.

Дальше – больше. Некоторые комбеды дошли в Глуповской губернии до того, что позакрывали сельские советы за их антиреволюционную деятельность и взяли всю советскую власть в свои комбедные руки. Это взятие власти в свои руки кое-где вылилось в откровенный грабёж односельчан, например в Усманском уезде члены комбедов брали женщин односельчанок в жены вне зависимости от их желания, присваивали себе лично всё конфискованное имущество, выгоняли зажиточных крестьян из их домов, и брали эти дома в свою собственность. Недовольных арестовывали и сдавали в ЧК, где разговор был короткий: за антиреволюционную деятельность – расстрел!

Известно, что ещё 24 августа 1918 года вышел декрет «Об отмене частной собственности на городские недвижимости». Глуповские Советы начали ещё до этого декрета вселять бедноту в городские квартиры, но сделать это не успели – Елизавета Ани-Анимикусова со своей белоглуповской армией заняла губернию и восстановила старые порядки, выгнав бедноту обратно в бараки и землянки (предварительно выпоров). Поэтому лишь после освобождения Глупова от белых Советы принялись реализовывать декрет в полной мере. В соответствии с его положениями местные Советы сами определяли предел стоимости недвижимости, выше которого недвижимость изымалась у владельцев в форме муниципализации. Домовладельцу такого имущества под страхом выселения или заключения в тюрьму запрещалось взимать наёмную плату с квартирантов.

Жил себе, не тужил, например, горный инженер Анимикусов Алексей Сергеевич, дальний родственник князя Ани-Анимикусова. Снимал в доходном доме на центральной улице Глупова квартиру в шесть комнат, а затем и выкупил квартиру у домовладельца. И оказалось, что стоимость его квартиры превышает порог, установленный глуповским Советом. Совет муниципализировал квартиру инженера, оставил ему одну комнату как спецу, а в другие четыре поселил бедняков из глуповских трущоб, которые всю жизнь пользовались дворовыми нужниками и мылись только по субботам в бане. Пользоваться унитазом и ванной они не умели и не хотели учиться. Нет нужды говорить о том, во что превратилась бывшая чистенькая и уютная квартира горного инженера, а ныне – коммунальная квартира.

Квартиры изымались и в них селились все те из бедноты, кто писал заявления в местные Советы. Конечно, при необходимости к заявлению кое-что прилагалось для стимулирования процесса, ведь в советской власти сидели все те, кто недоедал и недопивал при царском режиме, а теперь спешил воспользоваться своим положением для компенсации недоеденного и недоппитого.

Само собой разумеется, что и особняки были конфискованы тут же. Селить в особняки людей советская власть как-то боялась. Поэтому в особняки въезжали самые разные учреждения, после чего учреждения письменно уведомляли об этом местные Советы. Матрёшкин с ЧК, например, занял особняк глуповской епархии, выгнав пинками церковнослужителей, не дав им даже закончить обед. В этом здании были замечательные подвалы с высокими потолками, толстыми стенами и оконцами¸ выходящими во двор особняка. В этих подвалах при епархии хранились всякие продукты – соленья, наливки, солёное сало, головы сахара и соль… Всё это чекисты прибрали к рукам и по-товарищески разделили между собой. Подвалы оказались очень удобными для тюрьмы при ЧК.

Матрёшкин, в целях личной безопасности, занимал верхний этаж бывшей епархии – в подвале, как я уже говорил, находилась тюрьма; на первом этаже – службы и кабинеты; на втором – кабинеты председателя ЧК, его заместителей и начальников основных отделов; а третий, верхний этаж, который ранее был жилыми помещениями отцов епархии, занимал теперь под квартиру один Матрёшкин.

