Текст книги "Роксолана. Королева Османской империи (сборник)"
Автор книги: Сергей Плачинда
Соавторы: Ирина Кныш,Николай Лазорский,Юрий Колесниченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
– Знаешь что, сердце, – ответила султанша робко. – Передай этот кошель с золотом батюшке Исидору, а другой… в сечевую церковь. Передай так, чтобы не видел этот старый евнух.
– Не забыла, случайно, еще что-нибудь? – спрашивала строго Оксана.
– Передай батюшке, что Роксолана такая же, какой была в Украине: богобоязненная, и в сердце носит божественное имя Христа.
– Он это хорошо знает. Каждый раз передает свое благословение и просфору. А дар передам как святыню.
* * *
Сын Роксоланы Магомет нажил себе врага еще с пеленок: при дворе жил и рос принц Мустафа, сын Сулеймана от первой жены Фатимы. И хотя своей матери он никогда не видел, но все же был под опекой родной бабушки, старой султанши Гальшки. И бабушка, и вся прислуга ухаживали за принцем, смотрели на него, как на единственного наследника султаната, и сам принц с детства привык к такому поклонению. Суровый Сулейман любил Роксолану, все это видели, и он никогда не скрывал. Любил и сына Магомета и явно отдавал этому маленькому принцу предпочтение. Это тоже видели все, что очень радовало Роксолану: во всяких, пока мелочных, делах она всегда брала верх, были даже случаи, когда она утихомиривала воинственный пыл султана и делала это ласково, умело. Помогала ей в некоторой степени и Оксана. Оксана жила при Роксолане, как ее подруга и компаньонка. Так хотела Роксолана-султанша, и султан не запрещал, видел в этом только женскую прихоть. Но так только казалось, в действительности все было несколько иначе: Оксана Барат при Роксолане-султанше получила значительно больше прав и обязанностей. Да, она совсем отошла от гарема и уже не интересовалась им: не знала уже этой тоскливой подневольной жизни и ее скудных хлопот. Ко всему и султан изменился – совсем оставил свои сексуальные развлечения и даже двадцатку девушек незаурядной красоты. Сложные государственные дела и семейная жизнь и вовсе отвлекли его от забав, присущих только Востоку.
Бани, построенные Роксоланой в Стамбуле
Оксана Барат в новом окружении получила больше прав на свою, личную жизнь. Благодаря Роксолане получила новый указ на свободный выход в город безо всякого контроля дворцовых шейхов и беев. Евнух Мустафа давно не показывался в султанском дворце: эти две пленницы теперь имели право не только не слушаться его, даже наоборот, они имели право накричать на него или пожаловаться самому султану. Поэтому он только поглядывал издалека на этот дворец и качал головой:
– Много сделал Мустафа для наложниц, много добра, – бормотал он, вздыхая. – Теперь видишь, чего достигли… теперь не хотят и смотреть на бедного Мустафу…
Но он ошибся: Роксолана не забыла старого доброго Мустафу. Она видела, как ему уже трудно следить за капризными гаремными девушками и хотела как-нибудь облегчить его жизнь. В таких делах она шла прямиком к султану, не спрашивая никого, что тоже было новшеством в султанском дворце. Кланялась господину султану, прижав ладонь ко лбу, согласно этикету, садилась в кресло – в свое кресло. На коврах по-турецки Роксолана не сидела.
– Мой господин! – говорила она султану, когда тот отдыхал на подушках и курил кальян. – Мой господин! Мустафа-евнух очень старый…
– Да, степной цветок, Мустафа – старик, – говорил султан, выпуская облака прохладного дыма.
– Надо бы ему отдохнуть, не уследить уже ему за гаремом… Куда ему!
Султан кивнул:
– Что поделаешь, милая, все состаримся… – вздохнул он.
– Отпусти его, господин, на покой, он заслужил.
– А кого я поставлю вместо него, а?
