Текст книги "Роксолана. Королева Османской империи (сборник)"
Автор книги: Сергей Плачинда
Соавторы: Ирина Кныш,Николай Лазорский,Юрий Колесниченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
В этой большой комнате с широкими и продолговатыми окнами, украшенными золотом и серебром, спали или просто лежали не менее трехсот барышень «райской красоты», как говорила Заира. Таких комнат было во дворце минимум десять, и все полны вот такими ухоженными и разнеженными барышнями. Было тихо, практически никто не шевелился и не вставал. Настенька долго не спала и все прислушивалась. Все окна были открыты настежь, но она заметила, что в окнах, словно густое кружево, стояла тончайшая решетка.
«Значит, я оказалась в золотой клетке», – подумала она с ужасом и схватила за руку Заиру, которая собиралась идти в свои покои.
– Что тебе, степная жемчужина, красная моя вишня, золотое кольцо Пророка…
– Зачем здесь решетки? – с ужасом спрашивала Настенька, показывая на окна.
– Тебя только это и беспокоит, пугливая моя серна?
– Да, зачем они?
– Чтобы случайно не захотелось какому-нибудь молодому султанскому старшине или даже принцу заглянуть в этот рай… За такое могут жестоко наказать…
– Кого?
Накажут и принца, и девушку за то, что приваживает мужчин, – улыбнулась Заира. – Спи спокойно, моя ласточка, мне надо уходить.
– А как наказывают?
– А уж как водится здесь: зашьют живьем в кожаную сумку и бросят в Босфор… А Босфор протекает здесь, под этой славной горницей – поднимут крышку и бултых…
– В воду… в Босфор…
– Ты не бойся, лебедушка… Тебя никто не тронет, никто из принцев или старшин не знает, что здесь новая райская гурия…
И она незаметно вышла.
Настенька лежала тихо с открытыми глазами. В распахнутые окна проникали ароматы цветов, каких именно пленница не могла понять: может жасмина, а может розы, фиалки, или смесь, волшебная смесь из удивительных восточных цветов… Она прислушалась, внимательно прислушалась… нет, не слышно, чтобы кто-то ломал на окнах решетки… Слышно было только соловьев: они гремели, затихали, томно звали в таинственный сад и вновь гремели…
«Наверное, здесь большие сады», – подумала Настенька и даже встала, чтобы увидеть деревья. Она действительно увидела какие-то кусты, даже зеленые веточки, которые тянулись в залу в своем пышном убранстве. Она рассмотрела зал: в углу у двери, как идол, все стоял без движения закутанный с головы до ног высокий евнух с алебардой в руках и большой свирелью за плечами. Она глянула на соседнюю кровать, где спала ее надежда и спасительница Оксаночка. Настенька прижалась к подруге и нежно поцеловала, Потом легла на бок, прошептала на ночь молитву и тоже быстро уснула.
* * *
Так протекали день за днем…
Утром душистая купель с прохладной или теплой розовой водой. Потом… завтраки под чарующую музыку, тревожно-религиозную или тихую и тоскливую, напоминающую детский плач брошенного сироты. Мариам говорила, что это лучшие мелодии музыкального Востока, их, мол, любит сам господин султан – защитник правоверных мусульман, тень Пророка. После прогуливались по большим залам, купелям, райским садам. Красавиц было здесь так много, что новые пленницы быстро привыкли к этой роскошной красоте: им порой казалось, что на свете все так, как и в этом султанском дворце – красота, роскошь, беззаботная жизни, нега. Любая работа была запрещена, разве что разрешалось вышивать что-нибудь в подарок султану… Однако все эти красавицы больше всего любили купели или просто лежать на пышных турецких коврах, есть сладости, слушать волшебные сказки девушек, умевших приятно развлекать подруг. Или шептали на ухо друг другу всякую ерунду, разгадывали греховные сны, обсуждали дворцовые сплетни или произошедшее событие с нежностью и таинственной любовью. Но происшествия случались очень и очень редко, а если и случались, заканчивались трагически… После обеда все долго отдыхали: некоторые играли в шахматы, другие тихонько что-то напевали на никому неизвестном языке. Здесь были собраны девушки со всего света: от белокурых, как вершины Альпийских гор, до смуглых, обожженных африканским солнцем нубиек и пугливых, черных как смоль, сомалиек. Их привозили сюда пираты Средиземного моря. Брали силой или арканами, так же как и в Украине в те времена. Мусульманок было мало, так как Сулеймана-властелина всего мира они не очень привлекали: держали их здесь обычно для обслуживания пленниц. С виду все красавицы были совершенно безмятежны. Действительно, здесь запрещено было тревожиться: главный евнух, уже седой и опытный турок Мустафа, быстро отбирал таких. На следующий день расстроенной девушки уже не было, и никто не мог узнать о ее судьбе.
