Текст книги "Доктор-дьявол (Избранные сочинения. Т. III)"

Автор книги: Сергей Соломин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Доктор-дьявол

I

Жители большого университетского города N-ска были страшно потрясены таинственными случаями, повторявшимися за последние полтора года.

Бесследно исчезали молодые люди, преимущественно из студентов. Насчитывалось уже семь человек, без вести пропавших. Общественное мнение обвиняло полицию и следователя в бездействии и неумелости. Но это была неправда. Необъяснимые исчезновения обратили на себя внимание и в столице, откуда неоднократно предписывалось произвести строжайшее расследование. Наконец, в N-ск был командирован опытный сыщик. Были пущены в ход все тонкости сыскного дела. Прибегли и к помощи дрессированных собак.

Все усилия, однако, оказались тщетными.

Местная газета подробно разбирала в своих статьях всевозможные предположения и признала, что ни одно из них не объясняет вполне таинственных случаев.

Исчезнувшие все были людьми здоровыми, жизнерадостными. Никаких душевных драм они, по-видимому, не переживали. Поэтому сама мысль о самоубийстве казалась невероятной, даже смешной. Наконец, почему никто из них не оставил посмертной записки?

Следователь бесцельно отрицал самоубийства. Все свидетели в один голос утверждали, что накануне исчезновения молодые люди ничем не обнаруживали мрачного, угнетенного состояния духа. Это подтверждали родители и знакомые, товарищи.

Проще всего было бы предположить убийство, но неужели во всех случаях преступникам удалось совершенно скрыть всякие следы? Куда девались трупы? Если все-таки это убийство, то по каким мотивам? Из мести? Из ревности? С целью грабежа? Но следствие не дало никаких доказательств, что убийцами руководил один из этих поводов.

Предполагалось и похищение… Но с какой целью? Правда, двое из молодых людей были сыновьями богатых родителей. Но последние не получали писем с требованием выкупа, как обыкновенно практикуется в подобных случаях.

Не уехали ли исчезнувшие сами и тщательно скрывают свое местопребывание? Конечно, это возможно, особенно среди пылкой, увлекающейся молодежи. Но исчезнувшие были людьми с совершенно различными характерами, убеждениями и привычками. И, притом, далеко не все знакомы друг с другом. Пропал, между прочим, молодой механик с завода, совершенно не имевший ничего общего со студентами, особенно – богатыми…

Следователь все-таки допускал, что молодых людей увлекла какая-нибудь шайка анархистов или экспроприаторов. Чего не бывает по нынешнему времени?!

Но ни малейших доказательств самое тщательное следствие не дало и для этого предположения.

Для всех ясно было одно: в судьбе исчезнувших есть что-то общее. И если это преступление, то совершено одной рукой или одной шайкой. Газета, впрочем, не допускала, чтобы преступник имел сообщников.

«Повторяющиеся таинственные преступления обыкновенно совершаются одним лицом. Именно при этих условиях убийца становится неуловимым. Вспомните Джека-Потрошителя».

«Пусть так, – отвечала другая газета, – но где же трупы? Джек их оставлял».

Постепенно общественное мнение, как всегда это бывает, стало забывать об этом и занялось другими интересами. Уже около полугода новых исчезновений не было. Власти и обыватели г. N-ска готовы были предать все дело на волю Божию, как вдруг исчез сын соборного протоиерея, семинарист старшего класса Генерозов. Молодой человек был известен среди товарищей своей необыкновенной силой и чудным, бархатным баритоном. Его уговаривали учиться в консерватории и пойти на сцену, приглашали на домашние и любительские концерты. Все любили юношу за скромный, милый характер. А красивая наружность создала ему массу поклонниц.

О физической силе Генерозова ходили целые легенды. Рассказывали, что он, встретив в глухом переулке пятерых хулиганов, которые на него напали, всех их оглушил ударом. Потом сходил в лавку, купил веревку и, вернувшись, перевязал хулиганам руки и ноги и, наконец, связал вместе. Так их и нашла полиция.

Генерозов смеялся:

– Я из них сделал букет.

И вот этот всеми любимый юноша исчез бесследно, как и другие, и общественное мнение заволновалось и громко требовало найти виновного.