– Поставь молодого евнуха Абдулу, или Гирея, он еще проворнее…
Спустя месяц находчивый Гирей уже по-хозяйски поглядывал на гаремных девушек, а Мустафа жил на лучшей улице города и благодарил Аллаха за большую милость к нему султана и султанши. О такой искренней заботе самой Роксоланы Мустафа узнал от Оксаны. Но и Оксане старый евнух старался угодить, как мог – он стал часто провожать Оксану в церковь и обратно во дворец, особенно вечером:
– Здесь ходить вечером опасно, – говорил он ей, осторожно переводя через лужи после дождя. – Здесь вечером бродят эти шайтаны янычары – ограбят и зарежут. А со мной не страшно: все эти иноверцы хорошо меня знают и боятся, я же султанское лицо!
* * *
Старый Мустафа освещал фонарем темные закоулки и тихонько бубнил:
– Сердце, Оксана! У меня вчера был знатный бей, один такой старшина. Ты меня слушаешь?
– Да, слушаю внимательно. Посвети вот здесь… И что же этот бей рассказывал?
– Он говорил, что на этой неделе его посетил сам великий визирь Ибрагим. Вот что! Просил дать на какое время триста янычар, таких, которые не боятся ничего в мире и никому не потакают.
– Зачем же они ему понадобились, есть же своя гвардия?
– Гвардии нельзя поручать такие важные дела.
– Какие же это дела?
– Ему, видишь ли, нужно поговорить с самим султаном без свидетелей.
Оксана насторожилась. Она замедлила шаг и пошла рядом со старым евнухом.
– Хочет совершить кровавую расправу? – спрашивала шепотом. – Посвети, Мустафа, в этот темный угол: там промелькнула тень.
– Нет, там никого нет, глаза еще видят неплохо. Хочет, наверно, заставить султана добровольно отречься султанства в пользу старшего султанского сына.
– Какого? Их там несколько.
– В пользу того, которого зовут так же, как и меня.
– Гм… а если не захочет султан этого делать, что будет?
– Да известно что: янычары сделают свое дело и султанское место опустеет, его тогда займет Мустафа-сын.
– Но там же есть еще наследник: маленький сын Роксоланы.
Евнух молчал.
– Сынка Роксоланы тоже могут усыпить, – наконец сказал он и погасил фонарь, они уже подходили к дворцу.
– Ты открыл страшную тайну, Мустафа! Искренне благодарю, тебя никогда не забудет султанша, верь мне!
– Открыл, потому что очень люблю Роксолану: она всегда желала мне добра, я тоже желаю ей добра, это знает сам Аллах.
– То, что ты сказал, я передам ей немедленно.
– Поэтому и передаю эту плохую новость, чтобы вовремя предотвратила беду.
– А если позовет тебя сам султан, не откажешься от своих слов?
– Клянусь тенью Пророка, не побоюсь все повторить самому великому султану, потому что он мой благодетель.
– Еще одно: зачем эту тайну открыл тебе старшина?
– Потому что только я знаю хорошо, что творится во дворце, кто охраняет этот дворец, султана и всю его семью.
– Ты… ты не рассказал старшине, где дверь к султану и к его жене? – шептала напуганная Оксана; ей не терпелось и хотелось сейчас же помчаться к своей любимой пленнице, но была ночь, и надо было как-то дождаться утра.
– Разве я, Мустафа, сошел с ума, чтобы говорить такое. Сказал ему, что во дворце давно не был, на покое я и уже ничего не знаю. Но великий визирь не такой, чтобы бросить это пагубное дело. Правда, он пока не спешит, почему-то колеблется, но все же черные мысли не покинули его и, видимо, никогда и не покинут: он даже мечтает зарезать всех принцев-наследников и самому усесться на султанство. Передай султанше, чтобы берегла себя и великого Сулеймана от несчастья. Торопись, не опоздай: Ибрагим – хитрая собака и все делает быстро, я его хорошо знаю!