Ссор тоже не было, споров за первенство никто не знал, потому что не было смысла для таких споров: каждая из девушек была красивая, каждая из них славилась присущей только ей одной красотой, и одновременно были одинаково холеные и приятные, как хорошо ухоженные котята. Была и судьба у всех одинаково безрадостная. Все они гнали прочь печаль и пытались быть счастливыми, веселыми, напевали шуточные песни, улыбались.
Когда муэдзин с минарета призывал правоверных к молитве, замолкали. Через полчаса барышни шли в купели, еще раз служанки натирали их душистыми маслами, обтирали влажными полотенцами, расчесывали, заплетали так, как кому хотелось: в две косы, в мелкие косички, накладывали на голову косы короной, гроздьями возле ушей, цепочками… Никогда не делали кудрей, зачесывали гладко… После шли в круглую комнату с хрустальными окнами и длинными турецкими диванами. Удобно рассаживались и угощались вкусным пилавом, сочным виноградом, яблоками, пили, по меньшей мере, в десятый раз черный кофе без сахара из маленьких фарфоровых чашечек и опять тихонько рассказывали друг другу новости сегодняшнего дня, свои мечты, свои причудливые надежды.
Стамбул. Молитва в Айя-Софии
В гареме почти каждая пленница имела свою подругу. И у Настеньки тоже была Оксана, которую она очень любила. Гарем, как и тюрьма, имел присущие ему черты: неволя, желание иметь искреннего друга, которому можно было доверить, рассказать о своем горе, рассказать и о надеждах, которые лелеет каждый человек до самой смерти.
* * *
За все время пребывания в гареме Настеньки с Оксаной, а жили они здесь уже около года, никогда не было слышно шума, оскорбительного слова, не видно было злого лица, гневного движения… Подобное здесь строго каралось… Они привыкли к тихим разговорам, тихим напевам, сказкам.
Наступала ночь и роскошные залы окутывала тишина…
Но однажды ночью (эту ночь никогда не могли забыть подруги из Украины) всех разбудил отчаянный крик, безумные рыдания, слышалась дикая татарская брань и хлопанье турецкой нагайки… Настенька внезапно села на постель и с ужасом посмотрела туда, где возились минимум десять сильных и разъяренных охранников – евнухов. Они пытались схватить одну из рабынь, которая изо всех сил сопротивлялась и неистово кричала:
– Я ничего не знаю… Я невиновна… я невиновна ни в чем!
Что больше всего поразило Настеньку в этом отчаянном крике молодой красавицы – так это ее язык: рабыня клялась и умоляла на языке Степной Украины, языке таком родном, любимом Настенькой. Несчастную жертву гаремных сплетен понесли к двери… Геркулес-евнух держал наготове большой кожаный мешок, куда через минуту запихнули девушку практически без сознания. Она и в мешке продолжала глухо стонать. Двери широко распахнулись, и жуткая стража вдруг исчезла, как страшный мираж.
Настенька дрожала, и никак не могла понять, что произошло… Остальные тоже молчали в этой проклятой зале, некоторые лежали без движения, некоторые прикрыли голову одеялом… В зале наступила мертвая тишина… Оксана перелезла к Настеньке, обняла ее и тихонько начала качать, как ребенка.
– Что? Что произошло? Кого так? – спрашивала несчастная пленница.
Оксана шепнула:
– Тихо, а то услышит тот, что в дверях стоит с алебардой, как камень.
