Текст книги "Роксолана. Королева Османской империи (сборник)"

Автор книги: Сергей Плачинда

Соавторы: Ирина Кныш,Николай Лазорский,Юрий Колесниченко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Султан Сулейман. Османская миниатюра

Сегодня воскресенье, и народ крещеный ехал отовсюду. Привезли кто пшеницу, кто муку, кто мед, кто пшено, рыболовные снасти, косы на сено для казацких лошадей, пиво в бочонках. Цыгане тоже засуетились: они пригнали косяки полудиких жеребцов… Были здесь и сытые волы тоже на обмен, были и стада тонкорунных овец.

Почти у каждой телеги толпились молодые казаки, особенно там, где красовались девушки в вышитых сорочках и красивых плахтах: ехали они к парням, шепнуть, что не забыла, шепнуть, что будет ждать к весне и встанут на рушники после Пасхальной недели.

* * *

Возмужалые и даже немного поседевшие паны Сангушко и Барат сидели в старшинской комнате и пристально прислушивались к тому, что рассказывал им послушник Петр из Черниговского монастыря. А рассказывал он им то, что оба старшины никогда и не надеялись услышать. Нашлись пленницы, которых долго по всему миру искали родственники. Нашлась Настенька Висовская, невеста пана Яремы Сангушко, нашлась и Оксана Барат, родная сестра старшины Зиновия Барата. Обе живы, здоровы. Настенька Висовская уже султанша и искренняя патриотка казацкого края. Старец Исидор целовал крест и Евангелие. Он утверждает, что видел своими глазами Оксану Барат, разговаривал с ней не раз и не два: Настенька, прежняя школярка, Настенька-пленница живет в султанском дворце султаншей; Оксана получила свободу, но не покинула свою любимую подругу, живет при ней.

Тогда пан Ярема сказал:

– Пойдем с кошевым Байдой на этого проклятого Сулеймана, который погубил нашу жизнь и жизнь наших лучших панночек…

Послушник низко поклонился, вытащил из камилавки спрятанное там письмо и тихо сказал:

– Не следует казакам так убиваться и грустить. На все воля Божья. Не надо терзать себя незримым, потому что и в беде человек живет под Божьей рукой… Лучше помолитесь, и да просветлится ваш ум. Вот возьмите письмо от самого монаха учителя Исидора. Видимо, этот славный монах пишет вам справедливые слова, он мудрый, как змей.

Обеспокоенные старшины стали читать письмо.

Монах учитель из Константинополя писал подробно о сказочной жизни обеих пленниц, и особенно о странной судьбе Настеньки, которая сменила имя, но не сменила сердце, и хотя стала Роксоланой, но всегда молится Богу, как истинная христианка. Своей судьбе покорилась, как покорилась и султану Сулейману, покорилась в великой скорби и в неволе родила сына… Этот невольный грех искупает она молитвами, щедрыми дарами в госпитали, а также покровительством своего обиженного казацкого народа.

Не надо искать ее вину там, где ее и не было никогда, виноваты князья, которые не заботятся о своем народе.

* * *

Было раннее утро. Отец Исидор в своей маленькой келье стоял на коленях перед иконой Спасителя Мира. В великой скорби, сложа руки, молился за невинно убиенных и за тех, которых сегодня поведут на казнь. Молился, чтобы милосердный Бог послал смерть без мучений приговоренным Яреме и Дмитрию и оправил в Царство Небесное, где нет ни печали, ни воздыханий, а только вечная жизнь.

Вчера вечером получил он страшную весть: смелый патриот казак Ярема Сангушко, жених тихой голубки Настеньки, а ныне султанши Роксоланы, находится сейчас в Стамбуле, сидит не в роскошных турецких палатах и не в дорогих одеждах, а в темной, без окон, тюрьме, израненный, измученный и жаждущий. Сидит затем, чтобы сегодня после обеда всенародно лечь под топор палача. Всем известно, что если великий Сулейман обрек Сангушко и еще кошевого Байду лечь под топор, уже ничто не спасет этих двух казаков от смертных мук под острым топором. Молился монах, потому что хорошо знал тех казаков, хорошо знал эту красивую Украину, знал ее народ, который терпит обиды от королей, князей, турок, татар и никак не может отбиться от обидчиков… И этих народолюбцев, которые смело идут оборонять свой край, ведут на публичную казнь. Знал, потому что прожил в Украине всю свою молодую жизнь.