И Мустафа свернул за угол в свои покои.
* * *
Рано утром Оксана тут же отдала султанше письмо от Исидора. Она хотела рассказать и о тайне, которую поведал евнух, но Роксолана замахала руками:
– После обеда, после обеда расскажешь, сердце, а сейчас мне некогда, я должна бежать: разве ты не знаешь, что мой маленький принц заболел!
– Что с ним? Упаси Господи! – расстроилась Оксана.
Но Роксолана уже вошла в покои сына, откуда доносился плач маленького Магомета. Оксана отправилась к себе. Она собиралась сообщить новость так, чтобы не напугать пленницу и тем самым не наделать еще большей беды.
После обеда, когда Оксана выглянула в открытую дверь, уже не было слышно плача, и никто не бегал озабоченно. Она пошла к Роксолане.
– Хорошо, что пришла, а я хотела уже звать тебя, – встретила ее султанша достаточно спокойно.
– Как твой маленький принц? Лучше? – спрашивала встревоженная Оксана, садясь на коврик по-турецки – она привыкла к этому и теперь считала, что иначе и быть не может.
– Магомет спит, успокоился, доктор дал лекарства и советовал не тревожить больного, выздоровеет скоро.
– Это хорошо, что так, а я уже думала… – и споткнулась на слове.
– Я прочла письмо монаха Исидора, – продолжала Роксолана. – Он пишет мне о том, о чем говорил и с тобой? Святой монах пишет правду?
– Какую правду пишет он тебе? – спрашивала Оксана, сдвинув брови.
– Ту правду, что надо защищать нашу веру любыми средствами.
– А это будет честно? – с сомнением спрашивала Оксана.
– Какою мерою меряют иезуиты нам, такой им отмерено будет, – торжественно процитировала Роксолана Евангелие.
– Ты, кажется, окончательно превратилась в магометанку! – удивилась Оксана.
– Гм… еще далеко до этого, или совсем этого нет, – сказала гневно Роксолана. – Иезуитов и я знаю еще из Чернигова, сердце, их не убедишь словами: они фанатики, поэтому и нападают на православных с оружием во имя Бога. Была бы у них сила, напали бы и на мусульман только потому, что это мусульмане. Это и есть фанатизм. Должны защищаться, сердце. Я не посылаю султана на войну против христиан, он сам что-то планирует. Но как султанша, должна благословить его на поход…
– На христиан? – почти крикнула Оксана.
– Не кричи так, разбудишь принца. Благословлю в поход не на христиан, а на иезуитов.
– Так все равно, – гневно сказала Оксана.
– Далеко не так: христиане, такие как, например, Лютер, или православные греческой веры никого не обращают к себе обманом, угрозами и насилием, а иезуиты обращают в католичество только разбоем, и это все с благословения папы Римского. Это криминал. С криминалом борются везде, где бы он ни появился, пусть даже с благословения самого папы. Сейчас иезуиты уже в Украине, поэтому я благословлю султана на уничтожение еретиков-иезуитов с легким сердцем.
– Тогда тоже будет насилие, ибо магометане – фанатики! – снова закричала Оксана.
– Не кричи так, – нахмурила брови Роксолана. – Война не резня. Войну благословил сам Бог для очистки земли от отвратительных изуверов, таких как иезуиты. Однако сказано в священном писании: «какою мерою мерите, вы – иезуиты, такой вам отмерено будет». И теперь об этом достаточно! Лучше послушаю что-то другое: ты обещала рассказать что-то о старом евнухе Мустафе.
– О нем нечего сказать, – вздыхала Оксана. – Наоборот, хотела рассказать новость, которую он передал мне по секрету ночью на улице.
– Какую именно? – придвинулась к ней султанша. – Говорил, может, что-то обо мне?
– И о тебе, сердце мое, и о султане, и даже о твоем сыне Магомете, – продолжала шептать Оксана.
