Текст книги "Я выбираю тебя !"

Автор книги: Сергей Рокотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

– Чугаев-то? – улыбнулся майор Молодцов. – Наслышан, как же? Отморозок, крутая личность, совершенно не признающая никаких правил. Отсидел в свое время три года, погулял с годик, опять сел... Освободился в последний раз только под Новый Год... Где он теперь, никто толком не знает...

– Приблизительно о его местонахождении знаю я, – возразил Костя. – Я полагаю, что он находится здесь, в Москве, либо в ближайшем Подмосковье. И в очень интересной компании.

– А ну-ка, ну-ка..., – заинтересовался Молодцов.

– В компании того человека, который вместе со своим папашей засадили и его, и его друга Шилкина за решетку за преступление, которого они не совершали...

– Григорянца?!

– Именно. Полагаю, что именно он, представившись газовиком, проник на виллу Григорянца, застращал телохранителей и похитил хозяина.

– Группа уже давно выехала на место происшествия, – сообщил Молодцов. Ведется розыск. – А ты уже догадался, кто именно его похитил... Оперативно работаешь...

– Эх, – вздохнул Костя. – Догадаться, это не значит найти. А где искать такого человека, который действует практически в одиночку, знает лишь всевышний. Полагаю, сделать это будет крайне непросто. А пока найдем, Чугаев наверняка успеет порвать этого Григорянца на куски. Судя по всему, личность это весьма необузданная и дикая. Да и правда, честно говоря, на его стороне.

– Признаешь самосуд?

– А как же? Закон-то не сумел защитить ни права пострадавших, ни права невинно осужденных. Вот люди и взяли восстановление справедливости в свои руки. Что им ещё оставалось делать?

– То есть, ты хочешь сказать, что и убийство Татьяны Григорянц и исчезновение Левушкина и Прокофьева, все это дело рук Чугаева?

– Тут сложнее, Геннадий, тут сложнее..., – уклончиво говорил Костя, ему не хотелось в этих стенах упоминать имена Ирины Малиновской и её друга Федора. – Понимаешь, один тот августовский день девяносто первого года переломал судьбы многим людям... И теперь они за свои судьбы готовы мстить... Воистину, не буди лихо, покуда тихо...

– И что же ты намереваешься делать?

– Что делать? Искать, искать, искать... И Чугаева, и Григорянца, и Левушкина, и Прокофьева. А уж сколько займет времени этот процесс, не знаю... Полагаю только одно, спасти эту троицу от самосуда будет очень сложно...

11.

– Вылазь, – пробасил Григорянцу человек, представившийся газовиком, толкая его из проржавленного "Москвича".

– Ты куда меня привез? – пробормотал Эдуард, одетый по-домашнему, в спортивный костюм и пробковые тапочки.

– А ты мне не тычь, я те не Иван Кузьмич, – буркнул "газовик", схватил за грудки Григорянца и с недюжинной силой вытолкнул его из машины на снег. Григорянц еле удержался на ногах.

– Что вам от меня надо? – перешел на "вы" насмерть перепуганный бизнесмен. – Вы от Малиновской, я понимаю... Где она? Я готов ей все рассказать...

– Какой такой Малиновской? Не знаю я никакой Малиновской. Пошел вперед!

"Газовик" вытащил из кармана пистолет Макарова и погнал Григорянца в лес.

– Чего, примерз, крутой? Ничего, не так ещё замерзнешь, – пообещал он. – Мы в зоне мерзли, теперь твоя очередь.

Сам он был одет в теплую дутую куртку синего цвета и в пушистую собачью ушанку. На ногах были меховые сапоги. Лицо его показалось Григорянцу странно знакомым, как будто он когда-то давно видел его. Но где именно видел, он никак не мог вспомнить...

– Чего, глазами стал слабнуть? – презрительно фыркнул "газовик". Смотришь, щуришься и ни хрена не видишь... У, паскудина позорная...

Григорянц пошел по тропинке первым. Сзади, толкая его дулом пистолета в спину, шагал "газовик", постоянно бубня себе под нос грязные проклятия в адрес своего подконвойного.

Они прошли так около километра и вышли на другую дорогу. Там, на обочине стоял "Жигуленок", не менее ржавый, чем тот "Москвич". Но, в отличие от "Москвича" у него были номера. В машине сидел какой-то человек.

