Текст книги "Великий перевал"

Автор книги: Сергей Заяицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

II. БЕГСТВО

На следующее утро все было как будто тихо. Иван Григорьевич с Васей вышли за ворота и долго прислушивались, но стрельбы не было слышно. Над Москвой нависла какая-то страшная тишина, не предвещавшая, впрочем, ничего доброго.

Иван Григорьевич и Вася прошли по безлюдным переулкам и вышли к Смоленскому бульвару. Редкие прохожие, попадавшиеся им навстречу, тревожно оглядывались по сторонам. В руках они тащили какие-то свертки и мешки, очевидно запасались провизией, ибо по городу разнесся слух, что лавки не будут торговать несколько дней. Один из этих прохожих, худой мужчина с испуганным лицом, остановил Ивана Григорьевича и спросил его:

– Не слыхали, говорят, большевики уж несколько домов в Москве захватили и перебили всех жильцов буржуазного происхождения?

Иван Григорьевич только открыл рот, чтобы ответить, как вдруг мимо них пронесся открытый автомобиль, за которым на некотором расстоянии мчался другой. Во втором автомобиле внезапно сверкнул огонь и прогремел выстрел. Из первого автомобиля ответили тем же.

– Видите, видите, – испуганно зашептал худой мужчина, – что-то ужасное начинается.

Автомобили, продолжая перестрелку, с грохотом пронеслись по пустынным улицам.

Внезапно, где-то совсем близко загрохотали ружейные выстрелы. Какая-то женщина с криком:

– Батюшки, убьют! – бросилась бежать по переулку.

Где-то затрещал пулемет. Люди теперь уже не шли, а бежали по улице с испуганными лицами.

– Ну, брат, – сказал Васе Иван Григорьевич, – кажется, довольно погуляли, айда домой!

И они бегом бросились по направлению в дому.

А пока они бежали, выстрелы становились все чаще и чаще, грохотали со всех сторон, и внезапно среди дробной ружейной пальбы где-то глухо прогрохотала пушка.

Вернувшись домой, Вася побежал наверх в свою комнату; там, высунувшись из форточки, он мог видеть почти весь переулок. Пробегая мимо комнаты Франца Марковича, он заглянул в полуоткрытую дверь. Франц Маркович, пыхтя и отдуваясь, задвигал окно большим платяным шкафом.

Вбежав к себе в комнату, Вася вскочил на подоконник, распахнул форточку и, высунувшись насколько мог, стал смотреть в переулок. Какие-то военные в длинных шинелях осторожно пробирались вдоль стен, держа ружья на перевес.

«Юнкера», – подумал Вася.

Вдруг над самой Васиной головой прогремел выстрел, и один из юнкеров, выронив винтовку, упал ничком на тротуар. Другие юнкера сразу взяли ружья на прицел, и Васе показалось, что дула всех ружей устремились на него. Он едва успел отскочить от форточки, как раздался залп. В соседней комнате зазвенели стекла и послышался отчаянный вопль Франца Марковича.

Вася бросился на крик. Франц Маркович сидел на полу, лицо его было бледно, волосы взъерошены, он бессмысленно показывал пальцем на осколки стекла, усыпавшие пол.

Над их головой снова прогремел выстрел, опять с улицы ответили залпом; и Васе показалось, что град посыпался и запрыгал по крыше.

В доме поднялась суматоха. В передней послышались испуганные голоса. Вася бросился туда.

– Батюшки, – визжала Феня, – солдаты к нам ломятся.

Со двора слышались громкие звонки и стук в ворота. Юнкера толпились перед домом и требовали, чтобы их впустили.

– Ничего, – крикнул Иван Григорьевич, – это юнкера! – И он сам побежал отпирать ворота.

Через минуту вся передняя была полна серыми шинелями.

– У вас здесь в доме большевики скрываются, – сказал старший юнкер, – где у вас здесь проход на чердак?

Вася вспомнил тень, которую он видел возле слухового окна.

«Ну, – подумал он, – сейчас начнется сражение».