– Вижу…
– Это он позвал гвардию. Говорил, я слышала, что эта Галина будто бы приворожила какого-то султанского принца. Он ходил под окном, перелез через стену и разговаривал с ней…
– Она наша… она говорила на нашем языке, – шептала Настенька, прижимаясь к подруге…
– Да, пожалуй, наша, – вздохнула Оксана. – Была всегда молчаливая, ни с кем не общалась, без подруги… и на тебе…
– Что с ней будет?
– Не знаю…
– Ее посадили в мешок… – уже плакала Настенька. – Что делать?
– Не плачь, услышат… я не видела ничего, а что сделают, этого не знаю.
* * *
Уже три месяца прошло, как султан Сулейман прибыл в Стамбул из славного похода на Европу, приехал как победитель Венгрии и победитель короля Людовика II. Перед этим султанский флот в Средиземном море получил большой остров Родос, выгнал оттуда орден крестоносцев-рыцарей иоаннитов и загнал их до острова Мальта.
Султан въехал пышно, высокомерно; его приветствовало все духовенство, великие визири, народ, и сам имам на коленях преподнес победителю золотую грамоту, в которой подробно были описаны все достойные восхищения подвиги и золотыми буквами увенчаны именем «Великого».
Но уже на следующую ночь ходил по дворцу, как черная туча… Все придворные притихли, никто не смел даже поднять глаза на тень Пророка, каждый, кто случайно встречал унылого султана, падал перед ним ниц. Он ходил по комнате, зале, по коридору и запирался в своей спальне в глубоком трауре: рано утром Сулейман Великий, он же Великолепный, узнал о смерти возлюбленной жены Фатимы, законной жены, брак с которой благословил сам Аллах. Это было тяжелое горе! Даже тысячи убитых им врагов под Могачем, реки крови уничтоженных им венгров, смерть самого короля, – ничто перед такой тяжелой утратой в его дворце. Да и не думал он обо всех иоаннитах-крестоносцах. Собакам собачья смерть!
Он так торопился домой, хотел поскорее увидеть возлюбленную жену! И вот вместо приветливой жены увидел только ее мертвое тело. По дороге домой султан обдумывал поход на Вену, мечтал, что перенесет в Вену свою столицу и воцарится там так, что вся Европа содрогнется. Теперь он уже не думал ни о походе, ни о проклятой Вене… Не думал ни о чем!
Уже три месяца, как султан не может опомниться, не может найти покоя… Визири все советовались и не знали, как помочь беде. Позвали главного евнуха Мустафу.
– Что делать? – разводил руками мудрый евнух.
– Ведь ты привез подарок нашему султану от крымского хана. Почему ничего не говоришь нашему повелителю о подарке! Мы знаем, что привез ты пленницу из Черкасс, красивую девушку, которая своими чарами сумеет утешить султана. Ты должен пойти к повелителю и рассказать о пленнице…
– Я уже говорил, – пожал плечами Мустафа. – Говорил неоднократно, что мой дорогой повелитель не хочет и слушать об этом.
– Но наш повелитель не видел девицы-черкешенки, – говорил великий визирь. – Ты главный евнух этого султанского ценного сокровища, – должен суметь показать владельцу все жемчужины. Если не сделаешь этого, мы пожалуемся на тебя султану, скажем, что нарочно прячешь пленницу, пусть тебя накажет, пусть сварит в горячей смоле за непослушание. Иди сейчас же к великому султану и покажи пленницу такой, какой ее родила мать.
– Хорошо, я сделаю, как вы хотите, и подвергну себя большой опасности. Всесильный повелитель не хочет смотреть на ханский подарок… Даже отворачивается от всего гарема.
– Сделай то, что я повелеваю тебе сделать для нашего спокойствия и мира во всей стране, – крикнул великий визирь и гневно показал на дверь.