Страшную новость сообщили ему монахи, которые часто бродили среди народа и собирали мировые новости. Узнавали важные новости из расклеенных указов преимущественно на базаре или на Ак-площади. Один из монахов не побоялся и тихонько сорвал такой указ в темном узком переулке. Этот указ и прочитал отец Исидор. Прочитал и ахнул! Писалось в нем следующее:

«Недавно на территории турецкого государства, на ее молдавских окраинах турецкое войско встретило огромную казацкую силу, незаконно призванную бывшим молдавским господарем Ивоном-мятежником. Это казачье войско в количестве около десяти тысяч при помощи молдавских мятежников стремительно ударило по турецким передовым отрядам-янычарам.

Нашествие было неожиданным.

В бою были убиты янычары, и турки вынуждены были отойти под защиту главных сил на Балканах; однако турецкие отряды сумели пленить главного казацкого старшину: известного во всей Турции кошевого князя Байду-Вишневецкого, который причинил много вреда туркам, и взяли второго казака, помощника Байды, гонористого князя Ярему Сангушко.

Напали они на наше войско по собственной инициативе, без разрешения польского короля Сигизмунда II Августа, который живет с нами в согласии. Нападение произошло на земле турецкого государства, поэтому турецкий султан Сулейман Великий совершил свой суд над этими двумя казацкими старшинами, признал их преступление особенно тяжким и приговорил обоих к тяжелой казни, казни на горло. Казнь должна состояться в этот день после обеда на Ак-площади прилюдно, чтобы все видели, как могущественный султан справедливо наказывает злейшего врага и урок тем, кто планирует причинить любой ущерб турецкому государству».

Старый монах застыл в молитве, когда услышал робкий стук в дверь. Он тяжело поднялся и открыл окошко: на пороге стояла женщина в темной и длинной чадре.

– Кто ты, спасенная душа?

– Это я, батюшка, Оксана из дворца, отопри, отец, потому что сейчас упаду…

Монах открыл дверь и силой втащил Оксану, которая почти не стояла на ногах. Он усадил ее на широкую скамейку и дал напиться иорданской воды.

– Успокойся, женщина. Какие еще принесла новости?

– Хуже уже и быть не может… Разве отец ничего не знает?

– Ты имеешь в виду, наверное, этот султанский указ? – И монах дал письмо измученной Оксане.

– Да, его, – шепнула Оксана и горько заплакала.

Монах, склонив голову, молчал.

– Что делать, что делать? – рыдала Оксана.

– Не надо плакать, – строго сказал монах, – страшный приговор изменить нельзя, он уже почти исполнен. Молись, дочь, за обоих казаков, как уже за мертвых: султанское слово во всей Турции закон. Что случилось, то случилось.

– Не знаю, как быть с Настей: сказать или промолчать?

– Лучше не говорить: она слабая, больная, – сказал монах задумчиво, – весть будет слишком тяжелой, надо ей дать святой покой… Когда… и она отойдет, чтобы предстать перед престолом Всевышнего Судьи, тогда оба и встретятся в мире праведных. Нас же, грешных и немощных, может успокоить только молитва. Сегодня такой черный день. Будем молиться за казацкие души, потому… что ни говори, эти казаки – рыцари: гибнут в Стамбуле за свой родной край. В Стамбуле все знают, что султан затеял черное дело: хочет снова идти походом на христианский город Вену, в который его не пускали казаки. Не будет ему удачи и в этом походе, не будет! Умрет он под стенами христианского города, но в самом городе ему не быть никогда! – предсказывал старый монах, протягивая руки к иконе Девы Марии.

– Я хочу видеть казнь, – робко сказала Оксана.

– Благословляю… тогда запишем все, что произошло до святых деяний.

– Я хочу испросить их тела, – шепотом сказала Оксана и обняла голову руками.

