Текст книги "Доктор-дьявол (Избранные сочинения. Т. III)"

Автор книги: Сергей Соломин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Солнечный зайчик

I

В 19** г. я провел лето в Петербурге, задыхаясь от жары и пыли. Особенно мучил ремонт дома, в котором я поселился.

Окна моей маленькой квартиры в четвертом этаже выходили на двор, казавшийся сверху огромным колодцем.

Здесь царила своя особая жизнь задворков большого дома, закулисная, интимная сторона больших и маленьких квартир.

Посредине двора стоял сарай для дров и в нем же помещалась прачечная. Около фундамента этого здания расположились помойные ямы.

Постоянными обитателями двора были дети и коты. Дети – бедноты, ютившейся в подвальном этаже. Коты – неведомо кому принадлежащие, худые и вечно голодные.

Дети возились по грязному двору, играли, дрались, оглашали воздух то радостным криком, то душераздирающими воплями.

Коты тоже часто дрались и, выбрав укромное место, садились друг перед другом и по правилам кошачьей дуэли начинали с перебранки, в которой грозное рычание соединялось с жалобным, трусливым мяуканьем.

Питались коты, по-видимому, исключительно из помойных ям.

Несмотря на лето, только богатые квартиры стояли пустыми, и окна их, замазанные краской, напоминали глаза слепого.

Большинство же квартир населяли люди, ограниченные в средствах, не имеющие средств на дачу.

Поэтому жизнь двора не замерла летом, как в других домах. Из окон то и дело выглядывали кухарки и горничные, часто полуодетые, истомленные жаром воздуха и плитой. Это, впрочем, не уменьшало их стремления к флирту и сплетням.

Перекликались друг с другом, перемигивались с мужчинами: особенно тянуло их к одной квартире, где жили полотеры и где по вечерам рассаживались у окон бравые молодцы в рубашках-косоворотках.

В дни большой стирки из прачечной то и дело выходили освежиться женщины в юбках и сорочках, а кругом юлили дворники и хлопали их по потным жирным плечам и спинам.

Начавшийся потом ремонт внес в жизнь двора много стука, пыли, площадной ругани, заунывных песен маляров и новых мимолетных романов у кухонных окон.

Наконец, наступил август. Маляры ушли. Двор немного прибрался. Вымыли окна больших квартир. Пришел околоточный и кричал на старшего дворника, указывая рукой в белой перчатке на кучу мусора.

Начался приезд с дач.

В окнах больших квартир замелькали новые лица.

Погода стояла прекрасная. В воздухе уже захолодало, но солнце светило ярко. Меня томила отчаянная скука. Дело, из-за которого я приехал в Петербург, все откладывалось и откладывалось.

Знакомых у меня почти не было, а для ресторанов и столичных развлечений – кошелек слишком худощав.

Прогулявшись и напившись чаю, я садился с книгой у открытого окна, но скоро бросал чтение, увлекшись своеобразной жизнью огромного двора.

Я знал отлично всех кухарок в лицо и догадывался об их любовных делах. Жизнь «господ» тоже не была для меня тайной. От нечего делать я говорил часто с дворниками и понемногу узнал, где кто живет и чем занимается. Так, я отлично знал, что большую квартиру напротив моего окна занимает генеральша Курдюмова, вдова, живущая на пенсию и аренду с небольшого имения, что у нее есть два сына-студента и племянница-девушка.

– Красавица редкостная, можно сказать, – солидно сообщил мне старший дворник. И я с нетерпением ждал, когда это семейство переедет с дачи.

Уже к концу августа окна в квартире напротив внезапно открылись. Из кухни выглянуло толстое, красное лицо кухарки. Потом из другого окна с презрительной ужимкой розовых губ посмотрела нарядная, хорошенькая горничная. «Господа» пока не показывались…

Однажды, подойдя к открытому окну, я увидел напротив что-то белое, кружевное, копну золотых волос, розовый фарфор щек…

Но не успел я вглядеться, как меня ослепил яркий солнечный луч и через двор послышался звонкий девичий хохот…

II

Я скоро догадался, в чем дело.

Племянница генеральши держала в руках зеркальце и заставляла солнечный зайчик прыгать по противоположной стене. И когда ей удавалось ослепить кого-нибудь, выглянувшего из окна, отражением луча, она смеялась, как ребенок.