* * *
В этот день Настеньку купали лучшие служанки, натирали самыми лучшими благовониями и искусно массировали все тело. Все понимали, что пленницу будут показывать самому султану. Молча смотрели и бесконечно завидовали этой степной серне, дикой и неблагодарной… Каждая жалела, что выбрана не она – если не она, кто же лучшая? По приказу Мустафы Настеньку только прикрыли дорогой габой и две служанки привели напуганную пленницу в султанские покои. На пороге ее взял за руку сам евнух и приказал сесть на мягкие подушки, а сам встал на колени перед запертой дверью комнаты, где отдыхал Сулейман Великий. Мустафа упал навзничь и толкнул головой дверь. Через минуту услышал, как султан хлопнул в ладоши – знак, что господин повелитель хочет видеть того, кто просится в дом… Мустафа головой приоткрыл дверь и снова упал навзничь. Все же успел увидеть сурового султана: тот сидел на подушках, скрестив ноги, и курил душистый кальян. Хмуро смотрел на дверь, на полуживого Мустафу и пускал облака прохладного дыма из длинного чубука.
– Чего тебе, мой дорогой Мустафа? – прохрипел султан – молодой турок с черной бородой в белой как снег чалме – символе великого траура: к чалме был пришпилена бриллиантовая застежка с небольшим пером. Мустафа неподвижно лежал.
– Зачем пришел? – уже крикнул султан.
– Меня послали все великие господа к ясному повелителю. Все господа опечалены и хотят помочь повелителю добрым советом. Сам муфтий истолковал совет самым лучшим образом, сам великий и святой наш имам благословил этот мудрый совет.
– Что за совет?
– Святой имам просит великого господина не отказываться от райской гурии, взять то, что дарит наш верный друг – крымский хан, и тем самым успокоить свое сердце…
Но он не успел закончить: султан вдруг поднялся и крикнул так, что крик этот прокатился эхом по всем залам.
– Кто послал тебя, проклятого, с глупыми советами! Я говорил тебе не досаждать. Оскорбишь мою печаль вторично – прикажу повесить и тебя, и твоего мудрого муфтия, а ханский подарок брошу голодным собакам! Прочь отсюда, противный гяур!
Мустафа отполз назад, и дверь плотно закрылась.
Испуганные придворные молча стояли перед дверью и не смели произнести ни слова перед разъяренным повелителем.
Но хитрый Мустафа знал, что эта скорбь, эта тоска скоро пройдет, развеется, как дым кальяна, и он, Мустафа, все-таки сделает свое дело и сделает его отменно.
* * *
Недели так через три евнух Мустафа встретил Настеньку в пышном султанском саду. Она здесь пряталась от назойливого гарема, любила сидеть на мраморной скамье, любоваться журчащими струйками воды, сбегающими все ниже и ниже из полных доверху роскошных ваз и обрызгивающих лепестки роз и жасмина. Сидела без дум, потому что и думать тяжело было: нельзя увидеть дно в мутной воде. Нельзя этими горькими думами узнать ни о родном крае, ни о батюшке, ни о тете, ни о подругах, ни о селе Санджары, ни о любимом пане Яреме. Живы ли они, здоровы ли, знают или нет хотя бы краешек правды о ней: как в тихие ночи тосковала она, как горько плакала в подушку… Ищут ли ее, расспрашивают ли о ней? Или, может, их давно нет на свете. Настенька старалась не унывать: иногда, бывало, и засмеется, иногда оживится, что-то веселенькое скажет, а потом вдруг прервет шутку на полуслове, глубоко задумается, сядет в уголок, как сейчас в султанском саду, и притихнет на несколько часов.
Османская миниатюра
В саду были замечательные аллеи: росли вдоль аллей стройные тополя… как и в Украине, там… возле беленькой хаты. Были здесь и кусты роз, которые сбегали ровной ленточкой к большому озеру. В озере плавали лебеди, а в камышах крякали уточки… И здесь было так хорошо, как в широкой степи, которая начиналась сразу же за отцовским домом и простиралась широкой полосой до самого горизонта. Да… здесь, как и в нашей степи, можно было отдохнуть: лечь на шелковую траву раскинуть руки и смотреть-смотреть в синюю глубину родного неба. Прислонить букет ромашек к щеке и дышать полной грудью ароматами чабреца и базилика.
И озеро с утками такое красивое. Так и хочется сбросить эти тесные сапожки, окунуть ноги в воду и кормить утят крошками! И там у нас были озера широкие, вдоль берега росли тополя вперемешку с ивами… Панночки гуляли, и я среди них, в венке и с розой в руке… И вдруг… конский топот и душераздирающий крик Елены Перевесло. Все бросились бежать в село. Я тоже побежала, но упала, споткнувшись обо что-то, что не давало подняться на ноги. Через мгновенье какой-то мерзкий татарин поднял меня и дальше не знаю, что произошло… Господи, Господи!