Два юнкера стали у выхода, остальные бросились на чердак. Но в этот самый миг в переулке загрохотал пулемет и послышались громкие крики.

– Эй, эй! – крикнули юнкера, занявшие вход, – назад, красные в переулке.

Вдоль стен теперь пробирались уже не серые шинели, а черные ободранные куртки. Но у людей, одетых в эти куртки, в руках тоже были винтовки.

Юнкера, отстреливаясь, бросились к воротам и скрылись за углом.

– Неужели у нас там на чердаке и правда большевики сидят? – воскликнул Иван Григорьевич, – что за ерунда такая!

Он взял свой браунинг и подошел к лестнице, ведущей на чердак. Простояв несколько секунд в раздумьи, он сунул револьвер в карман и сказал, махнув рукой:

– А, ну их к дьяволу!

* * *

Гром пальбы все разрастался, поминутно ухали пушки, и шрапнели с треском разрывались над высокими московскими домами.

Когда стемнело, заполыхало зарево пожара. Стрельба продолжалась и в темноте.

Весь день Вася испытывал странное волнение. Ему не сиделось на месте, он то бегал вниз, в кухню, то поднимался снова к себе в комнату. В кухне шли беспрерывные толки обо всем происходящем. Говорили, что Кремль разрушен весь, осталась от него одна груда кирпичей; рассказывали, что к Москве подходят казаки, что они прогонят большевиков.

Никто не знал ничего наверное. И некого было, спросить, ибо и Степан, и Федор, к великому огорчению Васи, оба исчезли.

Часов в двенадцать ночи опять отчаянно зазвонил звонок у ворот, и послышался грохот железных прикладов.

– Ну, – сказал Иван Григорьевич, – кажется, пришла нам крышка.

Анна Григорьевна побледнела, как смерть, и заметалась по комнате.

– Не пускайте их, не пускайте, – говорила она, – ведь они нас убьют.

– Да, попробуйте, не пустите, – злорадствовал Иван Григорьевич.

Между тем стук прекратился, и внезапно в передней послышались громкие голоса. Иван Григорьевич пробурчал что-то, одернул пиджак и пошел встречать страшных гостей; Вася проскользнул за ним.

Вся передняя была полна молодыми безусыми парнями, одни были в шинелях, другие в ободранных куртках, у некоторых в руках были винтовки. Начальник отряда, украшенный громадным красным бантом, подошел к Ивану Григорьевичу и уставил на него свой наган; вид у него при этом был очень суровый, но Иван Григорьевич почувствовал, что зря стрелять он не станет.

– Товарищ, – сказал юноша, – оружие у вас имеется? Имейте в виду, что за неверные сведения – расстрел.

Иван Григорьевич вытащил из кармана свой браунинг и отдал ему.

Глаза у парня заблестели от удовольствия.

– Гляди, ребята, – сказал он, обращаясь к остальным, – вот это штука!

Он сунул револьвер себе в карман и спросил строго:

– Ну, а офицеры у вас не скрываются?

– Нет, – отвечал Иван Григорьевич.

Начальник отряда оглядел огромный зал, в дверях которого происходил разговор, и нерешительно вошел.

– Товарищи, – сказал он, – пройдитесь-ка по комнатам, нет ли чего подозрительного, а я вам сейчас расписку выдам, что мол принял от вас оружие.

Большевики ходили по огромным комнатам, останавливаясь перед зеркалами и перед диковинными картинами. Они, повидимому, были изумлены этой невиданной роскошью.

Между тем начальник, усевшись за письменный стол, стал писать расписку.

– Ну, как, – спросил Иван Григорьевич, – думаете победить?

– Обязательно победим, – отвечал тот.

– И скоро?

– А небось, деньков через пять, как, значит, власть советы возьмут, так все и пойдет по-хорошему и войны не будет. Уж не будет так, как теперь: у одного все, у других ничего.

– Ну, а вдруг, разобьют вас юнкера?

Тот рассмеялся.

– Никак этого быть не может.