– А что ты будешь делать с ними, если турецкие старшины дадут на это разрешение? – сокрушался старый монах.

– Хочу их похоронить на христианском кладбище.

Она помолчала и через некоторое время добавила:

– Старшин просить не буду. Они не отдадут, еще и беды не оберешься. Будет лучше, если подкуплю кладбищенскую стражу: там стоят всего три человека, я уже разыскала их, дам каждому по золотому дукату, они уложат тела на повозку, и наши люди отвезут ее на кладбище.

– Благословляю тебя на святое дело… Берегись только янычар: теперь они очень злы нас, даже нападают, я уже предупредил братство, чтобы не ходили по городу без дела, вразумляю и тебя.

– Я осторожна, отец: сделаю все ночью, у меня есть хороший помощник-христианин, он знает местные порядки.

– Верно, но все же берегись, Особенно опасно ходить на Ак-площадь! Боже упаси! Не ходи туда: там женщин не увидишь, а янычары шныряют в ярости с ятаганами! Не могут успокоиться, что гяуры-христиане уничтожили в Молдавии столько янычар. Они злы и на самого султана, говорят, заступается за христиан, женат на христианке, которая стала мусульманкой, но напрасно! Того и гляди, ворвутся во дворец. Предупреди и саму султаншу: пусть спрячется где-то. Дворец большой, есть где скрыться, потому что сегодня на Ак-площадь сойдутся все янычары посмотреть на своих злейших врагов.

– Я хожу постоянно в чадре, меня никто не узнает, не пойду на эту страшную Ак-площадь, но все же посмотрю. Я должна.

Гравюра Агостино Венециано, изображающая Сулеймана Великолепного в шлеме выше папской тиары

– Как же ты сможешь увидеть, надо проскочить эту ужасную площадь, где-то встать, чтобы никто не пристал, и женщину туда не пустят.

– Я все сделаю осторожно. У меня есть подруга, зовут ее Перышко: она жила в султанском гареме, а когда старый султан отпустил весь гарем на волю, ее продал какой-то евнух главному визирю. Такова была ее судьба: она убивалась по этому поводу, но сил вырваться у нее не хватило. Она уговорила визиря дать ей свободу. Но осталась жить в его дворце. Сегодня я с ней виделась, и она предложила прийти, посмотреть с балкона на это страшное зрелище. Дворец стоит на углу этой самой площади и улицы известного Гаруна Аль-Рашида. Я уже раздобыла морскую подзорную трубу.

– Когда все закончится, обязательно приди рассказать. В воскресенье отслужу панихиду у свежих могил, а сейчас иди и занимайся своим делом. Буду молиться за казаков-патриотов, мысленно исповедовать и давать святое причастие. Иди, дочь, делай святое дело… Это наш скорбный долг.

И старый монах склонился перед Нерукотворным образом, озаренным бледным светом неугасимой лампады.

* * *

Правду говорил старый монах: в полдень на главной площади собралась большая толпа. Сбежались отовсюду ремесленники, рыночные торговцы, всякие цеховые мастера, бездельники и почти все повесы-янычары, которые бездельничали после походов и требовали дармовых продуктов от больших и не очень торговцев, а от визиря – денег. Все их знали, все недолюбливали. Сидя дома, промышляли насилием, докучали визирям и слабым духом султанам. Когда ничего от них не получали – жгли дворцы и чинили беспорядки. Эта армия дебоширов не хотела и слышать о дисциплине и стоила государству слишком дорого. Но и без янычар султаны были как без рук: янычары умели стремительно наступать на врага и почти всегда успешно. Поражение янычар в молдавских землях было неприятной неожиданностью даже для самых янычар. Удивлено было и все турецкое население.

– Тихо… тихо… Вот они!

– Где? Кто?

– Заключенные… казаки на помосте!

– Ведут… ведут…

– Эге-геее! Какие же они черные, очень похожи на нас…

– Замолчите! Кто-то читает кади.

– Дайте послушать.

Все вытянули шеи, чтобы получше рассмотреть заключенных и судью, который стоял на помосте с приговором в руках.

