Текст книги "Великий перевал"

Автор книги: Сергей Заяицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

С. Заяицкий
Великий перевал
Повесть

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I. КЛЕЙ-ПРЕДАТЕЛЬ

– Чем это пахнет? Чем это пахнет, я вас спрашиваю?

– Осмелюсь доложить...

– Ну!

– Василий Петрович столярный клей разводят.

– Откуда у него столярный клей? Что за гадость!

Тетушка Анна Григорьевна еще раз фыркнула своим тонким, похожим на птичий клюв носом и грозно нахмурила густые седые брови.

– Где Франц Маркович?

– В гостиной, письмо пишут.

– Ну, вот, письма пишет, а за мальчишкой не смотрит.

Анна Григорьевна поднялась с кресла и, величественно шурша бесчисленными оборками своего белого капота, проплыла мимо Петра, почтительно распахнувшего перед ней дверь, и направилась в гостиную.

В гостиной было тихо и прохладно, маркизы на окнах были спущены. В глубоком кресле перед столом сидел Франц Маркович. Его круглая голова на толстой красной шее была откинута на спинку кресла, рот был открыт, и из него вылетало мерное похрапывание.

– Франц Маркович! – крикнула Анна Григорьевна так громко, что тот мгновенно проснулся и уставился на нее мутным и бессмысленным от крепкого сна взглядом.

– Вам бы следовало лучше следить за Василием, – резким голосом продолжала Анна Григорьевна, – пока вы тут спите, он отравляет весь воздух в доме какою-то гадостью!

Франц Маркович спросонья, повидимому, не вполне понимал в чем дело, но на всякий случай он свирепо нахмурился.

– Я ему задам, – сказал он, плохо выговаривая по-русски, – какой негодяй – мальчишка!

– Кончится тем, – все более и более возмущаясь, продолжала Анна Григорьевна, – что он спалит весь дом, и я уверена, что клей ему дал этот дурак Филимон, а ведь я запретила Василию знаться с мужиками.

Франц Маркович грозно встал и направился вместе с Анной Григорьевной в мезонин, где находилась Васина комната. Еще на лестнице услыхали они стук молотка. Запах клея здесь был так силен, что тетушка должна была приложить к своему чувствительному носу надушеный носовой платок.

Распахнув дверь, они увидали Васю, двенадцатилетнего белокурого мальчика, который энергично сколачивал какие-то палочки. На столе и на полу валялись стружки и кусочки дерева, а на окне стоял остов почти готового аэроплана. На спиртовке варился в жестяной кружке виновник тетушкиного гнева – столярный клей.

Увидав вошедших, Вася перестал стучать молотком и бросился к спиртовке, словно защищая ее. Но было уже поздно. Франц Маркович оттолкнул Васю, схватил кружку, выбросил ее из окна и потушил спиртовку.

– А вот, чтобы ты помнил, негодяй! – крикнул он и, схватив остов аэроплана, сломал его пополам, швырнул на пол и с торжеством поглядел на Анну Григорьевну.

Вася вскрикнул и замер на месте. Его аэроплан, над которым он трудился столько дней, который завтра должен был уже полететь, лежал сломанный на полу. Ненависть к этому толстому самодовольному французу закипела в нем.

– Как вы смеете ломать мой аэроплан! – закричал он со слезами на глазах, – вы сами негодяй!

Анна Григорьевна всплеснула руками.

– Да это форменный разбойник! – воскликнула она, – запереть его! Запереть на весь день и никуда не пускать. Мало того, что он без позволения говорит с мужиками и отравляет весь воздух в доме, он еще позволяет себе бить наставника, который относится к нему как второй отец. Дрянь!

И, громко хлопнув дверью, она вышла из комнаты.

Франц Маркович сделал грозные глаза, по-наполеоновски скрестил руки и добавил величественно:

– Сиди в своя комната и кайся в свой грех! Хулиган!

Он тоже вышел; Вася услышал, как он повернул ключ в замке.

Его душили слезы, сердце стучало; с лестницы уже заглушенно доносился резкий голос тетушки; как сквозь сон Вася услыхал фразу, которую часто слыхал из уст Анны Григорьевны, но смысла которой он не понимал: «Я всегда говорила покойной сестре, что она сделала ужасную глупость».