Между тем остальные большевики, производившие обыск, дошли наконец до комнаты Анны Григорьевны. Заглянув туда, они увидали Анну Григорьевну, сидевшую в своем огромном кресле, и рядом с нею Дарью Савельевну, в съехавшем на бок платочке.

Постояв с минуту у порога, большевики затворили за собой дверь и пошли обратно.

– Старуха-то какая важная, – сказал один из них, – словно княгиня.

– Княгиня и есть.

– А ведь им, братцы, конец пришел.

– Смотри-ка, смотри-ка, чайников-то сколько в шкапу, и куда им столько!

– Ну ладно, ладно, ступай, не задерживайся.

Доложили начальнику, что при обыске ничего подозрительного не обнаружено.

– Ну ладно, – сказал он, – идем, а то, может быть, нашим подкрепление нужно.

После их ухода все несколько успокоились. Иван Григорьевич сказал торжественно, что он большевиков уважает.

Ночь прошла сравнительно спокойно. Но утром Вася проснулся от какого-то ужасного треска и грохота. Весь дом содрогнулся и кое-где с потолка посыпалась штукатурка. Вася наскоро оделся и побежал узнавать, в чем дело. Оказалось, что снаряд попал в угол крыши и оторвал часть карниза.

Почти тотчас же вслед за ним другой снаряд разорвался над домом и обсыпал крышу осколками, словно горохом.

Откуда-то пронесся слух, что юнкера решили разгромить до-чиста все кварталы, занятые большевиками.

Стрельба все усиливалась, к вечеру в соседнем переулке загорелся дом и яркое зарево осветило все комнаты. В эту ночь в доме Анны Григорьевны никто спать не ложился. Иван Григорьевич категорически заявил, что в этом особняке оставаться дольше невозможно.

– Помилуйте, – говорил он, – ведь мы очутились в самой боевой зоне, вон на Девичьем поле совершенно спокойно! Мой совет, как только стрельба немного стихнет, перебраться к Полозовым на Погодинскую улицу. Места у них для нас хватит, а за домом пока Петр присмотрит.

Сначала Анна Григорьевна решительно отказывалась выйти из дома, утверждая, что их непременно убьют по дороге, но когда у горевшего дома обрушилась крыша и миллионы искр взметнулись к небу, она согласилась, скрепя сердце.

На рассвете стрельба несколько затихла.

– Ну, – сказал Иван Григорьевич, – теперь самое время. Только одевайтесь попроще: не на бал едем. Предводитель команчей, собирайся. Франц Маркович, торопись, батюшка!

Франц Маркович за последние дни имел совершенно ошалелый вид, и теперь он с перепугу побежал укладывать свой чемодан.

– Я не могу оставить свое имущество на поругание разбойникам, – повторял он.

Но Иван Григорьевич решительно запретил ему брать с собой чемодан.

Были тусклые предрассветные сумерки, когда они вышли из ворот и пошли по пустынному переулку по направлению к Смоленскому бульвару. Впереди шел Иван Григорьевич, за ним шла Анна Григорьевна под руку с Дарьей Савельевной. Обе они были одеты в старые салопы, повязаны темными платочками, и несли в руках по узелку. Франц Маркович и Вася замыкали шествие.

Со стороны Кремля доносилась глухая канонада. На улицах было пустынно и тихо, но тишина эта опять-таки была какая-то тревожная.

Иван Григорьевич продвигался медленно, стараясь ступать как можно легче и бесшумнее. Они благополучно дошли до Смоленского бульвара и собрались уже пересечь его, чтобы выйти на площадку, как вдруг и справа и слева загрохотали выстрелы. Несколько солдат, отстреливаясь от кого-то, бежали по бульвару. Затрещал пулемет, все это произошло в одно мгновенье. Вася видел только, как впереди быстрее замелькали темные фигуры Ивана Григорьевича, Анны Григорьевны и Дарьи Савельевны. Франц Маркович выпустил руку Васи и юркнул в какие-то ворота. Вася бросился было бежать, но в это мгновенье огромный грузовик с грохотом пронесся мимо него и загородил ему дорогу. Когда Вася выбежал на бульвар, впереди никого уже не было, и в тоже время со стороны Сенной грянул залп. Вася внезапно почувствовал, как его что-то сильно ударило в плечо, он дернулся вперед, и ему почудилось, что он летит в какую-то черную пропасть.

