Текст книги "Ангелы террора"

Автор книги: Сергей Шхиян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Это означало, что я вновь попал в колесо, из которого может быть мало выходов.

– Я слишком недавно попал в ваше время, чтобы на меня успели обратить внимание, – начал я уговаривать самого себя. – Кто бы мог так быстро меня разыскать в бескрайней России?

– Но нашли-то вас в совершенно определенном месте, у ваших родственников, – мягко возразил Илья Ильич. – Вот если бы нам удалось расспросить о причинах такого интереса к вам кого-нибудь из ваших преследователей, это было бы интересно.

– Ну, если они так всесильны и активны, то, боюсь, что такая возможность у меня будет, если, конечно, раньше не ухлопают из-за угла… И вот, что я думаю, нам с Татьяной Кирилловной не стоит оставаться у вас, Анна Ивановна права, зачем вам лишние волнения.

– Увы, без волнений жизнь теряет соль, Не жить же мне как мой полный тезка Илья Ильич Обломов, трутнем, под крылышком у милой Аннушки.

– А мне показалось, что жизнь у вас вполне налаженная и комфортабельная. Если не секрет, почему вы только отставной корнет? Это при вашем-то уме?

– Чины людьми даются… А корнет я потому, что после гимназии поддался романтическому соблазну и несколько лет служил в армии. Вполне объяснимая слабость юного разночинца. Когда чуть повзрослел и поумнел, тотчас же подал в отставку. Тем более, что я, как и Евгений Онегин, «всевышней волею Зевеса наследник всех своих родных», и в финансовом отношении был независим от карьеры.

– Почему же не пошли служить отечеству в статскую службу?

– А я, любезный Василий Тимофеевич, как и вы, не люблю ни самодержавие, ни революционеров. Простите мне еще одну расходную цитату из Грибоедова: «Служить бы рад, прислуживаться тошно». Конечно, можно было бы найти себе применение и в гражданской службе, но я предпочел ей свободную профессию.

Какую именно «свободную профессию» он предпочел, Поспелов не сказал, а я постеснялся спросить.

– Кстати, я достал вам новое платье и документы, – неожиданно переменил тему разговора Илья Ильич. Вы теперь будете студентом университета.

– Кем? – удивился я.

– Студентом, – студенческая форма вам будет к лицу и поможет изменить внешность. Вы в платье коммивояжера или мелкого маклера слишком бросаетесь в глаза. Студентов же в Москве много, и они менее заметны.

– Когда же вы успели достать мне документы? – поразился я.

Судя по сибаритской обстановке и неспешной вальяжности Поспелова, даже выйти из дома было для него беспримерным подвигом. Опять-таки, нужно было еще учесть и бдительный присмотр Аннушки.

– У меня есть возможность решать некоторые задачи, не слишком утомляясь, – с улыбкой ответил он.

Мне было любопытно узнать, какие это возможности, но нас опять прервали. Пришла Анна Ивановна и позвала нас ужинать.

Приглашение было очень своевременное. Со вчерашнего дня мы с Татьяной Кирилловной еще ничего толком не ели. Видимо, учитывая этот фактор, домоправительница накрыла стол из расчета накормить до отвала отделение солдат. Мы постарались оправдать ее ожидания и ели каждый за троих.

После ужина Илья Ильич передал мне сверток с моим новым платьем. Я отправился к себе на антресоли и примерил студенческий наряд. Удивительно, но все было впору, так, будто шилось именно на меня. Даже штиблеты оказались точно по размеру ноги. Причем одежда была, судя по изнанке, совсем новой, но выглядела слегка ношенной. Я лишний раз удивился предусмотрительности этого странного человека. Кроме платья, в пакете оказался новенький «Браунинг» с запасной обоймой и паспорт на имя калужского мещанина Ивана Андреевича Синицина, двадцати восьми лет от роду, студента Московского университета, паспорт был еще без фотографии, вместо нее были указаны мои приметы.

– Ну, как вам обновки? – спросил меня Илья Ильич, когда я вернулся в гостиную.

– У меня нет слов. Как это вам удалось?! – с искренней благодарностью воскликнул я.

