Текст книги "Бином Всевышнего"

Автор книги: Сергей Лукницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Мама молчала, думая о чем-то, но мне показалось, что она растеряна.

Экскурсия закончилась, и тогда несколько голосов на разные лады стали звать девочку. Но девочка в это время была занята серьезным делом: она подносила старику обломок кирпича, а он, аккуратно обмазывая его глиной, заделывал пробоину в стене, и девочка не хотела никуда идти, она оставалась помощницей старика, пока молодая женщина, очевидно ее мать, не подошла и не увела ее.

Маме вдруг захотелось уйти отсюда. У нес разболелась голова и виной тому, вполне возможно, были не только и не столько нахлынувшие воспоминания, сколько разъяренное ветром кавказское солнце.

– Ты знаешь, сыночек, пойдем, – сказала она, – а то мы с тобой на самолет можем опоздать.

– Ну что ты, самолет в восемь вечера, а сейчас пять, хотя, конечно, если ты хочешь, пойдем.

Старик между тем выкладывал уже верхний ряд кирпичей, с трудом дотягиваясь до него, поминутно кряхтя и как будто на что-то тихо жалуясь. Один из обломков был особенно тяжелым, он состоял из трех кирпичей, схваченных давным-давно цементом. Старик с трудом поднял его, собрался было забросить на самый верх, но не рассчитал.

Сделал еще попытку, и тогда сильные руки подняли камень и поставили как раз туда, куда пытался его закинуть старик и где ему должно было находиться.

Перед стариком стоял я. Старик приветливо посмотрел па меня, кивнул головой и осторожно дотронулся шершавой ладонью до моего плеча, потом пробормотал что-то вроде слов благодарности и указал на верхнюю кромку незаконченной ограды. Я понял, что старик просит ему помочь еще и что дел тут минут на пять всего.

Я повернулся к маме – она присела у ограды прямо на землю, облокотилась и смотрела на меня так странно, что я подбежал и взял ее за руку. Рука была ледяная:

– Что с тобой?

– Нет, нет, ничего! Конечно, ступай, помоги ему, да скоренько, и пойдем отсюда. Мне, кажется, немножно нехорошо.

Я быстро помог старику и, отряхиваясь от кирпичной пыли, оглянулся на маму она теперь полулежала в нише, привалившись головой к холодному камню.

"Скорая помощь" не заставила себя ждать. Тут и старик мне помог. Вместе с ним я довел мамочку до машины, а через полчаса, как сквозь сон, я уже слышал обнадеживающий голос старого профессора:

– У нее солнечный удар.

– Мне можно ее увидеть?

– Лучше не стоит, она теперь спит.

– Но мне необходимо ее увидеть!

– Тогда прошу вас, пройдите сюда.

Я вошел в небольшую светлую ::злату и увидел там маму, лежащую на койке поверх одеяла. При моем появлении она открыла глаза, улыбнулась и так, с улыбкой, заснула.

Через два часа она была почти здорова.

А пока она спала, я вдруг совершенно отчетливо увидел, как раздвигаются стены больничной палаты, как простой плохо выкрашенный потолок превращается в лепной. Я опустился на стул, который подо мной оказался мягким креслом.

Я уже был в этом зале. Я вспомнил, это был дом моих предков. Я прекрасно понимал, что никак не гармонирую с этим домом, я видел перед собой красивых людей и маленького мальчика, который забирался на колени к своему брату.

Тут же на столешнице с краю лежал пистолет.

– Хочешь пострелять? – спросил его брат.

– Не хочу, – твердо сказал мальчик.

Брат взял пистолет и прицелился в дверь. Потом встал, укрепил свечу в анфиладе и стал показывать мальчику, как надо целиться.

С минуты на минуту в дверь, в которую был направлен пистолет, должна была войти девочка. Я знал это, потому что уже пережил это мгновение.