Дворник не польстил ей: девушка была, действительно, очень хороша. Нежный румянец, который бывает только у блондинок, прелестный овал лица, слегка вздернутый задорно носик и огромные синие глаза под темными бровями, что составляло изумительный контраст с совершенно светлыми волосами.

Любоваться чудным лицом и стройной фигурой девушки вошло у меня в привычку.

Удивляло меня одно: она регулярно, каждый день, когда светило солнце, становилась у открытого окна с зеркалом и забавлялась игрой «зайчика», который прыгал по темной стороне двора, по крыше прачечной, по стенам дома, забирался под самую крышу или бегал по мостовой двора.

Для девушки девятнадцати лет такая шалость казалась не по возрасту. Ну, раз, ну, два, но почти ежедневно…

Одиночество развивает наблюдательность – и я стал следить за эволюциями с зеркалом.

В них мне почудилась какая-то система. Сначала «зайчик» прыгал беспорядочно, но потом останавливался на углу прачечной и здесь долго прыгал с маленькими промежутками. Прыгнет раза три, потом небольшой промежуток, опять прыгнет раз пять – и новый промежуток, уже больший, и так далее.

Минут десять-пятнадцать играет «зайчик», не сходя с угла прачечной.

– Да это световые сигналы, а вовсе не шалость.

Такое открытие вызвало во мне крайнее любопытство. Кому и о чем она сигнализирует? Какой ключ?

Я знал телеграфную азбуку, но она не подошла. Тогда я решил прыжки «зайчика» перевести на цифры.

На следующий день я имел такую запись:

3-1, 1–6, 3–5, 3–2, 2–6, 3–1, 1–6, 1–3, 1–1, 5–6, 3–5, 5–5, 1–3, 2–6, 3–2, 1–6, 5–6, 2–5, 5–4, 1–2, 1–3, 2–3, 2–1, 1–5, 2–3, 3–6, 1–6, 3–4, 3–3, 1–6, 2–5, 2–3, 1–3, 3–2.

Весь день и часть ночи я посвятил разгадке этой криптограммы и не мог ее разгадать. Только рано утром, лежа в постели, я вспомнил, что, будучи еще студентом, был арестован и просидел три месяца в тюрьме. Там я научился перестукиваться с товарищами по заключению.

Но здесь ли разгадка?

Вскочил босой и подошел к письменному столу. Конечно, конечно, так!

Я легко прочел цифровую запись. Тюремная азбука для перестукивания на особой таблице:

Каждая буква обозначается двумя цифрами по горизонтальным и вертикальным столбцам. Так, например, 3–4 – р, 5–5 – я, 1–4 – г, и т. д.

Вот что сигнализировала племянница генеральши неизвестному лицу: «Не сомневайся в моей любви, жди терпеливо».

Я рассмеялся.

Обычная история! Какой-нибудь бедный, но прекрасный молодой человек. Дачное знакомство. Тетка, конечно, и мысли не допускает о браке. Может быть, молодого человека даже выгнали из генеральского дома, и он поселился теперь в меблированной комнате и смотрит влюбленными глазами на свою Джульетту, а она ободряет его ласковыми словами, переданными световыми сигналами.

Мне стало даже совестно, что я вмешался в эту интимную историю и разгадал чужую тайну.

Дня два я не делал записей, но на третий любопытство превозмогло.

Девушка сообщала своему возлюбленному:

«Твой план никуда не годится. Предоставь все мне. Я сообщу, когда будет время. Получение состоится не раньше, как через неделю».

Последняя фраза указывала, что, кроме любви, девушку и неизвестного связывает еще какое-то дело. «План», «получение»? Конечно, получение денег.

Я чувствовал, как во мне просыпается сыщик Шерлок Холмс. Преследует человека назойливая мысль: «Разгадай тайну»!

Я перестал даже думать о собственных делах. До того увлекся сыском.

«Зайчик» просигнализировал:

«Радуйся, милый. Скоро, скоро. Баронесса пригласила меня к себе погостить. Когда будет нужно, зайду к тетке и дам тебе знать. Жди терпеливо».