Действительно, ни кошевого Байду, ни старшину Сангушко нельзя было узнать. Они вышли в кандалах почерневшие, с закрытыми из-за дневного света глазами после темных каменных мешков. Увидев это чудо, янычары яростно завизжали и навалились всей массой на султанскую конницу. Но конница сдержала натиск разъяренной толпы.

Вся конница выстроилась перед полком и в знак, что процедура казни началась, по команде выстрелила вверх из ружей. Ударили бубны, и казаков подвели к плахе. Толпа замерла в напряжении, даже янычары спрятали ятаганы и уставились на помост. Сильный кузнец снял замки с рук пленных и бросил их помощнику палача. Поставил заключенных перед судьей, который медленно развернул пергамент и громко зачитал обвинение и наказание, назначенное самым большим султаном… Еще раз ударили в литавры, и казнь началась…

Толпа затихла, замерла…

* * *

На балконе причудливого дворца со стройными колоннами восточной архитектуры сидели без движения две женщины в темных одеждах до пят. Одна из них достала морскую трубу и, не отрываясь, смотрела на страшный помост. Это были две подруги: Перышко и Оксана.

Как ни были ободраны и измучены пленные казаки, все же Оксана их узнала… и ее рука дрогнула. Она увидела высокого и статного Байду. Его подвели к плахе первым. Он набожно ознаменовал себя крестом и склонил голову. Видно было, как в воздухе мелькнула сталь… но в следующее мгновение она увидела, как залитый кровью кошевой со всей злостью плюнул на палача…

Толпа, словно выпущенный из клетки дикий зверь, неистово кричала что-то невнятное. Разъяренный помощник палача приволок несчастного и положил голову на плаху… Геркулес вновь махнул ятаганом и снова не попал по шее… только задел плечо.

– Специально это делает… – шепнула Перышко на ухо подруге.

– Что говоришь? – хрипло спрашивала Оксана: она не понимала уже, где она, но крепко держала трубу и не спускала глаз со страшной казни.

– «Боже… Боже… дай силы досмотреть до конца на черную работу проклятого султана… Я должна все подробно рассказать старому монаху…»

Кошевого, уже без сознания, палачи поднесли к плахе и отскочили: третий раз блеснул ятаган, и голова мученика уже катилась с помоста. Палач поднял ее за волосы, ударил ладонью по кровавой восковой щеке и показал толпе.

Оксана не слышала криков, ярости, адского хохота… Она только видела колышущееся море голов, подброшенные вверх красные фески…

– Может, достаточно? – шептала Перышко, обнимая подругу. – Ишь, какие холодные у тебя ручки… пойдем-ка отсюда…

– Я должна увидеть все… все до конца! – почти рыдала Оксана. – Я видела смерть кошевого Байды-Вишневецкого… Теперь еще старшины Сангушко… пана Яремы. Оксана опять направила трубу на помост. Там стоял сам пан Ярема Сангушко. Он был похож на каменную скалу, но глаза… никогда после она не смогла забыть этих глаз. В этих глазах отразились невероятная тоска по родине, любовь, которая так стремительно пронеслась по украинским степям, и огромное желание последний раз взглянуть на ту, вместе с которой он любовался звездным небом черными украинскими ночами. Она видела, как эти глаза искали султанский дворец, в котором лежала тяжелобольная Роксолана… Мгновение… еще мгновение… блеснул ятаган, и голова пана Яремы покатилась по полу… несколько раз покрутилась и встала на окровавленную шею лицом к султанскому дворцу, и уже остекленевшие глаза упрямо смотрели на султанский дворец.

Оксана начала соскальзывать на пол, но Перышко успела подхватить ее и быстро увела с балкона.

* * *

На второй день в церкви отслужили панихиду. Мрачная, почти больная Оксана сидела во дворце у Перышка. Обеспокоенная подруга спросила:

– Как султанша, не лучше ей?

– Нет, не лучше, наоборот, совсем ослабла. Не знаю, что дальше будет: боюсь я за нее.

– А если, не дай Бог, султанша умрет, что будешь делать?

– Что ты, что ты! – ужаснулась Оксана, она побледнела и несколько раз перекрестилась.

