Текст книги "Последний Карфаген (Повесть. Рассказы. Дневники)"
Автор книги: Сергей Козлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)
– Ну ты уж загнул, Вася… Жить-то как-то надо…
– Пресмыкаться, а не жить! Жить или не жить – вот в чем вопрос? А для проституток вопрос с кем жить не важен, важно, чтобы платили!
– Пьем-то на мои! – обозлился наконец Коля.
И тут бородатый Вася вдруг повернулся в мою сторону и протрубил:
– Слышь, мужик, ты славянин?! Дай полтинник взаймы, а то от иудиной водки изжога невмочь! Или ты тоже на Хазарский каганат работаешь?
Из оставленных Игорем денег я выделил на нужды дискуссионных возлияний требуемый полтинник, заслужив от Васи: «Спасибо, брат», и вышел на улицу с мыслью о том, кому же я действительно служу? Или служил?
11
Утро… Раз в сезон у каждого человека бывает такое утро. У каждого, кто смотрит не только себе под ноги, но и на небо. Еще вчера покрылись льдом лужи, крупные хлопья снега и редкие градины сбивали с деревьев последнюю листву, и скелеты старых тополей и кленов вмерзали в серый стылый пейзаж, готовый обновиться девственной белизной. Еще вчера промозглый порывистый ветер бросался на прохожих, на непривычные трехцветные флаги над государственными учреждениями, хлопал дверями подъездов и швырял во все стороны горсти дождя и колких снежинок. И было непонятно: то ли это последний вздох лета, бешенство осени или первый удар зимы. Было грустно и неуютно.
И вот наступило это утро. Оно наступило раньше, чем проснулись усталые от пасмурной погоды дворники, оно подкралось к спящему городу и опустилось на него ворохом пушистых звезд, укрыв новорожденной галактикой неприбранность улиц и печальную наготу парков. Невидимый художник на скорую руку на каждом окне сделал наброски сказочных лесов и заснеженных полей. А огромные хлопья падали и падали, нарушая своим нежным маршем установившуюся вдруг непривычную тишину.
Я вышел на балкон, и неописуемый восторг охватил мою душу. Это был первый снег в моей второй жизни. Смешно звучит, так же, как непонятны мне были слезы, которые вдруг сами по себе потекли по моим щекам. И сердце!.. Сердце вдруг наполнилось сладкой болью красоты, да проснулось в нем неугасимое знание чего-то вечного. Вспомнилось что-то далекое и давно забытое, хранящееся в самых закутках памяти, что-то из «золотого века», из такого же заснеженного детства. Наверное, лишь с той разницей, что в детстве такое утро рождает мысли и мечты о большой и полной свершений жизни, а сегодня веяло уединенным покоем и умиротворением.
Еще вчера я был подавлен разговором с Игорем, вечером я отпаивал чаем замерзшую и уставшую Риту, а в программе «Время» вновь говорили о войне на Кавказе, о твердости премьер-министра, о решительности генералов и героизме российских солдат… Где-то за океаном, но в то же время под самым боком брюзжала своим вечным недовольством к России всезнающая Америка. Все это летело в распухающий низкими тучами эфир наступающей ночи. И близость Апокалипсиса была настолько ощутимой, что со спокойным смирением в душе можно было дотронуться сознанием до катастрофического бытия, чтобы услышать гулкие залпы в горах, увидеть, как всплывает вперемешку с минами дохлая рыба в Адриатическом море, самом чистом море планеты, загаженном теперь американскими бомбардировщиками, услышать, как в отместку за взрывы на сербской земле Господь встряхивает землю Турции, посылает ураганы в Европу и на счастливое Атлантическое побережье Западного полушария. Но сегодняшним утром все это осталось в каком-то далеком вчера. Вся наша суета, все наши устремления, все наше масштабное строительство, весь наш пышущий ядовитым зловонием прогресс, – все вдруг стало незначительным и преходящим. Нежное снежное утро вновь напомнило живущим о промысле Божьем, о вечной красоте, о том, что душа может и должна радоваться и рваться в небо, где и полагается ей быть. И кто знает, может, не один я плакал в это утро от непонятного мне осознания собственного бытия, от обычной, казалось бы, радости видеть первый снегопад и волшебное перевоплощение усталого и суетящегося мира.