Первой моей мыслью было узнать, кто возлюбленный девушки. Но это оказалось не под силу моим сыскным способностям. «Он» мог наблюдать сигналы с двух фасадов дома и даже частью с третьего. Разыскать «его» в вереницах окон шестиэтажного дома было непосильным подвигом. Хорошо писать Конан-Дойлю о необычайных умственных способностях Холмса, а попробуй-ка он на деле.

Мне казалось, что легче узнать, кто такая баронесса. И я не ошибся. Дворник любезно сообщил мне, что «генеральша не так, чтобы богата, а вот ихняя сестра двоюродная, баронесса, точно миллионерша, и от нее они ожидают». Узнать фамилию и адрес баронессы не составляло уже никакого труда; через два дня племянница генеральши исчезла, и сигналы «зайчиком» прекратились.

Тем не менее, я аккуратно каждый день занимал свой наблюдательный пост у окна.

III

Наконец, в один яркий солнечный день девушка вновь появилась и «зайчик» запрыгал на углу прачечной.

Световая телеграмма на этот раз была длиннее обыкновенных. Я не нуждался в записи, но все же перевел на цифры, чтобы иметь в руках документ.

«Время настало, милый. Сегодня ночью у соседей этажом ниже – бал. Парадные двери не будут заперты до утра. Приходи от двух до трех ночи и стань у дома напротив, около третьей колонны слева. Жди сигнала свечкой из квартиры баронессы. Иди по парадному. Дверь будет отперта мною».

Нет, это не любовное свидание! Девушка нашла бы тысячу других способов, чтобы видаться наедине с возлюбленным. Здесь что-то не то.

И в голове замелькали выражения из прежних криптограмм: «Сообщу, когда будет время. Получение ожидается через неделю». Запомнились слова дворника: «Баронесса – миллионерша, от нее ждут»…

Миллионное наследство! Готовится грабеж, быть может, убийство.

Мною овладела смелая, безумная мысль. Я пойду и стану у третьей колонны, против дома, где живет баронесса. Дождусь сигнала и войду. Преступление будет предупреждено.

Так и сделал.

Я стал на место в половине второго. Если «тот» придет и увидит место занятым, испугается и убежит.

Сердце тревожно билось у меня в груди, когда я очутился против дома баронессы. Гости еще съезжались на бал. Фыркали лошади, гудели автомобильные сирены.

Я нашел на фасаде дома окна квартиры баронессы и не сводил с них глаз. Они были темны и представляли резкий контраст с ярко освещенными окнами следующего нижнего этажа.

Вдруг мелькнул в мрачной, черной раме крохотный огонек. Раз, два и три. Сигнал подан.

Я смело вошел в подъезд. Швейцар не обратил на меня внимания.

Мимо открытых дверей, из которых неслись звуки музыки, поднялся я выше, к дверям квартиры баронессы.

Взялся за ручку. Дверь подалась. В темной прихожей мою руку схватила горячая, трепещущая женская ручка. Нежный, шелестящий шепот:

– Тише, милый, осторожней!

Меня ведут куда-то. Тихое: «Стой!»

Ручка исчезла. Я остался один в непроглядном мраке.

Опять зашелестело около женское платье. Чуткий слух ловит прерывчатое дыхание.

– Она спит крепко. Вот ключи. Идем в кабинет.

Холодная связка ключей прикосновением своим заставила меня опомниться.

– Сударыня, я не тот, за кого вы меня принимаете.

Молчание – долгое, испуганное.

– Кто вы?

– Я разгадал тайну солнечного «зайчика». Живу в том же доме. Я знаю все.

Но я не сумею описать последовательно, как все произошло потом. Помню, что она меня горячо поцеловала, и до сих пор чувствую прикосновение упругих девичьих губ. Помню, что я ходил с нею в кабинет баронессы, отпер письменный стол и достал огромную пачку денег. Потом она их завернула в газетную бумагу и сунула туда свою записку. Потом проводила меня до прихожей и опять поцеловала. И я вышел через парадный подъезд, пересек улицу и отдал пакет высокому человеку, стоявшему около третьей колонны. Тот посмотрел на меня испуганно, торопливо пошел к перекрестку и, наняв извозчика, быстро уехал.

А я все стоял и смотрел на окно комнаты племянницы генеральши, пока не скатилась тихо белая штора, пока я не понял, наконец, что совершил преступление по приказу незнакомой мне девушки и отдал украденные деньги ее любовнику.