III. ЕЩЕ НОВЫЕ ДРУЗЬЯ

Отряд рабочих осторожно пробирался вдоль стен, держась правой стороны Смоленского бульвара.

Отряду этому было поручено пройти дозором бульвар. Во главе шел Иван Сачков, держа ружье на перевес и поминутно озираясь по сторонам.

Ивану Сачкову пришлось побывать на Японской войне, где он был даже ранен в знаменитом бою под Ляояном. Пришлось также года три провоевать с немцами в последнюю Мировую войну.

Но мысленно сравнивая те войны с этой, происходящей теперь в Москве войной, он находил, что эта война куда страшнее. Там неприятель почти всегда был виден; в атаку шли большими колоннами, подбадривали друг друга криками, здесь было совсем не то. Врага не было видно вовсе, но он мог таиться в каждой подворотне, в каждом слуховом окне, за каждым углом и поворотом. Уже почти совсем рассвело и на окнах безмолвных домов алели лучи зари.

Все эти дома и особняки казались опустевшими и мертвыми. Иван Сачков, монтер по профессии, часто бывал в них, чинил электричество, проводил звонки. Он знал, какая роскошь скрывается за этими стенами, какую беззаботную жизнь вели те, кто жили в этих домах.

Иван Сачков давно уже был революционером. Революционером он сделался на Японской войне; тогда революционерами сделались многие. Он видел, как эксплоатировали народ люди, имеющие деньги или облеченные властью, и эта несправедливость, в особенности там, на Дальнем Востоке, перед лицом смерти, глубоко его потрясла. Впоследствии ему пришлось посидеть и в тюрьме за распространение революционных прокламаций, но и тюрьма не охладила его пыла. Теперь, после Февральской революции, он оказался одним из старейших большевиков и стал усиленно работать, агитируя против Временного Правительства. Когда от слов перешли к делу, он не задумался выступить с оружием в руках.

«Да, – думал Иван Сачков, пробираясь по бульвару, – этакие три дня стоят трех месяцев сидения в окопах, вон там в окне, как будто что-то мелькнуло! Уж не юнкерская ли засада».

В это время сзади загремели выстрелы и послышался грохот бешено несущегося грузовика; наперерез Сачкову пробежал какой-то высокий мужчина и две старухи. Через мгновение эта странная тройка скрылась в переулке, а из грузовика между тем грянул ружейный залп.

Сачков понял, что это могли быть только белогвардейцы, так как автомобиль обстреливался со стороны Сенной площади, занятой красными. Поэтому он и его спутники послали вслед грузовику несколько пуль.

Грузовик скрылся за Зубовской площадью, а Сачков со своим отрядом медленно стал продвигаться дальше.

– Смотри-ка, – сказал вдруг один из рабочих, – мальчишку убили. Ишь, бедняга, валяется!

Сачков остановился и стал присматриваться. По середине бульвара в самом деле неподвижно лежал какой-то мальчик.

– Надо бы его осмотреть, – сказал Сачков, – может ранили только, жалко мальчонку.

И он, оглядевшись по сторонам, быстро подбежал к телу мальчика.

За годы войны он привык одним прикосновением руки отличать убитого от раненого.

– Конечно жив, – проговорил он, – надо бы его на пункт снести.

Перевязочный пункт был наскоро устроен в трактире на Смоленском рынке. Несколько врачей и сестер перевязывали раненых. Врачи молчали и недовольно хмурились. Они на свое несчастье жили в этом районе и вот теперь им пришлось поневоле помогать большевикам.

– Это что за мальчик? – спросил высокий солдат с красным бантом, который был повидимому начальником.

– На бульваре подняли, – отвечал Сачков, – ранен.