II

– Неужели нет никакой надежды? Я не пожалею сотен тысяч…

Шугаев поднялся на постели, растерянно-испуганным взглядом впиваясь в лицо доктора. Кто узнал бы теперь известного миллионера, державшего во власти своего капитала целый заводской округ с десятками тысяч рабочих и служащих? Он, перед кем лебезили и унижались, теперь сам просил, умолял, готов был целовать руки своему домашнему врачу, Хворостинину. И как жалок был теперь этот богач с худым, дряблым телом, покрытым липким потом, с серо-землистым лицом и темными кругами вокруг глаз.

– Доктор, помогите! Бога ради! Я все готов сделать!

Крупные слезы скатились по щекам Шугаева.

– Стыдитесь! – сухо и резко ответил врач. – Будьте мужчиной. Я вас предупреждал вовремя. У вас уставшее, ожиревшее сердце, слабые легкие, желудок не в порядке, увеличенная печень, склероз сосудов. Но все бы это еще ничего. Почки, почки окончательно отказываются работать! Когда вы заболели полгода тому назад, я говорил: «Измените весь образ жизни, станьте на положение тяжелобольного, – и на несколько лет я ручаюсь за ваше здоровье». Вы получили грозное предостережение. Вы испугались тогда, стали лечиться, ездили за границу. Врачи поставили вас на ноги. Все удивились, какой богатый запас сил еще хранится в вашем организме. Как же вы использовали почти чудом возвращенное вам здоровье? Опять вино и женщины! Бессонные ночи! Наконец, эта связь с красивой авантюристкой…

– Ах, доктор, если бы вы знали, какая это женщина!

– Вот видите! Даже сейчас, когда дни, часы ваши сочтены, вы не можете забыть о ваших развлечениях, которые вам теперь недоступны.

Минутное возбуждение, охватившее миллионера при воспоминании о своей последней любовнице, сменилось полным упадком сил.

Шугаев, задыхаясь, весь в поту, метался на постели и простирал худые руки к кому-то невидимому за помощью.

Хворостинин покачал головой.

– Мы созывали уже два консилиума. И оба признали, что возможно отсрочить на неопределенное время роковую развязку. Главное условие: покой! А вы нервничаете, волнуетесь.

– Отсрочка! Медленная смерть! А Лида! Я жить хочу, любить! Я не пожалею целого состояния…

– Не все можно купить за деньги. Медицина не знает чудес. Но улучшение возможно. Проживете и два года, и больше.

– Хорошо утешение! Если так, я согласен лучше на операцию. Пусть я умру под ножом, но есть ведь и маленькая надежда вновь стать человеком.

– Операция в вашем положении невозможна. Нельзя вырезать обе почки. С чем же вы останетесь?

Шугаев пристально посмотрел на своего домашнего врача.

– Даете ли вы мне честное слово, что разговор наш останется тайной?

– Я – не сплетник!

– За границей я встретил одного миллионера. Он находился в таком же положении, как и я. Врачи приговорили его к смерти. А теперь он совершению здоров. Узнав, чем я болен, он под большим секретом сообщил мне, что его спас наш N-ский врач, Малевский. Делал ему какую-то операцию. И он воскрес. Отчего вы не пригласили Малевского на консилиум?

– Он никогда не ездит на дом. У него больница. Остальное время занимается в своей домашней лаборатории.

– Все же я попробую ему написать. Помогите мне… Я так ослабел…

Хворостинин отправил письмо Шугаева, написанное дрожащим почерком, и на следующий день, к изумлению, Малевский явился. Он пожелал остаться с больным наедине и, проведя в спальне около часа, вышел, наконец, в залу. Хворостинин ждал его с нетерпением. Малевский считался специалистом по внутренним болезням.

– Ну, что, коллега, вы, конечно, подтверждаете мнение консилиума?

– Не совсем. Положение больного крайне тяжелое. Но я считаю возможной операцию, разумеется, с известным риском.

– Как? Операцию? Но ведь поражены обе почки?

– А я разве сказал, что хочу их вырезать?

– Но тогда… в чем же операция?