И тут я встал со своего кресла и в состоянии сомнамбулы подошел к столешнице, на которой лежала коробка с патронами. Я не обратил на нее внимания. Пистолет снова лежал на краю столешницы.

Братья были увлечены разговором и меня не замечали, хотя я был теперь им зрительно досягаем. Я решил пойти на это. Наконец тот, на коленях которого сидел мальчик, меня заметил, но не поверил себе и перекрестился. Я воспользовался замешательством, вынул из пистолета патрон и положил его в коробку.

Потом я вернулся в свое кресло, но все равно пребывал в нервном ожидании. А брат снова стал забавлять малыша пистолетом.

Вскоре отворилась дверь, в комнату впорхнуло удивительное создание.

Выстрела не произошло. Но зато случилось другое. Я стал видимым. Я изменил историю, изменил время и теперь принужден был, наверное, погибнуть в его пучине.

...Когда я понял, что в настоящее мое время мне не вернуться, я всю свою долгую жизнь мечтал, как бы дожить до момента рождения своей мамочки, чтобы сказать ей ласковое слово, чтобы предупредить маленькую девочку, что когда она вырастет, у нее родится сын – я, который ради нее перейдет грань дозволенного в человеческом бытии.

Я посчитал, что к тому времени, когда ей исполнится шесть лет, я буду глубоким стариком, и жил только одной навязчивой идеей: дожить, найти ее, рассказать о том, что я – безобразный старец – ее сын, что меня скоро нс будет на свете, но я появлюсь у нее вновь и что когда я в сорокалетнем возрасте исчезну, чтобы она не волновалась.

Я знал, мне очень захочется поцеловать свою мамочку и на своей щеке почувствовать ее поцелуй, от которого всегда становится мне спокойно и хорошо; поцелуй, который всегда решал все мои проблемы.

Профессор закончил писать историю болезни, перечел написанное и, разорвав листы, встал из-за стола. Он вышел в сад и прислушался к дневным звукам.

Молодой человек и его мама попрощались с профессором. Он глядел им вслед – сентнмснсальность, непростительная врачу, – и поймал себя на странной мысли: ему захотелось, чтобы они поскорее исчезли, растворились в дымке южного марева.

– Я ждала тебя всю жизнь, прежде чем ты родился, сказала мама.

Я посмотрел на часы. Вместо времени они показывали почему-то пространство.

Глава 14

Доктор Сильвано Черви был счастлив. Благодаря на первый взгляд ничего собой не представляющему, провалявшемуся много лет в семейном хламе черному кресту (игрушке эпох), он получил возможность переделать не только историю, до которой ему в общем-то было, как говорят в Северной Италии, "до кацо, пнколлино", но получил возможность переделать свою собственную судьбу, то есть те многие миллиарды мгновений, которые он использовал, возвращая и бесконечно смакуя мгновения жизни с той, которую любил.

На машине времени, будто это была "Альфа– Ромео" он целыми днями резвился в четвертом измерении (так он окрестил поездки в собственную суетную безнаказанность бытия), наслаждаясь и упиваясь своей всевластностью и только лишь, когда наступало время обеда, вдруг чувствовал осознанное желание вернуться в обычное свое время

Сильвано был гурме.

Обыкновенно к обеду приходил сын его жены, с коим господин Черви был в большой дружбе, и представить свою собственную жену без ее сына он никак нс мог, поскольку, когда мы любим женщину, мы любим вокруг нее всё, что принадлежит ей и составляет её.

Сын жены господина Черви было немолод. Более того, он был больше, чем дитя, ибо грешил сидением за письменным столом и был фантазер. Поэтому с его визитами господин Черви чувствовал смутное беспокойство, ибо понимал: все им увиденное хорошо было бы пережить не в одиночестве и даже не со своей обожаемой супругой, а п вместе с ее сыном, – поскольку, подумал он, для него это, быть может, будет прекрасным сюжетом для нового романа. Так он думал, нимало не догадываясь, что его приятель давно уже совершает такие же вояжи.