Маленький изящный особнячок в стиле модерн розового цвета, который принадлежал артистке Глуповского театра Мальвине Брежзинской, как поговаривали, любовнице князя Ани-Анимикусова, которая бежала вместе с белоглуповцами в Крым, заняла Зойка Три Стакана. А поскольку Зойка Три Стакана была очень занята советской деятельностью, ей в помощь оставили всю прислугу Мальвины и платили этой прислуге приличное жалование. У входа в особнячок сколотили из горбыля сторожевую будку, покрасили её тёмно-зелёной краской, в которой сидела охрана и никого к Зойке в дом не пускала. Будка, конечно, и своей архитектурой, и цветом совершенно портила вид особнячка, но кто думает во время революции о гармонии цветовых и архитектурных форм?

Как закончился социализм по Кузькину

На следующее утро после завоевания Глупова Красноглуповской армией, прежние чиновники явились в присутственные места и стали скрипеть перьями, марая бумагу. Зойка Три Стакана, приступив к управлению Глуповской губернией, собрала их всех в зале собрания, вытащила из кармана кожанки наган, положила его перед собой на стол, и задала вопрос:

– Ну и кто из вас служил белым?

Чиновники вытолкнули из своей среды Полушкина, и сказали:

– Вот. Он первый начал служить.

Полушкина по распоряжению Зойки Три Стакана арестовали, и в ЧК он начал давать признательные показания о том, как он сдал Советскую власть и как он служил белым. Следствие вёл Матрёшкин с двумя своими заместителями – Кечистовым и Чекистовым. Оба дружили с Матрёшкиным ещё с тех времён, когда пацанами бегали босиком по деревне Мокрушкино и по ночам залезали в огороды середнякам и кулакам, воруя там овощи и фрукты. Но Кечистов и Чекистов, в отличие от Матрёшкина, были призваны в действующую Армию и почти год провели на фронте. Оба в декабре 1916 года дезертировали с фронта и бежали в Глупов, где вместе с Матрёшкиным жили на складе лыковязальной артели и подрабатывали случайными заработками, а также мелкими кражами, не опускаясь, всё же, до откровенного разбоя. Когда Матрёшкин стал главным милиционером Головотяпии и мог своим служебным положением защитить их от уголовного преследования за дезертирство, оба они пошли в советскую милицию и исполняли любые приказания Матрёшкина.

В отличие от Матрёшкина, оба они «понюхали пороху», участвовали в штыковых атаках, и жизнь человеческая для них была не дороже ломанного гроша. Поэтому, когда Матрёшкин выходил из пыточной комнаты и поднимался на третий этаж в свою квартиру отдохнуть и попить кофию (ему понравилось, как кофе готовили повара бывшей епархии), Кечистов и Чекистов подвергали Полушкина изощрённым пыткам.

В итоге выяснилось, что Полушкин возглавлял глубоко законспирированную сеть белых пособников из числа царских чиновников-монархистов, которые создали контрреволюционную организацию «Глуповские монархисты». Вся вражеская сеть была выявлена, каждого из членов этой сети арестовали и каждый из них признался во всём, в чём их уличало следствие, и её участники в соответствии с законами военного времени были прилюдно расстреляны. Среди участников контрреволюционной организации оказался и отец Вари Круглолицыной, Владимир Васильевич Викторов.

Во времена существования Головотяпской республики Елизавета Ани-Анимикусова поручила ему возглавить министерство здравоохранения, а поскольку больше это было делать некому, поскольку все более или менее сведущие в лечебном деле врачи были в действующих белоглуповской и красноглуповской армиях, Владимир Васильевич согласился, хотя был известен как хороший практикующий врач, а не чиновник.

Он также был приговорён к расстрелу, но об этом узнала Варя Круглолицина, которая отпросилась с фронта и примчалась в Глупов спасать отца. Сразу же с вокзала Варя бросилась в кабинет к Зойке Три Стакана.

Зойка Три Стакана узнала Варвару Круглолицыну и долго расспрашивала её о том, как идут дела на фронтах гражданской войны и что там на самом деле делает Камень – не скрывает ли он от Зойки Три Стакана какие-нибудь там штучки. Удовлетворив своё любопытство и убедившись, что Камень дерётся за революцию, не помышляя о женском вопросе, она спросила Варвару, чем вызван её визит в Глупов. Варя, сбиваясь и, переходя время от времени на плач, рассказала, что знала о судьбе отца.

