Текст книги "Секретная просьба (Повести и рассказы)"

Автор книги: Сергей Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

АКАДЕМИЯ

«…И вот тогда карфагенский полководец Ганнибал послал в бой боевых слонов. Но не растерялись отважные римляне. Они обмотали стрелы паклей. Подожгли её. Горящие стрелы начали поражать нежданных пришельцев из Африки. Обезумевшие от боли животные стали топтать своих же солдат…»

Князь Трубецкой читал своим товарищам по заключению лекцию по истории военного искусства.

Находясь в тюрьме, а затем на поселении, декабристы всячески старались пополнить своё образование. Изучали историю и русский язык, химию, физику, астрономию, математику, философию. Много времени уделяли занятиям иностранными языками. Изучали английский, французский, немецкий, итальянский, голландский, польский и даже латинский, и даже греческий.

Так возникла каторжная академия.

Макар Макаров – солдат из новеньких, тот, что поднял тревогу в день именин шестнадцати Александров, – перестал уже числиться в новеньких. Третий год на солдатской службе. Всё охраняет да конвоирует декабристов. Знал теперь солдат всех по фамилиям и именам, по прошлым военным званиям, разбирался, кто князь, кто не князь, кто служил в армии, кто служил в гвардии, кто был членом Северного тайного общества, кто Южного, даже знал про Общество соединённых славян.

Любил Макаров в те часы, когда «работала» каторжная академия, остановиться перед окном или у дверей камеры – стоит, слушает.

Была у солдата и память отличная, и к наукам, видать, способности. Особенно любил он военную историю и иностранные языки. «Ишь ты – люди, кажись, одни, а все говорят по-разному».

Увлёкся Макаров как-то какой-то лекцией, не заметил, как подошёл к нему унтер-офицер Кукушкин.

– Макаров!

Не откликается солдат.

– Макаров! – повысил голос Кукушкин.

Повернулся Макаров к Кукушкину и вдруг:

– …И вот тогда карфагенский полководец Ганнибал послал в бой боевых слонов.

– Что-что? – поразился Кукушкин.

– Но не растерялись отважные римляне, – продолжает Макаров и произносит слово в слово всё то, о чём рассказывал князь Трубецкой.

Попятился унтер Кукушкин, а затем:

– Да ты что, ошалел?!

– Вас?[6]6
  Вас – что?


[Закрыть] – спрашивает Макаров по-немецки.

– Ошалел! – кричит Кукушкин.

– Пардон[7]7
  Пардон – извините.


[Закрыть], всё в порядке, – отвечает Макаров ему по-французски.

«Рехнулся. Ума лишился», – решил унтер-офицер Кукушкин.

Доложил он офицеру, что у рядового Макарова мозга за мозгу зашла, мол, случилась с солдатом беда – не вынес службы, бедняга, тронулся.

Осмотрел солдата тюремный лекарь:

– Вполне нормален, вполне здоров.

Бесконечна солдатская служба. Двадцать пять лет. По разным местам бросала судьба Макарова. И всюду всех поражал он своими знаниями. Когда задавали ему вопрос, где он учился, откуда знания такие, отвечал солдат:

– Академию я окончил. Академию.

ПУЩИН

Иван Пущин был школьным другом поэта Пушкина.

 
Мой первый друг, мой друг бесценный!
И я судьбу благословил,
Когда мой дом уединенный,
Печальным снегом занесенный,
Твой колокольчик огласил, —
 

писал Пушкин в Сибирь Пущину.

Было это за год до восстания декабристов. Пушкин томился в ссылке под Псковом, в селе Михайловском. А рядом Тригорское. Рядом Петровское. Река Сороть. Озёра Кучане и Малинец. Три сосны по дороге в Тригорское…

Всё под снегом лежит сейчас. Замело, запорошило кругом дороги. И вдруг – колокольчик. Выбежал Пушкин. Тройка. А в тройке – Пущин. Иван Иванович Пущин среди декабристов занимает особое место…

Декабрист Веденяпин, минуя каторгу, был сразу отправлен на поселение. Происходил он не из богатого рода. Никто ему из России деньгами помочь не мог. Пришлось Веденяпину думать о том, как прожить. Чем за квартиру платить, чем за дрова, за хлеб.

Поселили его в Киренске.

Устроиться на работу здесь в Киренске Веденяпину не удалось. Ходил он в нерадостных думах. Дело было как раз к зиме. И вдруг предложили ему место репетитора в каком-то богатом доме. Было, правда, это не в Киренске, а в сорока верстах от него. За работу, или, как тогда говорили, за услужение, обещали Веденяпину хорошую плату.