Но всегда найдется кто-то, кто ничего не знает и не хочет знать о вечности, кто не увидит шедевра природы и развеет вокруг вас легкое облачко мистического созерцания какой-нибудь глупой бытовой потребностью. И если Рита неслышно стояла за моей спиной, и я чувствовал, что ей передается мое настроение, что она дышит в такт со мной, то рука соседки, нажавшая кнопку дверного звонка, внесла в установившуюся гармонию жуткий диссонанс, отозвавшийся испугом безвестности в наших душах.
– Ритуля, там тебя по телефону с работы!.. – и рассверлила меня глазами. С таким любопытством даже на музейные экспонаты не смотрят. Что с нее взять? Она живет этим подглядыванием за чужими мирами, ей будет о чем почесать язык с такими же, как она, утонувшими в обсуждении цен на продукты и тряпье, в утирании слез над высосанными из латиноамериканских пальцев сериалами.
– Я быстро, – Рита прищемила наглый взгляд, хлопнув дверью, а я в это время закрыл балконную, мысленно попрощавшись с чудным утром на долгие времена.
Вернувшись, Рита стала стремительно одеваться.
– Там в реанимации сестра заболела, нужно подменить, – с легкостью рассталась с положенным после дежурства выходным.
Я остался один на один со вчерашними мыслями о своем статусе в Хазарском каганате. Но ненадолго. В дверь снова позвонили.
На пороге стоял Игорь. Прострелив взглядом видимое с порога пространство квартиры, он без приглашения шагнул за порог, приглушенным голосом спросил:
– Ушла?
– Только что.
– Собирайся.
– Куда?
– По пути узнаешь… Поторопись. Воды можно?
Игорь, как оказалось, приехал на довольно потрепанной «тойоте». Но потрепанность ее оказалось чисто внешней. Работала она тихо и летела по городу так, что мне приходилось жмуриться на перекрестках и во время лавирования в потоках. К моему удивлению, проехав по кругу несколько кварталов, мы вернулись в тот же район и остановились возле кафе, где недавно проходила наша встреча.
– Снова сюда? – спросил я.
– Пункт номер один, – он не был расположен к подробным объяснениям, – здесь нас ждет человек, которого мы будем называть связным. Своеобразный агент влияния и просто хороший мужик. Зовут его Василий Иванович, как Чапаева.
Смутное предчувствие охватило меня, и я совсем не удивился, когда мы сели за столик того самого Васи, который митинговал тут за братьев славян с неким журналистом Колей. Смерив меня взглядом, мохнатый бородач небрежно достал из кармана полтинник и положил на стол передо мной:
– Должок. Благодарствуем.
– Да я не за этим, – смутился я.
– Ну точно – русский! – довольно хмыкнул он. – Это только русские легко дают в долг, а потом стесняются получить по счетам. Будто не свое берут. Странный мы все-таки народ. Все кого-то обидеть боимся. Я вот тут намедни размышлял и пришел к такому выводу по поводу эволюции. Эволюция все-таки была! Да-с! Но эволюция божественная, а не естественно-природная или как ее там? Бог, возможно, сначала экспериментировал с обезьянами. Потом уж стал по образу и подобию… Но так как дело для него было новым, он сначала сделал всякие так называемые нами древние народы: шумеров, иудеев, египтян… Ну а те, искушенные врагом рода человеческого, стали строить вавилонские башни, нарушать заветы, обижать друг друга. Поэтому Бог продолжал искать и творить не только по образу и подобию, но и по содержанию. Сотворил всяких там англосаксов, китайцев, индейцев… Неплохие, конечно, люди, но… Однажды у него получились русские. Эти, как появились, так сразу показали, что они и самые смиренные, и самые набожные. Они и родились от века с идеей помочь кому-нибудь, спасти весь мир… Вот с тех пор и помогают всем, спасают – мессианству ют, значит. А все остальные не могут врубиться в их природную доброту и принимают ее за военную хитрость. А если и начинают понимать, то еще больше ненавидят. Это, знаете, братцы, как в школе, двоечники ненавидят отличников. Группируются против отличников и даже бьют их. Те сначала, как люди благородные и воспитанные, терпят, а потом оказывается, что они не только отличники по математике, физике, чистописанию и прочим фундаментальным наукам, но и по боевой подготовке!..