Врач осмотрел рану и нашел ее неопасной. Пуля пробила только мягкие ткани. Обморок был следствием большой потери крови.

– Только нам тут с этим мальчишкой возиться не приходится, – сказал начальник Сачкову, – видишь, люди как дрова сложены, глядишь, еще раненых понатащат.

Между тем Вася пришел в себя.

– Ты кто такой будешь? – спросил его начальник.

Вася долго не мог опомниться. Он молча осматривался кругом, не понимая, где он находится.

– Слышишь, – отвечай что ли, ты кто такой?

– Я Стахеев, Василий Стахеев, я живу там в Сивцевом-Вражке.

Начальник свистнул.

– Ишь ты, какая цаца, – сказал он, – знаю я этих Стахеевых, это у них такой домина с садом. Молодчина, Сачков, буржуев спасать начал.

Сачков нахмурился.

– Какой он буржуй, – пробормотал он, – не с детьми воюем.

– Ну, уж он и на дыбы! Только вот что я тебе скажу: здесь у нас места нет, волоки его, куда хочешь, только чтобы здесь его не было.

Вася между тем от слабости впал в какое-то полузабытье.

Он пробормотал только:

– У нас дома никого нет.

– Ладно, – объявил Сачков, – возьму его к себе, а там видно будет.

Сачков жил рядом, в Ростовском переулке.

Когда Вася через час снова открыл глаза, он увидел себя лежащим на широкой деревянной кровати под одеялом из пестрых лоскутов. Он находился в маленькой комнате, обстановка которой была ему совершенно чужда и непривычна. О таких комнатах ему приходилось читать в рассказах, где описывалась жизнь бедных людей; но в действительности ему еще ни разу не приходилось бывать в таких комнатах.

Вместо роскошных картин здесь на стенах висело несколько пожелтевших фотографий и лубочных картинок. Кроме кровати в комнате стоял простой деревянный стол и несколько стульев. В углу стоял еще небольшой шкаф для посуды со стеклянной дверцой.

Посуда эта очень отличалась от той, которая блистала в шкафчиках Анны Григорьевны.

Непосредственно рядом с комнатой была, повидимому, кухня, из которой доносилось шипенье. Очевидно, на сковородке жарили блины или оладьи.

В комнате никого не было. Осмотревшись, Вася захотел было встать, но почувствовал сильную боль в плече и невольно застонал

– Очухался, паренек, – послышался женский голос.

Дверь в кухню приотворилась, и в комнату заглянула худая бедно одетая женщина с добрым болезненным лицом. Из-за нее выглядывала маленькая девочка лет восьми, которая с любопытством уставилась на Васю.

– Где я? – спросил он.

– Ничего, лежи, лежи, – сказала женщина, – ты уж лучше молчи, да не ворочайся, смотри! А то как захлещет кровь, что я с тобой буду делать?

– А вы кто? – спросил Вася.

– Мы Сачковы, – тонким голоском ответила девочка.

– Ну вот, – сказала женщина, – эта тебе все расскажет; она у меня разговорчивая, а то боюсь, оладьи бы не пригорели.

Она отошла от двери и втолкнула девочку в комнату.

Девочка, продолжая смотреть на Васю, подошла близко к его постели и взобралась на стоявший рядом стул.

Сначала они молча смотрели друг на друга.

– А как тебя зовут? – спросил Вася.

Девочка широко улыбнулась и ответила с удовольствием.

– Зовут меня Настей, а тебя как зовут?

– А меня Васей. А кто твой папа?

– Папаня электричество чинит, звонки. Сколько у него всяких молоточков, да клещей! Страсть!

– А сейчас он где?

– А сейчас он из ружья стреляет.

– Он что же большевик?

– Большевик. А ты тоже большевик?

– Не знаю.

– А кто тебя застрелил? – спросила девочка.

– Какой-то солдат с автомобиля выстрелил.

– Папаня сказал, что ты очень богатый.

Вася вспомнил дом тетушки, в котором он жил, как в тюрьме, и ответил:

– Это тетушка богатая, а не я.