– Все под Богом ходим… – задумчиво произнесла Перышко. – Но… все же, живой о живом думает. Да и сам султан уже старик. Так что надо серьезно подумать и о себе: не станет султана, что будешь делать?

– Не знаю… – тихо ответила Оксана.

– Гм… ты так сейчас говоришь с печали. Придет время, когда будешь думать иначе, и будет поздновато.

– А что буду делать? Сколько ни живи здесь, все чужой край, все негде приткнуться.

– Верно.

– А что делать? – снова спросила Оксана.

– Что делать? Заранее готовиться к поездке домой, а дом твой – родной край, Украина, которую ты так часто вспоминаешь и так хочешь увидеть.

– Очень хочу видеть, – приуныла Оксана. – Далеко, долго идти и дойду ли!

– Гм… дойдешь. Когда не станет султана, может случиться беда: неизвестно кто его заменит, – продолжала Перышко. – Может сесть злой султан, отобрать указ о твоей воле и заточить в гарем.

– Этого я не боюсь: я для него уже старая, – с трудом улыбнулась Оксана.

– Тем хуже, тогда совсем выгонит из дворца… – и тихо добавила, – …янычарам на забаву.

Оксана с ужасом смотрела на подругу и молчала.

* * *

Оксана хорошо знала жизнь в султанском дворце, все привычки, этикет, манеры и даже заплетенные интриги принцев, принцесс, одного-двух евнухов-фаворитов, дворцового визиря… Все и всякие столкновения, неприятности, даже вежливые беседы всегда кончались душегубством, неожиданными арестами с оттенком азиатский жестокости, обычной в те времена и присущей только Востоку.

Роксолана в силу своей занятости ничего не замечала, и поэтому Оксана периодически, как бы невзначай, бросала какое-нибудь слово предостережения… И Роксолана внезапно оглядывалась, внимательно прислушивалась и тогда уже по-настоящему остерегалась. Особенно она опасалась принца Мустафу, старшего сына султана от первой жены Фатимы. Оксана уже заранее знала хитрые заговоры принца и всех его сторонников против султана и тотчас же предупреждала подругу. Следует отметить, что и Роксолана не любила принца Мустафу, знала, что ее единственный сын Магомет погиб от руки принца. Может, этот грех совершил наемный убийца, но по наущению Мустафы. Она тогда достаточно жестко отогнала его от себя и таким способом нажила уже неприкрытого мстительного врага.

– Этот проклятый принц, – шептала Оксана, – пугает султана тем, что якобы ты сама хочешь управлять государственными делами и будто бы хочешь извести мужа…

Роксолана сидела в кресле у окна и что-то вышивала.

– Многое из того, что ты рассказываешь, слабо напоминает правду, – говорила она Оксане, положив платок на колени.

– Я тоже знаю Мустафу: он коварен и его нужно остерегаться, но правда и то, что он и трус. Мустафа знает, что султан не поверит ему. Все, что ты говоришь, вздор.

– Как вздор! – рассердилась Оксана, – следует хорошо подумать… и не столько подумать, сколько сделать так, чтобы принц исчез с наших глаз навсегда.

– О чем именно ты узнала? – улыбалась Роксолана. Она привыкла к сплетням и не очень к ним прислушивалась. Прислушивалась только в тех случаях, когда в подобных интригах чувствовалась угроза и чья-то сильная рука. Тогда она принимала решительные меры.

– Мустафа уговаривает принцев силой заставить султана отречься от султанства, – продолжала Оксана, постукивая пальцами по ладони. – Султан уже стар, а сыновья никак не дождутся, когда родитель отправится к Аллаху. Мало того: Мустафа склоняет братьев к тому, чтобы те незамедлительно отправили отца в магометанский рай пить кофе среди райских девушек, вот!

– Гм… – хмыкнула Роксолана, – хорошо, я разведаю все сама: здесь у меня есть люди, которые все узнают и расскажут. Тогда…

– Что тогда? Тогда будет поздно: прикончат отца гуртом, тогда и чеши затылок, что делать… поздновато.