Ободрился Веденяпин. Не пропадёт он теперь без крыши, без дров, без хлеба. В одном лишь сложность: чтобы выехать из Киренска, пусть всего и на сорок вёрст, необходимо разрешение царя. И для того, чтобы поступить на работу, хотя бы и репетитором, тоже необходимо царское разрешение.

Пришлось Веденяпину писать в Петербург письмо, просить царской милости. «Согласен», – написал царь. Это было разрешение на переезд из Киренска. «Но в услужение идти не разрешать». Это касалось самой работы.

Так и остался Веденяпин ни с чем.

Но не пропал Веденяпин. Не умер с голоду, не остался без дров, без крыши.

Находясь в заключении, декабристы создали кассу взаимопомощи, то есть часть денег сделали общими. Кто был богаче – больше денег в неё вносил. Кто был беден – совсем немного.

Не умер Веденяпин с голоду потому, что декабристы сами ему помогли. Из этой общественной кассы.

Организатором и бессменным председателем денежной кассы и был Иван Иванович Пущин.

Был Пущин человеком на редкость отзывчивым и справедливым.

«Рыцарем правды» называли его декабристы.

УЛЫБНУЛСЯ

У поручика Андрея Розена в Сибири родился сын. Счастлив был Розен.

Разрешило тюремное начальство молодому отцу пойти посмотреть на сына. Разрешение навестить новорождённого было дано и другим декабристам.

Обступили они кроватку.

Лежит крохотный Розен, простынкой схвачен, лишь глазёнки да нос торчат. Хлопнул мальчонка глазёнками раз, хлопнул два и вдруг горько при всех расплакался.

– Плакать нельзя, плакать нельзя, – погрозил ему пальцем князь Трубецкой.

Никита Муравьёв состроил ему «козу».

Не помогают «коза» и палец.

Николай Бестужев щеглом присвистнул. Не помогает свист. Ещё больше младенец плачет.

Подошёл к колыбели Сергей Волконский. Наклонился, руки поднял над маленьким. Звонко, как погремушкой, тряхнул кандалами.

Утих мальчонка, скосил глазёнки. На железные кольца смотрит.

Стали декабристы думать, какое имя мальчику дать.

– Александром пусть будет. Александром! – кричат Александры. Пусть будет семнадцатым.

Предложили. Посмотрели на Розена. Что-то не очень за это Розен.

Кто-то сказал:

– Григорий.

Сказал и тоже на Розена смотрит. Что-то Розен опять не очень.

Пошли предложения:

– Алексей!

Мальчик опять расплакался.

– Кирилл!

Всё громче и громче младенческий крик.

– Михаил!

Не умолкает мальчонка.

– Сергей!

Снова за всхлипом всхлип.

Повернулись все к Розену. Мол, слово твоё, отец. Глянул Розен на мальчика. Посмотрел на друзей.

– В честь памяти доброй Рылеева первенцу быть Кондратием. Наклонился к кроватке: – Здравствуй, Кондратий, здравствуй!

Притих мальчонка, скосил глазёнки, посмотрел на отца, на других. Улыбнулся Кондратий маленький.

ПОРТРЕТ

Вскоре после победы над императором Наполеоном в Петербурге, в Эрмитаже, была открыта Галерея героев 1812 года. Здесь висели портреты тех, кто больше других отличился в войне с французами.

Вот в центре висит портрет Михаила Кутузова. Вот Багратион и Барклай де Толли. Генералы Раевский, Коновницын, Дохтуров, прославленный партизан Денис Давыдов. А вот… Это портрет генерала Сергея Волконского. При орденах Волконский, в полной парадной форме.

Проходил как-то по Галерее царь Николай I, было это вскоре после суда над декабристами, видит – висит генерал Волконский.

– Снять! – закричал Николай I.

Сняли портрет Волконского.

Прошло полгода, и вот как-то царь Николай снова зашёл в Галерею. Посмотрел на Кутузова, на Багратиона, на Барклая де Толли. На Раевского и Коновницына. Глянул на Дохтурова и Дениса Давыдова. Подошёл к тому месту, где находился портрет Волконского. Глянул – висит Волконский.

Топнул царь Николай ногой:

– Почему мой приказ не выполнен?

– Как же, выполнен, ваше величество, выполнен, – отвечают царю. Полгода как снят портрет.