Но сегодня сын отчего-то задерживался, и второй раз кольнуло господина Черви смутное беспокойство. Когда он проанализировал, отчего с ним происходит такое, несмотря даже на благоденствие от владения странным аппаратом, он вдруг понял отчего.

Сына его жены просто не могло существовать в том времени, в котором развлекался Сильвано. Дело в том, что этот сын мог вовсе не родиться, поскольку вся история к обеду этого дня была им произвольно и эгоистично изменена.

Вот поэтому и чувстовал итальянский папочка смутное беспокойство: так удачно начавшееся путешествие по второй жизни было омрачено весьма досадным обстоятельством.

Доктор Черви снял руку с волшебного креста, стряхнул с себя наваждение, оказался в привычном для себя времени и отправился в столовую.

Циферблат часов, только что показывавший двадцать пять минут третьего, словно по мановению волшебной палочки, вновь вернулся к без пяти два.

В столовой его ждал великолепный обед и беседа на трех языках, которая текла размеренно, как это всегда обыкновенно бывало в их доме,возобновилась.

Но когда волшебные щи и жаркое сменились не менее безудержным десертом, господин Черви вдруг вспомнил, что он одинок в своих чаяниях и позволил себе рассказать некую историю своему юному Лругу, для чего обнял его за плечи, встал из-за стола и отправился с ним в спальню, где вознамерился показать ему и деревянный крест, и бюро, и все, что с ними связано.

Против ожидания Сильвано молодой человек не удивился рассказанному доктором Черви, а перебивал его таким образом, что у Сильвано не осталось сомнений, что ему уже известно, что произойдет, если вот этот самый крест положить в полость крышки бюро.

По поскольку оба спешили, оба были возбуждены от желания увидеть нечто, то крест был положен неправильно, и вскоре оба очутились в удивительном мире, совершенно не похожем на их сегодняшний, но и не напоминающий нисколько тот, о котором говорил молодому человеку его двойник, о котором господин Черви, впрочем, и не подозревал, ибо не читал книг своего родственника.

Перед ними раскрылся удивительный зал, в котором не было ничего, кроме огромной карты, развернутой во всю стену, которая смутно напоминала им карту Земли. На ней, на самом верху, стояла дата – 2027 год, но океаны и материки совершенно г;е напоминали своими очертаниями те, которые оба они знали с детства.

Прежде всего господин Сильвано Черви и его спутник с чувством глубокого неудовольствия обнаружили, что половина Италии отсутствует, очертания Индии размыты вовсе и на карте совершенно отсутствует Австралия. Великобритания своими чертами хотя и напоминала себя прежнюю, но чего-то в ней все же хватало. А вместо манящей своей экзотикой страны как раз там, где она должна была быть, на том месте, где испокон веку на всех картах мира и всех времен был обозначен крошечный серп Японии, теперь простирался довольно обширный материк, и, словно в противовес ему, Америка, состоящая из Северной и Южной, наоборот превратилась в полуостров, на котором, конечно, уже не было места ни Вашингтону, ни Чикаго, ни Нью-Йорку, ни даже штату Вермонт.

"Это-невероятно, – подумали оба, – неужели это еще одна временная ипостась?"

Но тут оба с удивлением обнаружили, что от поспешности поставили крест вверх ногами, и, переставив его, снова отправились в путешествие уже по время им ведомое.

Первым не выдержал писатель. Он отошел от бюро и тяжело сел в кресло, и в его грустном взоре господин Черви смог внезапно увидеть все то, что он пока не видел в странном струящемся свете, проецирующем иное время.

Сильвано Черви па мгновение задумался, после чего почувствовал словно бы дурноту и, сняв руку с креста, тоже сделал шаг, и тоже сел в кресло.

Обоим путешественникам не хотелось разговаривать. Они находились в странном оцепененпом состоянии, близком к состоянию медитации.