II. ОПАСНОЕ КУПАНЬЕ

Оставшись один, Вася вытер слезы и подобрал исковерканный остов аэроплана. Он старался выправить его, но руки у него дрожали от обиды и негодования, и без клея починить аэроплан все равно было невозможно. Он печально положил его на стол и грустно подошел к окну. Равнодушно смотрел он на клумбы с яркими цветами, разбросанные перед домом, на огромные старые липы парка, на яркую, трепещущую под солнечными лучами, степь; она уходила куда-то далеко, далеко и сливалась где-то там с горизонтом. Все это Вася видел тысячу раз, ему надоел этот цветник, и парк, и старинный дом тетушки, и его собственная комната, где так часто приходилось ему сидеть наказанным. Ему казалось, что все это какая-то огромная тюрьма, куда его заперли, а тетушка и Франц Маркович его тюремщики, которые сторожат его и не дают ему убежать на волю.

Вдруг, под окном появился Франц Маркович. Он тяжело опустился в гамак и, строго посмотрев на Васино окно, развернул газету и, повидимому, погрузился в чтение. Но постепенно газета стала наклоняться в его руках и наконец накрыла его красное круглое лицо. Франц Маркович обычно пользовался газетой, как средством защиты от мух, и это всегда возмущало и раздражало Васю. Он сам очень интересовался всеми сообщениями с фронта, но газеты приходилось ему читать украдкой, ибо, по мнению тетушки, это не было чтением для детей. Часто Вася пытался заговорить с французом на тему о войне, но тот только что-то мычал в ответ и ругал немцев. Васе, вдруг, ясно представилось, как там, где-то далеко, далеко на границе Германии и Франции грохочут орудия, летают аэропланы и бросают бомбы, а в окопах и траншеях тысячами гибнут французские и немецкие солдаты. Толстому французу, повидимому, не было до них никакого дела. Гром пушек сюда не долетал и стало быть нечего было беспокоиться. Франц Маркович, мягко покачиваясь в гамаке, погрузился в сладкий послеобеденный сон.

Вася осторожно высунулся из окна и осмотрелся: кругом было тихо, нигде ни души. Тетушка наверно теперь тоже дремлет, сидя в кресле у себя в комнате. Вася вскочил на подоконник, а с него ловко соскочил на крышу террасы, приходившейся как раз под его комнатой. Легко и бесшумно добежав до края крыши, он ухватился за толстую ветвь липы, добрался по ней до ствола и спустился на землю. Сделав большой крюк, чтобы обогнуть окна тетушки, он добежал до черного крыльца, взбежал по ступенькам и вошел в большие светлые сени. У окна на стуле сидел старый лакей Петр. На носу у него были надеты очки в оловянной оправе, одной рукой он теребил свои седые баки, а в другой вытянутой руке держал какую-то исписанную карандашом бумажку. Все лицо его выражало сильное напряжение; при этом он шевелил губами, словно шептал.

– Что это вы читаете, Петр? – спросил Вася, – опять письмо от Степана?

Степан был сын Петра, он добровольцем пошел на войну. В глазах Васи Степан был храбрец и герой. Степан присылал с фронта длинные подробные письма. Когда Петр был в хорошем расположении духа, он иногда читал Васе вслух отрывки из этих писем и беседовал с ним о войне. Вася очень любил эти беседы. С Петром он мог говорить совершенно свободно, не стесняясь. Петр сообщал ему все новости с фронта. С ним вместе рассматривал Вася военную карту, висевшую на стене в комнатке Петра, и переставлял на ней бумажные флажки на булавках, которыми Петр отмечал передвижение русских и неприятельских войск.

– Ну как Степан, – спросил опять Вася, – не ранен?

– Да все сидит в окопах, – вздохнув отвечал Петр, – теперь вот уже два месяца! Измаялся, пишет, вода и пища плохая, цынгой у них в полку, пишет, половина больны. Зарядов дают мало, а немец все жарит тяжелой артиллерией. Да, дела, дела! – и Петр опять тяжело вздохнул.

– А кружечку вашу с клеем-то я подобрал, – прибавил он с добродушной улыбкой, – не извольте беспокоиться, в целости и сохранности у меня в комнате на окне стоит.

Вася радостно улыбнулся.

– Вы ее уберите, Петр, – быстро заговорил он, – а то, знаете, тетя и француз мне ни за что не позволят клеить, а я вот сейчас к Филимону сбегаю, может быть, он мне склеит.