Действительно, снят портрет. Лишь рама висит на стене.

Смотрит царь Николай на раму. Раму не видит, Волконского видит. При орденах генерал, в полной парадной форме. Смотрит Волконский на императора. И даже, как показалось царю, с насмешкой, с вызовом смотрит.

Через год царь Николай снова зашёл в Галерею. Входил осторожно. Долго не решался повернуться в ту сторону, где когда-то висел портрет генерала Волконского. Наконец повернулся. Видит – висит Волконский.

Мерещился Николаю I портрет декабриста.

Повернулся, ушёл Николай I. С той поры и до конца своих дней не зашёл он больше ни разу в Галерею героев. Семьдесят восемь лет рама висела пустой. Лишь в 1903 году в неё был снова вставлен портрет прославленного генерала.

Если войдёшь в Галерею героев, вот Михаил Кутузов. Слева Багратион. Справа Барклай де Толли. Вот генералы Раевский, Коновницын, Дохтуров, прославленный партизан Денис Давыдов. А вот и Сергей Волконский.

Портрет и сейчас висит.

«СТРУН ВЕЩИХ ПЛАМЕННЫЕ ЗВУКИ…»

Их на память читали в камерах. Повторяли дорогой, идя на работу, во время самих работ. С ними декабристы ложились спать. А просыпаясь, опять читали.

Вот эти стихи:

 
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадёт ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
 

 
Несчастью верная сестра,
Надежда в мрачном подземелье
Разбудит бодрость и веселье,
Придёт желанная пора.
 

 
Любовь и дружество до вас
Дойдут сквозь мрачные затворы
Как в ваши каторжные норы
Доходит мой свободный глас.
 

 
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут – и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.
 

Стихи написал Пушкин. Привезла их в Сибирь Александра Григорьевна Муравьёва. Везла тайно, с большой осторожностью. Попади стихи к царским сыщикам – самому Пушкину грозила бы Сибирь и каторга.

Во время восстания декабристов Пушкин томился в ссылке, в селе Михайловском. Вернувшись из изгнания, он был приглашен к Николаю I.

– Где бы ты был 14 декабря, окажись в Петербурге? – спросил Николай I.

– На Сенатской площади, – гордо ответил Пушкин.

На послание Пушкина декабристы откликнулись тоже стихами:

 
Струн вещих пламенные звуки
До слуха нашего дошли…
К мечам рванулись наши руки,
Но лишь оковы обрели.
 

 
Но будь спокоен, бард, цепями,
Своей судьбой гордимся мы
И за затворами тюрьмы
В душе смеёмся над царями!
 

Были в стихах и другие строчки. Среди них две – пророческие:

 
Наш скорбный труд не пропадёт,
Из искры возгорится пламя…
 

Глава X
ДВОЙНАЯ ПАМЯТЬ

ИСПРАВИЛ

Отправляя декабристов в Сибирь на каторгу, Николай I гадал, как поступить лучше: то ли расселить их по разным тюрьмам, то ли в общий согнать острог. Наконец решил: «Вместе держать их лучше. Когда вместе, за ними следить удобнее».

Рассуждал царь и о другом: «Побудут год они в общей тюрьме, начнут между собою ссориться. Характеры у них разные, привычки разные. По богатству не одинаковы – кто беден, а кто богат. И по чинам – кто генерал, а кто рядовой поручик. И по званиям – кто князь, а кто грязь. Хи-хи! Перессорятся!»

Дурново и здесь был у царя в советчиках.

– Гениально! – кричал Дурново. – Гениально!

Приказал Николай I собрать декабристов вместе вначале в Читинском остроге, а потом построил специальную тюрьму на Петровском заводе, ту, что была без окон.

Привезли декабристов. Выждал царь год.

– Ну как, перессорились?

– Нет, дружно живут, ваше величество.

Прошёл ещё год.

– Ну как, перессорились?

– Нет, дружно живут, ваше величество. Даже ещё дружнее.

И верно. Жили декабристы на редкость дружно. Общая каторга ещё больше сблизила, объединила их. Не кичились они ни чинами, ни званиями, ни богатством своим. Всегда приходили на помощь один другому. Сообща им было легче бороться с тюремным начальством. Легче переносить лишения и утраты.

Понял Николай I, что из плана его ничего не вышло.

– Ошиблись мы с тобой, Дурново, ошиблись. Обмишурились. Надо бы их поместить раздельно.

И вот когда декабристы стали выходить на поселение, царь решил исправить свою ошибку.

