Текст книги "Последний Карфаген (Повесть. Рассказы. Дневники)"
Автор книги: Сергей Козлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)
Дверь камеры проскрежетала ту же песню, Толик пустил ко мне нового гостя. Это был седоватый толстяк с аккуратно подстриженной бородкой, цепкими серыми глазами и маленькими холеными ручками, одну из которых он протянул мне:
– Петерс Денис Карлович, адвокат. А вы – Никита Васильевич, – опередил и определил.
По-хозяйски осмотревшись в камере, сел на прикрученную к полу табуретку. Достал из кейса какие-то бумаги и сотовый телефон, который передал мне.
– Абонентская плата внесена вперед. Часа через два вам позвонят, а мы пока открыжим с вами кое-какие формальности. Прямых улик против вас нет, вопрос о залоге почти решен, необходимо, чтобы вы подписали кое-какие бумаги.
– Вы так любого душегуба вызволить можете? – не удержался я, хотя благоразумие подсказывало, что лучше всего мне молчать и делать то, что скажет этот пахнущий дорогим одеколоном, уверенный в себе толстяк.
– Нет, не любого, – без какого-либо смущения ответил Денис Карлович. – И давайте каждый выполнять свою работу, а не заниматься дешевым морализмом, хорошо?
– Согласен.
– Ну и чудненько. Вот я тут открыжил карандашом, распишитесь. Можете, конечно, предварительно прочитать, но уверяю вас, документы – комар носа не подточит. Потом еще дадите подписку о невыезде. Это тоже, знаете ли, формальность. Кстати, оперативники, которые вас незаконно задержали, удивительно добропорядочные и сговорчивые люди…
Мне показалось, по лицу его скользнула тень недоверия. Без сомнения, он съел на подобных делах целую свору собак и мог легко почувствовать даже едва заметную фальшь. Неужели Болотов и его ребята дали Денису Карловичу повод? На всякий случай я решил доигрывать за них.
– И сколько нынче стоит добропорядочность и сговорчивость?
Адвокат театрально поморщился.
– Мы же договорились! Если вам очень хочется делать хорошую мину при плохой игре, когда я вытащу вас отсюда, обратитесь на телевидение. Выступите там с речью о коррупции, продажности милиции и чиновников. Вас с удовольствием послушают. Они, между прочим, уже дали сообщение, что в городе было совершено очередное заказное убийство, а доблестная милиция вместо киллера задержала душевнобольного человека, у которого, к тому же полная амнезия…
– Душевнобольной – это я?..
– А то?.. У нас тут не цивилизованный мир, под залог не выпускают, если ты не знаешь, куда его следует вносить. Так что нравится вам или нет, но придется побыть в некотором смысле сумасшедшим. Этаким тихо помешанным, не представляющим опасности для общества. Общество очень любит сострадать таким, как вы. Опять же все медицинские документы в наличии и в полном порядке. Главный врач областной больницы просил передать вам привет, если вы, конечно, его помните.
– Владимир Степанович?
– Он самый. Кстати, его основной специальностью является психиатрия. Так что, если будут проблемы, всегда пожалуйста.
– Издеваетесь?
– А вы? Со своими наводящими вопросами? С мордоворотами, знаете ли, приятнее работать. Придешь в камеру, а они с порога: «Братан, как я тебя долго ждал!». И такие обходительные, такие вежливые.
– Ну так, – хохотнул я, – им же справку о дебильности не нужно добывать, там и так все ясно.
– Хорошая шутка, – согласился Денис Карлович. – Ну-с, значит, так. До завтра вам еще придется побыть здесь, пока я все подготовлю. У вас теперь есть телефон, вот мой номер, – и протянул мне визитку.
Буквально через несколько минут после его ухода телефонная трубка спела тему из сороковой симфонии Моцарта. Пришлось некоторое время покрутить ее в руках, чтобы сообразить, на какую из кнопок нажимать. Не дождавшись моего «алло», телефон заговорил со мной официальным звонким женским голосом.
– Никита Васильевич, завтра вам следует подойти в наш офис по адресу: Гастелло, двадцать пять. Это на первом этаже. Получите проездные документы…
– Я куда-то еду?
– Вы меня спрашиваете?
– Извините.
