Текст книги "Ангелы террора"

Автор книги: Сергей Шхиян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Глава 13

В воскресенье Анна Ивановна приготовила роскошный ужин, на который остался даже хозяин. В доме были только свои. Однако, в девять вечера неожиданно для меня приехали гости. Илья Ильич засуетился, начал неловко юлить, что совершенно не шло к его обычному иронично-вальяжному поведению и аристократической внешности. Через несколько минут все стало ясно. К нему пожаловали три дамы: Татьяна Кирилловна с маменькой и, как оказалось, не мифической, а настоящей московской тетушкой. Поспелов ринулся сдувать с дам пушинки, а мне осталось стушеваться, как бедному родственнику.

Херсонская маменька оказалась объемной дамой с решительным и немного топорным лицом, а тетушка – низкорослой, добродушной толстушкой, отставшей от своего времени лет на двадцать. Татьяна Кирилловна выглядела прелестно, но что-то от маменьки в ней уже просматривалось. Мне она небрежно кивнула головой и натянуто улыбнулась. Я ответил почтительным поклоном, заглянул в ее глаза, и они тотчас наполнились слезами. У нашего комильфо Ильи Ильича, исподволь наблюдавшего нашу встречу, побелели скулы.

Для меня все разом прояснилось. Это не Татьяна Кирилловна скрывалась от меня, а Илья Ильич прятал свое сокровище, терзаясь ревностью. Если учесть, на сколько лет я моложе его и тех близких отношений, которые по его небезосновательному подозрению быки между мной и его будущей женой, Поспелова можно было понять.

Гостьи, между тем, освоившись в гостиной, мило щебетали и изображали собой великосветских дам. Мне вскоре стало скучно слушать их милый лепет, я сослался на то, что плохо себя чувствую, и ушел к себе наверх. Идиллический ужин в кругу престарелых матрон меня совсем не прельщал.

Часа через полтора ко мне присоединились Гутмахер с Ольгой, которых также достали семейные воспоминания Таниных родственниц, а позже к нам наверх пришла и Анна Ивановна. Таким образом, образовалось два застолья, оба не очень веселые.

На следующий день я выбрал момент и объяснился с ревнивым Поспеловым. Он угрюмо выслушал мой рассказ о том, как я спасал неразумную отроковицу-толстовку, и уверения, что относился к ней исключительно «по-отцовски». Такую пургу можно было гнать только очень влюбленному человеку, жаждущему спасительной лжи. Что я и сделал, к удовольствию жениха. Мы оба остались довольны, он убедился в непорочности своей голубки, моей благородной роли бескорыстного спасителя и, наконец, снял вето с рассказа о моих злоключениях.

Подобревший и размякший Поспелов рассказал мне историю моего спасения. Оказалось, что когда мы с ним расстались возле флигеля генеральши Кузовлевой, он со своими людьми на улице добросовестно ожидал моего возвращения или оговоренного получасового срока. Однако, через какое-то время несколько неизвестных ему людей вошли во двор флигеля, и моим сообщникам осталось только наблюдать, как будут развиваться события, чтобы успеть прийти мне на помощь.

Наши противники караульного поста на улице не оставили, так что Поспелов со своими помощниками беспрепятственно вошли вслед за ними во двор и наблюдали за окнами. Когда в одном из них загорелся свет, они увидели все, что происходит в комнате. Описывая произошедшее, Илья Ильич, смущаясь сказал, что так быстро, как хотелось, попасть в дом у них не получилось из-за запертой изнутри входной двери, потому они и не успели своевременно помочь мне в неравном бою.

Я, естественно, сделал вид, что верю, что так оно и было на самом деле, хотя кое-какие сомнения в искренности хозяина у меня имелись. Когда началась моя битва с Дмитриевым и Лидией Петровной, мои спасители сумели-таки выломать входную дверь и ворвались в дом, но там, кроме двух убитых охранников и меня с простреленными головой и плечом, больше никого не оказалось. Куда делись Дмитриев и женщина, Поспелов не знал. Они просто исчезли из дома.