– Об этом позвольте мне не распространяться. Я считаю преждевременным обнародовать некоторые мои научные открытия. Разумеется, я предупредил Шугаева, что риск очень велик. Но он согласился.

– Вы будете делать операцию у него на дому?

– Ни в каком случае! Он должен приехать ко мне, в мою частную лабораторию. К сожалению, я не могу допустить вас в качестве ассистента.

«Дьявол! – мелькнуло в голове Хворостинина. – А уж я добьюсь правды и узнаю, какую операцию, неизвестную в медицине, собираешься ты сделать этому полумертвому миллионеру».

III

В глубине усадьбы загородного дома Малевского стояло среди густых деревьев здание странного вида. Окна всегда были плотно закрыты железными ставнями.

Никто из ученых собратий не мог похвастаться, что видел внутренность лаборатории. Кроме самого Малевского, там бывал только глухонемой сторож Василий, от которого никто не мог ничего добиться.

В тот вечер, когда привезли сюда Шугаева, стояла бурная осенняя погода. Облака неслись клочьями по небу, то открывая, то закрывая луну. Шумели деревья, уже потерявшие листья. Пронзительно свистел ветер, налетая на таинственное здание.

И если бы кто-либо следил в эту страшную ночь за садом Малевского, то в момент, когда сквозь тучи пробился лунный свет, он увидел бы тихо крадущуюся между деревьями тень…

В огромной комнате под куполом стояло два операционных стола. На одном лежало худое, дряблое тело миллионера Шугаева, на другом – цветущее, розовое тело какого-то молодого человека.

Оба пациента находились в бессознательном состоянии, но, по-видимому, не были хлороформированы: на лицах их не было масок.

Операционные столы освещались огромными рефлекторами, от которых лились потоки синеватого света. Тишину нарушало лишь жужжание, исходившее от осветительных приборов.

Доктор Малевский, весь в белом, оперировал Шугаева. Вот он запустил руку в один из двух широких разрезов над поясницей, вынул ожиревшую, потерявшую обыкновенный вид почку и небрежно бросил ее в тазик, где уже в крови лежал такой же обезображенный орган.

Высокая белая фигура неслышно, как привидение, передвинулась ко второму операционному столу. Лицо Малевского исказила сатанинская улыбка, и он сказал громко, так что слова его отдались в сводах комнаты:

– Несчастная жертва! Все испытавший, развратный капиталист воскреснет и будет вновь наслаждаться всем, что можно купить за деньги. А ты, еще только начавший жить, погибнешь в расцвете сил. Ромуальд Малевский – владыка над жизнью и смертью!

Он занес блестящий нож и погрузил его в упругое, розовое тело. Кровь полилась ручьем и обрызгала белый халат врача-дьявола.

Но в то же мгновение раздался сильный треск и с высоты купола посыпались стекла. Грянул выстрел, другой. Около сада затрещали полицейские свистки.

Внутрь операционной комнаты на веревке на блоках, служившей для какого-то приспособления, быстро спустился домашний врач Шугаева, Хворостинин, и схватил за руку Малевского.

Двери громил полицейский отряд.

Малевский извивался, как змея. Глухонемой идиот бил Хворостинина чем-то тяжелым по голове. Наконец, Малевскому удалось вырваться. Он подбежал к стене и повернул рычаг. Синий свет погас. По диковинным осветительным аппаратам сверкнули молнии. В соседнем помещении раздались один за другим взрывы…

Полиция ворвалась.

Малевский был арестован. Одним из лежащих на операционном столе оказался Генерозов. Рана, нанесенная ему Малевским, не угрожала жизни. Миллионер, у которого были вырезаны обе почки, умер в страшных мучениях через несколько часов.

На допросе Малевский вел себя спокойно и объяснил все, словно читал лекцию студентам.

– Я думаю, что обойдусь без вопросов и сумею удовлетворить ваше любопытство. Я ведь знаю, что нужно вам, жалким трусам жизни. Я открыл способ пересаживать органы из одного организма в другой. Если бы мне не помешали, Шугаев был бы жив и пользовался здоровьем, а труп Генерозова я сжег бы в крематории, который у меня устроен в конце здания. Я зарезал всех исчезнувших молодых людей, чтобы их здоровыми органами обновить и воскресить жизнь богачей.