Ах! какие жуткие воспоминания! Лучше развею тоску чем-нибудь повеселее… Настенька взяла книгу знаменитого Фирдуси [6]6
Фирдуси Абдул-Мансур – знаменитый персидский поэт (940– 1020). Главное свое произведение «Шах-Намэ» писал более 30 лет (состоит из более чем 60 000 двойных стихов). Умер Фирдуси в Багдаде. – Примеч. перев.
[Закрыть]и стала читать. Она так увлеклась, что и не заметила, как к ней неожиданно подошел Мустафа. Настенька доброжелательно улыбнулась и вежливо поклонилась, прижав руку ко лбу, как учила старая турчанка.
– Я слышал, что девушка умеет читать по-гречески и по латыни, – вкрадчиво сказал Мустафа, – но даже не предполагал, что госпожа читает и божественного Фирдуси. Какая же это будет приятная новость для нашего великого султана!
– Почему ясный пан так думает? – затрепетала Настенька.
Она не могла забыть тот день, когда еене захотел видеть султан, но все же радовалась, что так удачно обошлось. То, что говорил ей сейчас евнух, Настеньку огорчило.
– Потому, моя ласточка, султан любит разные науки, стихи и очень уважает умных женщин! Ведь его мать хорошо образована и… кажется, тоже родом из вашего края…
– С моей земли! – вскрикнула Настенька и схватилась за сердце.
– Да… оттуда, – неопределенно махнул рукой Мустафа.
– Но это было давно… Кажется, она уже и язык забыла, и самой страны не помнит, – поспешил сказать евнух. – Я все же думаю, райская девушка, что великому султану надо угодить.
– Как?
– А так, следует узнать поближе султана, не чураться его чтобы, пусть хранит нас Аллах, не прогневался он.
– Я не чураюсь, – простодушно сказала Настенька. – Но, кажется, не так давно сам великий султан накричал на всех нас, велел не попадаться ему на глаза…
– И… и… и… сердце мое! Вчера накричал, сегодня улыбнется. На то он и повелитель наш. А я так думаю, что тебе следует случайно встретить его и одарить солнечной улыбкой – вот он и распогодится.
– Где я могу его встретить? – не понимала пленница.
– В том саду, где гуляет только султан: никто не смеет бывать там, за исключением тех случаев, когда Великолепный позволяет поглядеть на свой сад.
– Что вы говорите, ясный пан! Как же я могу быть там, когда в сад не велено ходить!
– Хе… Произошли, видишь ли, некоторые изменения… хе. Я знаю его хорошо, надо только потерпеть.
– Я очень боюсь…
– Не бойся… Он не накричит на тебя, если ты так нежно глянешь на раненого в самое сердце вдовца-султана. Наоборот: будет расспрашивать кто ты и с какой страны…
– Я боюсь…
– Ах, какая ты! Слава Аллаху, прожил на свете уже семь десятков лет… Знаю мир, знаю и людей, и знаю самого султана. Пережил не одного, много их пережил… Доверься мне и сделай так, как я тебе говорю. Не сделаешь – перейдет дорогу другая, а ты так и останешься жить в темной каморке…
– А что я должна делать? – чуть не плакала пленница: она в этом дворце боялась всех, кто в нем жил. – Сегодня я должна что-то делать? – спрашивала она.
– Нет-нет-нет… не сегодня! Только завтра и то, после обеда. Я отведу тебя в аллею, там рай, истинный рай! Тебе все там придется по вкусу, правду говорю! Сядешь со своим Фирдуси на скамью возле роскошного фонтана, я покажу, я покажу… Когда увидишь великого султана, упади на колени… ну а там уже видно будет, что дальше делать.
– Может, и не видно будет… – размышляла Настенька.
– Ах, какая ты умная! Все мудришь, все мудришь… Делай так, как я говорю: получится все прекрасно… Султан постепенно успокоится. Его надо быстро вернуть на землю, к земной жизни, ибо он великий победитель всего мира, должен он прославлять всю Турцию, а не киснуть, пусть хранит его Аллах от тоски, чтобы не тосковал по женщине, которую уже не возвратишь, которая уже давно переселилась в сады и развлекается среди святых турчанок.