На шум и стрельбу явилась полиция в лице квартального надзирателя, и я засветился. Квартальный оказался добросовестным полицейским и на компромисс с совестью не пошел даже за наличную оплату. Поспелову пришлось выкупать меня из кареты скорой помощи – санитары, сопровождавшие мое бездыханное тело в больницу, оказались более сговорчивыми. Они, не мудрствуя лукаво, потеряли раненого по дороге. Отсюда возник законный интерес полицейского ведомства к моей скромной персоне.

– И что вы обо всем этом думаете? – спросил я, выслушав эту странную историю.

То, что я наверняка попал и в Лидию Петровну, и в Дмитриева, сомнений у почти меня не было. Хотя кровь из разодранного лица заливала глаза, их силуэты я видел достаточно отчетливо, и расстояние было так мало, что промазать, стреляя почти в упор, было практически невозможно.

– Не знаю, куда они подевались, – сказал Поспелов, кончая свой рассказ. – Мы с квартальным обшарили весь дом и не нашли там больше ни одного человека.

– Как вы думаете, я в кого-нибудь попал?

– Вне всякого сомнения. Пока вы болели, я предпринял ряд усилий, чтобы разыскать сообщников вашего Поэта. Кое-что мне удалось. Люди, которые напали на вас, действительно члены радикально-революционной организации. Неясно только, что их связывало с вашим недругом. Они поклоняются разным богам. Остальные сподвижники Поэта, обыкновенные уголовники, правда, из очень крутых (щегольнул новым словечком Поспелов). О нем, как и в ваше время, очень мало известно… Мне, правда, один человек обещал разузнать подробнее, но что из этого получится, я не знаю...

– А женщина, которая там была? О ней что-нибудь известно?

– В доме не было никакой женщины. Я сам видел, кто туда входил – только одни мужчины.

– Дело в том, что там я встретил старую знакомую, это она разодрала мне лицо. Может быть, женщина была в мужском платье, и вы приняли ее за мужчину?

Илья Ильич едва заметно пожал плечами и состроил сочувственную мину:

– Думаю, вам это просто показалось, или в результате ранения возникло…

Я взглянул на него и понял, что доказывать свою правоту бесполезно и, перебив, спросил о киллере:

– А что сталось с нашим душегубом, так и сидит в вашем подвале?

– Убежал, подлец. Сумел открыть дверь и скрылся, как тать в нощи.

Говорил он об этом совершенно спокойно, даже с юмором. Мне эта новость не показалась такой уж веселой.

– И что теперь? Он же начнет нам мстить!

– Вряд ли, думаю, что после того как он узнал, с кем связался, будет обходить мой дом за сто верст.

Поспелов иронически улыбнулся и не без самодовольства посмотрел на меня. Мне такая самоуверенность не понравилась. Киллер, как мне показалось, был не тем человеком, который мог позволить так безнаказанно с собой обращаться. Тем более, что мы лишили его всего состояния и подорвали деловую репутацию.

– Жаль, что ему удалось бежать. Хороший враг – это мертвый враг. Как бы он чего-нибудь не натворил…

– Пустое, я знаю такой тип людей, они способны нападать только из-за утла.

– Вот и я о том же, – сказал я. – А что удалось выяснить о роли в этом деле ваших соседей? Что за женщина и дети там были в их доме?

– Это все пустое. Всего лишь кухаркины родственники. Наш неудалый стрелок подрядил за сто рублей племянницу стряпухи, чтобы та под видом жениха провела его в дом. Да и тех денег, кстати, не отдал. Оказался скопидомом. Зато теперь Марфа никого и за тысячу рублей на порог не пустит. Так что можете не бояться подходить к окнам.

Меня такой расклад событий не очень порадовал. Я надеялся, что хотя бы на некоторое время можно будет расслабиться и не опасаться за собственную жизнь. Теперь же вставала новая проблема, что мне делать дальше. Этого я, честно говоря, не знал.