– Именно сейчас… – сказала Роксолана, – я и поговорю с султаном. Не знаю, кто кого пошлет в рай: сын отца, или наоборот – отец сына. В рай – не в рай, а куда-то в Иран в пустыню кататься на верблюдах – точно. Я этого Мустафу отблагодарю, приготовлю гостинец! И не только ему, но и всем принцам преподнесу тертый хрен: будут сидеть тихо где-то в закоулках турецкого государства, страна теперь ой-ой какая большая – будет, где отдохнуть всем этим предателям… Только вот что странно: неужели и принц Селим идет против отца?

– Мне неизвестно, – размышляла Оксана. – Принц Селим очень тихий, ласковый, книги читает и отца любит.

– Я тоже присматривалась к нему: думаю, что он против султана не пойдет…

– Будем надеяться, что не пойдет, – подтверждала Оксана.

– В последнюю ночь его не было среди принцев: видимо прячутся от него со своим черным делом.

– Вот как! Так они заговорщики! Хорошо… хорошо… Сейчас же и укрощу.

И Роксолана неожиданно спросила, укладывая свой платок в маленький сундучок:

– Ты говорила мне, что видела казнь тех… запорожцев… Скажи, кого казнили и кто палач?

И, закрыв сундучок, Роксолана села, и внимательно посмотрела на подругу.

– Я тебе об этом ничего не рассказывала! – искренне удивлялась Оксана.

– Ах, все равно! Может, кто другой сказал, я уже забыла. Но, видимо, и ты была на площади, когда рубили головы этим… – И речь прервалась.

– На площадь я не ходила, женщинам запрещено, – с притворным равнодушием сказала Оксана и опустила голову.

Роксолана не спускала глаз с подруги.

– Еще вчера ты была более откровенна со мной, – уколола Оксану султанша и почему-то вздохнула. – Ты же знала об этой казни…

– Да, знала, потому что везде же расклеены указы.

– Надо было содрать и принести мне, – резко сказала подруга.

– Я боялась: везде ходят стражи с саблями в руках, меня бы поймали и отрубили голову на той же площади.

– Ну, ну… не злись! – подлизывалась султанша. – Знаешь же, как я переживаю: мне нужно знать позарез, знать, чтобы… для дела… – споткнулась она на слове.

– Я видела издалека, – тихо сказала бледная Оксана. – Видела с дворцового балкона, оттуда видела.

– Что… что?

– Ну, видела, как палач, огромный такой, посек двух запорожцев… было тяжело смотреть, поэтому и не разглядела, как следует.

– Говори скорее… кто они? Наверняка произносили их имена…

– Да, судья зачитал, но я была далеко, а в указе не написаны имена казаков. Слышала про Байду-Вишневецкого…

– Да… да… Кошевой Сечи Запорожской, староста каневский… – шепнула Роксолана.

Она начала читать заупокойную молитву и креститься.

– А второй кто? – допытывалась султанша.

– Право, не знаю, спрашивала, но никто не сказал: слышала, что посекли помощника по имени Иеремей…

– Иеремей… – шептала султанша, раздумывая.

– И больше ничего?

– И больше ничего.

– Султанша еще раз прошептала молитву и долго крестилась, подняв глаза к голубому небу.

– Скажу тебе, сестричка, все мне снятся плохие сны, – грустно сказала Роксолана… куда дели мертвых, не дай Бог, бросили собакам!

Оксана молчала. Потом решилась и тихонько сказала:

– Отец Исидор выпросил казненных: вместе с ним и еще с извозчиком Кузьмой похоронили ночью на греческом кладбище… После провели панихиду, – сказала Оксана дрожащим голосом и вдруг заплакала.

– Милая моя… – целовала подругу султанша. – Милая! Не плачь… Ты казачка… должна знать, что уже не вернуть этих замученных. Лучше помолимся за невинно убиенных. Мне почему-то приснился пан Ярема Сангушко…

– Как!

– Будто мы вдвоем в Санджарах, где виделись последний раз. Будто бы Ярема стоял рядом со мной и плакал, а из его глаз капали не слезы, а кровь… кровь… – крикнула Роксолана, положив голову на колени своей плачущей и измученной тяжелым разговором Оксаны.