– В России есть достаточно обязательных и исполнительных людей, которые умеют и хотят зарабатывать деньги…

– Кстати, о деньгах. У меня есть вексель в банк «Российский кредит», как только я получу деньги, то тут же компенсирую ваши траты.

– Пусть вас это не тревожит, – небрежно сказал хозяин. – У меня в достатке свободных средств, как-нибудь потом разочтемся. Тем более, что Шура просит не скупиться в расходах для вашей безопасности.

Такая трогательная забота Александра Ивановича о своем далеком потомстве меня умилила.

Вскоре к нам с Ильей Ильичем в гостиной присоединились женщины, после ужина хлопотавшие на кухне. Как я догадался, ограничивая общение с внешним миром, хозяин не держал другого штата прислуги, кроме Анны Ивановны и дворника-истопника, которого я еще не встречал.

Моя новая одежда вызвала у женщин повышенный интерес. Аннушка даже обозвала меня «красавчиком», на что я явно не тянул. Вечер, за общими незначительными разговорами, взаимным подтруниванием, спонтанными воспоминаниями проходил по-семейному уютно. Красивая керосиновая лампа теплым, живым огнем освещала стол, покрытый плюшевой скатертью. Илья Ильич принялся рассказывать забавные истории времен своей военной службы; Анна Ивановна с улыбкой его слушала, вышивая на пяльцах гладью салфетку; Татьяна Кирилловна устроилась в уголке кресла и в паузах, возникающих в разговоре, пыталась пропагандировать толстовское учение о непротивлению злу насилием. Короче говоря, все это было для меня непривычно, мило, старомодно, но интересно.

В двенадцатом часу ночи домоправительница наткнула, что пора бы и ложиться. Моя резвая девица восприняла предложение идти спать (после того, как мы продрыхли весь день) с таким завидным энтузиазмом, что вызвала понимающие улыбки хозяев. Все пожелали друг другу покойной ночи и разошлись по своим комнатам.

Мы с Раскиной впотьмах поднялись по лестнице к себе на второй этаж. Я зажег шведскую спичку и засветил керосиновую лампу. Татьяна Кирилловна потерянно бродила по комнате, машинально поправляя и без того аккуратно разложенные по столикам и комоду вышитые салфетки.

– Вы хотите спать? – бесцветным голосом спросила она, не глядя в мою сторону.

– Ты долго будешь мне «выкать» ?

– А вы не обидитесь, если я перейду на «ты» ?

– «Пустое „Вы“ сердечным „Ты“ она, обмолвясь, заменила», – прокомментировал я ее странный при наших отношениях вопрос. – Давно пора.

– Ты хочешь спать? – повторила девушка тем же тоном, но поменяв местоимение.

– Хочу, – признался я, – только не один, а с тобой! Раздевайся и иди ко мне.

– Вы, ты, наверное, считаешь меня легкомысленной и легкодоступной девицей? – спросила Татьяна Кирилловна. – Это совсем не так, просто, я, кажется, очень сильно…

Я не дал ей договорить и закрыл рот долгим поцелуем. Мы стояли посередине комнаты и целовались. Я чувствовал ее нежное, гибкое тело, вкус губ, еще неопытных, но послушных и жадных. Остриженные, тонкие волосы девушки пахли лавандой и туалетным мылом, они мешали мне, когда я целовал ее шею и подбородок. Татьяна Кирилловна запрокидывала голову подставляя моим губам все новые места, и тесно принималась ко мне грудью и животом. Я просунул ногу между ее ногами, сжал своими бедрами ее бедро и, целуя, начал гладить спину.

– Еще, еще, – шептала она, когда ее губы отрывались от моих губ. – Ах, как сладко! Как сладко!

Мне было так хорошо, что я намеренно оттягивал продолжение. Нас обоих уже била нервная дрожь, а я все продолжал стоя ласкать ее лицо, шею, плечи. Девушка конвульсивно сжимала своими бедрами мою ногу, чуть заметно, обманывая то ли меня, то ли себя, двигалась вверх-вниз. Ее ягодицы под моей ласкающей ладонью делались то твердыми, то пленительно мягкими. Я уже почти не контролировал ситуацию, сам находясь в полуобморочном состоянии.