И Вася, перепрыгивая через ступеньки крыльца, бросился бежать по дорожке. Пробежав цветник, он свернул в аллею и, добежав до ограды парка, повернул на двор, где тянулись многочисленные хозяйственные постройки. Он запыхался и весь вспотел от жары и волнения, но здесь можно было передохнуть, здесь он чувствовал себя в безопасности, сюда редко заглядывали тетушка и Франц Маркович.

Засунув руки в карманы и насвистывая (то и другое строго воспрещалось Францем Марковичем), Вася побрел по двору. Жара стояла невыносимая, и вся усадьба, казалось, вымерла. Даже куры, и те куда-то спрятались в тень. Только из молотильного сарая доносились какие-то мерные стуки. Вася направился туда.

– Филимон, – сказал Вася, заглядывая в полуоткрытую дверь, – а, Филимон!

Филимон – плотник, давнишний приятель Васи, босой, в расстегнутой рубахе, старательно стругал на верстаке какую-то доску.

– Ступай, барчук, – сердито проворчал обычно добродушный Филимон, – мне из-за тебя здоровая была нахлобучка, и говорить мне с тобой не велено. Ступай, ступай!

– Мне аэроплан только склеить! – жалобно протянул Вася.

– Ступай, ступай, говорю!

Вася грустно побрел дальше. Но Филимон, должно быть, сжалился над ним, ибо он крикнул ему вслед.

– Ужо вечером с Петром пришли аэроплан, ладно, склею его тебе.

Несколько минут Вася простоял в раздумьи, куда итти. Он знал, что Франц Маркович проспит теперь долго, надо было воспользоваться свободой. Быстрым шагом вышел он со двора и зашагал к реке. На противоположном берегу темнел небольшой гай, из-за деревьев виднелась крыша водяной мельницы. Чем ближе подходил Вася к заросли, тем громче доносился до него мерный шум мельничного колеса. Это было любимое место Васи. Он мог целыми часами смотреть, как работает мельница, как подъезжают и отъезжают огромные арбы, нагруженные мешками.

С реки доносился громкий визг и крик купающихся ребятишек. Из-за голубоватых ветел уже виднелось огромное серое мельничное колесо. Оно мерно вращалось. Вася бросил в воду щепочку. Ее подхватило течением и понесло к колесу. Река в этом месте была очень широка и глубока. Вдруг Вася услыхал жалобный визг. Что-то чернело и барахталось на поверхности реки.

Вася остановился и стал вглядываться.

Небольшой черный пёс, подхваченный течением, визжал и барахтался, выбиваясь из сил и тщетно стараясь подплыть к берегу. Он с тоской смотрел на огромное серое колесо, словно понимая, что здесь его ждет неминуемая гибель. Вася побежал по берегу вслед за псом, не зная, как помочь. Вдруг он увидел кучу длинных ивовых прутьев, сложенных на берегу, очевидно, для починки плетня. Одним прыжком подбежал он к куче, схватил длинную ветку и протянул ее псу. Не хватало полуаршина. Вася вытянулся, сколько мог. Пес увидал его и понял в чем дело; собрав последние силы, метнулся он в сторону и схватился зубами за ветку. Но в тот же миг Вася потерял равновесие и бултыхнулся в воду. От неожиданности он растерялся, хотел достать ногами дно, нырнул, сделал усилие, вынырнул и очутился рядом с визжавшим псом.

Шум мельницы с каждым мгновением становился все оглушительнее, и Вася понял, что его подхватило течением.

III. НОВЫЕ ДРУЗЬЯ

Все, что произошло после, Вася помнил как в тумане. Он видел мальчиков, бегавших по берегу, слышал их крики и возгласы, увидал, как один из них бросился в воду, взметнув кверху целый сноп, сверкающих на солнце, брызг. Вася почувствовал вдруг, как чья-то рука ухватила его за шиворот и поволокла к берегу.

Вася и в этот миг не забыл о псе. Он почти машинально схватил его за длинную шерсть и потащил за собой.

Через несколько секунд Вася уже сидел на зеленом берегу; рядом отряхивался, обрызгивая всех, черный остромордый песик.

Мальчик, спасший Васю, стоял тут же, весь мокрый, распутывая веревку, которою он был обвязан. За конец этой веревки его держали другие мальчики, пока он вытаскивал из воды Васю.

– Э, – сказал один из мальчиков, – да никак это барчук из «Ястребихи»?

«Ястребихою» называлось родовое имение господ Стаховых, где теперь жила Анна Григорьевна.