Гениальное расследование

Всякий видит то, что хочет видеть.

I

Известный сыщик Станислав Иосифович Броневский после раскрытия виновников ограбления N-ского банка получил награду и месячный отпуск для отдыха от трудов.

Во время «дела» он готов был терпеть всякие лишения, но раз уж отдыхать, так отдыхать, с комфортом, ни в чем себе не отказывая. Жил Броневский холостяком в маленькой, но уютной и прекрасно обставленной квартире. Повсюду изящные вещицы, множество картин по стенам с преобладанием наготы, пианино, виолончель… По мягким коврам кошачьей походкой скользит неслышно красивая, белокурая Ванда с пышным станом… Все знакомые Броневского дивились: «Откуда вы достали такую прислугу?» Но Броневский в ответ только улыбался углом рта: агент сыскного отделения да не разыщет!

Сыщик на отдыхе почти не интересовался уголовной хроникой и едва просматривал газеты.

Утром принимал холодную ванну, потом делал гимнастику, потом пил кофе и совещался с Вандой о завтраке и обеде. Прогуливался, посещал выставки, музеи.

Вечером – концерты, театр. Словом, жил вовсю.

Благополучие это, однако, внезапно оборвалось на десятом дне отпуска. Только что Броневский вышел из душистой ванны и хотел приняться за гимнастические гири, как Ванда подала ему письмо, написанное слишком знакомым почерком.

Сыщик выругался:

– Черт бы их взял!

Он нервно разорвал конверт и погрузился в чтение мелко исписанного листка.

– Никак не научусь разбирать эти каракули!

Наконец письмо было прочитано:

«Дорогой мой! Крайне сожалею, что вынужден беспокоить вас, но я без Броневского, как без рук. Дело вот в чем. Пять дней тому назад в Балабинском лесу найден труп молодой, красивой женщины, по виду интеллигентной и принадлежащей к обеспеченному классу. Одета убитая в богатое бархатное платье. Бриллиантовые серьги, кольца, браслет и брошка ясно доказывают, что убийство совершено не с целью грабежа. Женщина была, по-видимому, убита в другом месте, а затем труп перенесен в лес, так как ни кругом на снегу, ни на меху ротонды, в которую труп завернут, не заметно следов крови. Личность убитой до сих пор не выяснена. Ни чины уездной полиции, ни дворники не дали никаких указаний. Труп, выставленный для обозрения в Балабинском полицейском управлении, никем из обывателей опознан не был и затем перевезен в город, где к нему тоже допускались желающие. Вчера вечером в сыскное отделение явился хорошо одетый молодой человек, по-видимому, страшно взволнованный. Он просил осмотреть труп и был допущен. При первом взгляде на убитую неизвестный дико вскрикнул и, бросившись к телу, долго рыдал, припав к груди убитой женщины. Из бессвязных слов, вырывавшихся у него порою, можно было уловить лишь следующие: „Изверги!“ – „Маня, несчастная Маня!“ – „Добились!“. – „Будьте вы прокляты!“… Затем молодой человек поднялся и, выхватив револьвер из кармана, приставил к левой стороне груди. Самоубийство не удалось предупредить, раздался выстрел и неизвестный упал, обливаясь кровью. Наш агент Карасик, усмотрев в самоубийце некоторые признаки жизни, нагнулся над ним и спросил: „Как зовут убитую? Кто убийца?“ Умирающий сделал усилие и произнес, едва внятно: „Маня… Халютина… дача № 23…“ Кровь хлынула из уст несчастного и он скончался. Подробный осмотр одежды самоубийцы не дал никаких результатов. Найдены только: бумажник с двумястами рублей, кошелек с мелочью на три рубля семьдесят пять копеек, золотые часы, серебряный портсигар с инициалами „К. С.“ и серебряная спичечница. Никаких документов или записок, визитных карточек и т. п. при неизвестном не оказалось. Так вот, дорогой мой, прошу вас убедительно заняться этим делом. Сенсационно и таинственно, как раз в вашем вкусе. Я предполагаю, что помянутая дача находится в Балабине. Надзора еще не учреждал, боюсь без вас испортят. Располагайте по своему усмотрению агентами и денежными средствами, авансом. Советую взять с собою Карасика. Не нужны ли собаки? Все к вашим услугам. Заходите в сыскное за полномочием. Крепко жму вашу руку.