– Хорошо, все сделаю так, как велит ясный пан.
– Вот и хорошо, вот и хорошо! Ты должна помочь нам вернуть великому господину желание вновь править государством. Если удастся, может быть получишь и свободу, может, если господин повелитель пожелает… может… гм… поедешь и на свою землю… так может случиться, здесь такое случается часто…
– Ах! Сделаю, сделаю все, только бы дали мне свободу, только бы выпустили из золотой клетки…
* * *
Настенька по приказу старшего евнуха ждала султана вот уже три дня подряд. А когда у пленницы лопнуло терпение, и она собралась возвращаться в гаремную залу, на тополиной аллее, наконец, показался долгожданный властелин Балкан и всей Турции. Настенька как сидела среди роз и маттиол на мраморной скамье, так и окаменела, как этот мрамор. Только сердце стучало, как пойманная в силки птица. Она старалась успокоиться, утихомириться – и не могла: все слышались грозные слова: «брошу лютым псам на съеденье!»
Султан медленно шел один. На нем был белый, вышитый шелком широкий халат, чалма тоже белая, но бриллиантовой застежки уже не было, потому что самый тяжелый период траура миновал, и султан не был угрюм и не смотрел в землю, а спокойно и небрежно рассматривал сад; он давно не был здесь и теперь внимательно присматривался к каждому цветку, к каждому кусту – не изменилось ли здесь что-нибудь за время его походов. Но, не увидев никаких изменений, уже собирался махнуть Мустафе, который шел следом и внимательно следил за каждым движением своего повелителя.
Султан вдруг увидел Настеньку. Она стояла перед султаном в дымчатом наряде, легком, как зефир и деликатном, как мягкая небесная тучка – настоящая богиня Диана. Иллюзию усиливали два сытых волкодава, которые лежали у ее ног и виляли хвостами, заметив издали своего хозяина. Султан остановился и долго рассматривал пленницу, стоявшую перед ним, опустив голову. Напрасно Мустафа махал ей руками, чтобы упала на колени: она не видела евнуха, а хотя бы и увидела, то непонятно было бы, чего именно тот хочет. Перед ней был высокий молодой человек с черной бородой и черными, как угли, глазами, бледными щеками и таким же лбом, на который была немного надвинута белая чалма.
– Кто ты и почему здесь сидишь? – наконец спросил он, крайне удивленный и очарованный.
Тогда только Настенька подняла голову и посмотрела на великого султана, господина господствующих, властелина всего человечества, господина над верными и неверными, победителя белых гяуров, блюстителя покоя мусульманского народа. Через мгновение султан услышал четкую, приятную для уха речь:
– Я пленница вашего величества. Живу здесь в гареме по прихоти моей злополучной судьбы…
Султан сдвинул брови и грозно спросил:
– Кто посмел докучать тебе, пленница, в моем дворце и приносить тебе несчастья? – и неожиданно посмотрел на аллею. Мустафа уже стоял перед султаном, согнувшись в три погибели.
– Ты привел в мой дворец пленницу? – ткнул он пальцем в Настеньку.
– Да, светлейший повелитель. Крымского хана подарок победителю Европы… – шептал перепуганный евнух.
Но победитель Европы уже смягчился и успокоился. На устах его даже змеилась едва заметная улыбка.
– Где взял ее крымский хан?
– В Вишневетчине, светлейший повелитель, – кланяясь, шептал евнух: по голосу властелина он уже понял, что гроза миновала, что Аллах и на этот раз спас его. Сдерживая дыхание, он тихонько бормотал:
– Пленница с Вишневетчины, ваше величество. Взяли ее в степном городке Санджары, что недалеко от укрепленной Полтавы. По сей день живет еще в круглой зале со своей подругой из той же Вишневетчины: эту подругу зовут Оксана… Живут обе в зале с другими девушками, пока господин властелин не даст приказ, что делать дальше…
– Кто ее отец?