– Я хочу! Хочу, чтобы ты сделал мне больно! – задыхаясь, попросила Таня. – Ну, пожалуйста, пожалуйста!

Я понимал, какой боли хочет она, но вместо этого только сильно сжал ее тело, так, что ей стало трудно дышать. Потом подхватил на руки и положил поперек широкой постели. Таня была почти без сознания, она лежала, запрокинув голову, с крепко зажмуренными глазами и пыталась развести ноги. Узкая длинная юбка мешала ей, и она изгибалась, подгибала ноги в коленях, сжимая и комкая руками покрывало.

– Тихо, тихо, моя хорошая, – шептал я. – Это наша первая настоящая ночь.

Я медленно сжимая в ладонях запястья, расшнуровал и снял высокие ботинки. Маленькие ножки в белковых чулках подрагивали в моих руках.

На озаренный потолок

Ложились тени,

Скрещенья рук, скрещенья ног,

Судьбы скрещенья.

И падали два башмачка

Со стуком на пол,

И воск слезами с ночника

На платье капал.

Я гладил ее лодыжки и ступни, постепенно пробираясь вверх к расслабившимся икрам. Вместе с моими руками все выше поднимался подол юбки, обнажая затянутые в тонкие чулки ноги. Тьму таинственную и желанную пытались рассеять инстинктивно раздвигающиеся бедра, но юбка и я мешали им разойтись в стороны. Дюйм за дюймом скользила ткань, наконец, обнажив две круглые коленки, выразительные и беспокойные.

Дальше обнажать ноги мне мешали бедра, подол застрял на них в своем движении вверх, и я снова вернулся к ступням и икрам. Таня пыталась как-то помочь, но только слепо двигалась в кровати, не очень понимая, что делать дальше. Я попытался взять себя в руки, сделал несколько глубоких вздохов и, чтобы отвлечься, начал вспоминать недавний бой с революционерами. Однако, как только видел освобожденные от юбки девичьи ноги, все посторонние мысли вылетели из головы. Я опустился перед постелью на колени и начал целовать маленькие ступни, жарко дыша на них через тонкий шелк чулок. У девушки начался оргазм. Она изгибалась, комкала покрывало и лепетала бессвязные слова. Потом затихла, лишившись чувств. Передышка дала мне возможность отдышаться и придти в себя. Чтобы как-то справиться с неразрешимой проблемой узкой юбки, я перевернул недвижное тело на живот, расстегнул на талии десяток обшитых материей пуговиц и не без труда стянул мешающую одежду. Таня постепенно приходила в себя. Я опять положил ее на спину. Теперь на ней оставалась короткая нижняя шелковая юбочка, чулки, пояс и панталоны. От этого кружевного, телесного цвета полупрозрачного сооружения у меня самого чуть не начался оргазм. Панталоны как бы скрывали все, но в то же время делали женское тело таким сексуальным, желанным и манящим, что мне, чтобы успокоиться, пришлось вскочить на ноги и отойти к темному окну.

– Ты обиделся? – спросил меня нежный голосок. – Я тебя чем-то обидела? – повторила Таня, когда обернулся к ней. – Почему у тебя такое странное лицо?

Не отвечая, я торопливо сбросил с себя студенческий мундир и остальное платье и опять опустился на колени перед постелью. Еще до того, как я прикоснулся к ней, Таня застонала, и, наконец, смогла вольно раскинуть ноги. У нее опять начался оргазм, но не такой сильный, как в первый раз.

– Что это было? – слабым шепотом спросила она. Я не ответил и жадно смотрел сквозь кружева на прекрасную женскую плоть.

– Это и есть любовь? – опять спросила девушка. Я был больше не в силах сдерживаться, вскочил, бросился на вожделенную женщину и, не снимая белья, только сдвинув в сторону кружевную пену, вошел в нее до самого конца. Таня громко вскрикнула от боли, но в голове у меня поплыл розовый туман, и я не сумел остановиться. Потом у нас начались конвульсии, и я почувствовал, как заливаю ее горячей влагой любви. Она вскрикивала от каждой новой обжигающей струи и, наконец, затихла, Я и сам потерял чувство реальности и даже не освободил девушку от своей тяжести. Мы так и лежали, не разъединившись.