Весь ваш, Трефов».

Броневский скорчил небольшую гримасу, хотя в душе был крайне польщен доверием и любезностью начальства.

– Однако, наш начальник сыскного отделения не отличается литературным слогом, а писать любит длинно. «Кровь хлынула из уст несчастного». Словно из хроники уличного листка. «Без Броневского, как без рук». Вот то-то! А в прошлом году кто говорил: «Бездарность! Хвастунишка! Воображает себя Шерлоком Холмсом!» Ну, да кто старое помянет… Надо уважать старика! Прежде всего, составим план.

И Броневский, к удивлению Ванды, не обратил никакого внимания на новый роскошный капот, в котором она щеголяла в это утро, кофе пил черный, не дотронулся до вкусных домашних печений (а Ванда ждала похвалы) и глубокомысленно курил сигару за сигарой.

Когда же Ванда попробовала спросить о завтраке и обеде, сыщик страшно рассердился и даже затопал ногами.

Наконец, план был выработан…

II

В буфете станции Балабино за столиком сидели сыщики Броневский и Карасик, тщательно загримированные. Они пили водку, закусывали, требовали того-другого и говорили громко, на всю залу.

Несмотря на зимнее время, были заняты и другие столики. Дачи в Балабине были нарасхват и нанимать их ездили с января.

– Что-то разыщет наш Прохор? Я положительно отказываюсь месить снег по этим проклятым переулкам! – громко заявил Броневский.

– Но ведь надо же найти дачу. Анна Павловна, твоя жена, а моя дорогая сестрица – особа нервная. «Хочу в Балабине!» Вот ее бы заставить потаскаться здесь зимой. А не удовлетвори, выйдет такой карамболь…

– Н-да! Дело серьезное! Семейный Тавриз! Одна надежда на Прохора. А, вот и он!

Прохор, он же сыщик Тютрюмов, был одет в короткую меховую куртку, шапку с ушами и высокие сапоги. Подходя к столу, он снял шапку и вытер пот с лица большим клетчатым платком.

– Устал! – снизошел к нему Броневский. – Ну, ничего. Садись! Эй, стакан водки, три бутерброда с ветчиной! Согрей душу и рассказывай!

Прохор «согрелся» и стал говорить тихим, простуженным голосом. Броневский делал вид, что слушает невнимательно и выразительно поглядывал на молодую даму, сидевшую через столик.

– Справка, – хрипел Прохор: – на даче 23 живут внизу, верх пустой. Чиновник Облесимов с семейством – жена, двое маленьких детей. Две прислуги – женские. Комнату отдают жильцу, Тригольскому. По профессии художник и гравер.

– А-а! – многозначительно протянул Броневский.

– Дворник сообщил, что гости бывают из города. Мужчины и дамы. Иногда с детьми. К художнику ходит какой-то плохо одетый человек. Раз ночевал. Каждый раз при этом посещении посылается за водкой. Свет в окне виден за полночь. Еще к художнику ходит девушка, молодая, в платке, видно из простых. Кажется, из крестьянок соседней деревни. Дворник видел, как она, выходя, плакала. Все!

Прохор налил себе второй стакан и сразу вылил в горло.

– За дело! – прошептал губами Броневский и прибавил громко: – Ну, Анна Павловна, кажется, будет довольна!

Около забора дачи № 23, выходящего в поле, в глубокой снеговой яме сидели двое в белых шапках и куртках с белыми меховыми воротниками. Ночью, даже при лунном свете, не отличишь их на белом снеговом фоне. Сидящие тихо перешептывались.

– Убийца несомненно Тригольский, этот художник. Верьте моей наблюдательности. У него явно преступная физиономия. Сообщник – этот оборванец, который к нему ходит. Убийство произошло, конечно, не на этой даче. Облесимовы здесь ни при чем. Почва едва ли романическая, вернее – необходимость устранить наследницу. Это мы еще расследуем. Тригольский – блудный сын весьма почтенного и богатого отца, живущего в Москве. Единственный сын вдовца. Может быть, грозит завещание не в пользу сына.

– Но позвольте, Станислав Иосифович, ведь убитая – Халютина?

– Так что из того? Незаконная дочь.

– А вы имеете данные это предполагать?

– Вы глупы, Карасик! Броневский слова на ветер не бросает.