В это время в кухне послышались мужские голоса.

– Папаня, папаня, – закричала девочка и побежала в кухню.

«Должно быть это сам Сачков пришел», – подумал Вася.

Дверь распахнулась, и в комнату вошел, как показалось Васе, необыкновенно высокий человек, повидимому едва державшийся на ногах от усталости.

– Ну, как живем? – спросил он, ставя в угол ружье и тяжело садясь на стул. – Фу, жаркие денечки! Ты, Марья, скорей оладьи-то давай, – крикнул он жене, нам засиживаться некогда. Федор, ступай сюда, посмотри какого я красавчика подобрал. Федор, слышишь что ли?

В это время Марья вошла в комнату, неся в руках миску румяных оладьев. Вслед за нею вошел...

Вася, забыв про свою рану, так и подскочил на постели, но тут же со стоном упал на подушку. Это был Федор, его приятель Федор!

IV. НОВАЯ ЖИЗНЬ

Как-то утром Иван Сачков вернулся домой и сказал жене:

– Ну, Марья, радуйся, назначили перемирие, победа за нами, пока что воевать кончили. И тебя можно домой отправить, – прибавил он, обращаясь к Васе.

При этих словах у Васи невольно сжалось сердце. За эти дни он уже успел привыкнуть к семье Сачкова. Он вспомнил, каким одиноким и заброшенным он лежал у тетушки в имении, когда вывихнул себе ногу. Эти дни, проведенные у Сачковых, положили какую-то грань между его прошлым и настоящим, и ему не хотелось снова вернуться к прежней жизни.

– А нельзя мне остаться у вас? – робко спросил он Сачкова.

– Как так? – удивился тот.

– Ну что же, – с жаром продолжал Вася, – я сирота, я живу у тетушки и она меня не любит; меня никуда не пускают, а я вовсе не маленький и могу отлично работать. Я могу вам помогать. Вот и Федор вам скажет, как мне плохо дома жилось.

Сачков слушал Васю и не мог удержаться от одобрительной улыбки. Старому революционеру понравились Васины слова.

«А ведь правда», – подумал он, – «теперь вот Советская власть победила, парнишка он молодой, нечего ему с буржуазией путаться».

– Ну ладно, – сказал он, – мы ведь тебя не гоним, только смотри – пройдет денька три, сам убежишь.

Над Москвой, как по волшебству, перестали греметь выстрелы. Московские обыватели, отвыкшие за эти дни от тишины, стали осторожно выползать на улицу. Они все еще не верили: неужели кончилось? Но когда прошел час, два, а выстрелов все не было слышно, они, наконец, поверили, и толпы людей запрудили московские улицы. Казалось в Москве происходило какое-то огромное гулянье. Люди шли и с изумлением осматривали разбитые витрины магазинов, пробитые купола церквей, мостовую, изрытую окопами и усыпанные битым стеклам тротуары. Стены домов были рябые от пуль, а кое-где в них виднелись огромные пробоины, сделанные снарядами.

– Батюшки, что домов-то перепортили, – охала старушка.

– Ничего, матушка, – говорил ей, проходя молодой солдат, – Москва при французе сгорела, и то ничего.

Вася, не смотря на увещевания Сачкова, встал в этот день. Он чувствовал себя еще очень слабым, но ему не терпелось пройтись по улицам. Марья подвязала ему руку платком, и он со своим приятелем Федором отправился на Остоженку.

– Эк мы их ловко разделали, – говорил Федор по дороге, – а уж и отчаянные же юнкера! К Дорогомиловскому мосту стали пробиваться, а мы их тут с двух сторон, ружья у них, конечно, самые превосходные, не чета нашим. А только глядим, что-то стреляют не бойко, тут-то мы и сообразили, патронов у них маловато стало, а у нас этих патронов сколько хочешь у Хамовнического арсенала. Ну мы их, конечно, и прижали, сдались, ничего не поделаешь. А из Никитских ворот что было! Такое, брат, было сражение, прямо первый сорт.