– Пересаживайся, Бердяшка! – скомандовал "газовик".

– Достал-таки, Чудо? – подивился Бердяшка, увидев перед собой такое странное явление, как человек в спортивном костюме, тапочках и роговых очках среди заснеженного февральского леса.

– Кто ищет, тот всегда найдет, – мрачно констатировал Чудо. – А кто весел тот что? – обратился он к Григорянцу. – Тот что, говорю, творит, падло очкастое?

– Тот смеется, – пролепетал Григорянц.

На эти слова Бердяшка и Чудо позволили себе расхохотаться.

– Вот мы и смеемся, в натуре, – констатировал Чудо. – А ты что не смеешься, волчара позорная? – схватил он его за грудки и сильно толкнул. Не весело тебе с нами, что ли?

Григорянц смолчал. Ему и впрямь было не весело. А наоборот, мерзко до невозможности. Оба его собеседника представляли собой настоящих маргиналов, безо всякого понятия, однако, как видно, далеко не робкого десятка...

– Не весело, так садись в тачку, поехали кататься, глядишь, развеселю, – пообещал Чудо. – Только ты поедешь без удобств, в багажнике поедешь... Ничего, там просторно, я всякую срань оттуда повытащил давеча, глядишь, не усохнешь... А и усохнешь, невелика потеря... Козлятина драная...

Он открыл багажник и велел Григорянцу лезть туда. Чтобы тот поторопился, подталкивал его дулом пистолета. Бердяшка тем временем мочился на снег и постоянно отхаркивался.

Багажник захлопнулся, и они поехали какими-то проселочными дорогами, судя по тряске, которую испытывал Григорянц, съежившись в вонючем багажнике "Жигуленка". Ехали довольно долго. Порой останавливались, возможно, на заправке, судя по жуткому запаху бензина, проникшему в багажник. Кричать Григорянц побоялся, он видел, что оба маргинала настроены весьма агрессивно и ничего не боятся. Нажать на курок пистолета им бы ничего не стоило...

Потом снова ехали, трясясь на российских заснеженных дорогах...

Григорянц чувствовал, что просто подыхает в этом вонючем грязном багажнике, подыхает от недостатка кислорода и от парализовавшего его чувства ужаса...

Когда машина снова остановилась, он почти потерял сознание...

– Выходи! – заорал Чудо, ткнув скорчившегося Григорянца в спину. Чего, прикемарил малость? То-то, это тебе не "Мерседес-Бенц". Вылазь, чмо болотное!!!

Эдуард открыл глаза и стал с трудом вылезать из багажника. Руки и ноги его затекли, и когда ему удалось-таки выбраться наружу, он кувырнулся в снег.

– Экой ты хлипкий, – проворчал Чудо. – Вставай, падло, простудишься и подохнешь раньше времени. Штаны-то ещё не обделал, бизнесмен хренов? Вроде нет, – принюхался он. – Ничего, ещё обделаешься, – успокоил и его и самого себя.

– Что вам от меня надо? Я выполню все ваши условия, – лепетал Григорянц.

– Какие такие условия, дуболом? Нет у нас никаких условий, продолжал ворчать Чудо своим прокуренным и пропитым басом. – Подохнешь тут, как скотина в снегу, вот и все наши условия...

Машина снова стояла на какой-то проселочной дороге. Григорянц нашел в себе силы подняться, стал продирать слепнущие от яркого солнца глаза, и тут с ужасом понял, что он прекрасно знает эти места... Выражение его лица быстро уловил Чудо.

– Узнал? Вижу... Узнал..., – лыбился прокуренными зубами Чудо. – Ну, хорошую экскурсию я тебе организовал? По местам былых сражений... Вспомнил молодость...

Григорянц вспомнил не только молодость, вспомнил он и своего мучителя. Перед глазами встали события десятилетней давности, пивной ларек около станции, около которого постоянно толкались и матюгались несколько парней. А верховодили ими двое – Шилкин и Чугаев, местная шпана. Шилкину было под тридцать, Чугаеву примерно столько же, сколько и Эдику – едва за двадцать. И именно Шилкин и Чугаев шли тогда по лесной дорожке, когда они с Левушкиным и Прокофьевым поджидали там Алексея Малиновского. И именно Шилкин и Чугаев ответили за несовершенное ими преступление...