Программу минимум я уже выполнил. Москву начала двадцатого века худо-бедно увидел. С Чеховым познакомился. Оставалось гулять по городу, развлекаться и тратить деньги на свои удовольствия. Однако, когда толком не знаешь своих противников и приходится ожидать выстрела в спину, вести рассеянную жизнь, грубо говоря, не по кайфу. Возвратиться домой, чтобы продолжить выяснять отношения с милицией, желания у меня не было, как и пухнуть от скуки на антресолях у Ильи Ильича. Оставалось куда-нибудь уехать, благо материальные возможности для этого у меня были. Однако, пока я был связан ответственностью за своих безалаберных друзей, и все свои действия приходилось координировать с Гутмахером и Ольгой, которые по моей косвенной вине влипли в эту историю.

Этим же вечером я воспользовался тем, что Ильи Ильича не было дома, и устроил совещание. Мои разгульные приятели решили передохнуть от бурных развлечений, остались дома и коротали вечер за картами в малой гостиной. Я присоединился к ним и начал важный для себя разговор:

– Аарон Моисеевич, – спросил я Гутмахера, – что вы собираетесь делать дальше?

Профессор блудливо хмыкнул, игриво покосился на Ольгу:

– Мы думаем обвенчаться.

– Вы, что приняли православие? – удивился я.

– Алексей, вы же знаете, что я агностик и не принадлежу ни к какой религиозной конфессии. Просто венчание – красивый и торжественный обряд. Тем более, что Олюшка непременно хочет повенчаться в церкви. Как вы думаете, где нам лучше повенчаться? Может быть, в Елоховской церкви?

– А храм Христа Спасителя вам не подходит? Я имел в виду, что вы собираетесь делать вообще. Вернетесь домой или останетесь здесь?

– Конечно, здесь, – ответила за Гутмахера Ольга. – Фига б я не видела в твоем двадцать первом веке. Жрачка здесь лучше, прикид клевый, люди простые, в гости друг к другу ходят. Чего нам в Арикиной хрущевке сидеть и в ящик пялиться? Ты нам бабки, что от Илюши получил, откидываешь?

– Откидываю, – внутренне поморщившись от такой прямолинейности, ответил я. – Только на сколько же вам их при таком образе жизни хватит? На полгода?

– Ну, ты даешь! – возмутилась Ольга. – Какой это такой у нас образ жизни? Да мы за шестьдесят тысяч себе настоящее имение купим, помещиками станем! Я от этого просто тащусь. Представляешь, у нас будут крепостные крестьяне, кареты, горничные, лакеи в ливреях, слуги, то, се… Все мне кланяются, а я в бальном платье…

– Супер! – восхитился я. – Только где ты крепостных крестьян возьмешь? А революции не боишься? Учти, скоро будет революция, и большевики все у вас отберут, имение сожгут, а тебя отправят на Соловки!

– Арик, когда у нас революция будет? В шестнадцатом или в семнадцатом? – деловым тоном спросила Ольга.

– В семнадцатом, – сказал Гутмахер. – Только сначала, в четырнадцатом году, будет первая мировая война.

– Значит, в тринадцатом мы отвалим в Европу.

– Европа-то и будет воевать, – уточнил Аарон Моисеевич.

– Тогда в Америку или Австралию, там-то войны, надеюсь, не будет?

– Там не будет, – подтвердил я.

– Ну, вот, мы туда и переедем. Арик, ты где хочешь жить?

– С тобой я хочу жить, лапуля, – умильно заверил Ольгу Гутмахер. – Мне с тобой везде хорошо. А какие планы у вас, Алексей?

– Нет у меня планов, – не очень бодро ответил я. – А может быть тоже, купить именьице, ходить на охоту, гусей стрелять?..

– Ну, ты и живодер! – непонятно почему возмутилась Ольга. – Что тебе гуси плохого сделали?!

– Ничего не сделали, это я так образно говорю…

– А, то-то, чуть, что, и сразу стрелять. Жениться тебе нужно, деток растить, а не на охоту ходить. Ладно, вы тут покурите, а я к Аннушке схожу.

Ольга оставила нас вдвоем, и я счел возможным поинтересоваться у Гутмахера:

– Аарон Моисеевич, а вы не боитесь так круто менять жизнь? Оля, конечно, прекрасная девушка, но все-таки…

– Знаете, Алексей, можете не продолжать, я и так догадываюсь, что вы скажете. Все это верно, но поверьте старику, это вздорное, взбалмошное создание – лучшее, что у меня случилось в жизни! Может быть, даже самое лучшее. Я понимаю, что физически гублю себя, но пусть все будет так, как будет! Я никогда еще не жил такой полной жизнью, так остро не чувствовал счастье. Вот так-то, голубчик!

– Да, нет, право, я не совсем в том смысле… Конечно, если такая любовь, то о чем разговор…

– Я знаю, что вы не осуждаете меня за легкомыслие. Раньше я делал это сам, но потом решил, пусть все будет, так, как будет. Даже если не несколько лет, а несколько недель, я проживу не умом, а сердцем, это будет подарок судьбы. Конечно, Ольга скоро бросит меня. Я понимаю, что гожусь ей даже не в отцы, а в деды, но…

Мы так ни до чего определенного и не договорились, и все на какое-то время осталось, как прежде. Между тем на святой Руси начались Святки. У меня к этому времени отросла условная бородка, и когда к ней добавилось пенсне с простыми стеклами, я стал похож на самого обыкновенного студента и наконец смог покинуть свое вынужденное заточение, и окунулся в московскую праздничную жизнь.

Сказать, что мне от этого стало много веселее, нельзя. Город, по сравнению с нашим временем, выглядел, как до сих пор любят говорить провинциалы, большой деревней. Конечно, я не смог пробиться в так называемое «приличное общество» и встречал горожан в относительно недорогих заведениях, где появление студента было уместно. Люди, по сравнению с нами, были спокойны, казались туповатыми и большей частью довольными жизнью.

Записные красавицы начала века, на которых оборачивались здешние мужчины, мне не нравились, как не понравилась Ольга Леонардовна, будущая жена Чехова. Я нарочно купил билет на первый ряд партера в Художественный театр, чтобы лучше разглядеть эту искусительницу Антона Павловича. Она была крупной женщиной, с округлыми формами, на мой взгляд, ничего особенного.

Да и великий театр Станиславского и Немировича-Данченко меня не потряс. Играли, в общем-то, прилично, актеры говорили театрально громко и подчеркнуто выразительно. Публика же принимала спектакли на «ура». Только после того, как я посетил несколько других театров, я понял, почему. Даже Малый театр и недавно открывшийся театр Корша по сравнению с Художественным выглядели жидковато. Так что все познается в сравнении.

Студенческая молодежь меня так же не заинтересовала. Как-то в театре Корша я познакомился со студентом Костей из города Орла. Он, следуя моде быть левым, считал себя умеренным радикалом и зазвал меня на заседание студенческого кружка. Я из любопытства согласился. В небольшой меблированной комнате собрались десять человек молодых и не очень людей. Кружковцы пили жидкий чай с ситным хлебом и дешевой колбасой и решали судьбу России. Для конспирации, если вдруг нагрянет полиция, на столе лежала гитара. В общем, это была чистая революционная романтика без какой-нибудь серьезной подоплеки.

Как водилось в те времена, социал-демократы тут же сцепились с социалистами-революционерами. Обе стороны идеологически громили друг друга, а две некрасивые курсистки и я были «массой» или, как еще называли идеологически неопределившихся соотечественников, «болотом», за власть над душами которых и боролись революционеры.

Я в разговор не вмешивался, только слушал, поражаясь наивной вере наших предков в «прогрессивные идеи». Курсистки, напротив, ничего не понимали в тонкостях идеологических и партийных противоречий, но были в восторге от обстановки и, возможно, повышенного мужского внимания.

– А что думает по этому поводу господин Синицын? – неожиданно втянул меня в общий разговор чахоточного вида молодой социал-демократ.

– По какому поводу? – не очень понял я.

– Чья тактика вам больше нравится? – уточнил он вопрос. – Каким путем следует идти к революции: работая с массами или террором?

– Прекратите обвинять нас в терроризме! – не дав мне ответить, закричал на него социалист-революционер. – Мы боремся за права трудящихся и за восьмичасовой рабочий день!

Про меня тут же забыли, спор разгорелся с новой силой, и мне не пришлось придумывать отговорки, чтобы открещиваться от их программ.

– Как вам понравились мои товарищи? – поинтересовался мой новый приятель, когда мы вышли на Морозный воздух из закуренного душного помещения. – Вы за кого?

– Костя, – грустно сказал я, – я, как и все, только за себя. Поверьте мне, политика – дело злодеев. Почитайте про великую французскую революцию и представьте, что будет у нас, когда настанет великий русский бунт! Увы, в политике не бывает ни правых, ни святых, бывают только оболваненные фанатики и борьба интересов. А стенания ваших лидеров о благе народа – только необходимая для привлечения симпатий простаков демагогия.

– Извините, Алексей, вы случайно не служите в охранке? – ледяным тоном спросил меня умеренный радикал.

– Не служу, – честно сказал я. – Возможно, к сожалению…

– Что же, в таком случае, прощайте. Наше знакомство не может быть продолжено, – тем же тоном заявил добродушный Костя, – надеюсь, вы не побежите на нас доносить!

– О чем доносить? – сказал я ему вслед. – О том, что вы полные идиоты?

Однако, мой знакомец уже далеко отошел от меня и последних слов реплики не расслышал. Услышали ее, судя по всему, другие люди. Я почувствовал, как меня оторвали от земли и понесли по воздуху. Два крепыша в одинаковых пальто и шляпах-котелках, приподняв меня над землей, потащили к остановившейся возле обочины дороги крытой пролетке.

– Вы что делаете! – только и успел воскликнуть я, как меня с силой впихнули в открывшую дверцу темной, без окон, пролетки в чьи-то невидимые, но цепкие руки.

– Тише, господин студент! – сказал насмешливый голос, когда я машинально попытался вырваться. – Зачем же шуметь!

Шуметь я и не собирался, пытался понять, что происходит, и кто эти люди. То, что их не меньше двух было понятно, хорошо бы, если не больше.

– Кто вы? – спросил я, и голос у меня, надо сказать, дрогнул. Слишком ловко прошло похищение чтобы остаться уверенным в себе.

– А вы сами, господин студент, догадайтесь? – продолжил куражиться тот же невидимый человек. – Ну, давайте, с трех раз?!

Самым безопасным для меня, было, пожалуй, оказаться в руках полиции. В таком случае, оставался хоть какой-то шанс выпутаться из неожиданной передряги.

– Вы из полиции? – спросил я, в глубине души надеясь на положительный ответ,

– Вот какой вы догадливый, господин студент, с нервого раза почти угадали!

– Что значит – почти? Раз вы не полиция, тогда кто, и что вам от меня нужно?! – говорил я, группируясь и пытаясь хотя бы на ощупь сориентироваться в кромешном мраке.

– Те, господин студент, кто занимается государственными преступниками!

– Жандармы, что ли? – уточнил я, вспомнив о разделении карательных функций между полицией, занимавшейся уголовными делами и жандармским корпусом – политическими.

Невидимый тюремщик похвалил:

– Теперь попали в самую точку! Я почти успокоился. Гораздо хуже для меня было Попасть к моим старым врагам. Перед Российской короной и жандармским корпусом у меня вины не было, так что и беспокоиться не стоило. Максимум, что мне могли предъявить – это фальшивые документы.

– И что вам от меня, господа жандармы, нужно? – перестав пытаться вырваться из удерживающих рук, спросил я.

– Погодите, скоро обо всем узнаете, – явно насмехаясь, пообещал невидимый тюремщик. – Нехорошо, господин студент, бунтовать против начальства, за это можно и в Сибирь прогуляться!

– Вы меня с кем-то путаете, господин хороший, – ответил я, – и не дышите мне в лицо, а то от вас чесноком воняет!

– Ишь ты, как он заговорил, – перешел на «ты» невидимый, но пахучий шутник, – скоро не говорить, а петь будешь, как соловушка!

Меня сильно ударили чем-то твердым и жестким, скорее всего, сапогом, под колени. От неожиданности я упал на дно пролетки.

– Ну, погоди, сволочь, – невольно воскликнул я, – обещаю, мало тебе не покажется!

Увы, мало не показалось мне. Даже показалось слишком много. Власть, она и в Африке власть, что же говорить о России! Удары посыпались на меня из темноты, и непонятно было, кому и куда отвечать. Хорошо еще, в тесноте пролетки жандармам было трудно развернуться, иначе мне после недолеченных ранений пришлось бы совсем плохо. Ругаться, кричать или звать на помощь было совершенно бесполезно, И я только молча защищался.

Били меня долго, но не очень успешно. Для настоящей трепки здесь было слишком тесно. Наконец жандармы устали или посчитали, что выполнили свой профессиональный долг, и все тот же говорливый субъект спросил:

– Ну, что будешь еще нас сволочить, господин студент?

Я не ответил и вообще никак не отреагировал на вопрос, продолжил, скорчившись, сидеть на дне повозки.

– Эй, ты живой? – через минуту спросил он. – Слышь, тебя спрашиваю, живой ты или как? – не дождавшись ответа, он нашел рукой мою голову и зачем-то сжал затылок. В чем-то удостоверился, возможно, в том, что я еще не остыл. – Ну, мразь, ну антилигенция хренова, до чего хлипкий народишко! Я и бил-то просто так, можно сказать, любя!

– Никак, помер? – спросил второй голос. – Вечно с тобой, Иванов, влипаешь в историю! Опять полковник выволочку даст.

– Да не боись, Кривов, коли помер, доложим, что оказал сопротивление, пытался ударить меня ножом. Велика потеря – студентика приморили!

– Нам его не морить велели, а доставить в чистом виде. Он, может, что полезное знал для полковника, а теперь пойдет писать губерния!

– Да брось ты, Кривов, панихиду разводить, может, еще и оживет!

Разговор продолжился в том же пессимистическом ключе, и обо мне на время забыли. Между тем пролетка продолжала куда-то ехать. Глаза уже привыкли к темноте, и можно было хоть как-то сориентироваться. Жандармов было двое, тот, что покрупнее – Иванов, подлиннее и худощавый – Кривов. Они сидели друг против друга на узких скамейках, а я валялся у них в ногах. Подавать признаки жизни я пока не хотел, но изображать беспамятство оказалось тяжело. От неудобной позы немело тело, к тому же нестерпимо хотелось чихнуть. Сколько мог, я сдерживался и незаметно чесал нос о воротник шинели. Главное сейчас было – получить хоть какую-то информацию об этом деле. Слова жандарма Кривова о каком-то полковнике и его вопросах ко мне говорили о том, что меня арестовали не по ошибке, и это значительно меняло дело.

Однако, разговор правоохранителей как забуксовал на подлых студентах и неприятностях, которые они причиняют жандармскому корпусу, так вокруг них и крутился. Персонально обо мне не говорили, ругали всех, и свое суровое начальство и грамотеев, которых последние годы развелось немерено, и друг друга. Мне уже стало понятно, что я так ничего интересного о своем деле не услышу и зря мучаюсь на тряском полу пролетки. Однако, подать признаки жизни я так и не успел. Пролетка куда-то повернула, потом остановилась. Мои жандармы замолчали на полуслове.

– Кажись, приехали, – сказал товарищу Кривов. – Сам пойдешь полковнику докладать, мое дело сторона.

– Сволочь ты все-таки, Кривов, – обиженно прокомментировал Иванов. – Нет в тебе никакого товарищества.

Пока они разговаривали, пролетка вновь тронулась с места, немного проехала и окончательно остановилась. Дверь открыли снаружи, и чей-то новый голос приказал:

– Давай, выводи!

«Мои» жандармы откликнулись не сразу, потом Иванов все-таки собрался с духом, высунулся наружу и доложил:

– Господин унтер-офицер, студентик, кажись того, немного сомлел.

– Что значит сомлел? Помер, что ли?