– Он самый и есть, – подтвердил другой, – ишь, куртка на нем аглицкая!

– Это он в ней купается, – заметил третий, – чтоб не холодно было в воде-то!

Некоторые из мальчиков рассмеялись, но другие стали их останавливать.

– Ишь, чуть не утоп, а вам хохот!..

– Ты, барчук, с чего это в воду полез?

– За собакой, – сказал Вася немного смущенно, ибо боялся вызвать насмешки, – собака тонула... Я нагнулся и упал в воду...

Черный пес, как бы в подтверждение этих слов, подошел к Васе и лизнул его прямо в лицо.

– Жулан, – закричали мальчики, – это Жулан... ишь, рад!

Жулан поднял морду и лихо залаял.

То обстоятельство, что Вася чуть не погиб, спасая Жулана, очень подняло его во мнении мальчиков. Они теперь уже не смеялись, а, сев вокруг него на траву, глядели на него с любопытством.

– Ты, барчук, разденься, да разуйся, – посоветовал один, – так рубаха-то твоя скорее обсохнет...

Вася так и сделал. Он стал раздеваться; сложность его одеяния возбудила в мальчиках большое удивление.

– Ишь, штанов-то на нем сколько, – заметил один, – ровно в мороз.

– А крючков-то!

– А пуговиц!

– А это что? – спросил один из мальчиков, поднимая с травы мокрый галстук.

– Это галстух.

– Это зачем же?

– Так... сам не знаю...

– Мне мой брательник говорил, – сказал один из мальчиков, – он знает, он в городе живал... Это господа носят, чтобы голова не отмоталась.

Все рассмеялись.

Васе было необычайно приятно чувствовать, как жжет его знойное степное солнце. Ему вдруг захотелось бегать, прыгать, кувыркаться.

– А ну-ка, ребята, – крикнул один из мальчиков, – кто скорей добежит вон до той коряги?

Все бросились по берегу вдоль реки, при чем и Жулан, высунув язык и закинув назад уши, принял участие в состязании.

Первым прибежал Петька, голубоглазый мальчик, с белыми, как пакля, волосами; он больше всех понравился Васе.

Сам Вася тоже не ударил лицом в грязь и прибежал третьим.

Это еще больше подбодрило его. Он прыгнул в реку (здесь это было уже вполне безопасно), а за ним последовали и другие мальчики. Они долго плескались в воде, обдавая друг друга брызгами, ныряя до самого дна. Жулан с лаем вертелся в воде и хлестал всех своим мокрым мохнатым хвостом.

Кончив купаться, ребята растянулись на самом припеке.

– У вас все убрали? – спросил Петька черноволосого мальчика с узенькими, как щелочки, глазами.

– Вчера кончили, – ответил тот деловитым басом, – убрались бы и раньше, кабы тятька дома был.

– А где же он? – спросил Вася.

– Где! На войне.

Наступила тишина. Лица у ребят сразу стали серьезными. Резкий переход от веселой мальчишеской игры к этой серьезности взрослых людей глубоко поразил Васю.

– Да, – сказал Петька, – с войной всем плохо стало. И сеют меньше и убирать некому!.. Вон дядя мой об одной ноге воротился, – куда такой человек?

– Моему двоюродному брату, – сказал Вася, – руку оторвало.

– А он кто из себя?

– Так, никто...

– Небось, у него в банке капитал есть...

– Есть...

– Ну, так ему что... конечно, жалко человека, без руки всякому плохо... да все не то, что в нашем деле! Наш капитал вот он! – Петька помахал своими загорелыми руками. – Все богатство с собой носим... Отняли руку и пропал, и кончено!

Опять наступила тишина, слышно было только, как вдали стучала водяная мельница, да высоко в небе жалобно покрикивал ястреб.

– Ну, – сказал Петька, – я домой, тачку починить надо! – Он поглядел на Васю и прибавил: – Хорошо тебе живется!

Вася вспомнил толстого Франца Марковича и сердитую Анну Григорьевну и подумал, что ему живется вовсе уж не так хорошо. Однако он почувствовал, что его заботы слишком ребячливы рядом с заботами этих мальчиков, умеющих сразу превращаться во взрослых.

Он ничего не сказал и пошел одеваться.

– Приходи, барчук, рыбу ловить! – издалека крикнул Петька.

– Да, смотри, не тони больше! – крикнул другой мальчик, и опять над рекой раздался их звонкий детский хохот.