– Постарайтесь до семнадцати ноль-ноль зайти.
– Хорошо.
– Спасибо, до свидания.
События начинали раскручиваться в этом замкнутом пространстве не хуже, чем на какой-нибудь фондовой бирже. Следующим гостем оказался Лёва.
Он вошел, приложив указательный палец к губам: мол, не болтай лишнего. Начал задавать какие-то вопросы о том, почему я оказался рядом с местом преступления, и сам же отвечал на них, зачитывая справки об амнезии или историю болезни, из которой выяснялось, что я вследствие посттравматического синдрома вообще не ориентируюсь в пространстве и времени. Затем Лева как бы сменил тематику, началась новая вереница: не видел ли я кого-нибудь, не слышал ли подозрительных хлопков, не столкнулся ли с кем-нибудь, кто спускался бы по черной лестнице проектного института, потому как взяли меня именно там, в то время, когда я справлял малую нужду. Сыпя прямыми и наводящими вопросами, на которые я что-то невразумительное мычал в ответ, Лёва развернул передо мной сложенную вчетверо бумагу. Это была записка от Болотова:
– Никита. Похоже, всё идёт по плану. По их плану. Тебя выцарапают. Тут какая-то огромная машина работает. Знай одно: главное вовремя из нее выпрыгнуть, иначе и тебя перетрет. Ты уж, наверное, и сам понимаешь, что твое дело пешкой ходить. Ума не приложу, что будет дальше. Но если б тебя хотели убрать, то уже убрали бы. Значит, у тебя какая-то еще роль или что-то от тебя зависит. Ломай память, Никита. Что-то еще есть. И прости: вышла одна неувязка – Риту мы не нашли. Ни на работе, ни дома. Выставили наружку, будем ждать. Ты в ней уверен? За этот вопрос тоже прости. Звони мне по домашнему телефону, но только не пользуйся при этом подарком. Если что нужно, черкни и отправь с Лёвой. Держись, Иван.
Лёва положил передо мной ручку, и я торопливо набросал:
– Ваня, найди Риту. До сих пор у меня не было поводов ей не верить. Из всего, что у меня есть, я не знаю только назначения ключей. Один от накладного замка и еще от какого-то типа абонентского ящика. Возьмите их из моих личных вещей, изъятых при досмотре. Попробуйте порыть в этом направлении. Никита.
Лёва сунул записку в карман. Извинился за доставленные неудобства и, подмигнув, вышел из камеры. Сердце у меня стало куда-то проваливаться. Отсутствие Риты наводило на жуткие мысли. Получалось, что, кроме нее, мне не за что было в этом мире цепляться. Во всяком случае, я так думал, я убедил себя в этом. Была, конечно, привязанность к Ивану, к Игорю, даже к Немому. Но когда-то в меня вживили убеждение, что потеря друга в бою – это потеря части самого себя. А себя жалеть нельзя. В случае с Ритой речь шла о тех, кого мы сами делаем своей частью и внутренне несем за них ответственность. Как бы это угловато ни звучало, но такие потери считать боевыми нельзя.
Я не стал метаться по камере. Десятки сомнений в правильности происходящего ринулись терзать мои разум и душу, холодок недоверия ко всем и вся пронесся сквозь ворох невеселых мыслей. И все та же безысходность была всему ответом. Та же, с которой началась моя вторая жизнь в больнице. Может быть, та же, которой закончилась первая. От такой безысходности вопреки представлениям не хочется выть на луну, хочется либо уйти в дальний угол, в темноту одиночества, чтобы не видеть никого, либо стрелять длинными очередями по врагам, которых еще надо найти. Мне вдруг подумалось об американских фильмах, дюжину которых я успел посмотреть благодаря вынужденному отдыху. Почти все они были боевиками. Главные герои в них тоже попадали в чрезвычайно сложные обстоятельства, но все-таки расправлялись с коварными врагами и выходили победителями. Но вот что интересно: правдивость сюжетов подчеркивалась реками крови. Это гибли друзья, сослуживцы и родственники харизматических героев. И я поймал себя на жуткой мысли о том, что их не успеваешь пожалеть. Их не жалко! В погоне за сюжетом, за действиями главного героя абсолютно не придаешь значения тому, что вокруг уже навалены горы трупов, и герой идет по ним к очаровательному хеппи-энду, чтобы стать неуязвимым победителем. А если с Ритой что-нибудь…
Трубка, лежащая на столе, снова пропиликала Моцарта.