– Разгоню их по разным местам. В разные стороны раскидаю!

По всей необъятной Сибири разбросал декабристов царь. Неслись тройки в Тобольск, Селенгинск, Минусинск. В Туринск и Кунгур. В Баргузин и Нарым. В Кяхту, Берёзов, Иркутск, Пелым и в десятки других селений.

– Гениально! – кричал Дурново. – Гениально! Погибнут они среди местных жителей. Затеряются.

Но не затерялись декабристы в снегах Сибири, не погибли. Благодарна память о них в Сибири. Она и сейчас жива.

Как жили декабристы в изгнании, как встретили их местные жители, почему с благодарностью помнят о них в Сибири, вы и узнаете из последней главы этой книги.

ССЫЛЬНЫЙ

Расселяя декабристов, Николай I поступал так: возьмёт карту, ткнёт пальцем:

– Сюда вот Бестужевых. Сюда Трубецкого. Сюда Волконского.

Когда решалась судьба декабриста Николая Лорера, царь вообще указал на пустое место. Долго колесили по Сибири жандармы, прежде чем нашли хотя бы избёнку одну поблизости. «Мёртвый Култук» называлось то место. И в нём действительно только одна изба.

Матвея Муравьёва-Апостола царь поселил в Вилюйске.

Узнали жители – каторжный едет на поселение. Что за каторжный, толком никто не знал. Всполошился Вилюйск. Разные слухи пошли нехорошие. Мол, едет грабитель с большой дороги, мол, пятерых зарезал.

Поселился ссыльный. Живёт незаметно. Ножей не точит. Никого не режет.

«Что-то не то», – понимают жители. Стали при встречах с ссыльным они здороваться. Кто-то даже в доме у него побывал. Разнёс по Вилюйску: в доме, мол, книги – полным-полно. Как-то мальчишки к дому подкрались. Увидел ссыльный.

– Заходите, – сказал ребятам.

Смутились мальчишки, однако зашли. Сидели, листали книжки. Затем ссыльный о диковинных странах им рассказал, карту и глобус им показал.

– Есть люди как сажа чёрные, – несли ребята потом по Вилюйску.

– А земля стоит не на трёх китах. Есть она шар и вертится.

– А за что он сослан? – интересуются жители. – За что?

Разводят ребята руками:

– Не говорил.

Потянулись мальчишки к Муравьёву-Апостолу.

– Про войну расскажи, про войну. Про Суворова и Кутузова. (Матвей Муравьёв-Апостол отличился в войне с французами. Три награды имел за храбрость.)

Опять по Вилюйску несли ребята:

– Суворов ел солдатские щи и кашу.

– Правый глаз у Кутузова был незрячий.

Интересуются жители:

– А за что же он сослан? За что?

Разводят ребята руками:

– Не говорил.

Всё больше и больше интерес у жителей к ссыльному. Вот и сами стали к нему заходить. Поначалу на минутку, на две. Потом по часу, по два сидели. Стал им Муравьёв-Апостол книги давать для чтения. О многом и им рассказывал. То про Луну, про Солнце, то про Петербург и Сенатскую площадь. То про Кутузова и партизана Дениса Давыдова, то про царя и Алексеевский равелин.

Прошёл год. Нет в Вилюйске теперь человека, который не знал бы, кто такие декабристы, за что боролись они, за что сослал государь их на каторгу.

Недолго пробыл здесь Муравьёв-Апостол. Перевели декабриста в другое место. Сожалели о нём в Вилюйске.

– Жаль, что уехал, жаль.

– Что тут скажешь – конечно, жаль.

И кто-то задумчиво, тихо:

– Дороги ему хорошей. О деле святом, великом пусть и в новых местах расскажет.

МЕЛЬНИЦА

Десять лет простояла она в бездействии. Что-то случилось с приводом. Отказалась работать мельница.

Многие брались её наладить. Что-то крутили, где-то вертели. Морщили лбы, разводили руками.

Кряхтели, потели. Только упёрлась мельница. Хоть умри – колесо не вертится.

Как-то учёный немец чудом сюда попал. В ноги упали немцу. Явился на мельницу гость. Что-то потрогал, на что-то глянул.

– Вайс нихт[8]8
  Вайснихт (нем.) – не знаю.


[Закрыть], – произнёс. Уехал.

Стала мхом покрываться мельница. Травой заросло подворье.

И вдруг… Пашка, Наташка и бурят Талалайка сами такое видели заработала старая мельница. Закрутилось, задвигалось колесо. Заискрилось весёлыми брызгами. Словно взяло солнце ручей в ладошку, словно ладошкой бросило.