– М-м-м..., – застонал Григорянц, холодея уже не от февральского мороза, а от всеобъемлющего чувства страха, проникшего во все его органы...

– Узнал, слы, Бердяшка, узнал! – хохотал Чугаев. – Узнал он меня, наконец... А там, на своей дачке глядел сквозь очки, как на вошь, когда я в его газовых котлах возился... А теперь узнал... Ну, пешую экскурсию творить станем или ноги пожалеем? Я на второй ходке ногу сломал на лесоповале, срослась неправильно, болит, падла..., – апеллировал он к товарищу, а потом снова повернулся к Григорянцу. – Тут недалече до того местечка, где вы с корешками парня ухандокали... Пойдем на место твоего злодейства, или тут расколешься?

– Что вы хотите?! – завопил Григорянц, чувствуя, как подгибаются его колени.

– Греб твою бабушку, экой ты, – развел ручищами Чудо. – Правды хотим, истины... Хотим, чтобы ты, паскудина, признание тут нам с Бердяшкой сотворил. Признание в злодействе своем... Колись, падло, один хрен, тебе не жить, – улыбнулся он большими желтыми зубами, а потом сладко зевнул. – На тебя помимо меня зуб имеет кое-кто. Так что, от нас улизнешь – к ним попадешь... Не..., – махнул он рукой своему товарищу. – Он не жилец на этом свете, не жилец... Давай, брат, Бердяшка, порвем его тут, в лесочке, не в кайф мне туда, к тому месту канать, стремно, к тому же, среди бела-то дня... Доставай инструмент, кончать его будем...

– Не надо!!! – завопил Григорянц, и тут же его рот прикрыла огромная, пропахшая бензином и мочой рука Чуда.

– Молчи, чего голосишь, как бикса? Молчи, заморыш, задавлю..., шипел Чудо, надавливая ему на рот.

– Не надо, – зашептал Григорянц. – Я расскажу все, все расскажу...

– Ну лады, – кивнул головой Чудо. – Послушать интересно, садись в тачку, холодно что-то стало... Дубор..., – поежился он.

Они забрались на заднее сидение машины, а Григорянца посадили посередине.

– Базарь, – скомандовал Чудо.

– Я признаю, мы это сделали. Только не я. Мы били этого парня. А потом один из наших... Андрюха Левушкин, пьяный, пырнул его ножом. Я видел, я не успел вмешаться, хоть и в крови весь перепачкался. А потом, сами понимаете, решил я его выгородить. И его отмазали от статьи... А вас мы не подставляли, другие свидетели были... Девушка, к которой вы приставали, тетка ещё какая-то прохожая...

– Вот брешет, тварь! – подивился его наглости Чудо. – Вот горбатого лепит... Ты что, меня за полного придурка считаешь? А ну, вылазь отсюда! Не подставляли, он говорит! Знали, падлы, что невинных людей на долгие годы в цугундер прячут, так затаились... Взятку следаку дали и затаились... Ты что, думаешь, народ совсем тупой и ничего не знает? Все все знают, понял? Только никто ничего не говорит... Давить тебя буду, как клопа, кровью твоей напьюсь за годы, проведенные у хозяина, за горькую свою вьюность... И до Левушкина твоего тоже доберусь, дай срок...

– Да, да, не признались мы! – кричал Григорянц. – А ты бы на моем месте признался?!!! И не я убивал этого парня, не я!!! Не за мое преступление вы сели...

– А вот твою жинку, Григорянц, я убил, – вдруг спокойно, с веселой улыбочкой на круглом лице признался Чудо. – Видел гнилую тачку около своего подъезда?... Так это я в ней сидел, я, братан, мастер вождения, люблю это дело, понятие в нем имею... Клево я её переехал, самому гордо, слы, Бердяшка!

Григорянц побледнел, стиснул зубы, а Чудо неторопливым движением вытащил из кармана пачку "Парламента", щелкнул зажигалкой и пыхнул дымом прямо в лицо Григорянцу.

– Ну что, топчи меня теперь, фраер сытый, – ощерился Чудо. – Ить никак я твой кровный вражина... Ты вот, оказывается, никого не убивал, а я на мокруху пошел... Вылазь из тачки, давай выйдем с тобой гребень на гребень. Помочимся, фраер, пусть судьбина скажет, кто из нас двоих круче. Без волын и фуценов твоих гнилых, которые на пол попадали, когда я шмалять начал поверх их голов...