– Все в порядке? – это был незабываемый предупредительно-вежливый голос Симона Давидовича. – Только не называйте меня по имени! – предупредил он.
– А я думал, вы ничего не боитесь, – в этот момент я сказал то, что думал.
– Ничего не боятся только сумасшедшие…
– И мертвые, – поторопился добавить я.
– Мертвые боятся забвения, – философски рассудил Симон Давидович.
– Значит, я из тех, кто ничего не боится. Благодаря вам, я уже и сумасшедший, и с забвением у меня тоже все в порядке.
– Именно с этим мы надеемся в ближайшем будущем разобраться. Я думаю, вы не будете возражать, если вашей памятью займутся ведущие врачи мира?
– Я думал, моя память нужна только мне.
– Может быть, и так. Но вы добросовестным трудом заслужили хороший отдых. Возможно, там, где вы будете отдыхать, вам и придется выполнить еще одно задание, но об этом пока говорить не стоит. Главное, выполните инструкции, которые вам сегодня сообщили. Даже если сейчас вас еще терзают какие-либо сомнения на наш счет, очень скоро, Никита Васильевич, вы сможете убедиться, что мы не только слов, но и людей на ветер не бросаем. Вы, кстати, высококвалифицированный специалист…
8
Как-то всё просто получалось. Для кого в этой стране были написаны законы? Кого можно арестовывать, а кого нельзя? За украденный рубль человек мается по зонам несколько лет, укравший миллионы отмахивается от прокуроров, как от комаров. Убийцы свободно разгуливают по улицам городов. В том числе и я… Было похоже, что неписаные законы действовали вернее и надежнее, чем законы писаные. Словно все в одночасье приняли какие-то жесткие правила игры. Кому-то они позволяли сказочно обогащаться, кому-то выживать, кому-то лезть в политику, кому-то спиваться и умирать от наркотиков. Взять каждого в отдельности, и он выскажет ту или иную долю недовольства как писаными, так и неписаными законами, но уже через минуту будет как заговоренный играть по правилам, покрикивая на партнеров, а то и постреливая в их сторону, чтоб не нарушали тех самых правил. Спящее царство. Кому и в какое место его нужно поцеловать, чтобы в одно прекрасное утро все проснулись подобревшими и немного озадаченными: что мы делали все это время?
Денис Карлович появился ранним утром, когда в решетчатое окно камеры резаными лучами прорвалось мороженое январское солнце. Наблюдать за ними было огромным удовольствием. Лишенные ослепительной поддержки снега, они были розовыми, а внутри пучка света происходила какая-то мини-галактическая жизнь, сталкивались и клубились туманы, мириадами миров перемещались звездочки пыли.
– Красиво, – определил мое любованье адвокат, – но у нас нет времени для естественнонаучных наблюдений в условиях СИЗО. Нас ждут великие свершения, как говорил Остап Бендер.
– Полный рот золотых зубов и бассейн кефира, – добавил я.
– Ого, а мне говорили, что у вас полный провал памяти!
– Книги помню, а многие и заново перечитал. В больнице.
В камеру заглянула краснолицая голова Лёхи Лебедева:
– Оп-с, – сказала она, – если вам тут, братва, понравилось, я скажу майору, чтоб не ждал вас на выходе. А вообще-то погодите, на коня нужно принять.
Он пулей метнулся к столу и достал из кармана знакомую плоскую бутылочку. В его руках она напоминала аналог неразменной монеты – этакая невыпиваемая емкость. Денис Карлович откровенно поморщился, но Лебедев, видимо, на него и не рассчитывал. Отпив из горла, он протянул чекушку мне:
– Причастись, братан, может, больше не свидимся.
– Да уж, лучше бы не надо, – улыбнулся я и отпил пару глотков.
Денис Карлович осуждающе покачал головой.
– Пока в этой стране пьют с утра, благополучия ей не видать, – сказал он.
– Главное, детей делать на трезвую голову, а то из них потом адвокаты вырастают, – огрызнулся Лёха.