Понесли Пашка, Наташка и бурят Талалайка новость по всей округе:

– Крутится!

– Крутится!

– Крутится!

– Стойте, так что же крутится?

– Колесо!

– Колесо!

– Колесо!

– Чьё колесо? Какое?

– То, что на мельнице!

– Мельнице!

– Мельнице!

– Стойте же вы, пострелы. Кто починил? Говорите толком!

– Они, – отвечают Пашка, Наташка и Талалайка.

– Кто же они?!

– Ну, эти!

– Ну, эти!

– Ну, эти!

– Да говорите вы ясно, грачи-сороки!

– Те, которых царь в кандалах пригнал.

Мельницу, которую никто не мог починить, пустили в ход декабристы Николай Бестужев и морской офицер Торсон.

Среди декабристов много было людей знающих и умеющих. Своим искусством и опытом многим в Сибири они помогли.

УРОДИЛОСЬ

Пашка, Наташка и бурят Талалайка новую новость несут по округе:

– Уродилось!

– Уродилось!

– Что уродилось?

Разводят ребята руками.

– Жёлтое, аж красное, – заявил Пашка.

– Длинное, – сказала Наташка.

Талалайка добавил:

– С хвостиком!

– Где уродилось?!

– Там!

Показали ребята на стену, которая окружала Читинский острог. За этой стеной, за частоколом, находился клочок земли. Перекопали её декабристы, устроили огород. А нужно сказать, что в тех местах никто до этого огородами не занимался.

Про огороды первым узнал Талалайка. Залез он как-то на тюремную стену, а это совсем не простое дело, глянул внутрь – видит, декабристы копают землю.

Рассказал Талалайка Наташке и Пашке о том, что видел.

«Что бы такое?» – гадают те.

С этого дня и стали к стене приходить ребята. Правда, Наташка и Пашка лазить на неё не решались. Залез Талалайка. Что видел, о том рассказывал.

Вскоре он доложил:

– Что-то в землю они понатыкали.

Через какое-то время:

– Что-то растёт. Прёт из земли зелёное.

К середине короткого читинского лета разросся за тюремной стеной огород. Огурцы завязались, поднялся картофель, репа взошла, морковь.

Прошло ещё небольшое время. Талалайка снова залез на стену. Видит, Волконский идёт меж грядок.

– Волконский идёт, – зашептал ребятам. – Остановился.

Через минуту:

– Нагнулся, руку к чему-то тянет.

Не утерпели Наташка и Пашка. Тоже полезли на частокол. Вцепились руками в брёвна, глазеют на огород.

Нагнулся Волконский к какой-то зелёной метёлке. Дёрнул. И вдруг из-под земли – длинное, жёлтое, с хвостиком. Разинули рты ребята – впервые видят они морковь.

Соскочили с забора, понеслись по читинским улицам:

– Уродилось!

– Уродилось!

– Что уродилось? Где уродилось?

– Там!

Местные жители вскоре переняли опыт у декабристов. Теперь огороды появились в разных местах Сибири.

Позже, когда декабристы вышли на поселение, им удавалось, правда не под открытым небом, а в парниках, выращивать в Сибири и цветную капусту, и спаржу, и даже арбузы, и даже дыни.

«ОЗОЛОЧУ!»

У иркутского купца-богатея помирала жена. Молодая. Красивая.

Купец плакал, как маленький. Метался от доктора к доктору:

– Спасите! Озолочу!

Получали доктора деньги. Лечили. Но больной становилось всё хуже и хуже. Наконец наступил момент, когда уже никто не брался спасти умирающую.

Побежал купец к колдунам и знахаркам. Заклинали те, плясали вокруг больной. Огонь разводили, дымили, чадили. Помирает совсем жена.

И вот тут какая-то иркутская старуха шепнула обезумевшему от горя купцу – мол, в Читинском остроге сидит колодник.

– Он доктор. Своих он лечит. Великий искусник он.

Не привирала старуха, сказала правду. Декабрист доктор Вольф был великолепным врачом. До ареста он числился личным лекарем главнокомандующего Южной армии.

Помчался купец в Читу. Бросился к коменданту тюрьмы:

– Спасите! Не забуду! Озолочу!

Долго не мог понять комендант, в чём дело: кого спасать? От кого спасать? Решил, что на купца напали разбойники.

– Да не разбойники. Жена помирает, – стонал купец.