– Вы – гений, я перед вами преклоняюсь.

– Тсс!

На расчищенной дорожке сада около дачи показались две фигуры. Одна – в пальто с каракулевым воротником. Другая – в жиденьком демисезоне, порыжелой шляпе – вся олицетворение привычной дрожи.

Прошлись взад и вперед и сели на скамью, как раз против засады сыщиков.

– Так значит, с отцом теперь на мировую? – заманивающе начал оборванец.

– Да, брат, делать нечего. Надо подслужиться. Противно иметь дело с этим черносотенцем, да что поделаешь. На ладан дышит старик. Того и гляди, откажет все…

Как ни напрягал слух Броневский, но конец фразы унес порыв ветра, предвестник метели. При тихой погоде возникнет вихрь неведомо откуда, поднимет белое снежное привидение и побежит оно по полю, пока не рассыплется, а там опять все тихо.

– А Маня? – донесся опять голос оборванца.

– Мане, брат, капут! Жаль ее, конечно. Но сила необходимости. Ты понимаешь: я должен был это сделать. Болезненная, до крови болезненная операция. Мне ее очень жалко!

– Сентиментальный негодяй! – прошипел Броневский в своей засаде.

Сидящие на скамье замолчали.

– Костя! – надорванным голосом заговорил оборванец. – А что же со мною будет? Ты уедешь, разбогатеешь, забудешь своего друга. Куда я денусь? Был талант – вы говорили! Прошел. Ты еще меня поддерживаешь. Духовно. Знаю, что есть, куда прийти. Уедешь! И этого не будет. Костя, не забудь обо мне. Вспомни, ведь я тебе всегда, во всем помогал. Душой для тебя покривил. Ведь и у меня есть совесть. А это последнее дело, когда я…

Вновь пробежало белое привидение и унесло на краях своей длинной одежды конец фразы.

– Чудак ты! Уже заныл! Да смотри на жизнь веселей. Разумеется, не забуду. Папахен недолго протянет. Приеду с мошной. Заживем. Да и раньше тебе пришлю.

– Забудешь ты меня, забудешь! Ведь я и сейчас без гроша.

– Возьми – вот. Что могу. И ожидай! А знаешь, не пройтись ли нам по лесной дорожке?

– Холодно. Впрочем, для тебя…

Обе фигуры поднялись и вышли через заднюю калитку к лесу.

– Слышал, Карасик?! Что? Не прав я был? Не предугадал? Мог ли привести так расследование Стрижневич? Однако, надо ковать железо, пока горячо. Беги за Тютрюмовым!

Вскоре трое сыщиков расположились на опушке леса. Тютрюмов держал собаку в наморднике.

– Дай ей хорошенько понюхать этот кусок платья убитой. Стой! Они возвращаются. Спускай!

Собака бросилась вперед, остановилась потянула воздух и помчалась навстречу художнику и его оборванному приятелю.

– Ав! Ав! – звонко раздался лай на чистом морозном воздухе.

Сыскная собака выходила из себя. Лаяла, выла, визжала, бросалась на грудь преступников. Они едва отбивались от этой бешеной атаки.

На опушке обоих перехватили сыщики. Художник, не на шутку струсивший, выхватил кавказский кинжал и замахнулся на Броневского. Но преступника тотчас обезоружили и связали. Связали и дрожащего оборванца.

– Вот, – торжественно произнес Броневский, поднимая кинжал, – вот оружие, которым убита Мария Халютина!..

– Ну-с, дорогой мой, поздравляю, от души поздравляю с полным успехом! – говорил начальник сыскного отделения, не выпуская из своей потной руки руку Броневского. – Расскажите мне подробности ваших похождений.

– Что же рассказывать? На основании вашего письма я установил надзор за дачей № 23.

– № 25, мой дорогой!

– Позвольте… в вашем письме… Да, смотрите сами.

– Смотрю, милый, и вижу цифру 25!

– Черт!.. Черт разберет ваши каракули!..

Кинулись на дачу № 25, но жильцы там уже два дня как съехали. На столе в кухне красовался лист бумаги:

«Гениальный сыщик Броневский! Мы с восторгом следили за вашими расследованиями. Но, к сожалению, тайну смерти провокаторши Марии Гроссман, она же Халютина, вам не открыть».