– Между прочим, – задержался в дверях Денис Карлович, – Ленин был адвокат, Горбачев – юрист.
– Во-во! А я о чем?! – полетело нам вслед.
– Что с них спрашивать, если у них президенты в нетрезвом виде немецкими оркестрами дирижируют, – бурчал адвокат сквозь тюремные коридоры.
– А что, и такое было? – спросил я.
– И не такое было.
Процедура выхода на свет божий не заняла много времени. Я, не глядя, расписался в нескольких бумагах, сгреб в охапку свои вещи, подметив, что среди них нет не только связки ключей, но и документов. Потом мы прошли через довольно просторный двор, через КПП и наконец вышли на свободу. Петерса поджидала за воротами иномарка, но меня он предупредил сразу:
– Простите, Никита Васильевич, у меня дела, подвезти не смогу, – хитро как-то глянул при этом. Мол, моя работа сделана, а ты как знаешь.
Я сухо поблагодарил его, он так же сухо заметил, что за такие деньги всегда пожалуйста. Его безлицый водитель передал ему через открытое стекло плотный конверт. А он вручил его мне.
– Гонорар. Ваш.
На удивление, в конверте оказались не доллары, а другая валюта. Разбираться с ее достоинством и географической принадлежностью было некогда, и я, не глядя, сунул конверт в карман. Адвокат опять недовольно покачал головой и, уже устроившись на переднем сиденье, протянул мне в окно сторублевую купюру:
– Это вам на такси. Здесь полно частников. Справа автобусная остановка. Только руку подымите… – и умчался по своим многочисленным и не очень чистым делам.
Такси действительно долго ловить не пришлось. Я даже не успел вскинуть руку, как у самых ног притормозил потрепанный «жигуленок». Только наклонившись к дверце, я увидел за рулем Болотова.
– Прыгай быстрее, мужик, полтинник – и едем, куда скажешь, – веко у него едва заметно дернулось, как самый банальный намек на конспирацию.
Снова он заговорил, отъехав метров триста:
– Вот теперь и поболтать можно, у этой старушки все жучки вместе с кузовом заржавели, а дальнобойные микрофоны на тебя ставить слишком жирно. Как дела, братан?
– Слушай, Вань, я все никак не могу понять, бандиты братаны, менты братаны, а остальные кто?
– Электорат, – хохотнул Болотов. – Ну так как дела?
– У меня голова кружится от обилия внимания к моей персоне. Кстати, паспорт не вы взяли?
– Нет, только ключи. Значит, готовься в дальние страны.
– В смысле?
– Ну если у освобождаемого под подписку о невыезде некие сверхъестественные силы позаимствовали паспорт, значит, скоро его отправят за бугор поправлять здоровье.
– И деньги… Вот…
– Шиллинги австрийские. Страна – перевалочный пункт.
– Что с Ритой?
– Никита, мы аккуратно проверяли, дома чисто, никаких намеков на хоть какую-то долю насилия. Думаю, твои хозяева готовят тебе сюрприз. Пока не пори горячку…
– А с ключами?
– Роем. Вот только бы знать где… У тебя по этому поводу никаких соображений?
– Тут не соображения, а память требуется. А с нею у меня – сам знаешь.
– Да уж, вредная тетка, профурсетка!
– Куда тебя?
– Сам знаешь.
– Думал, может, новую вводную дали.
– До пяти вечера время еще есть. Вот только боюсь там встретить одного дурно пахнущего человека. Кстати, прощупай его. Зовут Максим Валерьянович, бывший завбазой. Работает на некого Симона Давидовича, который знает слово «сим-сим», и все двери, включая тюремные, по его приказу открываются. Думаю, он и кремлевские кабинеты ногой открывает. Больше ничего добавить не могу. Найти бы еще Двадцать Седьмого… Куда они его отправили? И Немого.
– Что за Немой?
– Достойный стрелок. Чистильщик по призванию. Жил в Сочи, на Мамайке. Проверь… Зовут Андрей Викторович. Но он, как и я, в списках живых не числится.
– Хорошо. Хотя в твоих кроссвордах даже квадратиков для букв не предусмотрено. Полная темнота.