Через несколько мгновений они оба обнаружили, как их дух, осененный голу бот .pf^TM контуром, выходит из их тела. Они словно взмыли над креслами, оставив свои тела сидеть, и тут только почувствовали себя лучше, причем странно с выходом из собственных тел немедленно исчез языковой барьер, так часто мешающий в общении русскому и итальянцу.

Как это великолепно и легко, – первым сказал писатель.

– Да, – ответствовал ему итальянец, – но только мне кажется, что все это достаточно странно и неподвластно земному разуму и земным силам. Вам не кажется, мой милый Друг, что мы мертвы?

– Я совершенно этого не исключаю, – сказал его собеседник, – но в таком случае, если верить Моуди, то мы должны сейчас пройти какой-то черный коридор, чистилище и предстать перед ликом некоего Светящегося Существа.

В это самое мгновение, словно в подтверждение его слов, их взор заволокла тьма, и через несколько мгновений они обнаружили себя действительно в каком-то странном, очень ярком пространстве, где до горизонта раскинулся луг и росла светящаяся трава с голубоватым отливом. Посреди этого великолепия они тотчас же в действительности увидели Светящееся Существо, приближающееся к ним. Описать его было невозможно им обоим.

– Интересно, это существо будет с нами разговаривать одновременно или по очереди, в сущности ведь мы вторглись в область иррационального и, по-видимому, пострадали одновременно и, может быть, нанесли какой-то вред этому иррациональному: стало быть, мы виноваты перед ним оба в равной степени, – сказал тот, кто был моложе.

Не знаю, ответил ему Черви, тоже нс готовый к такой встрече.

Может быть. Посмотрим.

И в это же мгновение каждый па них увидел всю свою жестокую, но в общем-то милую жизнь, всю прекрасную и праведную Землю. И с совершенно спокойным взором стал смотреть, что будет дальше.

Светящееся Существо меж тем приблизилось к ним совершенно, и каждый теперь стал про себя вспоминать то плохое, что было у него в жизни, а также то, что множество задач, поставленных перед ним провидением, он решил не хорошо, а коды, допуски, поправки и шансы – вовсе пропустил.

Молодой человек освободился первым. Ему было инкриминировано немногое, о чем он никогда теперь не забудет, но то, что он еще способен будет загладить на грешной Земле.

Чуть позже освободился и Сильвано Черви.

Тогда только, после этого удивительного разговора, они оба поняли, что этот мир их не ждет, что пока еще он чужой для них, их никто здесь не встретил и не принял, и они стали возвращаться обратно, но в эту секунду молодой человек, от которого уже стало отдаляться Светящееся Существо, вдруг на беду вспомнил невероятное свое неотрсагированное желание, которое сопутствовало ему многие десятилетия. И он взмолился и попросил это Светящееся Существо уделить ему еще на мгновенье внимания.

Существо остановилось и, как показалось младшему другу, удивленно замерцало. И тут только молодой человек понял, что одному ему не вымолить той просьбы, с которой он обратился к этому Существу, поскольку данный вопрос мог быть решен лишь для них двоих.

Возвращаясь в свой век, он напоследок захотел отправиться в великую тайну завершающейся эпохи Козерога.

Им обоим было предоставлено это. В небе на мгновение показался черный огромный крест, точь в точь такой, который они оставили дома, воспарив в небытие, только теперь он был невероятно громадных размеров и плыл над ними, как гигантская туча. Оба они не испугались, их взоры застилались калейдоскопическими узорами.

И вот уже господин Сильвано Черви и молодой человек находятся в удивительной эпохе, в году тридцать третьем от Рождества Христова.

Их путешествие было тем более парадоксальным, что в нем было все от начала иррационально не только с точки зрения земной логики, но и с точки зрения даже логики небесной.

Перед ними в тенистом саду (почему-то в сознании крутилось название Гефсиманский) стоял полный, лысоватый человек, и оба они поняли, причем безо всяких слов и разъяснений, что это и есть тот самый прокуратор Иудеи Пилат.