– Во загнул, Василь Ваныч! – не выдержал наконец-то Игорь. – Мы вообще-то по делу.
– А я что, не по делу? – прищурился Василий Иванович.
Я, оказывается, заслушался ресторанного балагура. Уж не знаю, почему, но в его словах я вдруг почувствовал вкус правды. Рассуждать с такой легкостью об актах творения я бы не стал, но отношение к русскому мессианству в мире именно такое. Хотя откуда мне знать? Генетическая память или море начитанного нахлынуло?
– По делу нам надо вот что, – продолжил Игорь, – ты сказал мне, что раньше видел этого парня, – он кивнул на меня.
– Конечно, видел, он же мне полтинник одолжил.
– Я серьезно.
– А я? Он и в прошлый раз мне полтинник занял.
– Где? Когда? У меня полный провал памяти, точнее, ее полное отсутствие, – поторопился объяснить я.
– Знаю, знаю, – отмахнулся от меня Василий Иванович, как от назойливой мухи, – месяца два назад, в этом же кафе. Ты сам назвал пароль, сам подсел, но разговаривал со мной твой напарник. Скорее всего, из какого-нибудь отдела информации или наружки. Он наводил справки об «Интерросе» и о Копченом.
– Про «Интеррос» я уже слышал. Даже, если верить очевидцам, бывал там. А кто такой Копченый?
– Вор в законе, – Василий Иванович сообщил об этом так, будто речь шла о рядовом инженере с ближайшего неработающего завода. – Но я, честно говоря, об их связях ничего не слышал.
– А что, мой напарник нащупывал связь?
– Похоже, так.
– Чем занимается «Интеррос»?
– Чем еще у нас можно заниматься? Сидит на нефтяных и газовых трубах, подмял под себя груду бензоколонок, понастроил кучу престижных магазинов и третьесортных забегаловок, короче, всем, от чего руки в зелени.
– А что этот Мовшензон?
– Ничего. Фамилия сама за себя говорит. Внешне интеллигентный, умный человек. Как полагается, слегка картавит. Играет этакого благородного богатея, любит презентации и интервью, в которых довольно толково, с его точки зрения, рассуждает, как ему обустроить Россию. Короче – полный комплект. В советские времена был обычным проектировщиком нефтегазового научно-исследовательского института. Но во многие московские кабинеты двери ногой открывал. Особенно если за ними сидели люди с аналогичными фамилиями. Содержит четверть депутатов областной Думы и пару придурков в Государственной. Владеет одной из областных газет и рекламным агентством. Собственности за границей, что у меня воздуха карманах. Поэтому, ребятки, лучше вам самим спрашивать, что вас интересует. А то сводка длинной получится. Одной поллитрой не обойдемся.
Неожиданно беседу нашу прервали два чумазых мальца в замызганных, ободранных местами до ватина болоньевых куртках. Лет им было семь – девять.
– Дяденьки, дайте на хлебушек деткам без будущего, – в голос поканючили они, вытянув землистые ладошки.
Василий Иванович смерил их недобрым взглядом:
– Чё ж вы без будущего-то живете? Кто вас такому научил?
– В газете вычитали, – с готовностью сообщил тот, который был по виду старше и несколько наглее.
– Ага, значит, читать умеете?
– Да мы даже в школу ходим, когда попрошайничать не надо, а закурить дадите? – втирался в доверие старший.
– Профукали свое будущее, – сурово, но будто самому себе заметил Василий Иванович.
Мальчишки после такого приговора на всякий случай отступили подальше. Но Василий Иванович, а следом и мы достали мелочь, у кого какая была, и положили на край стола. Мигом она исчезла в кармане старшенького. Снова они отпрыгнули на почтительное расстояние, и старшенький повторил:
– А закурить?