– Ох! – схватилась за сердце султанша. – Чувствую что-то неладное!
Ибрагим-паша, визирь султана Сулеймана Великолепного
– Не охай и не держись за сердце: не подобает султанше так реагировать. Слушай внимательно и внимай каждому слову.
– Слушаю очень внимательно, – шептала пленница, прислонившись к пленнице.
И Оксана передала слово в слово сказанное старым евнухом. Роксолана схватилась за голову.
– А может евнух соврал?
– Старый евнух пообещал, что если его позовет султан, он расскажет и ему все то, что знает об этом кровавом заговоре.
– Хорошо, сердце, хорошо, моя любимая подруга, хорошо… сиди здесь.
Роксолана вдруг превратилась в волчицу, разъяренную волчицу, которая воочию увидела большую опасность для своего волчонка. Когда Оксана собралась возвращаться в свою светлицу, Роксолана гневно сдвинула брови и хрипло сказала:
– Я приказала тебе сидеть здесь, у меня… ты должна подчиняться приказам султанши!
Она заперла дверь и практически побежала в покои своего маленького сына – наследника султаната.
* * *
Смерть великого визиря, такая неожиданная и такая таинственная, напугала весь султанский дворец. Сам султан, хмурый и раздраженный, срочно уехал на военный совет и назначил визирем-маршалом старого испытанного генерала Али Гасана. Планировал отправиться в Европу через три дня, потому что сразу после случившегося получил от короля Франциска новое письмо, в котором король просил поторопиться с походом.
– Едешь, господин, в Австрию – береги себя, – говорила Роксолана-султанша своему султану, который по обыкновению утром пил свой черный кофе и потягивал чубук. По приказу сутана Роксолана привела к нему сына. Султан только кивнул и все смотрел на сына: он любил его, но никогда не был с ним ласков, потому что считал это нецелесообразным для будущего настоящего воина-рыцаря.
– Охраняй дома нашего принца, – буркнул он. – Разведал я, что у меня здесь много врагов, – и он ткнул чубук в подушку. – Так что я сменил стражу на более надежную, янычар беру всех, так будет лучше, чтобы не колобродили дома, пусть лучше поработают ятаганами по головам неверных, а не по нашим.
– Неужели опять на Вену? – спрашивала спокойно султанша. – Слишком часто.
– Как Аллах прикажет и пророк его Магомет, – вздохнул султан. – В прошлый раз хотелось навалиться на эту Вену, но, сама знаешь, встала на пути эта проклятая крепость Гинс, и наши сломали об нее зубы.
– Кто же ее защищал?
– Какой-то военный-серб по имени Николай Юришич. Этот шайтан отбил восемнадцать наших атак… Просто ужас! Сколько воюю, а такого ожесточенного шайтана вижу впервые.
Он так яростно заскрипел зубами, что сломал янтарный чубук.
– Но Аллах все же благословит меня на этот поход: есть все хорошие признаки, – так мне сказал колдун. Подай сюда новый чубук, – прикрикнул он на чубукщика.
– Почему светлейший господин так сердится на этих сербов: они теперь под турецкой короной и добросовестно выполняют все повинности. Я это хорошо знаю. Ко всему они еще и набожные христиане и никому не делают зла.
– Это верно… – буркнул султан, засовывая в рот новый чубук.
– Да… – тоже поддакнула султанша. – Они такие же православные, как и запорожцы. Ни тех, ни других не надо обижать, так мне кажется, потому что они не обижают никого, защищаются от обидчика.