Господин Сильнано Черви уже собрался было поговорить с ним на своем родном языке, потому что тот был все-таки наместником Рима и наверняка знал итальянский, но молодой человек от него не отстал тоже, потому что в этом мире для всех язык был один.

И обоих в одно и то же время поразила удивительная мысль:

"Как в этом мире мог оказаться человек, который покончил с собой, – по тут же другая мысль расхолодила их, – но ведь этот человек пытался спасти самого Бога".

Но не его, не его хотели увидеть молодой человек и президент коммерческой фирмы Сильвано Черви. Они хотели увидеть тот экзамен, который устраивает Светящееся Существо всякому вновь прибывшему.

Исключений здесь не делали ни для кого. К этому Существу обращаются все, кто когда-либо жил. Но неужели человек, предавший Бога, а потом попытавшийся его спасти, тоже будет допрашиваем им, неужели в этом мире существует абсолютная объективность?

Да, они не ошиблись, всадника Иудеи действительно допрашивал Бог.

Невозможно передать те добрые, ласковые слова, которое говорило Светящееся Существо, обращаясь к Пилату, и им обоим (это было видно) совершенно не нужно было ни о чем задумываться и что-то вспоминать, потому что последние годы жизни они прожили фактически вместе под одним знаком.

И еще раз подумалось: неужели это Светящееся Существо настолько абсолютно, что оно способно простить даже предательство себя. Кто же тогда в аду?

Да, и сколь это ни было невероятным, это было именно так.

Однако, в таком случае получается, что законы нравственности удивительно размыты, ведь получается, что за преступления нет наказания даже и в другом мире?

Но наказание было. И оно состояло в том, что, предав Господа, Пилат обречен был мучиться на Земле. И поэтому, приняв на себя грехи неразумной паствы по подсказке Бога сам свел свои счеты с земной жизнью. Но коли сделал это в угоду Богу, был им прощен.

Однако две тысячи лет на земле не любят имя Пилата.

Обо всем этом наши герои узнали, поговорив с ним самим. И им открылось, что всякий грех искупаем, но только не надо злоупотреблять этим, потому что боль от греха нашего мы причиняем Богу.

...Он-то простит, но сами мы простим ли себя?

Еще раз напоследок взглянув на Пила-га, наши путешественники во времени и в небытии вздрогнули одновременно. Тот, что был помоложе, от удивления, смешанного со страхом, а Сильвано от удивления, которое бывает присуще в ситуациях, когда невероятное обыденно, либо уже было однажды пережито.

Пилат превращался в Дракона, и господин Сильвано Черви мог поклясться, что в своём недавнем сне именно его и видел. Перед Драконом стояло бюро с откинутой крышкой, а на том месте, где должен был быть паз для креста, сидела милая кукла, держащая в руках ослепительной красоты черный лесной тюльпан.

– Теперь вам понятно все, – просто сказало чудовище, словно и не было Драконом. – Ступайте на Землю. Время обеда.

Время действительно было обеденное, и вскоре оба путешественника очнулись в своих креслах, на минуту потеряв способность разговаривать на каком бы то ни было языке от возбуждения.

О том, что они оба только что видели удивительные превращения, познакомились со Светящимся Существом и постигли суть Дракона, они друг с другом не обсуждали даже тогда, когда к ним вернулся дар речи.

Глава 15

После многих приключений я вернулся, слава Богу, в свой, а не в чужой 1997-й. Сперва трудно было привыкнуть, но потом дни потекли своим чередом, и спокойствие нашего выверенного и соразмеренного бытия постепенно привело меня в норму.

Спустя несколько месяцев случилось печальное событие. Умер Кирилл Николаевич.

Я хоронил его, простился со стариком. На Серафимовском кладбище в Санкт-Петербурге возле церкви покоится его прах.

Через несколько дней адвокат вручил мне посмертное его письмо, в котором было несколько весьма полезных для меня советов и одна страничка из дневника, которую я не намерен здесь цитировать.