Они наслаждаются жизнью. Имен их я не назову. Они сами не знают, какой ценой я их спас. Они живут с чужими почками и думают, что я их вылечил. За эти операции я брал огромные деньги. Я сам тоже миллионер. Синий свет тоже мое изобретение. Он способствует почти мгновенному заживлению, восстанавливает сосуды и протоки. Вы никогда не узнаете моей тайны – взрыв истребил все. Что мне сказать вам еще? Что вы меня осудите, что вы готовы растерзать меня, что вы считаете меня за неслыханного злодея? Жалкие слизняки, копошащиеся в навозе черви! Разве вы в состоянии понять жизнь? Прощайте, добродетельные мещане! Будьте вы прокляты!

Малевский поднес руку ко рту, что-то проглотил и через мгновение рухнул на пол безжизненной массой.

Роковая страсть

I

В доме князя Корибут-Ольшанского письмо дяди из Австралии произвело страшный переполох.

Двенадцать лет тому назад, когда князь был еще совсем молодым человеком, этот дядя, разорившись на разных предприятиях, уехал в Америку искать счастья. Года два от него приходили письма, а потом он замолчал и родственники думали, что он умер.

Вот что значилось в письме:

«Дорогой племянник! Австралия дала мне то, что не дала ни родина, ни Соединенные Штаты: я нажил около миллиона фунтов стерлингов. Чувствуя, что мне осталось недолго жить, я обратил все свое состояние в капитал, который желаю при жизни передать старшему в роде князей Корибут-Ольшанских, то есть тебе. С меня достаточно небольшого капитала и моей любимой фермы, на которой я окончу дни свои. Однако, непременным условием получения наследства я ставлю твой приезд с женой (уверен, что ты женился) ко мне, в Австралию. Хочу вас обоих видеть и обнять… Известите меня о вашем решении каблограммой. На все расходы прилагаю чек в 10.000 фунтов.

Любящий тебя дядя Франциск».

Неожиданное получение наследства было как нельзя более кстати. Дела князя Корибут-Ольшанского сильно пошатнулись и огромному родовому имению, «Ольшанке», грозила продажа с аукциона.

Но, с другой стороны, поездка в Австралию представляла непреодолимые затруднения. Князь только что оправился от опасной болезни, был еще очень слаб; опасались, что разовьется порок сердца. Столь дальний переезд по океану консилиум врачей признал безусловно невозможным и угрожающим роковыми последствиями.

Обо всем этом известили дядю обстоятельной каблограммой, стоившей огромных денег.

Но упорный старик знать ничего не хотел и ответил:

«В таком случае, пусть приедет твоя жена. Иначе лишу наследства».

Князь не знал, что делать, но молодая княгиня, славившаяся своей красотой, энергично настаивала на путешествии. Ее поддержали родные и знакомые:

– Океанские пароходы – верх комфорта и несчастий почти никогда не случается. Катастрофы на железных дорогах гораздо чаще. С княгиней вашей может поехать кто-нибудь из родственников. Необходимы для сопровождения пожилая дама и опытный, энергичный мужчина. Конечно, поедет и преданная прислуга. Княгиня и не заметит, как переплывете океан.

С тяжелым предчувствием князь, наконец, согласился и княгиня со свитой уехала.

Каблограмма известила о ее благополучном прибытии в Австралию. Пришло два письма от княгини и дяди и, наконец, новое известие по подводному кабелю о дне обратного отъезда.

За время отсутствия княгини лондонский банк известил князя о переводе на его имя из Австралии 893.000 фунтов стерлингов.

Следовательно, со стороны получения наследства все обстояло благополучно и княжеский род Корибут-Олбшанских вновь засиял в блеске и славе.

Наконец, наступил день, когда княгиня должна была прибыть в Европу. Но телеграммы из Англии князь не получил.

Не пришла она и на второй, и на третий день. В страшной тревоге князь запросил пароходную контору. Ответили глухо: «„Трафальгар“ еще не прибыл».