– С Симоном Давидовичем еще Леня приходил. Типичный браток, но, вероятно, из легализовавшихся…
– Ого, ты уже и в этих делах рубишь?!
– Тут хочешь – не хочешь… А еще попробуй узнать что-нибудь о человеке по фамилии Черноморец. Он может находиться где-нибудь в горячей точке в качестве эксперта или командира какого-либо спецподразделения.
– Отоларинголог?
– Что?
– Это те, которые душманские уши, как трофеи, собирают. Вялят и, как ожерелье, носят. Беспредельщики.
– И такие есть?
– Ну кто-то уши, а кто-то головы режет…
– Это даже и не война, это мясорубка какая-то.
– Сейчас на каждой улице мясорубка и мусорница. Ты вот что, Никита, будешь мне звонить, но где бы ты ни находился, звони только с телефона-автомата.
– ?..
– Ты, похоже, под таким колпаком, что и лабораторным крысам не снилось.
– Знаешь, где я чувствовал себя лучше всего за последнее время?
– ?..
– По дороге на тот свет.
– Видимо, Никит, у тебя еще здесь дела имеются.
9
Вопреки моим опасениям в квартире Риты меня не ожидал Максим Валерьянович. Действительно, как и говорил Болотов, там была полная тишина и чистота. Словно хозяйка успела сделать уборку перед праздником. Никаких записок и знаков я не нашел. Зато сердце саднило, и почему-то по-детски хотелось заплакать. От таких ощущений я прикусил себе губу.
В холодильнике нашлось несколько яиц и полпачки масла, мне удалось поджарить яичницу. Сварил себе кофе и с полной апатией к пище и ко всему, что может произойти, начал есть. Следовало хоть как-то обдумать свои дальнейшие действия, но получалось, что мне остается только реагировать на возникающие обстоятельства. А они не заставляли себя ждать. Видимо, где-то в книге судеб чересчур торопливо листали страницы. Не прошло и пяти минут, как в дверь позвонили. Я шел открывать ее с полной уверенностью увидеть на пороге Максима Валерьяновича, но земля оказалась еще круглее, чем я думал. На пороге с ехидными улыбками стояли Саня и Родя.
– Привет, братан, – развязно поздоровался Саня, а Родя немного смущенно кивнул.
– Можно войти?
– Валяйте, – освободил я проход.
С порога они двинулись на кухню, словно бывали здесь уже не раз. По-хозяйски отодвинули сковороду с яичницей, и стали извлекать из пакетов продукты в ярких упаковках, вытащили также пару бутылок водки «Смирнов».
– Ты не менжуйся, братан, – позвал меня Родя, – мы по делу.
– Реально, – подтвердил Саня, – завалить тебя пришли. Вот такое, братан, плановое задание.
Он сказал это так, как будто он убивает людей ежедневно согласно полученной разнарядке, а со мной они сделают это по-дружески. Не больно.
Правда, я давно уже знал, что за напускной жестокостью и внешней атрибутикой прожженных уркаганов скрываются совсем другие люди.
– А это, – кивнул я на стол, – чтобы сразу помянуть?
– Йо-хо-хо! Да ты Петросян! – Саня от души расхохотался. – Да нет, брат, мы, если б хотели, тебя еще в подъезде накрючили, так что дыши глубже…
– Садись, выпьем, – пригласил Родя, который уже похозяйничал, нарезал, налил, открыл банки и даже насадил на три вилки по огурцу.
– У нас что, праздник? – спросил я, усаживаясь.
– Без базара, твой день рождения. По нашим подсчетам, уже третий. – Саня высоко поднял стопку. – Ну, за именинника.
Мы выпили, неторопливо закусили, братки при этом откровенно на меня косились. Только спустя минут пять Саня вновь начал говорить.
– А ты мастер, беспамятный. Мовшензону дырку по циркулю сделал. Он, блин, даже фотогеничным стал. Я у ментов на фотке видел. В газетенке-то нашей городской статья о нем вышла. «Смерть на боевом посту» называется. Во, блин, до чего демократия докатилась. Зато тебя отмазали, будто ты в ООН работаешь, – он налил еще по одной.
Выпили молча, снова долго закусывали, обмениваясь многозначительными взглядами. Все это действо называлось просто: мы хозяева любой обстановки. Саня начал говорить о том, что, судя по всему, за мной очень крутые люди, раз меня не отправили на очную ставку с Мовшензоном, я же решил подыграть им своей ущербностью.