– Что ж я могу поделать, Варвара? Владимир Васильевич Викторов – министр Головотяпской республики, пособник буржуазии и контрреволюционер. Его роль в контрреволюционной организации доказана, он и сам написал собственноручное признание. По законам революции он должен быть уничтожен как враг советской власти!

– Да какой же он враг? Он же врач! Он ведь и министром стал для того, чтобы лечить людей! Его стараниями были спасены не только белоглуповцы, но и рабочие и крестьяне, многие узники лизкиного режима были спасены именно его руками! Скольких глуповских задниц, выпоротых лизкиными держимордами, он лично смазывал мазями собственного изготовления, спасая их от сепсиса. Он ведь давал клятву Гиппократа, когда получал диплом врача!

– Кому давал клятву? – Переспросила, не разобрав, Зойка Три Стакана.

– Древнегреческий врач Гиппократ придумал такую клятву, в соответствии с которой каждый врач обязан лечить любого больного, даже врага, все свои силы и знания направлять на благо этого больного. Отец, давший эту клятву, выполнял её и при царе, и при первых днях Советской власти в Глупове, и при Лизке. Он не помогал Лизке, а помогал больным – это же совсем разные вещи. К этому его обязывала данная им клятва

– Ну, если он такую клятву дал… – Почесала макушку головы Зойка Три Стакана. – Приходи-ка ты завтра, а я поговорю со следователями, узнаю в каком состоянии дело, может чем и помогу.

Как только Варя покинула кабинет, Зойка Три Стакана сняла трубку телефона, энергично крутанула её и сказала в трубку:

– Матрёшкина!

Матрёшкин взял трубку.

– Слышь, Матрёшкин! Врача этого – Викторова, министра, ещё не расстреляли? Нет? Хорошо. Не расстреливай пока. Бери его дело и дуй ко мне.

Через пять минут Матрёшкин сидел у Зойки Три Стакана, которая листала уголовное дело бывшего министра Головотяпской республики Викторова Владимира Васильевича. Врач сознался во всём.

– Слышь, Матрёшкин. Варя Круглолицына оказывается дочь этого Викторова. Просит не расстреливать его. Говорит, когда диплом врача получал, клятву давал этого, как его… Герократа! По этой клятве всех должен он лечить – и белых, и красных. Ты там того – исправь некоторые показания. Пусть на эти клятвы ссылается. И в организации пусть он будет не начальником штаба, как ты ему наказал написать, а врачом, который по клятве Герострата был принужден работать в организации. Тогда мы ему расстрел на принудительные работы в госпитале заменим. Не возражаешь?

Матрёшкин не возражал, но попросил дать от реввоенсовета справку по существу вопроса. Зойка Три Стакана тут же написала на бланке реввоенсовета:

«Поскольку бывший министр Головотяпской республики Викторов Владимир Васильевич давал ещё в дореволюционное время клятву Герострату, то все его действия на посту министра здравоохранения вызваны профессиональным интересом и этой клятвой. Контрреволюции в клятве нет.

Председатель Глуповского реввоенсовета З.А.Розенбам»

Матрёшкин, вернувшись в здание ЧК, вызвал к себе следователя, ведущего дело Викторова и дал ему задание:

– Ты везде, где можно, допиши, что, мол, работал на Лизку потому, что давал клятву… – Тут Кузькин вытащил из кармана брюк листок от реввоенсовета. – Клятву Герострата, потому и вынужден был лечить всех при Лизке, чтобы клятву не нарушить. Понял?

– Понял!

Следователь, прочитал справку реввоенсовета и подготовил как мог заключение следствия. Удивительным и самым непостижимым образом название клятвы врачей всего мира было трансформировано ещё раз. В личном деле В.В.Викторова есть эта справка, поэтому мне остаётся только привести интересующий нашу историю текст:

«…следующее заключение.