Потом я пришел в себя и перенес вес своего тела на локти. Острота чувств притупилась, но эрекция так и не кончалась, и я начал медленно двигаться в тугой влажной тесноте вожделенной женской тайны. Таня бессознательно двигалась мне навстречу и что-то беззвучно шептала, не открывая глаз. Потом голова ее метнулась по покрывалу, мелькнул и исчез за ресницами оживший взгляд, она тихо и жалобно застонала и внезапно широко открыла глаза. Наши взгляды встретились.

Боже, какие в это мгновения у нее были глаза! Чего в них только не было: любовь, стыд, дерзость желанной женщины, гордость, смирение. Мы несколько секунд, не отрываясь, близко смотрели внутрь друг друга, потом веки ее сомкнулись, я изогнулся, нашел ее губы, раздвинул их языком, и у нас началось медленное, сладостное слияние. Такое со мной, кажется, случилось первый раз в жизни.

Глава 9

Проснулись мы незадолго до полудня и, как мне показалось, так и не успев выспаться. Татьяна Кирилловна томно щурила припухшие веки и светилась изнутри. Она неспешно одевалась, словно давая мне возможность еще раз полюбоваться собой, В ней что-то поменялось, как будто за одну ночь прибавилось женственности. Прожив тридцать лет, даже для себя я так и не смог понять, что такое любовь. Совершенно непонятно, почему вдруг совершенно посторонний человек, не всегда, кстати, вначале нравящийся, делается самым близким, родным и необходимым. Откуда берется страсть к обладанию именно этим существом, внезапная ревность ко всем, что его окружает.

Одеваясь, совершая гигиенические процедуры, слоняясь по нашей антресоли, мы старались невзначай касаться друг друга, без повода улыбались и вели себя, как дети. Даже говоря о самых незначительных, бытовых вещах, мы умудрялись вкладывать в свои слова какой-то иной смысл, что-то личное и откроенное.

– Пора завтракать, – сказала Таня, когда я вдруг начал с нее снимать только что надетую блузку, но не пошевелилась, чтобы помешать мне. – Давай будем благоразумными, неудобно…

– Ты права, – согласился я, отрывая губы от ее теплой груди. – Нужно быть благоразумными. Что подумают хозяева…

– Еще немножко, и пойдем…

– Я не могу от тебя оторваться…

– И здесь поцелуй, я хочу здесь… Тебе они нравятся?

– Очень…

– А какая больше?

– Левая, под ней сердце…

Неизвестно как долго бы затянулось бы наше одевание, если бы в дверь тихо не постучали. Таня мигом упорхнула в ванную комнату приводить себя в порядок, а я, застегнув и одернув форменную студенческую тужурку, открыл дверь.

– Доброе утро, – с заговорщицкой улыбкой сказала стоящая за ней Анна Ивановна. – Приходите в столовую, через двадцать минут будет завтрак.

– Спасибо, – ответил я, мы уже почти готовы.

Анна Ивановна опять понимающе улыбнулась и попросила:

– Только не очень задерживайтесь…

– Постараемся, – пообещал я.

Был ровно полдень, когда мы спустились в столовую. Следом за нами в комнату вошел Илья Ильич. Одет он был по-домашнему в пижонскую бархатную куртку, отделанную шелковым шитьем, роскошная седеющая шевелюра уложена волосок к волоску. Мужик явно умел красиво жить.

– Извините, что мы так поздно завтракаем, – произнес Поспелов, немного грассируя. – Я долго работаю по ночам. Если вам удобно вставать и завтракать раньше, условьтесь, пожалуйста, с Аннушкой.

– Мы тоже поздно встали, – ответил я. – Последнее время как-то не удавалось выспаться.

Завтрак был, не в пример вчерашнему, по-английски скромен. Никаких русских разносолов и излишеств: гренки, жареные ломтики бекона, омлет, вареная севрюга под лимонным соусом, мягчайший ситный, вологодское масло, паюсная икра и кофе со сливками.