* * *

Казнь двух казаков на Ак-площади очень тревожила Роксолану: она знала нрав султана Сулеймана и боялась мести, для султана казнь этих двух старшин была слишком малой жертвой, чтобы удовлетворить амбиции азиатского повелителя. Скорее всего, пожалуй, решится отправить большое войско на Сечь, а может и на всю Вишневетчину, откуда, как он знал, идут все новые и новые отряды казаков.

Так думала султанша, вспоминая, как сутан проклинал и Сечь, и короля и старшин из-за янычар, посеченных запорожцами. Знала она, какой теперь сильной стала Турция, такой мощной, что ее уже боялись все западноевропейские государства, избегая внимания Сулеймана Великого и никоим образом не желая подвергнуть свой край опасности. Вдруг султан захочет превратить в пепел всю Украину от края и до края. Именно так он недавно поступил с Ираном, Египтом… Недаром при упоминании о Сечи, о князьях-арендаторах со степной Украины султан скрипит зубами и хватается за свой острый ятаган.

Роксолана и днем, и ночью напряженно думала, как бы отвести этот ятаган, занесенный над головой сечевого братства, от всего украинского народа, чтобы, пусть Бог милует, Сулейман не обратил казацкую Украину на «татарских людей», как это было когда-то в давние времена. Не допусти, Пречистая Дева Мария!

И Роксолана решилась. Она знала все тайны, и даже агрессорские планы султана, которые он доверял ей, в надежде получить совет. Чаще всего думал о прочной, как скала, Вене. Вена [7]7
  Согласно историческим источникам, султан направил войска на Венгрию. Автор в данном случае ошибся. – Примеч. переводчика.


[Закрыть]! Вот куда надо было направить все внимание Сулеймана Великого! Мечта о Вене была его больным местом. На это место и направила свой удар Роксолана.

Она хотела поговорить со своим властелином, но этикет не позволял запросто: должна была ждать вестей от самого султана.

* * *

И только через неделю утром пришел вестник, стал перед султаншей на колени и, склонив голову, сказал:

– Большой властелин всего мира, повелитель всех верных и неверных хочет посетить свой Степной Цветок и воочию увидеть светоч мира и покоя.

Султанша, как предписывал этикет, ровно через одну минуту дала ответ, этикет велел радоваться этому огромному счастью:

– Я уже готова сию минуту встретить моего повелителя, и радуюсь этому, как радуется земля, встречая восход солнца!

Вестник низко поклонился и удалился, а через десять минут на пороге уже стоял сам султан в дорогом голубом халате, на голове – тюрбан того же цвета. Это означало, что султану приятно видеть свою жену, которая уже подошла к нему и стояла, низко склонив голову.

Султан махнул рукой, и вся свита исчезла за дверью. Затем ласково взял за руку Роксолану, бережно усадил в кресло, и сам сел напротив на дорогой ковер, на котором уже стоял кальян.

– Как мой Цветок отдохнул? – поинтересовался султан.

Со времени злополучного похода на Вену он весьма состарился, но его глаза горели задором, и рука все еще ловко управлялась с ятаганом.

– Мне сразу стало лучше, как только глаза мои узрели властелина всего мира. Но вижу, солнце моего сердца прячется за облака неизвестной мне печали.

– Да… с тех пор, как я узнал о больших потерях янычарского войска в Молдавии, мое сердце все еще не может успокоиться.

– Но повелитель мой, ты мог бы уже успокоиться неделю назад, казнив двух казаков-старшин на Ак-площади.

– Хе… это только начало моей мести! – сказал султан, сдвинув густые брови.

– Какой должен быть конец этой мести? – холодно спросила Роксолана.

– Конец будет такой же ужасный, как и его начало: должен наказать весь край этих задир. Запорожцы утверждают, что никого и ничего не боятся… так… Я, Сулейман Великий, наглядно покажу этим мятежникам, что их слова сущая ерунда. Я испепелю весь их пышный край.

Роксолана молчала, султан сосал чубук и пристально смотрел: не потемнело ли лицо его верной Роксоланы, спокойно ли оно и нежно ли наклоняется к султану? Да, оно не изменилось, оно было таким же, как в начале их беседы – спокойным, мягким, но все же в глазах отразился неописуемый ужас.