– Слуги великого господина узнали, что пленница – дочь старшины Вишневетчины…
Евнух незаметно тянул Настеньку к себе и пытался поставить ее на колени перед грозным господином.
– Не тронь! – сдвинул брови султан. – Ты здесь грустишь, тебя обижают? – спрашивал султан.
– Нет, сладкий господин! – воскликнул Мустафа. – Этому степному цветку здесь хорошо, как в раю.
Султан заскрежетал зубами, и евнух упал к ногам властелина всего мира.
– Я спрашиваю тебя, Степной Цветок, тебе здесь плохо?
– Нет, мне здесь хорошо, – просто ответила Настенька.
– Да… Однако почему же ты грустишь?
– Я не знаю, какая судьба постигла моего отца.
О молодом пане Яреме Настенька не спросила из осторожности.
– Если тебе здесь хорошо, я могу сделать, чтобы тебе было лучше… Встань! – и пнул ногой евнуха.
Тот поднялся счастливый, даже глаза повеселели, но снаружи выглядел каменной статуей. Султан вытащил платок – брокадо – и накинул на Настеньку:
– Мне нравится твое имя «Степной Цветок» – Роксолана, – сказал султан. – С этого дня будешь в моем дворце как Роксолана. Жить будешь в голубой комнате среди лучших… Отведи туда Роксолану.
Евнух снова упал на землю, после поднялся и взял за руку ту, которая была когда-то Настей и которая с этого дня потеряла всякую надежду на возвращение в любимую Отчизну.
* * *
– Хорошо все, что хорошо кончается, – бормотал Мустафа.
– Видишь, как хорошо встретил тебя, Степной Цветок, наш великий султан… Назвал Роксоланой и перевел к лучшим… Знаешь, дорогая, что это за платок! О! И платок значит многое. Вижу, на этом не кончится.
Роксолана в роскошном наряде. Один из предполагаемых портретов славянской героини
– А разве будет еще? – спрашивала Настенька, немного успокоившись: там, в саду, она боялась, что султан изрубит и ее, и евнуха.
– Будет, сердце, будет… Я уже знаю, давно здесь… насмотрелся…
– А что еще будет? – допытывалась пленница: зная, что евнух действительно хорошо знаком со здешней жизнью и нравом султана. Говорил же, что хорошо знает всех дворцовых вельмож и особенно главного визиря Ибрагима. О нем рассказывал, как о человеке упорном и хитром.
– Заранее не скажу, вижу только, что султан полюбил тебя, клянусь тенью пророка, полюбил. Вдовец полюбил и подразумевает посадить тебя на место умершей Фатимы. Если полюбил, будешь, может… гм… султанша!
– Султаншей быть опасно, – сказала Роксолана.
– Почему?
– Потому что султаншу всегда впутывают во всякие дрязги, а потом ее же и обвиняют. Говорят, что здесь не одну султаншу сводили эти распри в могилу.
– Хе… глупости… Слушай меня и будет тебе хорошо, моя душенька. Не забывай Мустафу: он тебе еще пригодится.
– Не забуду никогда… А теперь…
– Что теперь?
– Еще не дошли и до дворца, а уже есть проблема…
Роксолана даже остановилась.
– Что у тебя, что случилось? – удивлялся евнух.
– Как же я буду без Оксаны! Она же моя советчица и утешение. Боже мой! С этим охами и кошмарами я совсем забыла о моей горлинке… Побегу к ней… я сейчас!
– Что делаешь, сумасшедшая! – крикнул евнух и схватил ее за руку. – Этого нельзя делать никак: приказ ты должна выполнить и идти туда, куда велел султан. Тебе теперь нельзя ходить где попало без разрешения.
– И в сад, и к Оксане нельзя? – уже плакала Роксолана.
– В сад можно, но уже только в султанский, где ты была только что. Там гуляют и развлекаются только лучшие: их всего двадцать, среди них и ты.
– А Оксана?
– Что Оксана? – переспросил евнух.
– Я хочу видеть Оксану, хочу, чтобы она была со мной, и забота эта моя.
Мустафа потер лоб.
– Хорошо… Это уже нетрудно: сам мягко попрошу султана, и твоя Оксана будет у тебя. Но… мы уже пришли к лучшим. Знай, за ними присматривает мать султана. В покои не велено никому ходить, даже старшему евнуху. Могу, разве, постоять на пороге, только чтобы передать тебя надзирателям.