– А по заднице? – нарочито злобно зыркнул на них Василий Иванович, и они затопали к выходу. При этом старшенький недовольно что-то бурчал. Мол, обидели мужика, закурить не дали. Василий Иванович проводил их туманным взглядом и определил: а ведь правда – ни пионерского прошлого, ни буржуазного будущего. Мягче нар вряд ли что попробуют.
– Никак привыкнуть не могу к людям на помойках и к мальцам вот таким с протянутыми ладошками, – признался я. – Вроде как я у них украл чего.
– Не совестись, – успокоил Игорь, – некоторых родители специально в нищенок рядят, чтоб заработать, некоторые так родителям-алкашам на опохмелку собирают. Ты тут при чем?
– Все мы тут при чем, – Василий Иванович ловко скрутил пробку с горлышка «Столичной» и плеснул каждому в стакан. – За тех, кто еще при чем! – объявил он довольно странный тост, но мы возражать не стали, потому как чувствовалась в его словах сердечная справедливость.
Дальше беседа пошла будто бы ни о чем. Василий Иванович, опрокидывая стакан за стаканом, не хмелел, а только суровел лицом, и рассказывал нам о раскладе областных и городских демократических сил. Получалось, что власть в городе принадлежит нескольким даже не кланам, а направлениям: высшим чиновникам областного масштаба, довольно крупной группировке азербайджанцев, захватившей все рынки и оптовые базы, нескольким бизнесменам высокого полета, среди которых Мовшензон относился к заоблачно-московским, паре свежих авторитетов и одному еще доперестроечному вору в законе по кличке Копченый. Прочие силы, партии и движения в зачет не шли, потому как ничего, кроме свободы слова, за собой не имели. Отдельной строкой выделялись ФСБ и УВД, которые, успевая соревновательно поддевать друг друга, занимали выжидательно-подбирательную позицию. То есть знали все и обо всех, но, исходя из новых демократических подходов к следственным органам, активные действия предпринимали только тогда, когда «клиенты» подставлялись настолько, что не взять их в оборот было все равно что подойти к окошечку кассы, где выдают зарплату, выстояв длинную очередь, и вежливо от нее отказаться. Все мало-мальски сильные люди тянулись к нефте– и газопроводам, подкладывали под свои разжиревшие попки системы бензоколонок, скупали недвижимость и отсылали прибыль по отработанным зеленым каналам за бугор. На Севере, где добывали черное и голубое золото, им потихоньку эти трубы перекрывали местные умельцы, но все ниточки так или иначе тянулись в первопрестольную. Там осуществлялся высший принцип демократии: от каждого по ясаку, каждому по потребностям, уровень которых определяет место на крайне разветвленной иерархической лестнице. В этом демократическом ликбезе я начал теряться, как в высшей математике, поэтому задал, пожалуй, самый дурацкий вопрос современности:
– Что такое демократия?
Игорь и Василий Иванович посмотрели на меня, как на блаженного. Но Василий Иванович все же ответил. Коротко и без дальнейших разъяснений:
– Демократия – это свобода… Свобода резать и быть зарезанным.
Более нужный вопрос задал Игорь:
– Как думаешь, Василь Ваныч, чего ребята хотели в этом «Интерросе» разнюхать?
– Думаю, связи с Кавказом.
– А Копченый здесь при чем?
– Они тут повоевали чуть-чуть. Видимо, решили подписать перемирие для ведения более важных и прибыльных дел.
– А что, Василий Иваныч, ты можешь о Маргарите Ивановне Калязиной сказать?
Меня передернуло. Выходит, Игорь копал во всех направлениях.
– Толком ничего сказать не могу. В больнице она работает аж с тысяча девятьсот восемьдесят девятого года. Первые мужья – коммерсанты средней руки. Связи у них мелкие, выше города не прыгают. А вот через ее руки много подстреленных братков прошло. Опять же о прямых контактах у меня никаких данных нет. Баба как баба. Красивая очень. Так что у Алексея губа не дура…
– Ну вы это… – состроил я обиженного, – в нижнем-то белье не копайтесь.
– Извини, – отмахнулся Игорь, – сейчас всякая мелочь важна. Будь ты обычным среднестатистическим гражданином, никому бы и в голову не пришло копаться в твоей кровати. А ты – стрелок. И сидишь ты не в окопе, а на нейтральной полосе, и лупят в тебя со всех калибров с обеих сторон. Так что, извини.
– Наверное, ты прав, – признал я, – просто я не могу привыкнуть…
– Да я тоже…
– Давайте полыхнем, ребята, за тех, кто на нейтральной полосе, – плеснул в стаканы Василий Иванович и хитро улыбнулся в бороду.
Трудно было из-за этой бороды понять, сколько ему лет. Над заросшим его лицом ярко сияли вечно смазанные алкоголем синие глаза. Синие, резкие и с каким-то тайнознанием в ультрамариновой глубине. Стоило ему задержать на мне взгляд, и мне начинало казаться, что я столкнулся глазами с самим Посейдоном этакого древнерусского образца.
– Да, скифы мы, – подмигнул он мне, прочитав мои мысли.
Я же в нем, как и в Игоре, не мог увидеть ничего, кроме суровой погруженности в какую-то изнурительную и напряженную работу, не приносящую никаких дивидендов, кроме седых волос в бороду.
– Надо ехать в Подмосковье, – решил Игорь.
– На базу? – спросил я.
– Да… Хотя на связь мне выйти не удалось.
– У тебя была связь?
– В том-то и дело, что была… А ты, Василий Иванович, пока пригляди здесь. Только в «Интеррос», пожалуйста, без нас со своими неофитами не суйся.
– Что за неофиты? – удивился я.
– Да Василий Иванович решил под старость лет в революционных вождей поиграть. Набрал себе сосунков и муштрует их…
– Эти сосунки, между прочим, и для вас информацию собирали, а если понадобится, они и партизанами станут. – Василий Иванович от обиды выпил без компании. – Вы-то, профессионалы хреновы, приезжаете на все готовенькое, пульнули и в кусты, а мы тут живем.
– Ну не кипятись, Василий Иванович, куда уж тебе без ординарцев-то…
– То-то, – согласился не обижаться Василий Иванович и теперь уже налил всем. Бутылка как раз опорожнилась. Почему-то подумалось, что выпитая им в одиночестве рюмка была точно просчитана, а глаз у него был наметан на разлив подобных жидкостей, как лазерный прицел.
– Ты, Василий Ваныч, справь, пожалуйста, Алексею Васильевичу паспорт за пару дней, а то в самолет не пустят. Сможешь?
– Смогу. Фамилию-то русскую писать?
– Да какая разница, – улыбнулся Игорь, поднимаясь из-за стола.
12
Когда вечером я сказал Рите, что, возможно, мне придется ненадолго уехать, она не удивилась. Только тень озабоченности скользнула по лицу. Но что-то с ней было не так. Посетовала тихо: вроде бы положено собирать вещи, а собирать нечего. Но откопала на антресолях довольно приличный кейс и вручила мне.
– Умывальные принадлежности и полотенце положить хватит, – и села у телевизора.
– Я еще не завтра еду, может, послезавтра, может, позже, – голос у меня дрогнул, – а ты завтра снова на дежурство?
– Нет.
– Выходной?
– Меня уволили.
– То есть как – уволили? Тебя? За что? Этот ваш главврач, Владимир Степанович, вроде неплохой мужик. За что?
– Владимир Степанович – хороший врач и по нынешним временам толковый руководитель. Он как раз тут ни при чем. Он вроде как спасает меня.
– От кого спасает?
– В реанимации умер мужчина с множественными огнестрельными ранениями. Дежурная бригада ничего не могла сделать. Там одна пуля у самого сердца, другая в печени, третья в черепе… Шансов – ноль. Но довезли его еще живым. Значит, врачи виноваты. А он из каких-то суперкрутых.
– Бред… – я действительно не мог понять, почему после смертельного ранения следует увольнять медиков, – тебя одну уволили?
– Нет, всю бригаду.
– Полный бред.
– Нас, может быть, когда все уляжется, еще возьмут обратно. Бандиты уже звонили главному, угрожали, даже счет выставили…
– Теперь врачи за всех убитых бандитов несут ответственность?
– Не знаю, – Рита вдруг заплакала.
Просто по ее лицу потекли слезы. Ни рыданий, ни всхлипов, просто потекли слезы. И от этого я почувствовал себя самым беспомощным мужчиной на свете. Мне даже не пришло в голову театрально сжать кулаки и поиграть желваками. Вот, мол, я какой герой, вот я как переживаю. Наверное, больше часа мы просто сидели молча. Я подумал о том, что можно было бы забрать Риту с собой, подальше от всех этих коматозников с пистолетами. Подальше от затхлых больничных запахов. Но как на это посмотрит Игорь? Я хоть и Тринадцатый, а он всего лишь Двадцать Седьмой, но на данный момент он был для меня Первым.
В конце концов я просто взял ее на руки и унес в постель. Она свернулась калачиком, и оставалось только укрыть ее пледом. Сам же остался сидеть рядом на краю. Мне казалось, о чем-то думаю, но, пожалуй, только казалось. Я опять силился что-то вспомнить. И проблески памяти всплыли все той же волной боли, заставившей меня зажмуриться до полного мрака и сжать челюсти до треска в ушах.
Панкратический прицел, как намагниченный, невидимым взглядом следовал за целью. Я был его продолжением. Невидимый луч взгляда через миллионы нервных окончаний соединялся с указательным пальцем, замершим на курке. Бесшумный «Винторез» давал мне всего пару минут преимущества, если меня засекут. Четыреста метров – это не два километра, если под рукой В-94.
Цель вела себя непринужденно…
Внешне благородный чернявый джентльмен в элегантном костюме и лаковых узконосых туфлях. Цепкие карие глаза над орлиным носом, пышные усы и белозубая улыбка под ними. Рядом два обленившихся от собственной значимости телохранителя – явно родственники. Какие-нибудь внучатые племянники. Мустафа Джафаров собственной персоной. Владелец двух рынков, четырех оптовых баз, многих мини– и супермаркетов. На нем «всего» пять трупов. Убрал славянских конкурентов. Вообще-то таких, как Джафаров, не трогают, потому как убирать их все равно что отмахиваться от гнуса в тайге. Убьешь одного, на его место сядет сотня. Но Мустафа зарвался. Обычный бизнес, игра в маленького хана ему наскучила, и Мустафа решил освоить торговлю живым товаром. Начал с поставки проституток в Турцию, а потом стал продавать детей. Девочек от 10 до 14 лет… Объявления в газетах об исчезновении подростков и горе родителей только забавляли его. Сам же слыл заботливым отцом. Работал чисто. Каждую новую жертву вычислял и отслеживал не меньше месяца, следы заметал мастерски. И даже если б его взяли, вряд ли удалось бы доказать его причастность. Сам он девочек не трогал, хотя и очень ему хотелось. А может, и…
Дыхание – ноль. Указательный поплыл нежно. «Винторез» глухо пукнул, выплюнув смерть. Мустафа, беседуя с каким-то из своих нукеров, как раз поворачивал голову, но до конца повернул только ее половину. Любоваться падением безмозглого тела было некогда, и хотя инструкция строго-настрого запрещала отстрел сопровождающих целей без боевой надобности (которая подразумевала, что стрелка засекли), я всадил в задницу одному из телохранителей такую же специальную пулю и откатился от чердачного окна с полным осознанием того, что когда он сядет, сидеть ему не придется. Каламбур мне этот понравился, и, наверное, я улыбался, как идиот, спускаясь с чердака в подъезд. Страховщик подмигнул моей улыбке, и открыл дверь специально приготовленной для временной базировки квартиры.
Что я испытывал?