– Хе… – Хмыкнул султан, сбрасывая с себя чуху. – Эти запорожцы не так давно разбили три мои лучшие каторги, уничтожили лучших моряков… А еще с месяц назад напали на Трапезунд, сожгли город, ограбили правоверных мусульман… Все это дело рук их кошевого Байды, злейшего моего врага… Когда поймаю этого задиру, будет знать, как шутить с великим Сулейманом…
– Пусть успокоится великий Сулейман и пораскинет мозгами. Запорожцы стоят на своих границах, охраняют свои земли. Знает светлейший господин, сколько татары берут пленных со степной Украины? Берут каждый год тысячи людей, лучших девушек, лучших парней, мальчиков, всех обездоленных гонят в далекие земли на продажу. Ведут после этого постыдного разбоя торговлю, продают людей, богатеют. Разве милосердный Аллах разрешает такое делать?! Татары заарканили и меня, твою жену, а со мной вместе пленили полсела, а вторую половину убили, убили и моего батюшку. Разве такое нравится Аллаху?!
– Все они неверные, и Аллах благословил правоверных мусульман на это святое дело, – закричал султан.
– Нет, добрый Аллах не давал своего благословения на разбой. Это правда, что запорожцы напали на турецкие каторги, но напали на большой реке Днепр: каторги подстерегали сечевиков, чтобы их уничтожить, каторги пришли на чужую землю. Так же янычары разбили Хортицу, разбили и крепость Кодак, где была казацкая граница, и эту границу охраняли запорожцы от нападения турецкого войска. Блюдут турки эти границы по приказу польского короля Сигизмунда Старого. Итак, великий Сулейман должен подсчитать свои убытки от этого короля, а не от сечевиков.
– Ты их защищаешь, ты правоверная мусульманка! – крикнул султан, он даже встал и вплотную подошел к султанше.
Но султанша привыкла к подобным султанским бурям. Она только крепче прижала к себе сына и смело посмотрела на разгневанного султана.
– Да, я защищаю казацкий народ как умею. Я мусульманка, люблю своего господина и своего сына. Но я казачка по крови, и сын мой наполовину тоже казак по крови, и никто не способен превратить меня в настоящую турчанку, а из сына высосать казачью кровь. Мой народ нуждается в помощи, потому что его обижают все соседние народы: веками дергают татары, дергают турки, дергают поляки, грабя без стеснения наши земли…
Султан молчал и только с удивлением смотрел на свою «черкешенку». Молчала и султанша, она прижала к себе сына, так похожего на мать. Это хорошо знал и Сулейман. Он боялся слишком донимать ее: как-никак, а она была оттуда, из казацкого края, и лицом похожа на Марию – мать Христа, которую и магометане почитали святой. Роксолана часто поражала способностью говорить правду, говорить просто, без страха, как что-то обыденное.
«Нет, – думал он озабоченно, – она все же напоминает Марию, ее следует уважать… видишь, как беспокоится о казачестве, о православной вере Христовой, так же, как и мусульмане, отстаивает свою веру».
Он упокоился и немного смягчился: Роксолана умела усмирять деспотичный нрав султана. Он упал на колени и стал молиться Аллаху. После молча поцеловал любимую жену.
– Чего же ты хочешь? – уже тихо спрашивал он, усаживая рядом с собой сына и жену.
– Защитить мой край от захватчиков. Если ты этого не можешь сделать, хотя бы не воюй с сечевиками.
– Но они, эти головорезы, идут войной на прибрежные турецкие поселки! – удивлялся султан.
– Но и турецко-татарские сельджуки сжигают казачьи поселки, режут людей и берут в плен. Прикажи татарам, своим подданным, сидеть тихо. В своих походах заботься о рыцарской чести своего войска, а если надо, помоги, как рыцарь, слабому чужому краю отбиться от грабителей имущества и веры, отгони еретиков-иезуитов, собственной рукой накажи тех безбожников, которые трупами протаптывают путь к католической церкви. Когда увижу эти твои добрые дела, первая упаду на колени перед тобой, как перед святым человеком, ибо Аллах любит только таких.
– И ты тоже казак? – спросил султан своего сына, притягивая к себе.
– Нет, я правоверный турок, – почему-то грустно сказал Магомет.
– Тогда с кем ты будешь сражаться?
– С иезуитами, а матушку защищать от всех нападающих.