Согласился комендант отпустить заключённого. Посадили Вольфа в телегу. Приставили рядом солдата с ружьём. Поехали.

Вылечил доктор молодую купчиху. Купец от счастья был на десятом небе. Отпуская Вольфа, он поставил перед ним расписной кувшин. Подивился Вольф, что это, мол, такое?

– Вам, – говорит купец. – С огромнейшей благодарностью. От души, от сердца. Внутрь загляни, благодетель, внутрь.

Поднял Вольф крышку, глянул в кувшин. А там полным-полно золота. Нахмурился Вольф. Отодвинул кувшин.

– Не беру. Не беру! Пошли, – сказал караульному.

Уехал Вольф с караульным солдатом, а купец ещё долго стоял над кувшином, остолбенело смотрел на золото.

– Не поймёшь их, каторжных. Ей-ей, не поймёшь!

Своим искусством доктор Вольф прославился на всю Сибирь. Многих он спас от тяжёлых болезней и верной смерти. Даже сам генерал Лепарский и тот у него лечился.

Но денег Вольф никогда не брал. Об этом тоже в Сибири знали. Об этом легенды тогда ходили.

«УЛАН-НОРОК»

Братья Николай и Михаил Бестужевы жили на поселении в Селенгинске.

На сотни вёрст на восток от Байкала тянулись в те годы кочевья бурят. Не жили буряты тогда оседло. Переезжали с места на место, перевозили кибитки, перегоняли скот.

Ехали как-то бурятские семьи, остановились на днёвку рядом с берегом Селенги. Видят, тут же, шагах в ста, на пригорке сидит человек. На коленях лежит доска. На доске бумага. По бумаге чем-то загадочным водит.

Заинтересовались буряты. Подошли чуть поближе.

– Смелее, смелее, – проговорил человек. Это был Николай Бестужев. Он рисовал.

Подошли буряты совсем вплотную. Глянули. Замерли.

Перед ними течёт Селенга, и на бумаге течёт Селенга. Сопки видны правее, и на бумаге они правее. Вот совсем рядом стоит сосна. И на бумаге точь-в-точь такая.

Старик Ивенго стоял как вкопанный.

Заметил это Бестужев. Достал новый лист бумаги. То на Ивенго посмотрит, то над бумагой склонится. Опять на Ивенго глянет, опять к бумаге. Снял наконец бумагу. Повернул. Показал. Глянули все и ахнули. С листа бумаги смотрит на всех Ивенго. Морщинка в морщиночку – как живой!

Отбежали буряты.

– Колдун!

Однако затем вернулись.

– Бери, – протянул Бестужев портрет Ивенго.

Не может, в чём дело, понять старик. Растерянно улыбается.

– Бери, – повторил Бестужев и вдруг по-бурятски: – Бери!

Вновь отбежали буряты.

– Колдун!

Однако скоро вернулись.

Подружился Бестужев с бурятами. Ездил в улусы к ним. Про Петербург, про царя рассказывал. Рисовал и детей и взрослых. На охоту ходил с Ивенго.

В свою очередь, буряты часто приезжали в Селенгинск. Здесь братья Николай и Михаил Бестужевы обучали их разным ремёслам: слесарному, столярному, кузнечному.

Николай Бестужев был на редкость талантливым человеком. Он писал рассказы и умел шить сапоги. Знал, как вспахать землю, и мог починить часы. Когда декабристам разрешили снять кандалы, он из цепей выковал кольца. Эти кольца попали потом в Россию, и не было им цены.

Но больше всего Николай Бестужев любил рисовать. Это благодаря ему мы можем сейчас представить, как выглядели многие из декабристов. Как и где они жили. Какими были те тюрьмы, в которых они томились.

«У него были золотая голова, золотые руки и золотое сердце» – так отзывались товарищи о Николае Бестужеве.

«Улан-Норок», то есть «Золотое солнышко», называли его буряты.

ЗОЙКА

Привязалась к братьям Борисовым девочка – Зойка. Была она худенькой-худенькой, лёгкой-лёгкой. Казалось, дунешь – к небу взовьётся Зойка.

К этому времени Пётр и Андрей Борисовы жили на поселении. Была у них страсть – собирали коллекции растений и насекомых. Радовались братья любой находке.

Началось это ещё давно, в тюремные годы. Идут из острога в острог Борисовы, на работу шагают, валят с другими лес, а сами смотрят внимательно по сторонам, собирают букашек, цветы и травы.