Потянулись мучительные дни ожидания. Князь поехал в Англию и ежедневно лично справлялся в пароходной конторе. Высокий, выбритый англичанин, с сухим деревянным выражением лица, неизменно отвечал:

– Никаких известий о «Трафальгаре» мы не имеем.

Через месяц англичанин тем же равнодушным голосом сообщил убийственное известие:

– «Трафальгар» вычеркнут из списков наших пароходов, как погибший.

Князь едва не сошел с ума и два раза покушался на самоубийство. Его с трудом спасли, но вернулся он в Ольшанку совершенно разбитый и сразу поседевший.

Со времени отъезда княгини Ванды из Австралии в Европу шел уже третий месяц. Никакой надежды на случайное спасение не оставалось, но в один вечер в Ольшанку прискакал младший брат князя. Выскочив из коляски, он бросился к террасе, где стоял сам князь, и, размахивая газетой, кричал:

– Владислав! Владислав! Ванда жива!

Князь протянул руки вперед и рухнул на пол. Но радость редко убивает и вскоре, очнувшись, он прочел корреспонденцию в газете:

«Из Коломбо телеграфируют, что итальянский пароход „Этрурия“, попав в циклон в южной части Тихого океана, сбился с курса и едва не потерпел аварию у скалистых островов. С одного из них были замечены подаваемые кем-то сигналы. Когда волнение несколько успокоилось, была отправлена на берег шлюпка, которая приняла на борт двух потерпевших кораблекрушение: молодую даму и пожилого мужчину. Оба оказались пассажирами с погибшего парохода „Трафальгар“. Трудно объяснить, как это злосчастное судно могло быть отнесено в Тихий океан, но спасенный мужчина рассказывает, что пароход потерял руль и сверх того сломался гребной вал. „Трафальгар“ носило больше недели по воле ветра и морских течений, пока он не нашел гибели около скалистых островов. Спаслось только двое. Несчастные питались с трудом добываемой рыбой, раками и устрицами. Выброшенный на берег ящик с консервами спас им жизнь, по последние три дня они голодали. В общем оба совершенно здоровы».

Вторая корреспонденция гласила:

«Спасенные пассажиры „Трафальгара“ оказались: польской княгиней Вандой Корибут-Ольшанской и ее слугою Яном».

В ту же ночь пришла телеграмма и от самой княгини.

Оба брата поехали навстречу и стали ожидать добровольца[2]2
  Т. е. пароход учрежденного в 1878 г. на пожертвования российского Добровольного флота.


[Закрыть] «Киев» в Порт-Саиде…

Князь и княгиня счастливо зажили в Ольшанке, стараясь забыть страшное прошлое.

II

Князь был очень доволен состоянием здоровья своей жены. Ванда быстро поправилась и зацвела вновь красотой. К ней вернулись прежний веселый характер и способность поднимать настроение целого общества.

В Ольшанском дворце шли игры, балы, затевались пикники, поездки по Волге на собственном пароходе. Ночную темноту озаряли сотни огней и небо бороздили ракеты, рассыпавшиеся разноцветными звездами. Музыка гремела часто до утра.

Но после вновь пережитого медового месяца, князь стал замечать в Ванде необъяснимые странности. Без всякой видимой причины она на некоторое время впадала в задумчивость. Лицо ее то бледнело, то краснело, волнующаяся грудь указывала на усиленное дыхание.

Она сильно хотела отогнать от себя какую-то беспокоящую ее мысль и не могла, несмотря на все старания.

Однажды князь, подойдя к спущенным портьерам в дверях будуара, увидел сквозь узкую щель лицо жены, застывшей в неподвижной позе. Глаза ее были тупо устремлены куда-то вдаль, губы двигались, произнося неслышные слова.

Ревнивое чувство мужей, вопреки доводам рассудка, всякое необычное состояние жены готово объяснить совершившейся или готовящейся изменой.

– Она шепчет чье-то имя!

Мысль, заработавшая в этом направлении, уже не знает удержа и подбирает тысячу доказательств, все дальше уходя в дебри противоречий.

Фактов никаких не было, и князь решил держаться настороже и следить. Со своими многочисленными поклонниками Банда держала себя одинаково любезно, допуская легкий флирт, как всякая светская женщина.

«Есть кто-нибудь тайный, которого я не знаю. Муж всегда узнает последним».

Возвращаясь домой вечером из города, где провел целый день, князь, еще не раздеваясь, спросил слугу:

– Где княгиня?

– Часа два тому назад уехали в кабриолете.

– С кем?

– Одни. Сами правят.

– В какую сторону поехала?

– По дороге к Висле.

Князь пошел пешком в указанном направлении. Ему пришлось сделать несколько верст. Вот блеснула вдали и река. Ванды нигде не было видно.

Вдруг он услышал справа фырканье лошади. По узкой, едва проложенной лесной дорожке, качаясь, как лодка по волнам, шагом пробирался кабриолет.

«Куда это она ездила? Там только сторож живет. А, понимаю! Тайное свидание в лесу».

Ванда радостно вскрикнула, увидев мужа:

– Как это мило с твоей стороны, что ты вышел навстречу. Я без тебя соскучилась и поехала прокатиться.

– Но зачем же ты ездила по лесной дорожке?

– Я так люблю лес. Заезжала к нашему сторожу Яну. Он меня угощал клубникой и медом. Все такой же нелюдимый, страшный какой-то.

«Не верь, не верь!» – шептал внутренний голос, но Ванда была так обольстительно мила, так любовно засматривала в его глаза, что нехотя верилось, и размягчалась душа, застывшая в ужасных подозрениях.

Сторож Ян был тот самый слуга, вместе с которым нашел княгиню пароход «Этрурия».

Вернувшись в Ольшанку, он, щедро награжденный князем, отказался от службы во дворце и просил назначить его лесным сторожем на берегу Вислы.

– Что тебе за охота? Зимой с тоски умрешь!

Но Ян настаивал на своем, доказывая, что жизнь на острове развила в нем любовь к одиночеству и людей он словно боится.

– Да и старость пришла, пан Владислав – человеку одному надо побыть, о смерти подумать.

Желание старого, верного слуги было, конечно, удовлетворено.

В том, что Ванда захотела повидаться со стариком, не было ничего подозрительного. Он ее выносил малюткой вместо няньки и всю жизнь служил, как цепная собака, своей госпоже.

Князь временно успокоился, но у Ванды опять начались припадки меланхолии и подозрения мужа возобновились.

Он унизился до шпионства и избрал своим доверенным слугу Стася. Сам же стал чаще уезжать в город.

Каждый раз Стась доносил, что княгиня ездила в его отсутствие одна в лес, куда за ней проник и Стась. Ян привязывал лошадь и оба удалялись в сторожку, где, запершись, с закрытыми окнами (занавески тоже были спущены), проводили часа полтора. После этого княгиня выходила, провожаемая Яном, и садилась в кабриолет.

– И пани казалась мне очень веселой, – добавлял Стась с гаденькой улыбкой.

– Что же ты обо всем этом думаешь?

– Разве я могу судить панские дела? Пани ездит к Яну – значит, так нужно пани.

Надо было остановиться, но князя сильно подмывало задавать дальше щекотливые вопросы.

– Ты, кажется, подозреваешь что-то дурное? Но ведь Ян – старик.

– Какой же он старик, когда, до отъезда за границу с пани, ходил в деревню к солдатке.

Обнаглевший Стась хихикнул.

– А теперь на нее, на солдатку, и смотреть не хочет…

III

– Отчего ты ездишь к Яну только в мое отсутствие?

– Мне без тебя скучно. А для старика большая радость, он меня так любит.

– Отчего ты никогда не возьмешь меня с собою?

– Поедем. Но, предупреждаю, соскучишься. Старик откровенен только со мною. При тебе он насупится и будет молчать.

Все выходило так просто, естественно, но ничего не разъясняло, и ревнивая мысль искала новых удостоверений.

Князь решил выследить Ванду сам.

Сказав ей утром, что уезжает в город, он остановился на первой станции, оставил там лошадей и вернулся пешком.

Забравшись в чащу леса около сторожки, князь стал терпеливо ждать. Время тянулось мучительно долго.

Наконец, послышалось фырканье лошади и веселый окрик Ванды, сдерживающей порывы красивого и статного жеребца, рвущегося перейти в большую рысь.

Вышел Ян и помог сойти Ванде. Через минуту княгиня и слуга скрылись в сторожке.

Князь выждал около получаса и подошел к домику Яна. Занавески на окнах, действительно, были спущены. Заднее окно, выходящее к реке, было забито ставнем.

Князь подкрался и приложил глаз к щели. Нет, и здесь занавес. Зато до него довольно явственно долетали голоса.

– Как вкусно!

– Кушайте пани, кушайте на доброе здоровье!

– Дай еще кусочек.

– Постойте, пани, я достану из печи рагу. То совсем хорошее блюдо. А ветчины, пани, не хотите? Отличная. Сам коптил.

– Пожалуй!

…

– Где ты достаешь, Ян?

– Не спрашивайте, пани, не все ли равно.

…

– Ну, а теперь, пани, запьем старым вином из панского погреба…

Голоса смолкли. Верно, оба пересели куда-нибудь дальше. Долетали только отрывки слов без всякой связи.

В комнате послышались шаги и голоса стали ближе.

– Я боюсь, Ян, я страшно боюсь, что муж узнает когда-нибудь нашу тайну. Он отвернется от меня навсегда. Мне иногда думается, что и сейчас он что-то подозревает.

– Откуда ему догадаться, пани? Если и сказать кому, никогда не поверят…

Загремела отворяемая дверь и князь отпрянул в лес, скрываясь за густыми кустами. То, что он подслушал, вполне убедило его в связи жены с Яном.

Долго бродил он по лесным тропинкам, стараясь разумно отнестись к совершившемуся. Он вспомнил, что Ванда подробно и оживленно рассказывала о своем путешествии на «Трафальгаре», но, к удивленно слушателей почти ничего не говорила о пребывании на необитаемом острове.

«Совершенно ясно, что случилось, – думал князь. – На остров были заброшены два существа, мужчина и женщина, надежды на спасение никакой, впереди – голодная смерть… Все может произойти при подобной обстановке. Но как Ванда, спасенная, вернувшаяся к счастливой жизни, может продолжать эту позорную связь? Кто поймет женщину?..»

Безумная ревность и злоба овладели князем.

Он потерял власть над собою и бросился вновь к лесной сторожке.

Ян встретил его сурово, но почтительно, не приглашая войти. Князь оттолкнул старика и ворвался в сторожку. Сел на скамью у стола и пристальным взглядом стал осматривать все, словно ища каких-то новых доказательств измены жены.

Ян молча следил за ним.

Его сухое, бритое лицо, с длинными седыми усами, показалось князю отвратительным.

Хотелось сказать ему что-нибудь злое, ударить, оскорбить.

– Угости-ка меня твоей ветчиной, той самой, которую вы едите вместе с пани.

Князь сам испугался действия, которое произвели на Яна его слова. Лицо сторожа побледнело, как мел. Глаза сделались огромными и выражали беспредельный ужас. Голова и руки тряслись.

– Что, струсил? – злорадствовал князь. – Тащи сейчас твою ветчину!

– Но пан… она не здесь… она… на… на…. чердаке…

– Веди меня туда!

– Зачем же пану беспокоиться? – оправился Ян. – Там тесно и пыльно…

Но князь уже выскочил в сени и взобрался по маленькой лесенке.

На чердаке царил полумрак. Висели окорока и колбасы.

– Зачем я полез сюда? Что ожидал увидеть? Я кажется, схожу с ума.

Почти спрыгнув сверху, князь сильным ударом по лицу повалил Яна и пихнул его ногой.

– Вот тебе, негодяй!..

И бросился из сторожки бегом по дороге, ведущей к дворцу.

IV

Князь бурей ворвался в спальню жены и начал выкрикивать полусвязные фразы задыхающимся голосом:

– Ты ела с Яном ветчину… Я потребовал, чтобы он показал мне эту ветчину…

Ванда поднялась с кресла. Вся бледная, с широко открытыми глазами, она, казалось, обратилась в каменное изваяние.

– А, и тебя пугает ветчина! Беспутная!

– Что ты… что ты думаешь?

– Она еще спрашивает! Чего тебе недоставало? Но ты пошла к старику искать грязных развлечений!

– Остановись! Это не то!..

– Не то? Так ты будешь и теперь отрицать свою связь с Яном? Не лги!

Князь замахнулся хлыстом, но рука его задрожала, хлыст, упав, звонко ударился серебряной ручкой о стол. Князь закрыл лицо обеими руками и, глухо рыдая, выбежал вон…

Ванда, запершись в спальне, долго писала, перечеркивая, разрывая бумагу и принимаясь вновь за перо:

«Владислав! Я никогда не была любовницей Яна и не могла ею быть, потому что люблю только тебя. Ты мне должен верить, потому что перед смертью не лгут, а через час меня не будет. Но роковая, ужасная тайна, действительно, связывает меня с Яном. Сейчас я подслушивала у дверей твоего кабинета. Первый раз в жизни! Ты совещался с полицейскими, обвинив Яна в краже. Вы хотите его арестовать и обыскать сторожку. Тогда все откроется. Узнай лучше правду от меня. Считай меня сумасшедшей, преступницей, но не подозревай в измене. Когда я рассказывала о своей поездке из Австралии, я скрывала самое главное. На скалистый остров высадились шестнадцать пассажиров, мужчин и женщин. На острове в пещере мы нашли источник свежей, холодной воды. Около пещеры росли тощие кустарники. Все остальное – одни голые скалы. Три дня мужчины, благодаря спокойному морю, ловили рыбу и раков. У кого-то нашлись спички – развели костер и все ели. Потом начался сильный ветер и ловля прекратилась. На третий день голодания мужчины стали собираться отдельно от женщин и о чем-то совещаться. Потом стали бросать жребий и увели на южную сторону молодого крепкого мужчину. Он плакал, но шел покорно. Что с ним делали, я не видела, но мы были все сыты. С тех пор их убивали одного за другим. Каждый раз, когда бросали жребий, я содрогалась от мысли, что придет моя очередь. Но Ян всегда распоряжался бросанием жребия и я иногда думаю, что он фальшивил. Наконец на острове, кроме нас двоих, осталась только одна молодая женщина. Ее Ян убил ударом камня по голове без всякого жребия. Мяса на двоих было очень много. Ян вялил его на солнце и коптил. Потом я увидала дым парохода. Ян заставил меня забраться на самую высокую часть острова и махать платком, а сам зажег большой костер. Нас заметили и спасли. Мы оба решили скрывать истину. Я думала, что все забудется и я буду счастлива. Но после блаженных дней, проведенных с тобою, Владислав, я почувствовала странное, непреодолимое желание, в котором было стыдно сознаться даже перед собою… Желание росло и росло. Мне хотелось поесть человеческого мяса. Что это? Болезнь? Проклятие Божие за совершенный грех? Или в человеке, отведавшем человеческое мясо, просыпается первобытный дикарь? В своих желаниях я доходила до такого бесстыдства, что, оставаясь наедине, обращалась к кому-то с мольбою: „Кусочек, хоть один кусочек!“ Однажды, гуляя по парку, вся во власти безумного желания, я встретила Яна. Он не стал ни о чем расспрашивать, а сказал прямо:

– Пани, я достал. Завтра пан уезжает с утра в город, приезжайте ко мне в сторожку.

Нужно ли рассказывать остальное? Я стала ездить к Яну и мы оба наслаждались ужасной трапезой. Откуда он доставал человеческое мясо, я не знаю. Да и мне, в моем бесстыдстве, это было безразлично. Теперь все открылось и жить на свете мне больше нельзя. Владислав, найди в себе силу простить свою безумную Ванду и помолись о моей грешной душе…»

Княгиня запечатала предсмертное письмо в конверт и надписала: «Князю Владиславу Корибут-Ольшанскому_; моему дорогому, обожаемому мужу».

Она повязала голову газовой вуалью и тихо вышла из дворца. Конюх видел, как она направилась к Висле. Но на разделе дороги Ванда пошла не к лесу, а влево, к крутому берегу, где бурное течение подмывает высокий берег и пенится, разбиваясь об острые камни…