Григорянц молчал, а Чудо продолжал пускать клубы дыма ему в лицо.

– За что ты ее? – прошептал еле слышно Григорянц. – Она-то что тебе сделала?

– А, озлился, червь навозный? – вскрикнул Чудо и выскочил из машины. – Вылазь, паскуда, я тебя сейчас голыми руками мочить стану... Вылазь, говорю...

На сей раз Григорянца уговаривать не пришлось. Он медленно вылез из машины и стал ждать, что будет дальше.

– Сюда пошел! – кричал Чудо, суча корявыми кулачищами и указывая своему врагу в сторону леса. – За что, говорит! А за что ты со своим папашей упрятали меня и Шило за решетку? А за что Шило там шесть лет оттрубил? За что он чахотку подцепил? За что он сдох там, как собака, я тебя спрашиваю, фраер сытый? За то, чтобы ты виллы за кордоном покупал? За то, чтобы на мерсах разъезжал и фигли-мигли всякие жрал? Конечно, нас, темных, дремучих, можно и в зону, крепче станем, убивали мы, нет ли, какая разница, все одно – грязь под ногами? А ну, пошел вперед!...

Они прошли вглубь леса и оказались на небольшой протоптанной опушке. Чудо встал напротив Григорянца и сделал боксерскую стойку.

– Пошел на меня, фраер, пошел..., – призывал он, сверкая глазами.

Григорянц вспомнил, что тоже занимался когда-то боксом и тоже встал в стойку.

– Погляди на него, Бердяшка! Ишь ты, кулачья сучит, вампир! Ну, иди, иди сюда, я тебя сейчас встречу!

Григорянц сделал выпад, но Чудо ловко увернулся, и тот чуть с разгона не упал лицом в снег. Плюс ко всему ему было очень неудобно драться в своих тапочках... Удержался, однако. Чудо тут же нанес ему сильный удар в лицо, но он удержался и на этот раз. И изловчившись, ударил Чудо кулаком в челюсть. Тот пошатнулся, и тут же получил очередной удар. Эдик вспомнил свою покойную жену, которую задавил этот озверевший дебил, вспомнил двухлетнюю осиротевшую дочку, и эти мысли придали ему сил.

Озлобился от пропущенных ударов и Чудо. Он стал готовиться к сокрушительному удару, отступая и выбирая позицию. Стоявший поодаль Бердяшка насторожился. Не ожидали они такой прыти от растерявшегося было Григорянца в роговых очках и пробковых тапочках...

Чудо попытался нанести сопернику апперкот снизу, но тот снова увернулся, а затем неожиданно ударил Чудо ногой в пах. Тот согнулся и застонал от боли. Григорянц ударил его кулаком снизу в челюсть, и Чудо грохнулся на затылок. Григорянц бросился на него, замахнулся ногой, с которой слетел пробковый тапок, но Чудо успел из последних сил схватить его за ногу и дернуть на себя. Затем они сцепились на снегу в остервенелом клубке. Катались, пытаясь схватить друг друга за горло. Бердяшка не знал, как ему вести себя, он-то был уверен, что Чудо справится с этим фраером одной левой.

Но Григорянц и не думал сдаваться. Отчаянное положение и ненависть к человеку, задавившего его жену, дали ему немалое преимущество. Он резким движением оторвал крепкие пальцы Чуда от своей шеи и умудрился вскочить на ноги. Не ожидая честной борьбы, он неожиданно ударил и стоявшего в стороне Бердяшку. Удар получился удачным, и тот упал на землю. И тут Григорянц быстро побежал к машине. Чудо и Бердяшка вскочили и бросились за ним. На ходу Чудо вытаскивал из кармана пистолет.

– Шмали его! – кричал Бердяшка. – Уйдет...

Чудо выстрелил, но промазал. А Григорянц был уже у машины, страх и ненависть придали ему дополнительные силы. Неразумный Чудо оставил ключи в замке зажигания. И пока они добежали до машины, Григорянц уже дал по газам и был таков.

– Упустили, упустили, – сокрушался Чудо, стреляя по колесам машины, но снова мимо... – Эх мы, волки позорные... Упустили... Надо было его сразу мочить, эту паскуду...