Поскольку бывший министр здравоохранения Головотяпской республики Викторов Владимир Васильевич ещё до революции был связан с революционными кругами врачей-большевиков-подпольщиков и лично давал клятву товарищу Гидростату, считать его работу в Головотяпской республике на благо делу революции, а его участие в контрреволюционной организации «Глуповские республиканцы» отводилась к лечению отдельных установленных личностей.

Следователь Б.В.Кошкин-Дралов»

Так Викторов был спасён от расстрела и был направлен в Глуповский уездный госпиталь главврачом на исправительные работы.

Стало очевидным, что одновременно быть предисполкома и заниматься созданием комбедов Кузькин не мог – из-за частых отъездов в деревни дела в исполкоме пробуксовывали. Надо было на должность председателя губернского совета выбрать кого-то другого. Но кого и как? Провести очередной съезд Глуповских депутатов и позволить глуповцам самим выбрать председателя исполкома, то есть – пустить всё на самотёк, Зойка Три Стакана не хотела. Не позволяла Зойке Три Стакана её революционная совесть в условиях диктатуры пролетариата (при отсутствии такового в Глупове) дать возможность крестьянским массам самим выбрать не известно кого на эту ключевую должность. Надо было передать власть в Советах проверенному, надёжному человеку, а таковых вокруг не было – все воевали на фронтах гражданской войны.

В тяжёлых раздумьях по этому поводу Зойка Три Стакана проводила всё время, да придумать ничего не могла.

Во-первых, нужен свой человек, политически согласный с большевиками, а то попадётся какой-нибудь эсер или, чего хуже – меньшевик, не расхлебаешь потом. Вон, Болтушкин которого на съезде выбрали Председателем Всеглуповского совета после расстрела Троцким Ситцева-Вражека, позволяет себе не только обсуждать выносимые партией (то есть – Зойкой Три Стакана) законы на утверждение, но ещё и вносить в них недопустимые изменения!

Во-вторых, такой должен внушать глуповцам уважение и почтение. Это значит, что он должен быть из крестьян, да и пожилой к тому же.

В-третьих, всё-таки в пылу революционных преобразований много всякого натворила Зойка Три Стакана, в том числе и противозаконного, в частности, льготы и привилегии себе и своим подручным взяла сверх меры. Вдруг новый председатель исполкома начнёт ревизию? Тогда мало не покажется…

Наполненная такими мыслями, Зойка Три Стакана, которая к тому же ещё и тосковала по Камню, решилась отправиться на автомобиле однажды вечером в деревню Отлив, где она с Камнем провела чудесные месяцы перед Большой Глуповской Социалистической Революцией – медовый месяц. Про Таньку Сохатую и про измену Камня в тех местах она и не вспоминала, а вспоминала только тихие вечера у шалаша, когда они, обнявшись с Камнем, вместе любовались закатом – как утомлённое летним зноем солнце садилось за горизонт в мутные воды Грязнушки. Когда её автомобиль подкатил к покосившимся воротам избы бывшего собутыльника Кузькина, во дворе которого и стоял в своё время шалаш, сердце Зойки Три Стакана дрогнуло от нахлынувших воспоминаний. Она открыла ворота, со скрипом приветствовавшие её, и прошла во двор. Изба была заколочена – хозяин избы воевал с белыми по мобилизации, а жены и детей у него, как у непробудного пьяницы, не было.

Шалаш давно разобрали несознательные соседи, а сено скормили местным нереволюционным коровам. Ко двору, привлечённые автомобилем, стали стекаться деревенские мальчишки, а затем и взрослые, вспоминавшие потихоньку Зойку Три Стакана и её революционные вечерние диспуты с местными алкашами за стаканом самогона. Подошёл и Рябинин, тот самый, который предупредил в своё время Зойку Три Стакана о готовящейся измене Камня с Танькой Сохатой. Жители Отлива опасливо стояли в сторонке, боясь, как всегда, любого начальства. Зойка Три Стакана в одиночестве сидела на пеньке и глядела на запад, туда, где вскоре должно было сесть за горизонт солнце.