– Да кто его знает, может, он хворый или с перепою, только как свалился, так и лежит.

– Ну, смотрите у меня, если это ваша работа, на себя пеняйте! – сердито закричал невидимый унтер. – Давайте его сюда.

Иванов тяжело вздохнул и собрался спрыгнуть на землю. Это был мой шанс, и я его не упустил. Причем, делать ничего особенного не пришлось, я только незаметно придержал его ногу. Жандарм был уже в поступательном движении вперед, и никакая святая сила и ковкость не смогли бы ему помочь благополучно достигнуть земли. Теперь, когда он неожиданно полетел вниз головой, все для него зависело только от двух факторов, земного притяжения и удачи.

Не помню, как называется закон физики, измеряющий силу удара о землю тела большой массы при значительном ускорении, впрочем, в ту секунду это было и неважно. Судя по одновременно раздавшимся воплям разных людей, сила это превзошла самые оптимистичные прогнозы.

– Ты что, мать твою! – надрывался унтер-офицер. – Ты что это делаешь!

Иванов по какой-то причине ему не ответил, тогда унтер закричал уже кому-то в сторону:

– Эй, помогите, не видите, он же убился. Переступив через меня, наружу выбрался второй жандарм. Он более удачно соскочил наземь и включился в общий ор вокруг поверженного Иванова. К счастью, никто ничего не заметил, в противном случае не уверен, что для меня такая шутка кончилась бы благополучно. Пока же обо мне просто забыли. Я принял более комфортную позу и, наконец, смог чихнуть. – Подымай его, придерживай, – командовал унтер-офицер, – да не ногами, балда, вперед головой.

Голоса начали удаляться, и я рискнул выглянуть из пролетки наружу. Судя по всему, мы находились во внутреннем дворе какого-то каземата. Прямо перед дверью пролетки была массивная железная дверь. Она была распахнута настежь, и в нее несколько человек в жандармской форме вносили массивное тело моего недавнего обидчика. У меня появилась мысль выскочить наружу и, пока никого нет поблизости, попытаться сбежать, но я вспомнил, что во время первой остановки скрипели какие-то ворота и остался на месте. Тем более, что после выволочки, которую мне устроили жандармы, я пребывал не в самой лучшей спортивной форме.

Минут через пять вся исчезнувшая за железными дверями компания вернулась обратно. Верховодил рядовыми жандармами тот же унтер-офицер, чей голос я уже слышал. Только теперь я смог его рассмотреть. У него оказались роскошные нафабренные усы. Жандармы подошли к пролетке, и унтер заглянул внутрь. Я по-прежнему лежал, скорчившись с закрытыми глазами.

– Вытащите его, – приказал он, – только осторожнее, может, он еще жив.

Меня кто-то взял за плечи и подтащил к дверце. Потом подняли на руки и куда-то понесли. Я, как и прежде, никак не реагировал на окружающее. Двое жандармов держали меня за руки, третий нес ноги.

– Куда его, господин унтер-офицер? – спросил новый голос. – В лазарет?

– Несите в двадцать пятую камеру, там у нас сейчас свободно.

– Кажись, и вправду живой, – сказал тот же голос. – Покойники, они всегда тяжелее. Кривов, это вы его так отделали?

– Никто его не отделывал, сам упал.

– Ага, сам, и заодно морду разбил и в грязи вывалялся. Не любите вы с Ивановым студентов!

– Молчал бы ты лучше, Сивков, – недовольно оборвал разговорчивого жандарма Кривов, – сам ты их, видно, очень любишь. Мне все одно, что студент, что какой другой. Главное, чтобы не бунтовал.

– А этот из каких, из революционных?

– Я почем знаю, нам сказали привезти, мы и привезли. А остальное – мое дело сторона.

Так, переговариваясь, меня несли по каким-то коридорам, поднялись по лестнице и внесли в вонючее помещение.

– Клади осторожней, – распорядился словоохотливый Сивков, и меня положили на узкую железную койку.

– Унтер-то куда ушел, за доктором?

– Наверное, будут проверять, отчего студент помер.