В это время навстречу им ехал на большой скорости джип "Гранд-Чероки" темно-зеленого цвета. В состоянии отчаяния Чудо бросился чуть ли не под колеса. Джип резко притормозил, и его едва не занесло на скользкой зимней дороге.

– Жизнь надоела? – высунулся из машины крепкий мужчина лет сорока пяти с пшеничными усиками в дубленке. При этом ни особой злобы, ни испуга Чудо и Бердяшка у владельца джипа не заметили, он был совершенно спокоен и даже слегка улыбался в усы.

– Помоги одного фраера догнать, – не рассчитывая на успех, попросил Чудо. – Плачу наличными. На твоей крутой мы его живо догоним...

– Садитесь, – радушно предложил незнакомец. – Не на твоей ли "копейке" он деранул?

– Угнал, падло, – отвечал Чудо, влезая в джип.

Хотел было влезть и Бердяшка, но владелец джипа нажал педаль акселератора и оставил, его, машущего руками, на дороге.

– Ты что?!!! – возмутился Чудо. – Кореша оставил...

– Не беспокойся, Чугаев, – усмехнулся владелец джипа. – Твой кореш нам ни к чему, натворите ещё делов. Я сам тебе помогу...

– Откуда ты меня знаешь? – удивился Чудо.

– От верблюда... Только смотри не дергайся, я таких как ты много повидал... Кстати, я хочу тебе помочь, и ехал я к тебе, к матери твоей, точнее. Нужен ты мне, Чугаев, очень нужен...

– Да на что я тебе сдался? – недоумевал Чудо. – Кто ты такой вообще?

– Потом объясню. А пока надо Григорянца ловить... Не узнал я его за рулем "копейки" твоей, честно говоря, глазами стал слабнуть. А и то не удивительно – полтинник скоро...

– Крутой ты, вижу, чувак, на джипе ездишь, – с уважением одобрил Чудо. – Понял я, из каких ты будешь... Самого Черного человек...

– Черного? – искренне удивился Костя Савельев, который, разумеется, и был человеком, сидящем в джипе.

– Да не тушуйся, парень, я свой, верь мне. Я вашим хлопцам благодарен, что помогли мне уйти... Кабы не они, сцапали бы менты меня тогда на Арбате, когда я эту сучку сытую насмерть переехал... Молодцы ребята, посадили в свою тачку и вывезли в безопасное место.

Константин только пожал плечами, не желая развеивать иллюзий Чугаева. Но то, что делом занимались люди самого Черного, искренне поразило его.

– И ты не серчай на меня за то, что я его выкрал, а потом упустил, продолжал свои откровения Чудо. – Сам понимаешь, не могу я его отдать, из-за него, паскуды, Шило загнулся в зоне, да и мой путь с их подставы и начался... Не серчай, братан, только если поймаем, тебе не отдам, верь. Урою гада, своими руками урою... Но никого под свои дела подставлять не стану, я чувак порядочный, не то, что эти фраера, я законы знаю, да и против серьезных людей не попру... Для меня закон – главное, сколько ещё чалится придется... Там, у хозяина моя главная жизнь, против законов не попру...

Они на большой скорости проехали приличное расстояние, однако, облезлого "Жигуленка" на дороге не было.

– Куда же эта гнида запропастилась? – недоумевал Чудо. – Ты вот что, братан, нырни вон на ту дорожку, больше он никуда не мог деться, я тут все места знаю, вырос. Как и он тоже...

Джип нырнул направо на заснеженную малопроходимую дорожку, но и там не было "Жигуленка", на котором умчался Григорянц.

– А ведь большую бучу он теперь поднимет из-за твоей лажи, неодобрительно покачал головой владелец джипа. – Лох ты, Чугаев, как я погляжу...

– Лажанулся, твоя правда, – безропотно согласился Чудо. – А чего ж теперь делать?

– Что делать?! – передразнил его собеседник. – Искать его надо, вот что... А то многим хорошим людям он беды принесет...

12.

– Не могу!!! – кричал Левушкин, стуча из последних сил кулаками в дверь. – Выпустите меня! Делайте со мной все, что угодно, только выпустите отсюда!!! Не могу, это выше моих сил!!!

Но за дверью стояло гробовое молчание. А на кровати разлагалось тело его друга Евгения Прокофьева...

Утренний разговор с человеком со шрамом на подбородке закончился ничем. Тот задавал ему только один вопрос – кто убил Алексея Малиновского? А Андрей отвечал однозначно – никакого отношения к этому убийству он не имеет. Разговор продолжался примерно полчаса. Андрея не били, даже не кричали на него, только спрашивали. И так же спокойно, тихо, как появился, человек со шрамом исчез. И он снова остался наедине с трупом...

В комнате светло, на окнах дешевенькие белые занавесочки... Пустая маленькая комната с плохо выкрашенными стенами, только кровать в углу. И труп на ней... Андрей избегал смотреть в ту сторону, но смотреть больше было некуда. И его постоянно тянуло снова поглядеть на то жуткое и отвратительное зрелище, которое теперь представлял собой его бывший друг...

Наконец дверь распахнулась, и вошла высокая женщина в длинном сером пальто. За ней виднелась крупная голова того самого человека со шрамом на подбородке, который беседовал с ним несколько часов назад...

– Здравствуй, Андрей, – тихо произнесла женщина.

– З-з-здравствуйте, – заикаясь, проговорил Левушкин.

– Узнаешь меня?

– Н-нет...

– А ты приглядись получше, может быть, и узнаешь...

– Нет, не узнаю, – решительно ответил Андрей.

– Я мать Алексея Малиновского, – сказала женщина.

– Но я... Я почти не знал вас...

– И Алексея тоже?

– И его тоже...

– А это кто? – показала она на труп Прокофьева.

– Это Женька П-п-рокофьев..., – пролепетал Андрей.

– Несколько дней назад Евгений Прокофьев сообщил нам, что именно ваша компания, а вовсе не Шилкин и Чугаев лишила жизни моего сына. А потом он повесился в этой комнате. Вот что тут произошло. Ты хочешь кончить свою жизнь так же, как он? Или ещё более экзотическим образом? Тебе же ясно сказали, что этот год для тебя последний. А теперь, полагаю, наступили твои последние денечки, или часочки, или минутки... Категория времени очень относительна, Левушкин, и некоторые дни, часы и минуты стоят иных лет жизни... Вот, например, вы трое провели не лучшим образом всего один час вашей жизни, и вот результат, – она показала своим длинным пальцем на труп Евгения. – Проведи же свои последние часы как человек, а не как шакал... Признайся в том, что сделал...

– Хорошо, – потупил глаза Левушкин. – Хорошо, я все расскажу.

И он рассказал всю историю того августовского вечера от начала до конца. Он понимал, что подписывает себе смертный приговор, но больше молчать не мог. У него не было больше сил бороться...

– Значит, ты действительно не знаешь, кто нанес тот удар моему сыну? – пристально глядя на него своими серыми глазами, спросила женщина.

– Не знаю. Может быть, это сделал и я. Так, во всяком случае, говорил Григорянц. А Евгений вряд ли на это способен, слишком слаб, он не смог бы даже в пьяном виде. Раз не он и не Григорянц, значит, я. Все. Теперь можете убивать. Я лишил жизни вашего сына, возьмите за это мою...

Женщина и мужчина переглянулись.

– Вот что, Левушкин, – тихо сказала женщина, выдержав молчание. – Ты честно во всем признался, ты не валишь вину на других... Мы подумаем, что с тобой делать... А пока...

– Вынесите это отсюда! – крикнул мужчина. В комнату вошли двое здоровенных мужчин и быстро убрали из комнаты труп Прокофьева.

Андрей присел на пол и закрыл лицо руками.

– Неужели вы полагаете, что после всего этого я смогу жить? произнес он. – Пристрелите меня, я вас очень прошу...

– Нет, – ответила женщина. – В нашей жизни мало что бывает по желанию. Хотел жить – мы тебя приговорили к смерти, хочешь умереть приговариваем тебя к жизни... Оставайся наедине со своей совестью, Левушкин, живи, коли сможешь. Прокофьев вот не смог, а мы виноваты в том, что использовали его тело для того, чтобы в тебе заговорила совесть. Чтобы ты понял, что такое смерть... А вы трое лишили меня всего, что у меня было...

– Но к смерти вашего мужа я не имею отношения! – крикнул Левушкин. Никакого отношения!

– Это, возможно, и так. Только на твоей совести ещё одна жизнь жизнь Шилкина, умершего от туберкулеза в зоне. Ты ведь знал, что он невиновен, но ты спасал свою шкуру, полагая, что она дороже для общества, чем жизнь какого-то сельского хулигана. На твоей совести жизнь матери Шилкина, судьба Бориса Чугаева... Ты много сделал за свои неполные тридцать лет, Левушкин... И то, что получил, получил по заслугам. Но я убеждена, что больше ты не причинишь никому зла... И вполне возможно, что этот год не станет для тебя последним, видишь, как причудливы повороты судьбы...

Левушкин странным осоловелым взглядом окинул женщину и невразумительно пожал плечами.

В комнату снова вошли два молчаливых мужика.

– Завяжите ему глаза, выведите отсюда, посадите на машину и отвезите... куда-нибудь, – приказал мужчина. А потом что-то зашептал. И что он шептал, Геннадий не мог понять. Да и не хотел.

Приказ был быстро выполнен, Левушкин оказался на сидении какой-то машины, потом она поехала... Ехала долго, затем остановилась.

– Выходи! – раздался голос.

Он вышел с завязанными глазами.

– Развяжешь через две минуты, – приказал голос. Андрей кивнул в знак понимания.

Когда звук двигателя машины стал глуше, он сдернул с себя повязку.

Он стоял на обочине сельской дороги. Огляделся по сторонам и с ужасом понял, ГДЕ он находится. Он находился рядом с тем лесочком, в котором они десять лет назад убили Алексея Малиновского. Да, вот она, эта тропинка... Вот она... Хоть сейчас и зима, но он прекрасно помнит эти места. Разве такое забудешь?

Рука Андрея потянулась к своему длинному шарфу. Ему пришла в голову мысль пойти прямо на то место, где все произошло и повеситься там на любом дереве... Он сорвал с себя шарф и медленно побрел к лесу...

... Но тут произошло неожиданное. Откуда-то из-за поворота на бешеной скорости появился ревущий как трактор, "Жигуленок" неопределенного цвета... Но когда Андрей увидел лицо водителя "Жигуленка", он подумал, что окончательно сошел с ума...

"Жигуленок" резко притормозил прямо перед ним. Открылась передняя дверца.

– Садись, только быстро, – услышал Андрей до кошмара знакомый голос и сразу же понял, что происходящее не снится и не грезится ему, и что с ума он ещё не сошел... Все было наяву...

13.

... В шикарной московской квартире на Тверской улице в уютном мягком кресле сидел вальяжный седовласый мужчина лет шестидесяти. Он смотрел телевизор и курил трубку.

– Рубен Михайлович! – раздался голос с кухни. – Вы где будете ужинать? На кухне или в гостиной?

– Принеси мне сюда, пожалуйста, Верочка, – приятным баском попросил мужчина. – Тут интересная передача. Глупости говорят сущие, однако, надо послушать, так сказать, для разрядки мозга...

Вальяжным мужчиной был адвокат Рубен Михайлович Григорянц. Он был на гребне успеха и творческого расцвета. Только что он блестяще провел процесс, в котором буквально вытащил со скамьи подсудимых одного очень крупного авторитета, которому вменялась в вину грозная статья о расхищении государственного имущества в особо крупных размерах. Авторитет был оправдан за недостаточностью улик и освобожден прямо в зале суда, а Григорянц получил сногсшибательный гонорар. И поэтому он был невероятно доволен собой.

Рубен Михайлович был человеком опытным и хорошо усвоил себе, что все на свете хорошо быть может только в песне. А на деле же, успех в одном деле обязательно должен уравновешиваться неудачей в другом. А успех его был изумителен... Человек, который мог сесть лет на двадцать, был выпущен на свободу, да не просто выпущен, а оправдан, хоть и за недостаточностью улик, но ведь оправдан же... Огромный успех по теории вероятности должен был быть уравновешен серьезными проблемами в чем-то другом. И проблемы появились. Кто-то стал безобразно третировать его сына Эдуарда, около своего подъезда была насмерть сбита машиной его жена Татьяна, которую, он, впрочем, недолюбливал, а вот сегодня днем ему позвонили и сообщили, что прямо с дачи похищен сам Эдуард. Серьезные проблемы, но всегда бодрого и ровного сангвинического настроения Рубена Михайловича поколебать это никак не могло... Жизнь такая, проблемы такие... Выкрали, значит, выкуп станут требовать, значит, надо либо платить, либо вести розыск, как положено... Ну, а на самый худой конец, если что и случится, то, что поделаешь, такова судьба крутого бизнесмена... Знал, на какую дорогу ступил. Не захотел быть, как отец адвокатом, его дело...

А всякие нелепые измышления Эдика, что, якобы смерть Татьяны связана с похищением его друзей Левушкина и Прокофьева, адвокат Григорянц отмел как истинный вздор. Возможность каких-то людей мстить за какого-то там парня, которого зарезали в пьяной драке, он отрицал напрочь. У него были такие связи, каких-то жалких мстителей он бы сдул с лица Земли как пушинку. Друзья у Эдика настоящие дурни. Один просто запойный алкоголик, и никто его вообще не похищал, это и ежу понятно, второй – ларечник, а там у них постоянно какие-то разборки и наезды, дележ территории. При чем тут Эдик? С ним сложнее, он ворочает большими капиталами, значит, и врагов у него много. Вот в этом и есть причина гибели Татьяны, и сегодняшнего инцидента. Крутые люди – крутые дела, куда от них денешься? Падать духом он ни в коем случае не собирался.

Домработница принесла ему сытный ужин, состоящий из черной икры, овощей, бутылки грузинского белого вина и отварной телятины с горошком и хреном. Рубен Михайлович принялся за трапезу...

Ел он с наслаждением, с толком, с расстановкой. Он все делал в жизни именно так, не любил суеты, нервозности... Все надо делать как надо, и все будет хорошо... Это было его девизом, эти правила он прививал своему единственному сыну. Однако, сын не всегда им следовал. "Это не преступление, это хуже – это ошибка", – цитировал ему Рубен Михайлович слова великого Талейрана, однако, ошибочку тот успел совершить. И, кстати, не просто ошибочку, а именно преступление...

Эта давняя история торчала у него в мозгу как старая заноза, до сих пор так и не вытащенная. Она надолго замолчала, но теперь, как уверял Эдуард, кто-то решил реанимировать ее... А он в это не верил, полагал, что это все вздор и чистое совпадение...

Он прекрасно помнит, как приехал прохладным августовским вечером на дачу и хотел было прогуляться по саду, затем попить чешского пива с креветками на веранде, выкурить трубочку, набитую отборным табаком, но тут появился сын, весь в красных пятнах, заикающийся от волнения.

– Папа, тут... Такое дело... Мы... Он...

– Излагай по порядку, – потребовал отец.

И тот рассказал все. Закончил он свое повествование фразой:

– И тогда Андрей Левушкин подошел к нему и ударил ножом под сердце. Я не успел помешать...

– Ах вы..., – побледнел Рубен Михайлович. – Вы... Щенки окаянные... Гаденыши, страдальцы... Зачем вы поперлись туда, прежде всего? Тебе двадцать один год, ты кончаешь университет, и из-за этой соплячки Ксении... Устроить такую бяку... Конечно, девчонка она классная, тут спору нет, – При этом он даже в такой трагической ситуации умудрился подмигнуть сыну, хитро и плотоядно улыбнувшись. – Но тем не менее, просто девчонка, и все тут..., – нахмурился Рубен Михайлович. – Конечно, ты не хотел такого исхода событий, это понятно..., – призадумался он, почесав седеющую голову. – А вот то, что там была эта шпана, и их там видели, это славно... Очень славно... В общем так, дорогой сыночек, запомни как таблицу умножения одно – вас там не было, понял меня, вообще не было, вы постоянно сидели дома у нас, тут же и заснули... Так и говори, если кто спросит. Остальное мое дело. Говоришь, возвращались по одиночке? И никто не видел? Это хорошо, хотя тут могут быть вариации. Это ты никого не видел, а то, что никто не видел тебя, это ещё не есть факт... А теперь ступай с глаз долой и не мешай мне отдыхать, устал я очень, иными делами, чем вы, занимался, диаметрально, так сказать, противоположными. И учти – хоть один из вас вякнет, что был там – все, моя помощь на этом прекращается. Раз и навсегда. Я ничего не смогу для вас сделать...