– Здравствуй, соседка! –Прервал одиночество Зойки Три Стакана какой-то высокий худой мужичок с козлиной бородкой и хитрыми глазами. – Чай опять революцию делать приехала?

– А! Рябинин! – Узнала мужичка Зойка Три Стакана. – Здравствуй и ты! А ты чем тут занимаешься? Как живёшь?

–Я-то? Я тут председатель сельсовета. Вот. А ты, я слышал, много хорошего для дела революции сделала. Лизку выгнала, да и её папашу князя – того… Мы тут все гордимся, что ты у нас некоторое время в подполье скрывалась. Помним, как ты за революцию агитировала.

– Спасибо, Рябинин, на добром слове. Да вот только в городе помощников мало, все на фронт ушли, а работы – невпроворот! – И, посмотрев на Рябинина, вдруг сообразила. – А что, Рябинин, не пойдёшь-ка ты к нам, в Глуповский губернский совет председателем исполкома? А? Вместе-то мы с тобой много всего хорошего для народа сделаем, а?

Рябинин был человеком тёртым, быстро сообразил, что нежданное счастье ему само в руки плывёт.

– Почему бы и не пойтить, если ты просишь. Только народ выберет ли? Я ведь человек маленький, особых заслуг перед революцией у меня нет…

– Выберут, выберут, не беспокойся! И заслуги найдутся!

И точно выбрали. Собрался внеочередной съезд Советов, посвящённый вопросам продразвёрстки, а тут Зойка Три Стакана и говорит, мол партия предлагает на должность председателя исполкома Глуповского губернского совета кандидатуру известного большевика, ленинца, подпольщика со стажем, который в последнее время успешно и плодотворно работал председателем сельского совета в Отливе – товарища Рябинина. Рябинин встал. Его бородка и весь крестьянский вид (а был он в лаптях и армяке) всем очень понравились.

– Есть ли другие кандидатуры?

Меньшевики и эсеры, которые ещё были в составе Совета, были не подготовлены к такой постановке вопроса и других кандидатур выдвинуть не успели, а крестьяне, которых было больше половины в составе губернского совета, обрадовались – свой, деревенский!

Рябинин Гавриил Адамович единогласно был выбран председателем исполкома Глуповского губернского совета или, как его потом любовно называли сами глуповцы – Всеглуповским старостой. Поскольку в партии большевиков он не состоял, то Зойка Три Стакана велела принять его в партию задним числом – тем самым, когда он с ней впервые встретился в Отливе. Так Рябинин стал старым глуповским большевиком задним числом.

Ему, его жене и трём сыновьям, которые имели отсрочку от службы в армии по здоровью (как об этом уведомляла справка с печатью, подписанная председателем Отливского сельсовета Г.А.Рябининым), подобрали хорошую семикомнатную квартиру в центре города в пятиэтажном доме, в котором до революции жили высшие сановники царского Глупова, а теперь – ответственные работники советской власти из высшего эшелона этой власти.

Рябинин подписывал все нужные распоряжения от лица Исполкома Совета и проводил эти решения через Президиум, а Зойка Три Стакана их сразу же и исполняла. Впрочем, довольно часто было всё наоборот: сначала Зойка Три Стакана проводила в жизнь решения Исполкома Совета, а потом эти решения появлялись на свет.

– Диалектика! – Подняв указательный палец правой руки вверх, говорил по этому поводу сам Рябинин.

В пылу революционных преобразований Зойка Три Стакана понасоздавала в исполкоме комитеты, отделы, подотделы и т.п., в которые набирали для работы исключительно политически грамотных, то есть малоимущих рабочих или убежавших из деревни бедняков-крестьян, а иногда и солдат, комиссованных по ранению из Красной армии. Это были в основе своей люди малограмотные, которые с большим трудом писали и считали, но быстро понимали, что такое власть и как ей распоряжаться в своих интересах – при необходимости они доставали из штанин наганы и маузеры, а иногда за неимением этого просто кулак, и кричали: