Текст книги "Ангелы террора"

Автор книги: Сергей Шхиян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

– Осторожнее! – сердито сказал я девушке, решив, что она от испуга ее уронила.

– Это не я, она сама! – обиженно сказала Таня и собралась встать с пола,

Однако, до меня уже дошло, что случилось, и я, закричав ей: «Не вставай»; опрометью выскочил из комнаты. Несколькими прыжками я проскочил лестницу, добрался до входной двери, распахнул ее и стремглав понесся по улице за угол, к воротам соседнего дома. На тихой, темной улице не было ни души. Бежать мне до соседского дома нужно было метров двести. Когда я добрался до перекрестка и свернул в переулок, из ворот нужного мне дома выскочил невысокий человек и кинулся прямо навстречу мне. Меня ему видно не было. Я воспользовался этим, круто притормозил и спрятался за стволом дерева. Бегущий мужик увидел меня только тогда, когда поравнялся со мной. От неожиданности он шарахнулся в сторону, но я оказался проворнее и успел схватить его за плечо. Человек рванулся, сначала попытался вырваться, потом ударить меня кулаком в лицо. Он так спешил, что удар у него получился не прицельный и слабый. Я увернулся, рванул его на себя и, когда он повернулся ко мне лицом, въехал ему крюком в солнечное сплетение. Он не успел сгруппироваться и согнулся в три погибели. Я добавил ему ногой, и он покатился по земле. Я, не дав опомниться, схватил его за шиворот и поставил на ноги.

Не оборачиваясь, он воровато сунул руку в кардан, то ли за ножом, то ли за револьвером. Я выдрал ее наружу, схватил за запястье, вывернул назад и зажал в замок. Он вскрикнул от боли, но, тем не менее, попытался вывернуться и лягнуть меня ногой. Мне пришлось до хруста в суставе закрутить ему вверх правую руку и своей левой рукой за волосы запрокинуть голову назад. Теперь он не мог без моего ведома даже пошевелиться.

– Дернешься или закричишь, сломаю руку, – вполне серьезно пообещал я. – Иди вперед и не вздумай вырываться.

На улице по-прежнему не было ни души. Человек, попискивая от боли, согнувшись, покорно пошел в дом Поспелова, ведомый моей «суровой» рукой. Я втащил его в распахнутую дверь и ввел в прихожую. Там у лестницы ждали встревоженные Таня и Илья Ильич,

– Это он? – строго спросил Поспелов, брезгливо разглядывая пленника.

– Он, – подтвердил я, – поймал, когда он убегал. Проверьте его правый карман, у него там какое-то оружие.

– Я не унижусь до обыска, – гордо заявил отставной корнет.

– Я тоже, – испуганным голосом, поддержала его Таня.

– Ух, какие мы благородные. Эй, ты, – спросил я пленника. – Что у тебя в кармане? Соврешь, руку поломаю!

– Вы не имеете формального права меня задерживать! – вместо ответа прошипел он. – Я буду жаловаться! Вы за все ответите!

– Так, что у тебя в кармане? – повторил я вопрос и еще чуть поднял и так до предела заломленную руку.

Он замычал от боли и признался:

– Не надо, больно. Там наган, у меня на него есть разрешение.

– А на стрельбу по людям у тебя тоже есть разрешение?

– На какую стрельбу! Вы меня с кем-то путаете! Я вас первый раз вижу!

– Вот мы сейчас вызовем полицию, предъявим ей труп, который лежит наверху, ваш наган, и пусть полиция выясняет, с кем мы вас перепутали, – пообещал Илья Ильич равнодушным голосом.

– Господа, умоляю, отпустите меня, у меня жена и дочка больная. Ну, что я вам сделал, господа…

Я левой рукой влез в карман пальто мужа и отца, вытащил из него белый, никелированный наган и отпустил его заломленную руку. Человек выпрямился и начал усиленно тереть плечо.

– Господа! Право, это какая-то ошибка, я шел своей дорогой…

– Сейчас я сверну тебе шею! Ты меня опять злишь! – свирепо пообещал я, надвигаясь на киллера и для острастки вращая глазами.

– Не нужно, он и так все расскажет, – остановил меня Илья Ильич. – Право, голубчик, лучше рассказывайте, а то, не дай бог, ваша дочка останется сиротой.

– Нечего мне рассказывать! – заныл он.

– Убью! – закричал я, скрипнул зубами и занес над стрелком кулак.

Он инстинктивно съежился и метнулся под защиту «доброго» Поспелова.

– Господа, я ничего плохого, я со своим превеликим удовольствием… Господин хороший, помилосердствуйте!

– Пройдемте в кабинет, – ласково сказал ему Илья Ильич, стараясь не глядеть на встревоженную Анну Ивановну, прибежавшую на крики из кухни, – Аннушка, у нас тут случайный гость, обедать будем чуть позже…

– Предупреждаю, все остынет! – сердито ответила она.

– Вот видите, голубчик, что вы натворили! – укоризненно говорил Поспелов киллеру, подталкивая его в спину. – Нет, пусть мой товарищ сам с вами разбирается.

Гуськом мы прошли в кабинет хозяина. «Убийца» выглядел совершенно сломленным и жалким. При свете я разглядел его. Это был человек лет сорока, слабый и сутулый, с резко очерченным лицом, изборожденным жесткими вертикальными морщинами. Руки у него дрожали от испуга, и он часто моргал, так, что невозможно было разглядеть его глаз.

– Я все расскажу, только не убивайте, господа хорошие, – бормотал он машинальным, лишенным оттенков голосом. – У дочки чахотка, ей на море нужно, а денег нет… Польстился… Только жизнь сохраните…

Я сдуру, почти поверил в ничтожность и раскаянье убийцы, упустил из вида, что несколькими минутами раньше из простого нагана с семидесяти метров, через занавесь, он расколотил на куски мою предполагаемую голову. Как, собственно, ошибся и он, посчитав нас за лохов, играющих в хорошего и плохого полицейских. Отрезвил меня случайно замеченный сквозь его трусливо моргающие ресницы холодный, спокойный взгляд, которым он смерил Илью Ильича. Мне стало понятно, что нашими дешевыми психологическими приемами мы ничего от него не добьемся. Он блестяще играл роль труса и ничтожества и почти убедил, что ничуть не опасен. Нужно было попытаться расколоть его другими способами, если вообще будет возможно что-нибудь вытянуть из этого увертливого, жестокого человека. Он считал, что несколькими минутами ранее убил человека, и, ничуть не испугавшись и не растерявшись, даже попав в такую щекотливую ситуацию, валял самого обычного дурака.

– Ну-с, голубчик, рассказывайте, кто и для чего вас нанял, – ласково предложил пленнику Поспелов. – Облегчите, так сказать, душу.

– Дочка чахоткой заболела, службы лишился… – начал опять разводить свою бодягу «убивец».

Я перестал его слушать и отстранено наблюдал за его одновременными, многоплановыми действиями. Пока он исполнял на «бис» свой театральный этюд казанского сироты, главной его задачей было восстановить функции вывернутой правой руки и переместиться к окну. К этому присовокуплялись, на первый взгляд, непроизвольные движения пальцев в направлении левого рукава пальто. Там у него могло быть спрятано оружие, скорее всего, нож.

Я спрятал руку с наганом за спину и левой рукой, тихонько, чтобы не щелкнул, взвел курок…

– Доктора говорят, если не пошлю ее к морю, помрет. Дочь-то единственная, любимая, денег ни гроша, службы лишился, а тут человек подошел, предлагает…

Я подождал, пока любящий отец окажется напротив простенка, на котором ничего не висело, и молча, не вмешиваясь в разговор, навел на него наган. Он запнулся на полуслове и замолчал. Все присутствующие обернулись в мою сторону. Илья Ильич смотрел прозрачными, равнодушными глазами, Таня с неподдельным ужасом, а пленник недоумевающе-удивленно. Я тщательно прицелился в него и выстрелил. Кисло запахло пороховым дымом. Таня вскрикнула и закрыла лицо руками. Киллер медленно сполз по стене на пол.

– Вы его застрелили? – поинтересовался Поспелов, с интересом разглядывая неудачливого наемника.

– Нет, – небрежно ответил я, – пока не застрелил, но скоро застрелю.

– А по-моему, вы все-таки его застрелили, – продолжил говорить тихим голосом Илья Ильич, когда увидел, что на его лицо, из-под волос, потекла струйка крови. – Жаль, он мог многое рассказать.

– Невелика потеря, – холодно сказал я, хотя у самого сердце предательски дрогнуло. Я целился сантиметров на пять выше головы, и так промазал, – у него в рукаве спрятан нож, и неизвестно, как он умеет им пользоваться.

– Мне тоже что-то такое показалось, – согласился со мной Поспелов и, забыв о своей аристократической брезгливости к обыскам, поднял безжизненную руку оппонента и засучил рукав пальто.

Мы увидели пристегнутую к руке рукоятку ножа. Илья Ильич вытянул из скрытых за манжетой рубашки ножен длинный, узкий клинок и бросил его сзади себя на письменный стол. Заодно он прощупал на запястье у «душегуба» пульс.

– Вы хорошо стреляете, – похвалил он меня.

Я промолчал, не желая каяться в своем фактическом промахе. В конце концов, оружие было не пристреляно, и мудрено было не промазать.

– Его бы нужно связать, – предложил я. – По-моему он настолько крепкий орешек, что просто на фу-фу его не возьмешь.

В это время наш пленник начал приходить в себя. Он застонал, и тело его инстинктивно приняло более удобную, устойчивую позу.

– У вас не найдется в хозяйстве какого-нибудь шнура или веревки? – спросил я хозяина.

– Это нужно спрашивать у Аннушки.

– Сейчас принесу, – сказала Анна Ивановна.

Я обернулся. Домоправительница спокойно стояла в проеме дверей, сложив руки под грудью и, улыбнувшись мне, строго добавила:

– Кончайте с ним скорее, через десять минут я подаю обед.

Такое олимпийское спокойствие женщины после стрельбы в доме и окровавленного человека на полу меня удивило, но Илья Ильич, догадавшись, о чем я думаю, разъяснил ситуацию:

– Привыкла. Она и не такое здесь видела.

– У меня только бельевая веревка, – сказала домоправительница, опять входя в комнату, и протянула мне моток. – Постарайтесь ее не запачкать.

Я поблагодарил женщину и, перевернув пленника на живот, связал его запястья, потом, подумав, ноги и, Наконец, перестраховываясь, благо шнур был длинный, притянул руки к ногам в милицейскую «ласточку». «Непротивленка злу насилием» несколько раз порывавшаяся протестовать против моего негуманного обращения с пленником, но когда увидела его длинный, бандитский нож, передумала бороться за права убийцы и, как ни странно, успокоилась.

Мы, оставив дверь в кабинет настежь открытой разошлись по своим покоям мыть руки и готовиться к трапезе. Обед, поданный раскрасневшейся от комплиментов Анной Ивановной, превзошел все мои ожидания: суп из белой спаржи, нежнейшая буженина, запеченная в тесте телятина, фаршированный овощами рыбец, пирог с шампиньонами, и на сладкое сливочное мороженное и торт «Наполеон». К каждому блюду присовокуплялись свои напитки. К концу обеда мне стало понятнее льстивое отношение хозяина к домоправительнице. У Анны Ивановны был явный кулинарный талант.

За столом все вели себя естественно, и никто ни разу вслух не вспомнил о бедном узнике, валяющемся на полу в соседней комнате. Разговоры касались исключительно поварского таланта «милой Аннушки». Хозяин трунил над моим голодным восхищением изысканными блюдами, Татьяна Кирилловна пыталась вспомнить, чем особенным кормила их дома маменькина кухарка. Короче говоря, о пленнике все как бы забыли.

Он, между тем, давно пришел в себя и мог наслаждаться стуком ножей и вилок, доносившимися из столовой.

После основного обеда мы с Ильей Ильичем, как и вчера, перешли пить «кофей» в кабинет и тут, будто случайно, вспомнили о бедном страдальце.

– А с этим что будем делать? – спросил я хозяина, – взглядом указав на лежащего на полу бедолагу. – Я думаю, в живых его оставлять не стоит…

– Не смею с вами спорить. Он в полной вашей власти.

– Знаете, любезнейший Илья Ильич, мне не хочется просто так его убить. – признался я. – У этого человека слишком много грехов. Нужно дать ему возможность покаяться. У меня есть на примете один замечательный подвал, его можно там замуровать. Пусть посидит в тишине и покое, вспомнит свою жизнь, невинно убиенных, а потом, когда преставится без церковного покаяния, даст Бог, станет привидением и будет нас с вами пугать по ночам.

Мы оба посмеялись моей «тонкой» шутке.

– У меня и здесь есть подходящее для такой цели помещение, – предложил упростить задачу Илья Ильич. – Специальная маленькая каморка под домом. А потом… когда приспеет время, мы спустим его в канализационный канал…

– А если я все расскажу? – без приглашения вмешался в разговор киллер.

– Тогда я, так и быть, вас просто застрелю, – ответил я. – Только, боюсь, вас это не устроит…

– Я могу быть полезным. Я много чего знаю и многое умею…

– Ну, судя по тому, что вы здесь лежите, не очень, – с сомнением в голосе сказал Поспелов. – Впрочем, решать не мне.

Пленник умоляюще посмотрел на меня, неловко вернув голову. Я ему сочувственно улыбнулся и сделал пальцами детскую «козу», после чего повернулся в кресле так, что он перестал меня видеть.

Думаю, что на святой, православной Руси в это время было не слишком много настолько отвязанных беспредельщиков, для которых человеческая жизнь не стоила ровным счетом, ничего. Судя по всему, один из них лежал связанным, ожидая решения своей участи, а два других, еще более безбашенных, пили спокойно в мягких креслах кофе и курили сигары.

Не знаю, насколько мы с Поспеловым были убедительны, но киллер поверил, что мы примитивнее, а значит, еще страшнее и безжалостнее, чем он, и тихонько, тоскливо завыл на одной ноте.

– Ну, что вы, голубчик, расстраиваетесь, – наклонился над ним исполняющий роль более сердобольного палача Поспелов, – проигрывать нужно достойно. Все равно придется когда-нибудь умирать, так какая разница, чуть раньше, чуть позже…

Пленный никак не отреагировал на утешение и продолжал выть. Кажется, нам удалось психологически его сломить. (Из рассказов, что я слышал по этому поводу, убийцы, в своем большинстве, удивительно жизнелюбивы и как никто другой цепляются за бренное существование). В его заунывный скулеж стали вмешиваться отдельные членораздельные звуки:

– Я все отдам, все, только не убивайте, позарился на большие деньги, будь я проклят, скопидом проклятый, ничего мне не надо, не убивайте, все на вас переведу, дома, землю, деньги, все отдам до копеечки, хоть в централ, хоть в Сибирь на каторгу, только жить жить хочу…

Мы, не вмешиваясь, слушали его торопливые придания, ожидая более информативных высказываний.

– Сколько за меня заплатили? – так ничего толкового не услышав интересного, спросил я.

– Двадцать пять тысяч посулил, будь он проклят… Все моя жадность…

– Чай, опять врешь? – не поверил я. – Обсчитать хочешь? Смотри, я у него сам спрошу.

– Спроси, спроси, вот те святой крест. Десять тысяч аванса, они у меня в пиджак зашиты, и пятнадцать под расчет после дела. Господом Богом клянусь.

– Адрес говори, как его найти и кличут?

– На Сретенке, в доме генеральши Кузовлевой, во флигеле, во дворе. Имени не знаю, а кличут Лордом. Его на Хитровке Паук и Пиня знают, они и сосватали.

– А деньги и документы на недвижимость где держишь? – вмешался в разговор Илья Ильич.

– У присяжного поверенного Бузакина, контора Спиридонова на Лубянке. Все отдам, только отпустите душу на покаяние!

– Отдашь, может и отпустим, – пообещал я.

– Развяжите его, – попросил Поспелов. – Пусть напишет распоряжение своему Бузыкину.

Я встал с кресла, перевалил киллера с живота на бок и с трудом развязал врезавшиеся в тело веревки. После чего поднял его за шиворот и бросил в кресло у стола.

– Пиши распоряжение.

– Руки занемели, ручку не удержат, – заныл пленник, с показным ужасом глядя на меня. – Господин студент, не убивайте, дайте минуту поправиться!

Он опять начинал свою игру и тянул время. Слово «поправится» напомнило мне значение, которое в него вкладывают мои похмельные современники.

– Нужно дать ему выпить, пусть немного придет в себя, – поделился я своим планом с хозяином и подмигнул.

Поспелов понимающе посмотрел на меня и позвал Анну Ивановну:

– Милая Аннушка, принеси, пожалуйста, штоф водки и стакан.

Домоправительница принесла литровую бутылку и тонкий чайный стакан.

– Вы уже можете писать? – поинтересовался Илья Ильич у тупо уставившегося в стену пленника,

– Ваше высокоблагородие, – заныл душегуб, – помилуйте, ну, что вам, право, от моих денег, хотите, я вам десять тысяч отдам, хорошая сумма! Оставьте на упокой души хоть копеечку!

– Ладно, – вмешался я в разговор, – выпей на прощанье и пошли в подвал, нам твоих денег и домов не нужно.

Я налил полный стакан водки и поставил перед ним.

– Пей, другого случая у тебя не будет.

– Я непьющий-с, – заныл он и отодвинул посудину. – У меня душа спиртного не принимает-с.

– Пей, – жестко сказал я и приставил ствол пистолета к округлившемуся от ужаса глазу. – Считаю до трех: раз, два…

Киллер схватил стакан двумя руками, с трудом удерживая его плохо гнущимися пальцами и, стуча зубами о стекло, залпом выпил. Его начало корчить, он давился и хватал ртом воздух.

– Странно, видно, и вправду непьющий, водка у меня хорошая, – грустно произнес Илья Ильич. – да, вырождается народ, по-людски уже выпить и не могут…

Следующей была моя реплика: – Теперь пиши своему поверенному. Считаю до трех: раз…

– Пишу, пишу, господин студент, – заспешил душегуб, неловко схватил ручку со стола и бережно обмакнул перо в чернильницу…

– Только пиши так, чтобы у твоего стряпчего Бузыкина вопросов не возникло, – назидательно советовал я, тыча ему для вещего вразумления стволом нагана то в ухо, то в лоб. – Иначе, сам понимаешь…

Глава 10

К восьми часам вечера пьяный в драбадан киллер рассказал все, что знал, о заказе убийства и написал доверенности Илье Ильичу на все свое состояние. Кроме того, мы записали его показания, скрепленные собственноручной корявой подписью, о нескольких преступлениях, каждое из которых грозило ему виселицей.

Человек по кличке Лорд, нанявший киллера, если верить рассказу нашего нового знакомого, был не уголовником, а занимался чем-то другим, скорее всего, банковскими аферами. Какой ему был интерес заказывать меня, да еще за такой умопомрачительный гонорар в двадцать пять тысяч рублей, было совершенно непонятно. Любой примерный бандит с Хитрового рынка почел бы за счастье убить и за пару сотен. В этом была загадка и интрига.

Мы с Поспеловым даже предположили, что мое убийство было просто приманкой и поводом ощипать самого исполнителя, у которого, как выяснилось, оказалось весьма изрядное состояние. Однако, это было не больше, чем предположение.

– Что будем делать дальше? – спросил я Илью Ильича, когда мы оттащили душегуба в кладовку, оборудованную под одиночную камеру, с дощатой шконкой и парашей. – Мне нужно наведаться во флигель генеральши Кузовлевой и познакомиться с «заказчиком».

– Я думаю, вам самому этого делать не стоит, я поручу хлопоты своим помощникам, и интересующее нас лицо привезут сюда.

– Боюсь, что вы можете остаться без помощников. Думаю, что это очень серьезный человек. Так что лучше мне разобраться с ним самому.

– Вы недооцениваете мои возможности, – тонко улыбнулся Поспелов. – У меня достаточно организованная команда. Если все так серьезно, как вы думаете, то вам одному не справиться. Вам будет необходима помощь. Погодите, я кое-куда протелефонирую, и все организую. Нужно решить вопрос сегодня же вечером, пока нас там не ждут.

– Так вы все-таки приемлете прогресс? – пошутил я, имея в виду наличие в доме телефона. – Мне казалось, что вы принципиальный противник новшеств.

– Новшества бывают и полезные. Прошу извинить меня, я отлучусь на несколько минут.

Поспелов отсутствовал минут пятнадцать, которые я занял осмотром книг в его книжных шкафах. Художественной литературы у него почти не было, только несколько альманахов. В основном книги были научные на немецком и французском языках.

– Все решилось положительно, – объявил Илья Ильич, вернувшись в кабинет. – С наследством этого господина, – он кивнул в сторону своей домашней тюрьмы, – тоже практически решено. Присяжный поверенный Бузыкин с Лубянки – одиозная личность, широко известная в узких кругах, и он не станет рисковать своим, как бы это сказать, делом, противостоя мне. Если не секрет, то как вы собираетесь распорядиться состоянием нашего пленника?

– Почему я? Мне его денег не нужно, я думаю, что вы лучше меня найдете им применение. Будем считать их вашим гонораром.

– Нет, я не смогу их принять. Впрочем, если вы, Иван Андреевич, мне доверите, как бы это лучше сказать, раздел, то я предлагаю поделить их на четыре равные четверти. Одну часть отдать на учебные заведения, вторую сиротским приютам, а оставшиеся частицы разделим между собой, вычтя из них накладные расходы по нашему сегодняшнему предприятию.

– Как вам будет угодно, – согласился я. – Только может быть, будет правильнее передать средства не в бездонные общественные фонды, где они непременно растворятся, а напрямую в народные школы и приюты.

– Совершенно с вами согласен, так будет надежнее. А сейчас нам стоит отдохнуть, впереди нас ждет бессонная ночь.

– Вы тоже собираетесь ехать на Сретенку? – удивился я.

– Думаю, что мое присутствие может быть в определенном смысле полезным.

– Ну, что же, тогда приятного отдыха, – сказал я. Мы церемонно раскланялись, и я отправился на антресоли, где меня поджидала изнывающая от любопытства Татьяна Кирилловна.

Осколки разбитого пулей горшка были уже убраны, чучело в моем сюртуке тоже исчезло, даже дырочку от пули в оконном стекле Таня успела заклеить кусочком бумаги.

– Ну, что, он сознался? – первым делом спросила она. – Ты мне расскажешь, что за люди нас все время преследуют? Правда, меня чуть не убили? Я так испугалась, когда ты убежал! А куда вы подевали бандита?

На такое количество вопросов сразу ответить не смог бы ни один обычный человек, я не стал и пытаться, а задал один свой:

– Хочешь?

Татьяна Кирилловна засмущалась, потом ткнулась носом мне в шею и призналась:

– Конечно, хочу, зачем ты спрашиваешь? А ты сам испугался?

– Испугался за тебя, когда ты хотела встать, – ответил я, после чего через минуту задал глупый риторический вопрос. – Зачем вы, женщины, так много на себя надеваете одежды?

Видимо, недавние выбросы адреналина у нас обоих требовали выхода, и, вместо того, чтобы отдохнуть перед предстоящими ратными подвигами, я с увлечением занялся любовными играми. Татьяна уже настолько раскрепостилась, что почти меня не стеснялась и начала удивлять своими рискованными предложениями. Я лишний раз убедился, что женщины, по сути, в своем большинстве значительно менее консервативны, чем мужчины, и если их не одергивать придуманной мужчинами моралью, способны к необузданной сексуальной фантазии.

К сожалению, предстоящая авантюра не позволила мне думать только о любви и, как говорится, сбивала с ритма. Девушка это почувствовала и тоже «сбросила обороты», заменив взрывы страсти нежными и долгими ласками. Я был благодарен ей за «понимание» и постарался компенсировать «рассеянную страсть» «изысканной нежностью». Все было чудесно, однако к десяти вечера я начал нервничать, ожидая прихода Ильи Ильича, и конец нашего ви-за-ви получился скомканным.

– Тебе скоро нужно будет уходить? – неожиданно спросила Таня.

– Почему ты так решила?

– Мне кажется, ты волнуешься и куда-то спешишь.

– Да, мне придется кое-куда съездить.

– Можно с тобой?

– Нет, ты лучше выспись.

– А почему ты не хочешь меня взять?

– Тебе мало было приключений? – спросил я, нежно целуя ее припухшие губы. – Мы с Ильей Ильичей съездим на переговоры и к утру вернемся. Тебе там будет неинтересно.

– Почему мужчины лучше нас самих знают, что нам интересно, что нет?! – возмутилась она.

– А ты бы повела меня с собой к портнихе и заставила бы пять часов слушать разговоры о бантиках и рюшах? – в свою очередь спросил я.

Таня засмеялась и ответила:

– Конечно, нет, глупенький, я просто за тебя волнуюсь, и мне одной будет страшно спать.

– Послушай, подруга, несколько дней назад ты одна пошла пешком в Ясную Поляну и ничего не боялась, а теперь тебе страшно спать в большом доме, в городе.

– Тогда я была молодой и глупой, и не знала тебя. А ты знаешь, сначала ты мне очень не понравился.

– Ты мне тоже.

– Неправда, ты в меня сразу же влюбился.

Так, болтая всякий вздор и беспрестанно целуясь, мы пролежали в постели до того момента, когда в дверь постучала Анна Ивановна и крикнула, что Илья Ильич ждет меня внизу. Я надел свое прежнее платье, чтобы не светить новый образ вечного студента, и спустился вниз. Поспелов был готов и ждал меня, присев на краешек стула. Увидев его, я чуть не рассмеялся. Илья Ильич оделся в «спортивный костюм», то есть в клетчатые штаны, гольфы, высокие шнурованные штиблеты, на икрах его красовались кожаные гетры на пуговичках, на голове высилась мягкое, клетчатое же кепи с прямым козырьком, довершала все это великолепие кургузая курточка с множеством карманов.

– Вы готовы? – поинтересовался Илья Ильич.

– Еще одну минуту, – попросил, я. – Помогите мне, пожалуйста.

Я вытащил из кармана реквизированный у злодея нож и засучил рукав. Илья Ильич, скептически хмыкнув, помог мне пристегнуть специальные ножны к руке.

– Вы берете с собой весь свой арсенал? – поинтересовался он.

– Я бы прихватил еще и пару ручных гранат, – безо всякого юмора ответил я. – Вы не представляете, что это за типы…

– Что такое «ручные гранаты»?

– Ну, это такие метательные снаряды, вроде карманной бомбы.

– Понятно, по латыни granatus – зернистый, поэтому я не сразу понял, о чем вы говорите.

Поспелов взял приготовленный заранее саквояж, и мы вышли на улицу. К нам тут же подъехал крытый одноконный экипаж. Илья Ильич поздоровался с возницей, мы сели, и коляска тут же тронулась. Надоедать хозяину вопросами, где его люди, и как он организовал подстраховку, мне было неловко, чтобы он не подумал, что я трушу или не доверяю его профессионализму. Что, говоря откровенно, имело место быть. Я не трепетал, у меня не дрожали руки и не появлялось нехороших предчувствий, чувство это было скорее сродни походу к зубному врачу – полная уверенность, что впереди ждет весьма неприятная процедура.

Мы надолго замолчали. Экипаж плавно покачивался на каучуковых колесах.

– У вас есть какой-нибудь план? – прервал молчание Илья Ильич.

– Нет, буду решать на месте.

– Мои помощники говорят, что флигелек у генеральши Кузовлевой презанятный. Очень темное место.

– Не сомневаюсь. Мы скоро доедем?

– Да, вон уже видна Сухаревская башня. Вход во флигель с Последнего переулка. Я со своими людьми буду поблизости, если вы не вернетесь через половину часа, мы придем вам на помощь. Вас устраивает такой план?

Я подумал, что за полчаса из меня успеют сделать рубленную котлету, но подставлять посторонних людей было неловко, и я согласился. На душе было так муторно, что я даже не полюбопытствовал взглянуть на Сухаревскую башню, для чего-то снесенную большевиками в 1934 году.

Экипаж свернул с Садово-Самотечной улицы на Сретенку и, проехав метров двести, остановился.

– Дальше, мне кажется, лучше идти пешком, – сказал Илья Ильич.

– Одну минуту, – попросил я. Мне пришла в голову мысль, как лучше распределить свой арсенал. Я вытащил из ножен стилет и прорезал им дырки в карманах пальто, и опустил в них стволы обоих своих трофейных барабанных наганов, а «Браунинг», полученный от Поспелова, засунул за спину под брючный пояс.