– Мое дело сторона, – угрюмо ответил Кривов, явно боявшийся предстоящей экспертизы. – Пошли, что ли, отсюда, от греха подальше.

Как уходят жандармы, я не слышал, но, как только хлопнула металлическая дверь и лязгнул замок, тотчас сел на постели. Двадцать пятая камера была невелика, всего на две койки. Разглядывать интерьер мне было некогда, первым делом я отцепил от запястья бандитский стилет и заметался по камеры в поисках укромного места, куда его можно спрятать. Увы, в таком тесном помещении место для тайника найти было просто невозможно. Я выбрал самый дурацкий, но психологически неотразимый способ спрятать нож – открыто положил его на полку с жестяной посудой и прикрыл его какой-то тряпицей. Подумал и на всякий случай решил спрятать свой фальшивый паспорт и часть бывших со мной денег,

В камере у дверей стояла параша, деревянная бадья с ручками по бокам. Она была пустой и даже чистой. Я перевернул её вверх дном. Между клепками и днищем, как у любой бочки, был зазор, туда я и пришпилил английской булавкой паспорт с вложенными в него купюрами.

Кажется, мне начало немного везти. Главное, и самое удачное, было то, что меня не обыскали на входе. Теперь я вполне мог отказаться и от фальшивого паспорта, и от стилета. Врач, за которым отправился унтер, пока не показывался, и я вновь прилег на тюремную койку.

– Живой он, – закричали возле моей камеры в коридоре, – глаза открыл!

Я посмотрел на дверь и вспомнил о тюремном волчке. В нем виднелся чей-то голубой глаз.

– Ишь, ты, смотри, зырит! – продолжил делиться с кем-то своими ценными наблюдением бдительный надзиратель.

Дверь в камеру открылась, и вошли унтер-офицер и человек в штатском. Я испуганно посмотрел на них и спросил:

– Где я?

Штатский, не отвечая, подошел и взял меня за запястье. У него были выпуклые глаза сильно пьющего человека с красными прожилками.

– Что случилось, что вы делаете? – спросил я его, кося под наивного обывателя.

Врач сделал вид, что меня не услышал. Отпустил мою руку и направился к выходу из камеры.

– Пульс нормальный, наверное, был обморок, – сказал он унтер-офицеру. – Мне здесь делать нечего.

При том жалком зрелище, которое я являл, это было смелое утверждение.

– Вы врач? – окликнул я его.

– Врач, ну и что? – вопросом на вопрос ответил он, не останавливаясь.

– Погодите, мне нужна медицинская помощь, меня избили!

Доктор моих слов опять не услышал, молча вышел. Я остался с унтер-офицером, в дверях маячил охранник в обычной солдатской форме, вероятно надзиратель.

– Господин студент, следуйте за мной, – приказал унтер не терпящим возражения тоном,

Я продолжал лежать на койке.

– Извольте встать!

– Где я нахожусь, и за что меня задержали? – спросил я, оставаясь лежать.

– Вы в Бутырской тюрьме, а за что вас задержали, не мое дело. В свое время узнаете, когда вам предъявят обвинение. Извольте встать!

– Я не могу вставать, у меня кружится голова, – заупрямился я, продолжая развивать тему потери сознания. – Мне нужна медицинская помощь!

– Доктор при вас сказал, что вы здоровы, так что извольте встать! – уже раздраженно приказал унтер-офицер.

– Плевал я на вашего доктора. Я делаю официальное заявление, что меня избили ваши жандармы! Я требую прокурора!

Конечно, никакого прокурора мне нужно не было, но коли выпала возможность сразу же показать несговорчивость и упорство, не следовало ею пренебрегать. Опыта тюремного заключения у меня не было никакого, но я из книг примерно представлял, как следует в этом случае держаться.

– Если вы не станете выполнять тюремные правила, вас подвергнут заключению в строгий карцер, – предупредил унтер-офицер.

Попадать в карцер мне не хотелось, как и позволять себя сразу же пригнуть.

– Я требую освидетельствования побоев независимым врачом и прокурора, – твердо сказал я.