– Я больной человек, – очень печально сказал я.
Они даже жевать перестали. С минуту висела мертвая тишина. Но стоило им переглянуться, как по кухне раскатился гулкий хохот. Аж до кашля.
– В натуре, – с трудом успокаиваясь, продолжил Саня, – больной человек. Замочил клиента и ничего не помнит! – на них снова напал приступ хохота.
Мне же ничего не оставалось, как только ждать истинной сути разговора. К этому моменту я уже не сомневался, что они действительно имели заказ на мою персону.
– Давно работаешь? – спросил уже серьезно Родя.
– Давно, – не стал ломаться я.
– А я думал, ты из тех, у кого моральные соображения и муки совести.
– Не без этого.
– Ну и как ты потом с этим живешь? – прищурился Саня.
– Легко, – в духе братков ответил я, – как в выходной после рабочей недели.
– Круто, – признал Родя.
– Ну вот что, братан, – наконец-то перешел к делу Саня, – ты хоть понимаешь, что важного человека поторопил?
– Мусор убрал. Если б он гайки на заводе тачал, хлеб сеял, я бы ни за какие деньги в такого стрелять не стал. А такого говна не жалко, – какой-то неуправляемый гнев охватил меня. – Испоганили страну! Демократия?! Для них демократия, а для остальных дерьмократия – нищета и рабство.
– Да ты – Маркс! – опять ощерился Саня.
– Не, – возразил Родя, – у него какая-то другая философия.
– Чего? – изумился познаниям товарища Саня.
– Я говорю, он по-другому разводит.
– Короче неважно, – отмахнулся Саня, у которого от умных мыслей начинала болеть голова. – Важно, что… – мысль забуксовала, и он налил всем по рюмке. – Накатим за… Светлое будущее… Во!
Уже отфыркавшись после очередной порции водки, Саня изрядно подобрел и обратился ко мне почти по-семейному:
– Ты пойми, брат, ты нам чем-то приглянулся, а Копченый тебя сделать велел. Ну и сам прикинь, с твоей крышей тоже дела водить не хочется. Тебя ж из СИЗО чуть ли не с оркестром вывели. Короче, палево у нас. Если тебя не завалим, нам кранты от своих, если завалим, вообще хрен знает, чего ждать. Мы в полных непонятках. Тем более что ты нам симпатичен. По-человечьи… Понимаешь? – он с искренней надеждой на понимание заглянул мне в глаза.
– Понимаю, – благодарно ответил я.
– Ну а коли так, то позвони наверх, – он ткнул пальцем в потолок, – пусть там за нас подумают. Нам отпуск нужен! Мы тут с Родей прикинули – штук по двадцать зеленью у нас есть, чтобы на дно лечь. Короче, ты перебазарь, чтобы мы без проблем на пенсию ушли. А то, может, нам и из подъезда выйти не дадут.
– А то и Копченый уже своих санитаров послал, – тихо добавил Родя.
– Телефон у тебя есть? – начал напирать Саня.
– Вот, – я достал из кармана куртки трубку.
– Ну, я ж говорю – крутизна! Это даже не сотовый, это спутниковый! Из любых джунглей в Нью-Йорк позвонить можно.
– Зачем в Нью-Йорк? – не понял я.
– Да хоть в Урюпинск! – занервничал, рассматривая трубку, Саня.
– Тут красивая девушка жила. Уехала куда-то. Ей случайно билеты не Копченый купил? – наступила моя очередь задавать вопросы.
– Нет, братан. Мы бы об этом по любому узнали.
Саня не врал. Значит, оставался только Симон Давидович. Или… Сама Рита.
– Так ты позвонишь?
– Позвоню, только не сейчас. Велено на связь не выходить. Но у меня для вас есть хорошее место. Поедете в Сочи.
– В Сочи?
– Да, там есть очень уютный дом, в нем сейчас никто не живет. Вилла в натуральную величину. Так что отдохнете, оттянетесь. Если вдруг вернется хозяин, скажете – от меня. Но ответа от него не ждите, с расспросами не приставайте, он немой. И зовут его тоже Немой.