Вася одевался, думая о своих новых приятелях. Недурно бы еще разочек эдак побегать по берегу и поплескаться в воде. Он сердито посмотрел на шпиль дома, торчавшего из-за деревьев.

Кто-то вдруг ткнул Васю в плечо.

Он обернулся.

Жулан стоял позади него и весело размахивал хвостом.

Вася потрепал его мохнатую спину.

– Ну, Жулан, – сказал он, – прощай. Мне пора домой... Я ведь сегодня вроде беглого узника!

Он пошел к парку, но Жулан и не думал отставать. Он бежал рядом с Васей, ласково заглядывая ему в глаза.

– Чудак ты, Жулан, – говорил Вася, – ведь я же все равно не могу взять тебя с собой! Ступай лучше вон с теми мальчиками. Вон они идут... Видишь? Ну... Раз... два... три...

Но Жулан продолжал бежать рядом с ним, высунув язык и помахивая хвостом.

Дойдя до межи, отделявшей парк от степи, Вася остановился.

– Ступай, Жулан, – сказал Вася с притворной строгостью.

Жулан продолжал сидеть и смотреть на него.

– Ну, ступай же!

Никакого впечатления.

Вася поднял камешек и сделал вид, что хочет запустить его в Жулана.

Тот отскочил, принял боевую позу и громко залаял. Однако уходить не намеревался.

Вася отшвырнул камень и побежал по парку. Побежал и пес.

Добежав до аллеи, ведущей прямо в дом, Вася еще раз обернулся и, топнув ногой, крикнул:

– Ступай!

Но как он ни старался придать строгости голосу, ничего из этого не выходило. Жулан отлично это понимал и потому решительно не желал слушаться.

Вася побежал изо всех сил. К счастью, в парке никого не было.

В доме все еще спали, ибо Вася пробыл в отсутствии не более часа. Франц Маркович все еще мирно храпел под газетой.

Вася быстро взобрался на крышу и через минуту был уже в своей комнате, дверь которой продолжала оставаться запертой. Пес сел возле крыльца, поднял одну лапу и громко завыл.

– Тише, тише! – с отчаянием закричал Вася.

И вдруг произошло нечто ужасное: пёс бросился на крыльцо и исчез внутри дома. Вася похолодел от ужаса и замер. С минуту всё в доме было тихо, но вдруг послышался отчаянный вопль Анны Григорьевны, что-то упало, кто-то забегал, а пес, вкатившись, как шар, по лестнице, начал отчаянно царапаться в запертую Васину дверь.

IV. ДВАДЦАТЬ СЕМЬ ГАЛСТУКОВ!

В доме поднялась ужасная суматоха.

На все вопросы перепуганной прислуги Анна Григорьевна кричала:

– Бешеная собака! Бешеная собака!

Все бегали взад и вперед, заглядывали под диваны и кресла, но нигде не было никакой собаки. Экономка Дарья Савельевна даже высказала предположение, что Анне Григорьевне бешеная собака почудилась во сне. Анна Григорьевна от этого предположения пришла в сильнейшее раздражение и назвала Дарью Савельевну дурой.

Вдруг в гостиной появился Жулан, отчаявшийся проникнуть в Васину комнату. Все вскрикнули, будто увидали лютого тигра и бросились врассыпную. Лакей Петр со стулом в руках доблестно ринулся на Жулана, но тот завертелся волчком, бросился ему под ноги, перекувыркнулся и свалил этажерку с нотами. Крик стоял невообразимый. Во время этой суматохи никто не заметил, как к дому подъехал автомобиль и из него вылез очень толстый человек в соломенном картузе и парусинном балахоне, защищавшем от пыли. Он удивленно вошел в гостиную, как раз в тот самый миг, когда Жулан, едва не свалив с ног Анну Григорьевну, пулей выскочил в окно.

Вася с восторгом увидел, как его новый друг пронесся по аллее и мгновенно исчез за поворотом.

– Говорил тебе, не ходи за мной, – пробормотал он.

Приехавший на автомобиле человек был Иван Андреевич Тарасенко, владелец большого сахарного завода.

Завод был расположен в пяти верстах от «Ястребихи».

– Вообразите, Иван Андреевич, – воскликнула Анна Григорьевна, протягивая гостю руку для поцелуя, – сейчас к нам в дом ворвалась бешеная собака, это чудо, что она никого не искусала!