Анна Ивановна с нами не ела, хотя и сидела за столом. Объяснила, что она «ранняя пташка», и ей скоро время обедать. Илья Ильич ел неспешно и красиво, все время похваливая домоправительницу. Разговор велся легкий, светский. Ни о чем конкретном мы не говорили. Когда речь зашла о городских новостях, Анна Ивановна пересказала слухи, бродящие по городу, о позавчерашнем кровавом преступлении. Утром в мясной лавке ей рассказали, что убитые в Подольском уезде были членами тайной религиозной секты, не признающей православную церковь, и убили их не разбойники, а воинствующие монахи. Что это за монахи, в мясной лавке не знали.

Я сначала пропустил рассказ женщины мимо ушей, но потом подумал, что про тайную секту следует разузнать. Заподозрил в нападении на нас революционеров я исключительно из-за Александры Михайловны Коллонтай, в то время как это могло быть простым совпадением. Правда, связь между моим знакомством с ней и последующими событиями была слишком очевидна, но мало ли в жизни не бывает роковых стечений обстоятельств.

Илья Ильич, в отличие от меня, анти-православной сектой не заинтересовался и никак не отреагировал на рассказ домоправительницы. Напротив, посмеялся над человеческими суевериями:

– Это просто вздор. Никогда не слышал об экстремистских сектах. Иногда, конечно, придумываются вздорные истории о человеческих жертвоприношениях, но это не более, чем обывательская глупость. Людей, как правило, убивают борцы за свободу, а не последователи очередной ереси.

Я, естественно, не стал тут же делиться собственным опытом столкновения именно с такой сектой, но когда мы с хозяином перешли в кабинет выкурить по сигаре, рассказал о своих заклятых врагах.

Илья Ильич внимательно выслушал мой рассказ и задумчиво покачал головой:

– Все это романтично и нелепо. С другой стороны – многое объясняет. У ваших поклонников козла, по крайней мере, хотя бы есть мотив для преступления. Давайте подождем развития событий и, если начнет происходить нечто неординарное, будем противостоять чему-то определенному.

– Надеюсь, что события развиваться не будут, – честно признался я в своем нежелании продолжать борьбу с неведомыми врагами. – Я бы с большим удовольствием пожил какое-то время в роли простого обывателя.

– Ну, судя по тому, что вы мне о себе рассказали, такая роль вам скоро надоест. Я имею все возможность вести тихую, комфортабельную жизнь, но, тем не менее, сам нахожу для себя возможности ее усложнять. Что делать, если это в человеческой природе.

– Извините, Илья Ильич, я вчера постеснялся вас спросить, чем вы, собственно, занимаетесь?

– Это не очень просто объяснить… Я, если так можно выразиться, помогаю отдельным людям разрешать сложные жизненные и житейские ситуации. Скажем, такие, как ваша. Это в какой-то мере вид полицейской работы, но делаю я ее не официально, а приватно. Я что-то вроде полицейского любителя.

– Так вы, что, российский Шерлок Холмс?

– Голубчик, неужели книги Артура Конан Дойла известны в ваше время?

– Книги, пожалуй, не очень, но кинофильмы о Шерлоке Холмсе популярны. Причем наш российский вариант киносериала англичане признали самым лучшим.

– Я не понял, о чем вы говорите. Это как-то связано с кинетографом Эдисона? Движущимися фотографиями на целлулоидной пленке?

– Да, что-то в этом роде, только в мое время его так усовершенствовали, что они сделались вполне резвыми.

– И эти прыгающие немые человечки так у вас популярны?

– Это сейчас они пока немые, в мое время они стали более красочными и реальными, чем живые люди.

А артисты, которые в них снимаются, зачастую популярнее президентов стран. Вспомните, как за прошлый век изменились паровозы и пароходы, а в мое время технический прогресс достиг небывалых темпов.

Не удержавшись, я начал хвастаться развитием науки и техники. Илья Ильич слушал с интересом, даже несколько раз вежливо удивился, но особого восторга достижения прогресса у него почему-то не вызвало.

– Да, конечно, это все чрезвычайно интересно, ваше путешествие по времени тому свидетельство, – сказал он. – А много ли счастливее сделались люди?