Говорил в пей Кирилл Николаевич о Петле времени. Такое вот изобрел он понятие.

Не то, чтобы я не верил своему дяде, но, согласитесь, когда вам сообщают, что в будущем вас ожидает нечто и у вас есть к тому великолепная возможность его увидеть, только ленивец, глупец или до крайней степени обыватель не последует туда, чтобы проследить все то, что на протяжении всей дальнейшей своей будущей жизни он будет лицезреть.

И я, конечно же, отправился в будущее, в конкретный год, который, по словам моего дяди, являл собой завершение этого ужасного, увиденного мною времени; этот год был датирован им как 2026-й.

Мне почему-то казалось, что меня настигнет рок в 2024-м году, и поэтому я с удовольствием перескочил этот временной рубеж, и в стеклянном шаре, который снова разросся до размеров Вселенной, я обнаружил себя уже в году грядущем. Водолей вступил в свои права, и параллельное время, которое могло сущестоваТь и которое, быть может, вне сознания и опытов моего дядюшки стало теперь единым, поступательным и гуманным, было за меня, а не против меня.

Я снова обнаружил себя в Москве, нашел дом своего милого "я", в котором жил он в том самом времени, о котором написана эта повесть.

Но шутка моя была в том, что я надеялся встретить там снова себя самого столь же юным и здравым, как в прошлый мой визит туда, совершенно забыв, что тот "я" из параллельного времени прожил всю эту жизнь и ему сейчас уже семьдесят четыре года.

Глотнув воздуху, я поднялся на второй этаж дома, с той же лужей во дворе, уже заметно постаревшей и замшелой, нажал кнопку звонка и принялся ждать. Через несколько секунд раздался скрежет открываемого замка.

Видимо, замки тоже стареют, как люди.

Помнится, лет тридцать пять назад я был здесь и замок все так же скрежетал, так что ничего в этом доме не изменилось. Только состарилось и стало отживать.

Дверь открыл мне не хозяин, дверь мне открыла удивительная, хотя и почтенных лет дама с огромными глазами. Она была такой прекрасной и такой моей, что я пожалел, в первый раз в жизни пожалел, что не живу в том чужом для меня времени, в котором живет другой "я", а живу в соседнем. Одно утешение, что именно в этом году наши времена должны были объединиться.

– Пожалуйста, прошу вас, – сказала она, протягивая руки к моему плащу, которые я перехватил и поцеловал.

Плащ я после этого снял сам и вскоре прошел в кабинет, где намеревался увидеть снова свое отражение. Я был готов ко всему, но вновь забыл про фактор времени: за столом в кабинете сидел сутулый и очень старый человек с седыми усами, глаза которого, однако, исторгали озорные искры. Он жестом показал мне на кресло. Когда я сел, он сказал:

– Я знал, что вы придёте, я знал, что это будет именно сегодня.

– Отчего же? – удивился я.

– Оттого, что завтра меня уже не будет. К сожалению, укрощение времени дало мне возможность точно узнать мое будущее.

– То есть как? – удивился я.

Я, конечно, и сам прекрасно понимал, что значит путешествовать во времени, но что можно жить в те мгновения, когда тебя уже физически не существует, мне как-то не приходило в голову. Разве может существовать небытие для путешественников во времени?

– Да, сегодня, в два часа четыре минуты ночи окончится моя земная жизнь, я спокойно усну, и утро для меня уже не настанет.

У меня задрожали губы. Я посмотрел на любезную даму, которая открывала мне дверь и которая теперь входила с подносом, на котором были разложены некоторые приличествующие двадцать первому веку яства, и пытался прочесть в ее взоре разгадку того, что сказал сейчас старец, она ведь не могла не знать о его грядущей смерти. Но глаза ее не излучали страданий.

– Скажите, – хотел я его спросить, но не спросил, потому что мне показалось, что психическое состояние в этом доме не совсем такое, к какому я привык, в котором воспитывался и прожил сорок с лишним лет.