Но, к ее удивлению, Иван Андреевич отнесся к этому случаю совершенно хладнокровно.

– Еще бы, сказал он, вытирая пот со лба, – жарища-то какая, не то что пес, человек взбесится! А я, моя сударыня, к вам не без тайного умысла, хочу вашего парнишку с моим Федором познакомить. Федор мой скучает, нет у него тут ни одного приятеля. Заодно ваш парнишка и завод посмотрит, ему любопытно!

Анна Григорьевна поджала губы.

– Я его, Иван Андреевич, – сказала она, – наказала за безобразные шалости, мне бы не хотелось доставлять ему это удовольствие.

– Полноте, моя сударыня, – возразил Иван Андреевич, – это он небось от жары! Прокатится – и все шалости забудет. А я Федору своему обещал.

Анна Григорьевна, скрепя сердце, должна была согласиться. Через пять минут Вася уже выезжал за ворота усадьбы, сидя рядом с Иваном Андреевичем.

Иван Андреевич казался с виду необыкновенно добродушным человеком. Всю дорогу он восхищался то степью, то небом, то солнцем, то урожаем.

– Господи, благодать-то какая, – говорил он, жмурясь от удовольствия и подставляя встречному ветру лицо, – ширь-то какая, простор. Только на Руси такие просторы имеются... В Америке разве еще, ну да ведь то Америка! Эх, хорошо! Эх, славно!

Навстречу, то и дело, попадались мажары, серые, длиннорогие волы лениво месили черноземную пыль. Угрюмые головы молча кланялись Ивану Андреевичу, тот в ответ тыкал пальцем в свой соломенный картуз.

– Ишь, молодые все на войне, – говорил он, – одни старики остались! А старость нужно уважать!

Скоро вдали показалась высокая кирпичная труба, курившая черным дымом. Это и был сахарный завод. Имение Ивана Андреевича находилось отсюда в трех верстах, и сам он лишь изредка наезжал сюда, доверив завод всецело поляку-директору.

Завод был очень большой, и вокруг него были расположены многочисленные постройки. Директорский домик стоял несколько в стороне над четыреугольным прудом, обсаженным пирамидальными тополями. На крыльце стоял худой мальчик, лет четырнадцати, с хлыстиком в руках и в каком-то необыкновенном клетчатом костюме.

– Что же вы так долго? – воскликнул он с раздражением, – я жду вас без конца!

Вася догадался, что это и есть Федор – сын Ивана Андреевича.

Выражение глаз у него было дерзкое и вызывающее, и Васе он не понравился с первого взгляда.

Между тем от завода к ним быстро шел плечистый человек с рыжими усами, в чесунчевом пиджаке.

Это был директор завода, поляк, по фамилии Вжишка. За ним ковылял какой-то старик, без шапки, с белыми волосами, словно из ваты, и с такою же бородой. Он что-то говорил директору, но тот шел, не обращая на него никакого внимания.

– Пр о шу, пр о шу, – сказал он, – день добрый!

– Вот заехали к вам, – сказал Иван Андреевич с некоторой как будто робостью, – казалось, и он побаивается директора.

Иван Андреевич и директор вошли в дом, а Вася с Федей остались на крыльце. Они молча осматривали друг друга.

– У вас много галстуков? – спросил вдруг Федя, играя хлыстиком.

– Нет... Не помню... Три, кажется.

Федя презрительно повел носом.

– У меня двадцать семь галстуков, – сказал он, – и мне еще скоро пришлют из Парижа! Если бы не война, я бы сам поехал в Париж. Отец делает все, что я захочу.

Между тем старик подошел совсем близко к ним и стоял, опершись на клюку, по-стариковски тряся головою.

– Ужасно нахальный мужик, – сказал Федя, – его сына рассчитали за лень и за пьянство, а он все лезет.

Иван Андреевич и директор между тем вышли из дому.

– Ну, – сказал директор, – идемте, панове, посмотрим, как сахар делается.

– Я не пойду, – сказал Федя, – там жарко.

– Нельзя, нельзя, – испугался Иван Андреевич, – надо, братец, изучать производство, вырастешь, сам будешь хозяином.

Они пошли. Старик вдруг протянул руку, словно хотел удержать за рукав Ивана Андреевича; тот, уловив его движение, быстро и испуганно засеменил вперед. Директор же, обернувшись к старику, крикнул:

– Я тебя отсюда палкой выгоню, старый хрен!