– Пока нет, – честно признался я, – хотя в количественном исчислении, пожалуй. Во всяком случае, в мое время, правда, только в развитых странах, совсем немного нищих. Еще в наше время стало значительно меньше тяжелого физического труда, и большее количество людей занято…

Я чуть не сказал «в науке и искусстве», но вовремя остановился и сформулировал более точно и честно:

– Большое количество людей занято тем, что надзирает за остальными и этим отравляет жизнь своим согражданам. Короче говоря, бывшие рабочие и крестьяне пошли в чиновники. И если в ваше время семеро с сошкой кормят одного с ложкой, то у нас наоборот, один человек при помощи механической сошки может прокормить семьдесят.

– И сколько в России появилось Пушкиных и Толстых, и таких, как ваш протеже, Чехов?

– Пока, увы, не появились, ждем-с, – отшутился я.

Илья Ильич шутку не принял:

– Это прискорбно.

Мне стало обидно от такого уничижительного отмщения к эпохе технического прогресса, и я привел пришедший в эту минуту в голову аргумент:

– Зато стало больше средних людей, не гениев, а хорошо грамотных, способных учиться и учить. К тому же золотой девятнадцатый век развился на бесчеловечной эксплуатации крестьян. Почему наши гении появлялись только в дворянской среде? – и сам же ответил. – Они, в основном, были обеспеченными людьми, которые могли себе позволить развивать свои таланты, а не биться за кусок хлеба.

– А в ваше время все без исключения бьются, как вы изволили выразиться, за кусок хлеба?

– Нет, – признался я, – мои знакомые в основном бьются за более дорогую машину. Машины – такие самодвижущиеся кареты, – пояснил я. – А если говорить серьезно, то почему не появляются новые Толстые, я не знаю. Скорее всего, они просто никому не нужны. Среднему человеку нужно то, что попроще.

– Да, – грустно сказал Илья Ильич, – это характерно не только для вашей эпохи. – Так вы говорили, что Шерлок Холмс у вас тоже популярен.

– Не то слово. И не он один, а весь жанр произведений о преступлениях. Сыщики и воры, как мне иногда кажется, у нас самые популярные профессии.

– Ну, я не совсем сыщик, я больше философ преступлений. Меня интересуют их истоки и, как следствие, иногда удается найти виновных.

– Тогда, получается, большая удача то, что я к вам попал.

– Я думаю, что Шура, отправляя вас ко мне, на эти мои способности и рассчитывал.

– Мне он ничего о ваших талантах не сказал...

– Это на него похоже, – подытожил разговор Илья Ильич. – Однако, давайте вернемся к нашим дамам а то они, вероятно, уже скучают без мужского общества.

– Еще одну минуту, – остановил я хозяина. – Как вы думаете, что же мне делать дальше?

– Одно. Ждать. Если ничего плохого не случится, то и слава богу, а случится, тогда и будем думать.

На этой оптимистической ноте мы прервали разговор и отправились в гостиную, где нас никто не ждал. Женщины вовсю веселились, вполне обходясь и без нашего общества.

– Ой, не могу, уморила! – отмахивалась от Анны Ивановны Таня, когда мы вошли, она посмотрела на меня и снова захохотала.

– Над чем смеетесь? – поинтересовался Илья Ильич, тоже невольно улыбаясь, но ответа не услышал. Из сеней раздалось треньканье дверного звонка.

– Аннушка, тебя не затруднить открыть дверь, – попросил он, предварительно посмотрев на часы. И пояснил. – У меня назначена конфиденциальная встреча.

Я понял намек и, поблагодарив за завтрак, увел все еще смеющуюся Таню к нам наверх.

– Что ты все смеешься? – спросил я, когда мы поднялись к себе.

– Ой, просто не могу! Я сказала Анне Ивановне, что мы с тобой пока не венчаны, так она меня учить начала. Говорит, ты, пока не обвенчаетесь, ему, то есть тебе, не давай. Ну, ты понял, что не давать? А как женится, так пусть хоть ложкой хлебает! Я как представила, что ты у меня там ложкой… Ой, мамочки, не могу!

Меня такой первобытный юмор не очень рассмешил, но образ понравился, и я, не дожидаясь венчания, потащил смеющуюся девушку в постель.

– А вдруг кто-нибудь войдет, – встревожилась она, когда тревожиться было, собственно, поздно. После чего разговор принял односторонний характер.