– Скажите, – хотел я спросить его про Это, но спросил про Другое, как-то Это, может быть, отражается на вашей психике или на психике вашей жены? – Но он понял меня без слов. Он сказал:

– Вы, вероятно, не знаете, что будет на следующий день после моей смерти?

Этого я, конечно, не знал, но, признаться, теперь задумался. Ведь вот на глазах исчезает частица тебя, пусть даже она и из другого измерения, из параллельного времени, но ведь этот сидящий передо мной старец – все равно "я" и с его смертью, видимо, что-то должно произойти и со мной.

– Нет, – сказал старец, – вы еще проживете много лет, и я не хочу рассказывать вам, как именно вы проживете. Вы будете безумно счастливы, вы будете счастливы так же, как был счастлив я, дожив до этой минуты. Но ведь неважно, сколько человек прожил, важно, что он жил, был счастлив, любим и любил сам.

Я протянул руку к блюду, на котором лежали тосты, залитые каким-то удивительно вкусным сыром, они, как я заметил, были с моей любимой рыбой, видимо, подобные вкусы наблюдались и у моего второго "я"

В этот момент в комнату ворвалась ватага ребятишек.

– Это наши внуки, – сказал старец, – вот, познакомьтесь, пожалуйста: Кирилл, Павел, Ольга, Вера, Евгения, Сергей, Николай, Константин, Аристарх.

Вероятно, единственный раз в жизни я не забыл быстро произнесенные мною имена, потому что это были имена близких мне людей, воссозданных теперь в новом поколении, которые никогда, и для этого поработали сотни людей, никогда не увидят больше параллельного времени, ибо оно несет смерть, разрушения и тревогу.

Разговор наш продолжался. И был он о времени, и о пространстве, и о влиянии планет на судьбы людей, и о влиянии людей на судьбы планет, и в общем-то он, этот разговор, достаточным образом уже стал себя изживать, подходил к концу, но я бы мог здесь сидеть долго, потому что удивительно приятным был этот дом и удивительно приятной была пара, которая находилась рядом со мною в этой комнате.

В моей выхолощенной совершенным обществом жизни я так и не нашел своего счастья, хотя узы законного брака, как говорится, были мне известны.

Я засобирался уходить и подумал, что делаю это не потому, что все, что произошло, уже произошло. Разговор состоялся, я видел Его до того, как параллельное и основное время соединятся. Я уходил спешно потому, что подумал: им так мало оставалось находиться вместе, сейчас без пяти семь, и это значит, что вместе в этой жизни им еще предстоит быть девять минут и всего-навсего семь часов...

Я спустился во двор и теперь разглядел его внимательно. В отличие от того времени, когда посетил его в последний раз, я нашел, что он стал немножко меньше, может быть, это оттого, что деревьев в нем убавилось, над ним были построены какие-то огромные, космического образца стоянки с парившими над ними воздушными машинами. Когда такая машина проплывала надо мной, я пугался, но, впрочем, все было так же, и если не врет теория чисел, то мне предстоит еще до этого времени дожить.

Впрочем мой "я" сказал мне, что я проживу еще много лет, начиная с этой минуты, но я решил, что "много" это не так уж много, в особенности если половину своей жизни я уже наверняка прожил и мне теперь остается только хотя бы наполнить смыслом вторую.

Я не знаю, что делали бы вы на моем месте, но семь часов и девять минут я гулял по улицам этой замечательной Москвы, смотрел на купола, слушал малиновые звоны, а в два часа четыре минуты ночи я взглянул на часы и решил, что время объединилось.

Нужно было, конечно, отправиться в свое время и в Питер, но было бы бессовестно с моей стороны не помочь бедной вдове похоронить мужа, и поэтому, дождавшись утра, я был уже вновь у известного подъезда, где почти тотчас же понял, что в моей помощи никто не нуждается.