Привезли Борисовы с собой на поселение коллекцию в нескольких ящиках.

Глянула Зойка, разгорелись глаза у Зойки. Вот и стала девчонка ходить за братьями. Борисовы в степь – и Зойка за ними. Борисовы в сопки – и Зойка тут. Неблизко уходят порой Борисовы. Куда же Зойке в такую даль! Отгоняют они девчонку. Отойдёт девчонка чуть-чуть в сторонку. Постоит, переждёт. И снова бежит за братьями.

Стали тогда Борисовы уходить из селения так, чтобы не видела Зойка. Выйдет один из дому, осмотрится по сторонам. Если нет поблизости Зойки, машет рукой другому. Сбегут они к речке, пройдут за кустами, пригнутся быстрей за холм. Отойдут от дома версту, вторую, только облегчённо вздохнут, смотрят – сзади несётся Зойка. Нет им покоя от этой Зойки. Хотели за уши её отодрать. На части готовы её разорвать.

И вдруг… Были дома братья Борисовы, разбирали свои коллекции. Посмотрели в окно. На бревне перед домом уселась Зойка. Крутит загадочно что-то в руках, словно бы на улицу братьев манит.

Заинтересовались Борисовы, вышли на улицу. Смотрят, в руках у Зойки невиданный жук. Усищи длиннющие, клещи огромные, глазищи почти с пятак.

Вот так находка! Разгорелись глаза у Борисовых:

– Что за чудо?

Откуда?

Покажи!

Подари!

– Не скажу, – отвечает Зойка. – Не покажу.

Убежала коварная Зойка. Огорчились, конечно, Борисовы. Вернулись к себе в избу.

На следующий день вновь разбирали они коллекции. Посмотрели в окно. На бревне перед домом уселась Зойка. Крутит загадочно что-то в руках. Словно бы братьев на улицу манит.

Заинтересовались Борисовы, вышли на улицу. В руках у девчонки ягода-невидаль. Размером почти с кулак.

Разгорелись глаза у Борисовых.

– Что за чудо!

– Откуда?

– Покажи!

– Подари!

Улыбнулась хитрющая Зойка. Согласилась отдать и жука и ягоду, только, конечно, с одним условием… чтобы братья брали в походы её с собой.

Ходит Зойка теперь в походы. Оказалась она глазастой. В той коллекции, которую собрали братья Борисовы, есть и Зойки упрямой доля.

Скончались Борисовы, состарилась, умерла Зойка, а коллекция эта долго ещё хранилась. Не только братья Борисовы, но и другие декабристы занимались изучением сибирской природы. Их исследования многие годы с пользой служили людям.

ГОРЧАКОВ

Горчаков был генерал-губернатором Западной Сибири.

Узнал он, что декабристы приедут на поселение и к нему, в Западную Сибирь, заволновался.

– На мою беду! Не жди от них ничего хорошего!

Решил он обратиться к картам. Посмотреть, что карты ему предскажут. Разложил раз. И верно, получилось так, что не жди ничего хорошего.

Разложил второй раз. И снова карты сулят худое.

– Ну ещё раз, третий, решающий!

Разложил третий, решающий. Снова карты легли к беде.

И вот приехали декабристы. Поселились. Прожили совсем недолго. От местных жителей жалоб наслушались. Сами увидели многое. Взятки берут чиновники, местных жителей притесняют, о нуждах края совсем не думают. Знал Горчаков, конечно, об этом. Мог бы к ответу привлечь виновных. Да дело всё в том, что и сам Горчаков был в тех же грехах замешан.

Написали декабристы обо всём в Петербург.

Пронюхали чиновники, что письмо декабристов пошло в Петербург, побежали скорей к Горчакову.

– Отобьёмся, отобьёмся, – успокоил их Горчаков. А сам про себя о картах: «Нагадали, паршивцы, неужто пророчество?!»

Однако не стал он тратить напрасно время. Садится и сам строчит в Петербург письмо. Пишет, конечно, о декабристах, пишет о них плохое. Получили в Петербурге оба письма. И, конечно, не декабристам, а Горчакову поверили. Даже приказ пришёл о строгом внушении декабристам.

– Ага, то-то! – торжествует Горчаков; глянул на карты: «Соврали, голубчики. А? Соврали!»

Довольны чиновники. Доволен и сам Горчаков. И всё же не удержался генерал-губернатор и вновь разложил карты. Карты снова легли к беде.

И правда. Не успокоились декабристы. Опять посылают письмо в Петербург. Письмо большое, подробное.