– Мне стыдно при свете, – шептала она, – давай занавесим окно, ну, зачем ты так быстро, поцелуй меня! Еще, еще! Мамочка, мамочка, ма-моч-ка!

Потом мы лежали, тесно прижавшись, и разговаривали на самую интересную тему, сформулированную еще когда-то А.С. Пушкиным: «Я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?», на что следовал мой ответ, позаимствованный у того же автора: «Ты на свете…» Медовый месяц хорош уже тем, что ни на что другое, кроме любви, не остается времени. Мы предавались плотским утехам до ранних сумерек. Обед, как нам во время завтрака сообщила Анна Ивановна, она подает в шесть часов вечера, так что времени заняться друг другом было предостаточно.

У нас на антресолях было очень тихо, тем более, что окна выходили во внутренний двор, густо засаженный деревьями. За дальним забором был виден особняк с заснеженной крышей. Из нашего окна он хорошо просматривался, и когда я во время «перекуров» несколько раз подходил к форточке подышать Свежим воздухом, видел в его дворе женщину, скорее всего няню, и двух игравших детей. Когда я в очередной раз, около четырех часов дня, подошел к окну, детей во дворе уже не было. Я собрался закурить, но какое-то неопределенное беспокойство заставило внимательнее вглядеться в окна особняка.

Что-то было там не совсем так, как раньше. Окна его казались темными, что было естественно, на улице было еще светло, и ламп в доме не зажигали. Я одно за другим осмотрел их и понял, что меня насторожило. Закрытое раньше чердачное окно было теперь отворено. Я отступил вглубь спальни, так, чтобы меня нельзя было рассмотреть снаружи, и начал в него всматриваться. Внутри чердака было темно, и ничего подозрительного я не разглядел. Усмехнувшись над своей мнительностью, я собрался вернуться к Тане, которой наскучило лежать одной, когда в оконном проеме что-то блеснуло. Я сделал еще шаг назад. Вечернее, низкое солнце выдало невидимого наблюдателя. С чердака за нашими окнами наблюдали в бинокль.

– Ты скоро? – позвала меня капризным голосом девушка. – Смотри, что у меня есть!

– Лежи и не вставай, – сказал я ей, не оборачиваясь, так и не узнав, что такое из того, что я еще не видел, есть у голого создания. – За нами следят!

– Кто?! – заинтересовалась она, вскочила с постели и направилась к окну.

Я перехватил ее на полпути и принудил вернуться в кровать.

– Кто-то наблюдает за нами в бинокль. Ты хочешь чтобы тебя рассматривали в таком виде?

– Какая мерзость! Как не стыдно подглядывать! – возмутилась девушка и тут же укрылась до горла одеялом. – А кто это?

– Понятия не имею, иди в ванную и оденься, только не подходи к окну.

– В ванной окно закрашено.

– Все равно не подходи, – на всякий случай попросил я, спешно одеваясь. – Пойду, скажу Илье Ильичу.

– Илья Ильич, за нами следят из соседнего дома, – сообщил я, после короткого стука, не дождавшись приглашения, входя в кабинет.

Поспелов сидел за столом и что-то читал с карандашом в руке. Он медленно поднял на меня отсутствующий взгляд:

– Что, вы, простите, сказали, за вами следят?

– Из соседнего дома. Через слуховое окно за нашими окнами кто-то наблюдает в бинокль, – более понятно объяснил я.

– Вы, должно быть, ошибаетесь, хозяин дома с семьей сейчас на водах в Германии.

– Я и не говорю, что это хозяева. Я заметил, что на чердаке открыто слуховое окно, начал за ним следить и увидел отблеск солнца в окулярах бинокля.

– Любопытно. В доме, сколько я знаю, осталась одна кухарка…

– Не знаю одна или не одна, но сегодня днем во дворе гуляла женщина с двумя детьми.

– Ну, что же, давайте посмотрим вместе, – вздохнул Илья Ильич и, как мне показалось, с большим сожалением отложил книгу.

Мы поднялись на нашу антресоль. Таня успела привести себя в порядок и с нетерпеливым любопытством ждала нас:

– Я тоже видела, – почему-то радостно сообщила она. – За нами подсматривает какой-то человек.