Я открыл дверь, ибо она не была заперта, и мне не пришлось услышать еще раз скрежещущего замка.

Я вошел в комнату, где вчера сидел с ее мужем, и увидел вдову, которая была вся в черном, но рядом с ней сидел человек, который гораздо больше походил на меня, чем походил на меня вчерашний старец.

В первое мгновение я оцепенел и не знал, что сказать, но, вероятно, они ждали моего визита, потому что оба повернулись ко мне, а вдова сочла нужным пояснить:

– Здравствуйте, мы рады вашему приходу, как бывают рады приходу тени.

Я подумал, что вдова лишилась рассудка после постигшего ее горя, почему она говорит "мы" вместо "я", но все объяснилось просто:

– Познакомьтесь, – сказала она, – это мой муж. – Она подняла руку человека, сидящего около нее, и протянула ее мне. Я вяло пожал ее. Познакомьтесь и не бойтесь, это "вы", просто вы сейчас совершите скачок во времени, и вы пришли к нам сюда из 1997-го, а он, – и она назвала мое имя и отчество, – а он прожил все эти годы и не знал, что он меня любит, он к этому готовился и, собственно, вот мы и вместе, ведь смерти как таковой нет, – сочла она своим долгом мне пояснить.

Но я уже догадался обо всем сам.

Догадался и изумился. Можно еще постигнуть параллельное время, можно представить себе путешествие во времени. Можно представить себе, наконец, путешествие во времени после жизни или до собственного рождения, но нельзя представить себе (и остаться нормальным человеком) то, что я могу существовать сразу в трех ипостасях одновременно – ведь вот передо мной сижу я сам, который дожил до этого времени, а перед ним сижу я тот, который перепрыгнул через время и оказался в одной с ним временной формации, в одних с ним временных координатах, и, наконец, сегодня ночью умер тоже "я", но – из параллельного времени.

Как это все может уложиться в один несчастный, хотя и называемый маленькой Вселенной, мозг?

Оказывается, может, и ничего здесь нет удивительного, а тем более предосудительного.

Мне оставалось только откланяться, но муж дамы, которая была волшебной и у которой продолжали светиться глаза и которая сегодня ночью отдалилась, говоря земным языком, от мужа, вероятно, обладал чувством юмора, впрочем свойственным и мне. Он, провожая меня, сказал:

– Вы хотите быть счастливым? Вы обретете свое счастье.

Возразить ему было бы непростительным фрондёрством. Я и не успел ничего ответить, потому что доподлинно знал, что оно просыпается в человеке тогда, когда он лишен свободы. Хотя бы и внутренней.

А я был свободен...

...послышался голос дяди. Он вещал с ехидцей, но я не обиделся.

Дядя в последние месяцы своей жизни писал адаптационный словарь, призванный примирить направления параллельного времени.

В нем много любопытного. Например, про Сталина там сказано: "главарь русского национал-социализма 1924 – 1954", а про Джугашвили:

"руководитель поэтического семинара". Приводились строки изготовленных на семинаре виршей:

Когда я крикну: Раздевайсь!

Знай, сотворим с тобой мы дельце.

Не бойсь, не сделает Чубайс

Придет, чтобы доделать Ельцин.

– Я знаю, для чего ты все это придумал,

Я промолчал. Конечно он знает, еще бы!

сказал мне дядя.

– Ты придумал это, чтобы всегда иметь возможность говорить, что это ты написал "Тамань" и подсунул его тогда, много-много лет назад, заезжему офицеру, странствующему во времени по казенной надобности. С тебя станет. Ты еще может быть в суд на него подашь за то, что он пользуется твоим произведением в своих целях? Кстати, помоему, неплохая идея. Если машина времени будет делаться в массовом производстве, понятие авторского права перестанет существовать...

Ну и два заключительных аккорда, мой дорогой:

– Я хотел узнать имя той, с которой мне не придется мечтать о параллельном времени, скажи мне, ты знаешь его?