Я каждый раз думал об этом. Ничего я не испытывал. Просто делал свою работу. После первого выстрела ощущение «палача» притупилось. Да и бывало, когда Черномор показывал документы на цель, перечисляя ее «заслуги», хотелось выбросить все снайперские винтовки, наплевать на предосторожности и умение быть невидимым и неслышимым, а просто схватить старый добрый АК-47, чтобы косить во все стороны от бедра не только цель, но и всех ее приближенных. Поэтому, после знакомства с документами, Черномор обычно «мариновал» нас в мертвой зоне, заставляя заниматься всякой фигней: играть в теннис, смотреть грустные мелодрамы, заниматься огородничеством… Да чего он только ни придумывал, чтобы голова исполнителя окончательно остыла. Аксиому Дзержинского о холодной голове, горячем сердце и чистых руках он повторял постоянно. С головой и сердцем все у нас было в порядке, а вот руки после работы мы тщательно мыли. Милое дело было сходить в сауну.
Я смог вспомнить только серые внимательные глаза Черномора. И фамилию его – Черноморец. Точно, генерал-майор Черноморец Сергей Андреевич. Больше пока ничего…
Это был не сон, а какая-то болевая форма наваждения. Я уже не сомневался, что в прошлой жизни мне приходилось стрелять в людей. Правильнее, наверное, будет сказать «отстреливать». Как бы это цинично ни звучало. И делал я это спокойно и уверенно. В целях установления высшей справедливости. Но кто позволил мне говорить пулями от имени высшей справедливости? Смог ли бы я сделать это сейчас?
Тихонько я вышел из квартиры и спустился на улицу. Сел на лавочку у подъезда.
Ночь сыпала в свою черноту белые снежные хлопья. Город спал, как психически нездоровый человек, который мечется и кричит во сне: то тут, то там проносились автомобили, доносились сирены милицейских патрулей, пьяные голоса на соседних улицах, гулко разносился стук вагонных колес, словно железная дорога находилась за ближайшим углом, в каждом доме горела дюжина окон, а за одним из них надрывалась от ревности популярная певица… По-моему, в «золотом веке» города спали крепче.
И в то же время ночь по-прежнему окутывала отдельно взятые миры бархатным одиночеством. Время казалось остановленным или, может, неспешно падающим вместе со снегом. А над головой и не пропасть космоса вовсе, а старое ватное одеяло, из которого сыплется… Снег.
– Не, я бы тоже посидел, но Васька велел в ларек сбегать, но, блин, я и пошел. Уходил, никого еще здесь не было! – рядом со мной на скамейку плюхнулся поддатый парень с полиэтиленовым кульком, в котором однозначно позвякивало. Что он хотел сказать? Похоже, он сам не знал. Ему нужна была аудитория. Такая ночь каждого трогает по-своему.
Я ничего не ответил.
– Анька там еще, – продолжил он, будто мне были понятны и важны все его дела и проблемы, все, что сейчас там происходит за одним из неспящих окон, – Васька щас с ней… Но… Блин… А меня послал… В ларек.
Он явно ждал от меня горячего взаимопонимания. Но мне было тошно от его пьяной и навязчивой простоты. Он влез в мое вселенское одиночество, как незваный гость в чистую квартиру, да еще и в грязной обуви.
– А мы с Анькой переглянулись, понимаешь?! – его вопрос прозвучал с угрозой, которая означала, что если я чего-то не понимаю, то автоматически становлюсь его врагом. Я кашлянул, и он, видимо, принял это как понимание и одобрение. – Знаешь, как это у мужика с бабой бывает, переглянулись – и все ясно! А Васька влез, сука. Он, блин, думает, если он при деньгах, ему и поперек никто не станет. Анька-то поддалась, ей деваться некуда.
– А квартира чья? – я сам от себя этого вопроса не ожидал.
– Анькина. Ну ты понимаешь? Мы же с ней переглянулись. Я ж, блин, всю ее бы щас взял!.. Там еще хачик один отрубился в соседней комнате, дружок Васькин. Васька со всякими чурками теперь дружбу водит. На базах у них затоваривается. Он и привел его Аньку подставить. Да тот со второй поллитровки в аут ушел. Так ему, черножопому, и надо. Ну…
– Ну, – согласился я.
– Так, может, накатишь? – он полез в пакет за бутылкой.
– Нет.
– Брезгуешь?