– Я же просил тебя не подходить к окну, – сердито сказал я, – мало ли что может случиться!

– Я что, дурочка, я смотрела из-за занавески.

– Из-за занавески смотреть нельзя, если за вами наблюдают в бинокль, то заметят, что она колышется, – нравоучительно заметил хозяин.

Илья Ильич подходить к окну не стал, тем более, что пока суд да дело, на улице стемнело, и разглядеть что-нибудь в черном провале чердачного окна было невозможно.

– Действительно, окно открыто, – констатировал Поспелов. – Вряд ли это сделала кухарка. Она женщина почтенная и тучная. Что ей делать на чердаке, не гонять же голубей. Тем более, вы говорите, что днем видели детей…

– Там были мальчик и девочка, маленькие, лет пяти-шести, – поддержала меня Таня. – Я на них тоже обратила внимание.

– Ну, самое простое – попросить Аннушку узнать, что там происходит, у дворника.

– Так там есть и дворник? Вы говорили, что только кухарка.

– Дворник, который все знает, есть в соседнем доме у статского советника Кологривова.

Мы всей компанией спустились вниз, и Илья Ильич попросил Анну Ивановну сходить на разведку. Она была занята обедом и начала ворчать, что из-за таких глупостей ее отрывают от важного дела, но, в конце концов, смилостивилась и, наскоро одевшись, отправилась к всезнающему дворнику.

Вернулась домоправительница минут через десять:

– Вечно вы, что-нибудь, Илья Ильич, придумаете, – сердито сказала она хозяину. – Никаких чужих людей у Сайкиных нет, это к Марфе (кухарке) приехал погостить брат с дочкой и внуками. Абдулка (дворник Кологривовых) с ними познакомился, они сами из Костромы, у них там лавка на Дворянской улице.

– Так, значит, брат, – насторожился Поспелов, – молодой, старый?

– Я-то почем знаю, – рассердилась Анна Ивановна. – Мне нужно обед готовить, а не про Марфиных братьев выпытывать. Поди, в Марфиных годах, коли у него уже внуки есть.

– Если все действительно так, то давайте сначала пообедаем, – решил за всех Илья Ильич. – Заодно придумаем, как узнать, что это за такой любопытный брат появился у Марфы.

– Как же, пообедаете, а кто меня от дела оторвал? Обед-то еще не готов! Да что придумывать-то надо? Что вам Марфин брат дался?

– Кто-то следит за нашим домом с чердака Сайкиных, – пояснил Илья Ильич,

– Может, это Марфа белье на чердаке вешала сушиться, а вам привиделось, – сказала Анна Ивановна и Ушла на кухню.

– Нужно как-то подсветить окно, тогда видно будет, есть там бинокль или нет. Был бы мощный фонарь…

– Погоди Алеша, нет Вася, то есть Ваня, – прервала меня Татьяна Кирилловна, – давайте сделаем театр теней, я умею, мы дома часто его делали. Если там кто-то есть, он высунется посмотреть, а мы его увидим!

– А что, в этом что-то есть, стоит попробовать, – поддержал я женскую инициативу. – Пока Анна Ивановна занята обедом – успеем.

– Пожалуй, – согласился и Илья Ильич. – Вы, Татьяна Кирилловна, умница.

– Мне нужна швабра, – с места в карьер развила кипучую деятельность девушка, – пиджак и какая-нибудь круглая банка вместо головы. Нам опять пришлось отвлечь Анну Ивановну от приготовления обеда и через несколько минут нелепое сооружение, ничуть, на мой взгляд, не похожее на человека, было готово. Таня привязала в швабре вешалку, повесила на нее мой старый сюртук, а на торчащий конец нахлобучила крынку для молока, напоминающую голову. Мы втроем отправились к нам наверх. Я зажег лампу, максимально выкрутив фитиль. Таня села на пол и подняв чучело, стала подвигаться к занавешенному окну, а мы с Ильей Ильичем пошли в соседнюю, темную комнату наблюдать за предполагаемым противником. Однако, уйти из спальни мы не успели. Невдалеке раздался глухой звук выстрела, и молочная крынка разлетелась вдребезги.