Узнал Горчаков о письме. Погнал в Петербург курьера:

– Птицей лети! Галопом!

Отбился Горчаков и на этот раз. Снова пришло внушение декабристам.

– Мы – сила, стена, гранит! Смиритесь. Смиритесь, – шипят чиновники.

Но не смирились декабристы. В третий раз посылают они письмо. Писали затем и в четвёртый, и в пятый. Доняли всё же в Петербурге они начальство. Пришлось назначить в Сибирь ревизию.

Только не стал Горчаков дожидаться ревизии. Тут же в отставку подал.

ЗАДАЧИ

Многими добрыми делами оставили декабристы в Сибири о себе благодарную память. Особенно тем, что создавали для местных детей школы.

С ребятами занимались и Матвей Муравьёв-Апостол, и братья Бестужевы, и братья Беляевы, Александр Якубович, Пётр Борисов, Пётр Муханов, моряк Торсон. Занимались и другие.

Учил детей и Иван Якушкин.

Начал вначале про «а», про «б». А когда освоили дети чтение, с цифрами их познакомил. Прошёл сложение и вычитание, умножение и деление. Про половинки и четвертинки им рассказал, ребята были смышлёными – освоили даже дроби.

Но больше всего любили ребята решать задачи.

– Сегодня задача на сложение, – начинает Якушкин.

Замрут ребята, слушают.

– Было у барина две деревеньки. Прикупил барин ещё одну. Сколько всего стало?

– Три, – голосят ребята.

– Правильно. А теперь давайте на умножение. Срубил крестьянин в барском лесу три осинки. Узнал барин, приказал за каждое дерево всыпать крестьянину по пять плетей. Сколько плетей получил крестьянин?

– Пятнадцать! Пятнадцать! – кричат ребята.

– Молодцы. Правильно. А теперь давайте на вычитание.

Притихли опять ребята. Начал Якушкин:

Собрал крестьянин с поля десять мешков зерна. Три из них за землю отдал помещику. Четыре мешка вернул тому же помещику за долги. За крестины сына один мешок оттащил попу. Два пришлось отвезти купцу – задолжал крестьянин купцу за ситец. А ну, кто живее из вас сосчитает, сколько мешков зерна у крестьянской семьи осталось?

– Ничего не осталось! – кричат ребята. – Ничего! Пусто!

– Молодцы, – говорит Якушкин. – Ну, дело у вас пойдёт.

МЯТЕЖНЫЙ ДУХ

Жандармы искали мятежный дух.

Унтер Уклейка примчал к исправнику:

– Нашёл!

– Ну, ну.

– Пушки видел! Ядра видел!

Исправник недоверчиво посмотрел на жандарма.

Ты – того… А? Снова пьян?!

– Никак-с нет.

– Ступай-ка сюда.

Уклейка шагнул.

– Дыхни!

Дыхнул жандарм. Видит исправник – верно, не пьян Уклейка.

– Ну, ну, так что ты видел?

– Пушки видел. Ядра видел, – твердил Уклейка. Порох в мешках. Фитили для запала.

Исправник всё ещё с недоверием смотрел на жандарма, однако спросил:

– Где? У кого?

– У него, – зашептал Уклейка. – Рядом с домом, в амбаре.

Всё было ясно. Речь шла о декабристе, бывшем подполковнике Андрее Васильевиче Ентальцеве. Отбыв каторгу, Ентальцев жил на поселении в городе Ялуторовске.

– Да-с, протянул исправник, а сам подумал: «Молодец Уклейка. Всё совпадает. Не зря и начальство о том говорило».

Как раз в это время предполагалось, что Сибирь посетит наследник русского престола, будущий царь Александр II. Наследник должен был проехать и через Ялуторовск. Предупредили об этом исправника, а заодно и о том, чтобы зорко следил за городом. Прежде всего за ссыльными декабристами. (Кроме Ентальцева, здесь жили Якушкин, Пущин и Оболенский.) Чтобы был начеку. Не убавилось, мол, у злодеев мятежного духа. Всякое может быть.

В ту же ночь, взяв отряд военного караула, исправник окружил дом и амбар Ентальцева.

Наставлял:

– Тише, чтоб взять живьём!

– Раз будет стрелять из пушек, не разбегайся. Падай на землю, ползи пластом.

Крадутся солдаты к амбару. Вдруг раздался какой-то шорох – то ли в амбаре, то ли за ним.

– Ложись! – закричал исправник.

Упали солдаты на землю.