Они осторожно вошли в широкий вестибюль, светлый и удивительно раскрашенный мусульманским орнаментом, геометрическими арабесками. В углу на маленьком ковре сидел мальчик-араб. Глядя на гостей, он все моргал и наконец спросил тоненьким голоском:
– Зачем вам сюда? Здесь запрещено ходить!
– Успокойся, Мансур, успокойся! – махал руками евнух. – Мы пришли по делу от самого великого господина.
– Тогда я доложу матушке – великой госпоже!
– Доложи, доложи… вот и хорошо, только успокойся!
– Садитесь на этот диван, я сейчас…
Здесь действительно царила как бы настороженная тишина, наверное, потому, что сам султан заглядывал сюда, и только сюда, в большой гарем – никогда.
– Будешь жить здесь, наверху, – говорил шепотом Мустафа, – в комнате с видом на Золотой Рог… Там роскошь, там рай… Был только однажды…
– Зачем был?
– Дело было, дело… надо было… гм… утихомирить одну капризную девушку… – И замолчал.
К ним подошла старая султанша-вдова, высокая, в черной мантии, на голове небольшая чадра с капюшоном, позволяющим оставлять лицо открытым, а глаза такие же любопытные, как и у самого султана-сына.
– Что вам? – проскрипела султанша-мать и посмотрела на пленницу. – Чего тебе, Мустафа?
Мустафа поклонился, припал устами к подолу мантии и шепнул:
– По приказу великого господина привел к светлейшей нашей госпоже пленницу с подаренным султаном платком, – и он снял с головы Роксоланы султанский платок-подарок и с поклоном подал старой турчанке.
– Скучает господин султан, скучает… – бормотала она, но платок взяла, оглядела со всех сторон и вернула пленнице:
– Спрячь, всегда пригодится… Подойди к окну, и побыстрее, не на веревке же тебя вести.
Роксолана подошла к окну.
– Христианка из Восточных земель, – глухо сказала и коротко спросила, – откуда?
– Со степной Вишневетчины… – тоже тихо ответила пленница.
– Передай великому господину, что пленницу я уже встретила, – небрежно сказала она старому евнуху. – А ты иди со мной наверх… Будешь жить с соседкой, здесь живут наложницы парами…
* * *
Роксолана прошла длинными коридорами, не произнеся ни слова, молчала и ее старая хозяйка. Через минуту обе стояли в большой комнате, застеленной тяжелыми коврами, уставленной мягкими диванами, низкими резными столиками с различными кувшинами и благоухающими в них цветами. Перед широким окном висела большая клетка с белым красивым попугаем, голову которого украшал зеленый хохолок. На одной из широких кушеток лежала вся в кружевах пышная красавица. Она небрежно взглянула на гостей, отвернулась и обняла крепко подушку. Уснула она или нет, но только уже ни разу не взглянула на Роксолану.
– Здесь будешь жить, – снова проскрипела старая турчанка.
– Будете жить вдвоем, – и она кивнула на белокурую красавицу, – если уживетесь. Купель тут же, за этой дверью, что пожелаешь, то и будет приготовлено и принесено, здесь есть книги: я слышала, ты любишь читать, тебе дадут книги, какие захочешь, будешь гулять в султанском саду и на досуге приглашать девушек для развлечений. Будут еще какие-нибудь пожелания – скажешь мне. Если я разговариваю с тобой, ты должна слушать и не отворачиваться, – резко сказала старая султанша.
Она неожиданно вспылила и строго посмотрела на стройную фигуру молодой пленницы. Пленница, склонив голову, стояла перед ней, как грешница на покаянии и все молчала.
– Почему молчишь? – уже шипела турчанка. – Должна благодарить, а не отворачиваться. Знаешь, кто я! Я султанша-вдова, а султан Сулейман Великий – мой сын: скажу слово, и выбросят тебя в море из этого окна. Чего молчишь? Откуда родом?
– Папенька мой не султан, но дома он старшина, а откуда я родом, вы уже слышали: с Вишневетчины, где широкие степи. – В ее голосе слышались слезы.