«Почему Иван Андреевич не остановился, не выслушал старика?» – подумал Вася.

Но Иван Андреевич продолжал быстро семенить ногами, испуганно косясь на директора.

Федя, с брезгливым выражением лица, помахивая хлыстиком, лениво плелся сзади и что-то недовольно ворчал.

Между тем директор говорил:

– Он должен благодарить, что я его сына просто выгнал, а не отправил к исправнику! Вздумал у нас здесь разводить революцию, войны не нужно, богатых не нужно, и чорт знает что.

– А, может быть, он образумится, – робко заметил Иван Андреевич.

– Извольте, я его приму обратно, но тогда уже не требуйте от меня никаких доходов.

– Нет, нет, разве я что говорю, – забормотал Иван Андреевич, – вам, конечно виднее.

Вася в первый раз очутился на большом заводе и с непривычки у него голова пошла кругом от грохота и лязга. В глазах зарябило от множества вращающихся больших и малых колес с приводными ремнями, от жары захватило дух.

На сахарных заводах искусственно поддерживается очень высокая температура в тех помещениях, где отстаивается жидкий сахар. Поэтому рабочие здесь раздеваются почти до-гола.

В огромном зале стояли сотни форм, в которых отстаивался сок. Формы стояли тесными рядами и полуголые рабочие бегали по ним с обезьяньей ловкостью. При виде директора все как-то поджимались, а он в свою очередь не упускал случая прикрикнуть:

– Раззевались, раззевались, ленивое племя!

Оборачиваясь, Вася замечал, как рабочие хмуро смотрели им вслед и о чем-то шептались между собою. Вася чувствовал себя очень смущенно. Для него посещение завода было простым развлечением, а эти полуголые люди проводили здесь весь день за тяжелым трудом. Глухая вражда чудилась ему в этих бледных лицах. Иван Андреевич тоже чувствовал себя, видно, не в своей тарелке. Федя кис от жары и все время ворчал. Только директор был весел и оживлен.

Вася был рад, когда они очутились на свежем воздухе.

У выхода все еще стоял старик. Он снова стал бормотать что-то, обращаясь к директору. У того лицо вдруг побагровело. Он обернулся и так сильно толкнул старика, что тот не удержался и тяжело сел на землю. Клюка его откатилась.

– Вы дурной человек, – вдруг крикнул Вася, совершенно неожиданно для себя.

Иван Андреевич испуганно стал вытирать платком лысину. Глаза у директора стали злые и круглые, как у филина. Только Федя стоял равнодушно, изображая на лице презрение.

– Что делать, паныч, – сказал директор, криво усмехаясь, – таким уродился, постараюсь исправиться, а только вот мой вам совет: за эту сволочь не заступайтесь, не мы их, так они нас; на будущее время язык за зубами придерживайте, еще вершка на четыре подрасти нужно.

Вася весь дрожал от негодования, а Иван Андреевич был красен, как рак. Увидав, что из знакомства Васи с Федей все равно не выйдет никакого толку, он поспешил усадить его в автомобиль и велел шофферу отвезти его в «Ястребиху».

Вася ехал один в автомобиле по степи, солнце склонялось к западу. Прохладный ветерок дул навстречу. Кузнечики громко трещали в траве. Вася любил быструю езду на автомобиле, но в этот вечер даже это не радовало его. На душе у него было тяжело.

«Почему все так несправедливо устроено? – думал он, – ведь вот Иван Андреевич толкует, что старость нужно уважать, а между тем, когда директор толкнул старика, он и не подумал заступиться. И на меня рассердился! Ведь если бы этот старик не был бедным, то директор не посмел бы толкнуть его».

Когда автомобиль заворачивал в парк, по дороге из деревни навстречу им проскакали деревенские ребятишки верхом на лошадях. Среди них Вася узнал и Петьку. Он мчался верхом на гнедой кобылке со спутанной гривой; громкий гудок автомобиля испугал ее, она шарахнулась в сторону и захрапела, но Петька так успокоительно цыкнул, что лошадь мигом успокоилась.

Вася невольно вспомнил Федю и его двадцать семь галстуков. Петька был ему куда больше по сердцу.

У подъезда Васю встретил Франц Маркович.

– Ступай ужинать, негодяй, – сказал он, и прибавил наставительно: – хотя тейбе нюжно не кушанье, тейбе нюжно кнут.