– Погонялово?
– Это у урок погонялово, а у него – профессиональное.
– Псевдоним, – вставил Родя, и Саня посмотрел на него с явной тревогой, точно зная, что в нынешней жизни лишний ум доставляет одни неприятности.
– Он что, тоже киллер? – откровенно спросил Саня.
– Вроде того. Но правильнее будет сказать – охотник. Поэтому о своих заслугах лучше не упоминайте.
– Тоже философ? – это уже опять Родя.
– Хуже, практик… Как только я смогу, сам на вас выйду. Без работы не останетесь.
– Да ты уж замолви за нас там.
– Стопудово, – вспомнил я где-то услышанное. – Ствол у вас есть?
– Вот, «Стечкин» и еще «ТТ», оба незамаранные.
– Дайте мне «Стечкин», а «ТТ» спрячьте где-нибудь, дабы никого не нервировать. Уезжайте прямо сейчас, я напишу адрес в Сочи, а вы мне – адрес Копченого.
– Ты не сдурел? Или тебе точно мозги взрывом покурочило?
– Нет, просто у меня до обеда есть свободное время. Да и какое вам дело? Вас курорт ждет.
– Зимой… – ухмыльнулся Саня.
– А можно, я с собой сестру возьму? – спросил вдруг Родя.
В глазах у него при этом появилась безысходная тоска.
– Ей тут все равно не жить… – вздохнул и безнадежно махнул рукой, мол, знаю, что зря прошу.
– Возьми… Только береги ее. Не забудь о школе. Думаю, искать вас никто не будет. По крайней мере, пару месяцев. У них тут свои дела будут.
– Спасибо, брат, – Родя не решился протянуть мне руку, но благодарил от чистого сердца.
– У вас два часа, чтобы исчезнуть из города. Сейчас, как на параде, вывалитесь из подъезда, я подстрахую. Если что, прыгайте в машину и по газам, со всякими, как вы тут плели, санитарами я сам разберусь…
– Ты, главное, не забудь про нас, у тебя ж память-то… – совершенно серьезно попросил Саня уже на выходе.
10
Видимо, Сане и Роде доверяли, никто их не ждал, хвоста за ними тоже не было.
Дав им обещанную фору, я двинулся по указанному Саней адресу. Нужную улицу пришлось искать долго и нудно. Она ухабилась на окраине, в районе, который назывался Шанхаем. Названный дом, разумеется, выделялся среди покосившихся домишек своей добротностью и кирпичностью, но в общем был без особых изысков. В одно из окон был выставлен динамик музыкального центра, из которого надсадно рыдал какой-то певец криминальной романтики. Современную «Мурку» сопровождали плаксивые электрогитары и синтезатор. Вход во двор охраняли массивные железные ворота, выкрашенные в вызывающе ярко-красный цвет. Пробовать открывать калитку я не стал, а сразу вошел в соседний двор, где ее вообще не было. Двухметровая кирпичная стена без колючей проволоки и прочих неприятностей не оказалась серьезным препятствием. Сначала я только заглянул в «веселый» двор, подтянувшись на руках. Танцев там не было, но и охраны тоже. Вероятно, хозяева ни на секунду не допускали возможности появления незваных гостей. Тем более в обнимку со «Стечкиным». Или, может, именно сегодня у них был день всеобщего «расслабона».
Пройдя невзрачный предбанник, закиданный окурками и заставленный пустыми бутылками всех встречающихся на планете форм и объемов, я шагнул в прихожую. Из комнаты впереди по курсу также неслась музыка. Теперь уже пел женский голос, клявший на чем свет стоит позорных ментов и свою долю. На словах «полюбила уркагана» я шагнул в комнату.
Двое полуголых, покрытых татуировками мужчин сидели за журнальным столиком и играли в нарды. На столике, кроме игральной доски, стояла бутылка водки и две стопки, на диване у стены, как маловажная деталь интерьера, валялся АКМС. К нему и дернулся тот, который сидел ко мне спиной. «Стечкин» гулко плюнул ему в затылок и помог ему долететь до дивана, но уже мертвым.
– Оп-па… – без тени испуга сказал второй, – в доме мусор, а вынести некому.
– Не мусор, а мусорщик, – поправил я.