– Разве тигру пристало ловить мышь? – услышал он, наконец, ее твердый голос. – Пусть этим занимается кот. Тигр берет добычу, равную его мощи, – отчеканила каждое слово Роксолана.

Султан поднял бровь: было заметно, как на его устах, прикрытых усами, мелькнула улыбка: он уважал свою султаншу за ум.

– А что же делать? – поинтересовался он.

– Послать жалобу королю польскому Сигизмунду-Августу, чтобы укротил Сечь.

– Я Сулейман Великий, и никому не намерен жаловаться, я сам накажу, не спрашивая королей! – гневно сказал он, скрипнув зубами.

– Повелитель должен уважать законы этих королей: повелитель обязан предупредить короля, если же король пренебрежет делом, тогда уже идти войной, не на Сечь, а на Польшу, на территории которой находится Сечь.

Повелитель улыбнулся и потряс чубук.

– Повелитель сейчас должен направить свои силы на вражеские крепости куда прочнее казацкой крепости.

– Куда именно? – уныло спросил султан.

– На Вену.

– Ходил дважды…

– Стоит идти походом третий… сейчас турецкое войско непобедимо и большой грех держать его дома без дела: турецкому войску не пристало лениться, солдат должен быть всегда солдатом, а не ленивой бабой.

– После молдавского побоища я уже не верю янычарам.

– Все здесь говорят, что янычарское войско – толпа разбойников, умеющих драться только с девушками из гаремов. Пустить их в дело можно только для того, чтобы напугать врага и внести смуту. Настоящее дело можно доверить только польскому солдату.

– Мой Цветок – мудрый, как змея, и ласковый, как ягненок. Я должен прислушаться к доброму совету, – уже смеялся властелин.

– Я слабая женщина и желаю своему государю только добра. Повелитель когда-нибудь должен предстать перед лицом Аллаха не с пустыми руками.

– Что же я возьму в руки, какое самое ценное сокровище? – удивлялся султан.

– Я уже говорила и еще раз повторюсь. Вена со всеми ее сокровищами в одной руке и мусульманская вера – в другой. Аллах благословляет тебя, государь, на этот трудный путь: ты должен пройти его так, как и подобает властелину всего мира не на словах, а на деле. Должен выполнить завещание старого Мюрада, который завоевал все Балканы. И тогда слава непобедимого великого Сулеймана будет сиять над твоим именем из рода в род, из века в век.

Султан молчал.

– Ну что ж… – сказал, наконец, султан, – пусть будет так, как говоришь, и пусть твое имя останется в памяти потомков как жены, достойной своего великого мужа.

– Пусть будет так, как предписывает Аллах! По его зову ты должен идти на Запад и прекратить там религиозные распри ударом меча… А теперь ты должен еще сказать одно слово…

– Какое это слово, моя нежная Роксолана?

Колеблясь, Роксолана произнесла:

– Берегись… берегись, государь, и днем и ночью…

– Кого? – строго спросил султан. – Слава Аллаху, не боялся никого и сейчас не боюсь. О ком ты сейчас говоришь?

– О незримых врагах…

– Ты их знаешь? – грозно спросил властелин.

– Одного из них хорошо знаю – это твой старший сын Мустафа уже давно мечтает о султанском кресле, думает, что ему, только ему принадлежит это кресло и хочет его заполучить как можно быстрее… Остальные его помощники твои сыновья, кроме Селима Кроткого.

– Гм… я сам держу на подозрении своего Мустафу, но все же надо доказать, нельзя винить вслепую… Я все разведаю, наверное, на следующей неделе.

– Не жди долго, завтра, а, может, даже лучше сегодня узнай. Если выдаст всех – не наказывай строго…

– Как не наказывать?

– Так, не наказывай, как ты наказал казаков, казненных на Ак-площади неделю назад…

– Второй казни не будет!

– Да! Так не наказывай: он же твой сын! Подумай: ты должен даровать ему жизнь… отправь его как можно дальше… Турция огромна, как Божий мир… Только, пожалуйста, государь, без крови… Крови боюсь, боюсь… боюсь… – истерично рыдала Роксолана.