– А как же ты, Федор, все войны боялся, – спросил Вася, – а теперь вдруг сам воевать пошел?

– Уж очень меня разобрало, – отвечал Федор, – уж и не подумал, страшно или нет. Как взял ружье в руки, да как пальнул один раз, так на меня прямо какой-то восторг нашел. Уж очень победить хотелось.

– Что ж теперь большевики совсем победили?

– А то как же? Читал листовку? Власть повсеместно переходит к Советам. Ленин теперь в Петербурге первое лицо. Эс-эры пикнуть не смеют. Хорошо, ей богу хорошо!

День был ясный и холодный. При каждом порыве ветерка деревья стряхивали на землю целые дожди желтых листьев.

На Остоженке Федор остановился перед дверью, над которой была большая синяя вывеска с белою надписью «Чайная».

– Тут наш штаб, – сказал Федор, – пойдем, я тебе покажу наших ребят.

Они вошли, в чайной было душно и жарко от множества находившегося там народа. Войдя со свежего воздуха, Вася едва не задохся от махорочного дыма. Все находившиеся в чайной молчали и слушали оратора в кожаной куртке и в матросской шапке, стоявшего на столе.

– Итак, товарищи, – говорил оратор, очевидно заканчивая свою речь, – вы видите, что мы победили, теперь наша задача – сохранять революционный порядок. Буржуазия, товарищи, сломлена и более не воскреснет. Мировой пролетариат, товарищи, идет нам на помощь. Да здравствует Советская власть! Да здравствует Мировая революция!

Этот клик был подхвачен всеми присутствующими, из которых многие повскакали с мест и захлопали в ладоши.

Вася опять почувствовал, как его охватывает общий восторг, и он тоже закричал и захлопал в ладоши.

– Ты как сюда попал? – послышался голос. Позади Васи стоял Степан.

– А он из дому удрал, – ответил Федор, гордясь своим приятелем, – нашим хочет быть, видишь, даже рану получил.

– Вот ты какой гусь – сказал Степан, – ну смотри, задаст тебе твой француз бучу.

Вася презрительно пожал плечами.

– Боюсь я его, как же! – отвечал он и почувствовал вдруг необыкновенно приятное чувство свободы, – я не знаю, где он.

К Степану в это время подошли два солдата, и он ушел с ними в глубину чайной, оживленно разговаривая.

Вася присел на подоконник и с любопытством наблюдал этих незнакомых, именовавших себя большевиками.

Тут были матросы с обветренными, загорелыми лицами, были какие-то совсем молодые мастеровые, восторженно толковавшие о победе, были хмурые солдаты, должно быть недавно покинувшие окопы. Все они громко кричали, спорили, перебивали один другого, шутя давали друг друга тумака.

Васе почему-то вдруг вспомнились тетушкины именины, чинные гости, которые почтительно выслушивали друг друга и только тогда начинали говорить мягкими вкрадчивыми голосами.

Все это было так непохоже одно на другое, Васе казалось, что он попал на какую-то другую планету. Он вдруг ясно понял, что уже никогда попрежнему не соберутся гости в гостиной у Анны Григорьевны, что старому дому и его старым обитателям пришел конец. Вася не очень пожалел об этом. В старом доме он испытал мало радостей, от Анны Григорьевны он никогда не слыхал ни одного приветливого слова, и она казалась Васе теперь куда более чужой, чем, например, Марья, жена Сачкова. Та по крайней мере относилась к нему всегда ласково и заботилась о нем, словно о родном. «В конце концов, – думал Вася, – к чему мне вся эта роскошь, если меня там никто не любит».

И, выйдя на улицу, он, весело насвистывая, отправился на квартиру к Сачкову.

* * *

Когда Вася в ту достопамятную ночь покидал дом, у него было с собой двадцать пять рублей. Эти деньги ему подарил Иван Григорьевич в день его рождения. Вася отдал их Марье, так как он видел, как трудно им живется. Даром кормить его им было трудно.