– Какая половая разница? – ухмыльнулся тот, кого весь город называл Копченым.
А называли его так потому, что лицо его, шею и часть торса «украшали» коричневые жутковатые ожоги. Здоровая кожа была густо разрисована диковинными и банальными татуировками. Во взгляде его читалась полнейшая вседозволенность и пренебрежение к любым жизненным обстоятельствам. Кроме этого, в нем угадывалась тупая ненависть ко всему, что перечит его планам. Такого пугать все равно что на стену лаять. Его следовало застрелить без промедления и сразу же уходить, но что-то удерживало мой палец на курке. Он понял, что я тоже не испытываю страха.
– Водки хряпнешь?
– Не думаю, – ответил я и сел напротив.
– Мочить меня пришел?
– Да ты и так по уши мокрый.
– Копченый, – без тени иронии поправил он.
– Кто меня заказал? Мовшензон? – задал я свой вопрос.
– Так это в первый раз было, когда тебе ведро тротила в машину заначили. А сегодня я пацанов послал. Думал, все равно когда-нибудь объявишься, раз Мовшензона пригрел. Выходит, не ошибался. Наводка на тебя с Москвы пришла… Свои, видать, сдали…
– Свои – не сдают.
– И то верно… Так чего ты хочешь? Уберешь меня – уже завтра в этом кресле другой сидеть будет. И, один хер, все будет по-старому. Свято место пусто не бывает.
– К данному месту эта пословица не подходит.
– Умничаешь?
– He-а, родился таким.
– А я думал таких, как ты, в инкубаторе делают. Из пробирок. По специальному плану партии и правительства. Сперму у лучших ментов за премию покупают. И заворачивают после рождения в красное знамя вместо пеленок.
– Разозлить хочешь? Ты-то небось тоже не сразу на тюремной параше родился.
Копченый заметно ерзанул, но сохранил самообладание.
– Ах, бля, мы святые, – театрально изумился он, ерничая под юродивого, – мы в народ стреляем, если только папа прикажет. Вот такие, как ты, в тридцать седьмом народ и валили.
– Не такие, – без эмоций возразил я, – а такие, как ты. Это вы за деньги убиваете.
– А вы, бля, за идею?!
– Мы – на войне. Враг не только снаружи, но и внутри бывает. Ты ж пенициллин пьешь или колешь, если у тебя в организме микробы балуются.
– Да ты, в натуре, грамотный! Но только знай, фраер, мои пацаны тебя не валили! Только на подстраховку ходили. Мовшензон тебя чеченам заказывал. У него основные дела с ними. А тем душманам действительно по фигу, кого валить, лишь бы гонорар ломился. Им хоть мусульманин, хоть папа римский.
– А зачем сегодня людей послал?
– Потому как безопасны только мертвые. Думал, после Мовшензона моя очередь. Пархатый-то неуязвимым считался. Его паханы ой как высоко трутся. Ну что ж, валяй, стреляй… Ствол-то я вижу наш… Выходит, прибрал моих ребят.
– Защищался, – кивнул я и собрался уходить.
Копченый едва заметно напрягся, но у меня уже были совсем иные планы, чем отстреливать смотрящих.
– Никак передумал? – не поверил он.
– Я же на войне. Военнопленных не расстреливают…
Что-то давно забытое, не чуждое ни одному человеку, похожее на скупую тень благодарности мелькнуло в его едких глазах. Уходя, я даже не удосужился разрядить автомат. Я точно знал, что стрелять мне в спину он не станет.
– Слышь, – глухо, откуда-то из самой глубины выдавил Копченый вслед, – можешь считать, что в этом городе у тебя выписана страховка, во всяком случае, пока я жив. Да, и бабу твою мы не трогали, ее на лаковом лимузине увезли… В аэропорт.
Теперь уже я оглянулся и посмотрел на него с максимально возможным в подобной ситуации чувством благодарности. Но Копченый уже снова окаменел в своем прежнем отношении к окружающему миру, словно не было никакого разговора, а у дивана не расплескались мозги его товарища. Этот человек играл свою тяжелую роль, как робот, сбои в программе не допускались. В жестокости его было столько же натурализма, сколько и уверенности в абсолютной правильности выбранного поведения.