Только мы выбрались из экипажа, как он сразу же уехал. Было около двенадцати ночи. На улице горело несколько газовых фонарей, освещавших не столько дорогу, сколько столбы, на которых они висели. Погода была отвратительная, дул порывистый холодный ветер, и мелкий, колючий снег неприятно сек лицо. Мы пошли вдоль улицы. После Большого Сухаревского переулка начинался нужный мне Последний переулок.

– Вот дом Кузовлевой, – сказал Поспелов и указал на типичный усадебный дом XIX века, – флигель во дворе.

Я мельком взглянул на дом неведомой мне генеральши и молча кивнул. На продуваемых улицах было пустынно, ни людей, ни экипажей.

– Квартальный надзиратель внезапно заболел, – пояснил Поспелов, проследив мой ищущий взгляд.

– Лихо, я вижу, у вас все схвачено, – прокомментировал я.

Илья Ильич понял, что я имею в виду, и кивнул.

– Здесь вход, – сказал он, указывая на калитку в высокой деревянной ограде. – Желаю вам удачи.

– Спасибо, – мрачно, без вежливой улыбки ответил я. – Я пошел…

– Возьмите с собой электрический фонарь, он может вам пригодиться, – сказал на прощанье Поспелов и вытащил из саквояжа очередное чудо технического прогресса, настоящий фонарь, правда, чудовищных размеров. Я поблагодарил, и мы разошлись.

Калитка оказалась запертой. Я осторожно покрутил кольцо, но щеколда с обратной стороны была чем-то закреплена и не поднялась. Оставалось одно – лезть через забор. Я обругал себя за расслабленность и непредусмотрительность и, расстегнув узкое пальто, легко вскарабкавшись по калитке, спрыгнул во двор. Первым делом я вытащил чеку, стопорившую щеколду, и приоткрыл калитку. После чего огляделся. От свежего снега во дворе было довольно светло. Флигель отстоял от забора метров на тридцать. Окна его были темны, а дорожка, ведущая к крыльцу, запорошена. Это был типичный домик для челяди, низкий и непрезентабельный. Вид у него, сколько можно было разглядеть, был нежилой. Во дворе ветра не было, было тихо и стало слышно, как снег скрипит под моими ногами. Я быстро проскочил просматриваемое пространство и спрятался в простенке между окнами. Усадьбе было много лет, скорее всего, она была отстроена после пожара 12 года. За это время «культурный слой» почвы поднялся, и окна оказались меньше, чем в метре шестидесяти от земли. Я прокрался к входным дверям и подергал ручку. Она оказалась заперта. Что делать дальше без инструмента, я не знал. Не стучаться же мне было и приглашать хозяина к разговору! У меня появилась мысль просто раздавить стекло и влезть в домик через окно. Однако, по зимнему времени рамы были двойные, и сделать это без шума было невозможно. Оставалось одно – заставить обитателей самих открыть дверь, а там уже действовать по разбойничьему «гоп-стопу» или как получится.

Мандраж у меня начал проходить, теперь я был занят решением конкретной задачи, а не распалял воображение тем, «что день грядущий мне готовит». Поэтому первым делом решил не торопиться и не пороть горячку. Сначала стоило рассмотреть все возможные варианты, а потом уже на что-то решаться. Я начал осторожно продвигаться вокруг флигеля вдоль стен, пригибаясь, когда проходил мимо окон. Внутри дома было тихо и темно. На углу мне попалась перевернутая вверх дном дождевая бочка. Я покачал ее, она еще не успела вмерзнуть в землю и, на худой конец, могла послужить подставкой, если придется проникать в дом через окно. Через несколько шагов нужда в бочке отпала, я наткнулся на прислоненную к цоколю довольно длинную деревянную лестницу. Я осторожно встряхнул ее, сбрасывая снег. Теперь я совершенно спокойно мог влезть даже на крышу. Дойдя до утла флигеля я отошел от него по диагонали, чтобы меня нельзя было заметить из окон, и осмотрел крышу. Старинные строители не халтурили и не упрощали себе работу, На чердаке, как и положено, было слуховое окно, я прикинул, где лучше поставить лестницу, чтобы ее не заметили из дома и было легче добраться до чердачного окна.