Федор сообщал Васе домашние новости. Тетушка, видимо, мало была огорчена его исчезновением, но Иван Григорьевич очень волновался. Он был уверен, что Васю убили на улице, все ругал Франца Марковича и даже велел ему отправляться на все четыре стороны.

Вася любил Ивана Григорьевича. Это был единственный человек, относившийся к нему добродушно и сердечно. Поэтому Вася решил написать ему письмо о том, что он жив и здоров, но что домой не вернется, так как решил стать рабочим.

Дальнейшая связь с домом у Васи порвалась, так как Федор куда-то уехал, как он сказал по партийным делам.

Наступила зима, побелели московские крыши, и мягкий снег густым слоем покрыл московскую мостовую. В эту зиму русские обыватели съежились по своим углам и передавали друг другу страшные слухи. Цены все росли, продукты исчезали. Вечером и ночью на мрачных, неосвещенных московских улицах изредка раздавались одинокие выстрелы. Еще никто не понимал, во что выльется новая власть, и все ожидали какого-то переворота и всегда непременно «через две недели».

А между тем во всех партийных комитетах шла напряженнейшая работа.

Участники этой работы сами еще не знали справятся ли они со своей задачей – перекроить заново всю Россию. Однако они работали, не покладая рук. Так прошло несколько зимних месяцев.

* * *

– Ну, Васька, хочешь я тебя на настоящий митинг сведу? Карл Радек говорить будет, – сказал однажды Сачков, придя домой.

– Пойдем, – воскликнул Вася.

Они вышли из дому, и у Васи дух захватило от ужасного ветра, дувшего им навстречу. Снег залепил ему глаза, и он едва шел, проваливаясь в сугробы.

Митинг происходил на Девичьем поле, в большом здании, где помещалась какая-то школа.

Зал был уже весь набит народом.

За столом президиума сидело двое мужчин и женщина в военной шинели, все с красными бантами на груди.

Вдруг, в дверях появился человек, при виде которого все разразились приветственными возгласами. Вошедший был одет в черную кожаную куртку, с револьвером у пояса и в кожаные рейтузы. На его бритом лице блестели большие круглые очки, а на голове была фуражка с красной звездою. Приветствуемый аплодисментами, он взошел на кафедру.

Председатель встал и произнес с расстановкой:

– Объявляю настоящее собрание открытым. Слово принадлежит товарищу Карлу Радеку.

Радек начал говорить. Он говорил спокойно и резко. Его иностранный акцент придавал речи какую-то особую выразительность.

– Товарищи, – закончил он, – всемирная революция не за горами, уже во многих странах вспыхнули восстания, рабочие всюду не хотят больше терпеть иго капитала, нам нужно быть только терпеливыми, крепко отстаивать завоеванные позиции, и тогда не дети наши, но мы сами будем свидетелями мировой коммуны. Да здравствует всемирный пролетариат! Да здравствует всемирная революция!

Гром аплодисментов покрыл эти слова, и неожиданно, скрытый где-то в задних рядах оркестр, грянул Интернационал.

Когда Вася вышел опять на улицу, в метель, не нашел Сачкова. Сачков исчез, оттертый толпой. Вася шел отмахиваясь от снега, как вдруг кто-то крепко схватил его за руку.

– А, предводитель команчей, – послышался знакомый голос, – попался-таки, теперь не выпущу!

– Пустите дядя, я не хочу домой возвращаться.

– Как так не хочешь, мы тебя по всей Москве ищем. (Иван Григорьевич понизил голос). Мы, брат, решили за границу удирать. И мы с тобой поедем в Африку на львов охотиться.

– Я хочу быть рабочим.

– Э, брат, на львов охотиться та же работа, да еще какая работа! А интересно-то как!

– У меня тут друзья новые.

– И там друзья будут, не навсегда едем. Поохотимся и вернемся. Зато каким ты молодцом станешь. Тогда хоть сразу помощником Ленина делайся.

И почти подняв Васю на воздух, он быстро зашагал, не обращая внимания на хлеставшую их вьюгу.