– Нет. Сердце болит.
– Во, блин! А мне туда идти неохота. Васька небось щас Нюрку-то подминает, а тут я с пузырями.
– Так вы же переглянулись?
– Я и говорю…
– Значит, надо идти и забирать свою Аньку, а Ваську попросить отвалить и хачика ему на плечо взвалить, – отрубил я.
– Ты че?! Васька же братан! – он вылупился на меня, как на инопланетянина.
– Тогда какого хрена ты мне жалуешься?! – аналогично вылупился на него я.
– А чё?! – насторожился он.
Новое знание новой жизни подсказало мне, что сейчас этому подпитому молодцу захочется набить морду мне, а не какому-то братану Ваське. Выяснять с ним отношения в мои планы не входило. Точнее, у меня не было планов. Я просто встал и ушел в подъезд. Собеседник мой пробурчал мне вслед что-то матерное, а я всерьез задумался: является ли он типичным россиянином, и если нет, то каков процентный состав подобных людей без будущего, да, пожалуй, и без прошлого. Хотя мне ли его судить? Я и сам вроде как без прошлого. А уж насчет будущего…
Рита разбудила меня нежным поцелуем. За все время нашего совместного бытия это случилось в первый раз. До сих пор внутри меня ровно в шесть утра срабатывал будильник, и я вставал раньше Риты, успевая к ее пробуждению принять душ, разогреть чайник и приготовить бутерброды. Сегодня все произошло наоборот. Удивительно, но, несмотря на вчерашние неприятности, у Риты было светлое и нежное настроение. Это позволило мне сделать вывод о том, что любящая женщина в ней сильнее всего остального.
Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда я выходил из ванной.
– Игорь?
– Алексей?
– Ты готов?
– К чему?
– Самолет в одиннадцать тридцать.
– Я лечу не один.
– Рита?
– Да.
– Предупреждать надо. Придется покупать еще один билет. Тебе обязательно нужно втягивать ее в наши дела?
– Другого выхода нет. Потом все объясню.
– Правило номер один: или человек до конца с нами, либо его нет. Мы не на прогулку едем. Извини…
– Еще неизвестно, где она будет в большей безопасности.
– Не нравится мне все это, но чувствую, мое мнение ничего уже не изменит.
– Мое тоже.
– Встречаемся через час в аэропорту.
– Мы куда-то едем? – догадалась Рита, наливая чай.
– Похоже на то.
13
Не знаю, как мне леталось в прошлой жизни, но во время посадки я понял, что оглох. Летать на том свете было сплошным удовольствием. А плюхнуться из-под низких туч в Домодедово оказалось удовольствием сомнительным, особенно если обогатить его скрипом крыльев отслужившего все мыслимые сроки «ТУ-154». Казалось, он вот-вот рассыплется.
Дабы прийти в себя, мне потребовалось больше двух часов, которые мы потратили на то, чтобы, не заезжая в столицу, добраться до базы. Игорь прямо в аэропорту взял со стоянки видавшую виды «Волгу», но движок, как и в «тойоте», оказался на все сто.
Свернув с шоссе, мы углублялись в далеко не дачную зону. Во-первых, ехали по подмороженной грунтовке, ширины которой едва хватало для одной машины, во-вторых, лес вокруг был корявый и больной. Хилые березки и осины торчали во все стороны, словно были слепыми и не знали, где находится небо. Лишенные листвы, они вообще походили на развороченный артобстрелом частокол.
По мере углубления в этот лес из злой или печальной сказки Игорь суровел лицом.
– В чем дело? – спросил я.
– Ни одного заслона, не нравится мне это.
– Здесь что, летом болото? – кивнул я на обочину.
– Ага, – подтвердил Игорь и резко затормозил. – Все, дальше пойдем пешком, очень мне это не нравится. Как минимум три поста должно было быть. Нас же никто не остановил.
– Чем это чревато?
– Не знаю, но, похоже, пока мы прохлаждались в Сибири, здесь произошло что-то из ряда вон выходящее. Я не удивлюсь, если вместо базы мы увидим одну большую воронку или… Или вообще ничего не увидим.