– Хорошо, сынок, хорошо. На следующий год вдвоем пойдем на иезуитов. Надо же когда-то учиться военному делу, не сидеть же всю жизнь возле матушки.
– Я бы и сейчас поехал посмотреть на этих казаков.
– Вот как! Эти казаки не боятся наших янычар. Такие задиры, что… ни тучи, ни грома. Ты еще мал, подрасти немного.
– Хорошо, папа. Только я казаков не буду бить, потому что матушка из-за них переживает.
– Не бить?! – с интересом спрашивал султан-отец. – Может, будешь им еще и помогать?
– Нет, – замялся сынок-принц, – я сделаю так, как и ты, отец: заступлюсь. Ты же в Стамбуле заступаешься за христиан, позволяешь им молиться своему Богу, и я тоже так буду делать, когда, даст Бог, вырасту и стану великим Магометом.
Сулейман задумчиво смотрел на сына и потягивал свой чубук.
* * *
По просьбе французского короля Франциска, Сулейман Великий обошел Вену и нанес удар по венгерской столице Будапешт. Его пятидесятитысячная армия янычар, вооруженная острыми ятаганами и еще короткими ножами, стремительно ворвалась в Буду и вывела из строя даже тяжелую кавалерию ландскнехтов с ее длинными копьями и страшными чеканами. Янычары расчищали дорогу турецким гренадерам, которые с неслыханной силой вломились в венгерскую столицу. Сулейман торжественно въехал в город, объезжая горы трупов. Его встретили городские мужи с богатыми дарами, боясь за своих людей, женщин, маленьких детей. Знали все, что султан немилосердный и жестокий. На удивление султан не ударил ногой по золотой тарелке, а милостиво принял дары и только приказал немедленно очистить город от мертвых во избежание чумы, оказать помощь раненым и даже запретил янычарам грабить, чего раньше никогда не случалось. Одчак был крайне возмущен решением султана, но все же удержался от буйных протестов, как-никак, здесь же стояло султанское войско.
Когда об этом приказе узнали янычары, сейчас же бросились к одчаку, но одчак загодя ушел в султанский штаб, а янычар уже успела окружить артиллерия.
– Так отблагодарил нас великий Сулейман, – говорили вспыльчивые янычары. Их не могли задобрить ни сытным обедом, ни золотыми дукатами.
– Как же это! – кривились они, – каждому только по два золотых. А во дворцах полно ценных ковров, золотых чарок, тарелок, кубков… Эх! А церковного добра! На одних только паникадилах можно каждому разбогатеть! А золотых чаш, крестов, общественных хранилищ, полных золота… Постой, господин султан, мы дома в Стамбуле поговорим с тобой и с твоими проклятыми визирями. Своего не подарим, нет, голубчик, не подарим: заплатишь городом, согреем вас, шайтаны, пожарами…
Эворт Ганс. «Конный портрет султана Сулеймана Великолепного»
– Это работа черкешенки Роксоланы, – кричали другие. – Доберемся и до тебя, и до твоего милого сынка!
– Вырежем все черкесское отродье!
– Не дал султан повластвовать в Будапеште, тогда возьмем свое в Стамбуле…
– Ребята, собираемся домой!
– Айда в Стамбул!
Но артиллеристы угрюмо молчали и каждый как будто прилип к своей пушке. Когда генерал Балтаджи крикнул команду «к фитилю!», каждый янычар понял, что через мгновение услышат команду «Огонь!».
Они вдруг успокоились, и уже никто не думал о произволе. Все же одчак впоследствии узнал, что более тысячи башибузуков бежали в Стамбул.
* * *
Между тем весть о турецкой победе в Венгрии эхом прокатилась по всей Европе. Победа произвела угнетающее впечатление. Везде по церквям население молилось, чтобы милосердный Бог не допустил страшной гибели, чтобы мимо прошло нашествие азиатов, чтобы Бог оберегал христианские государства от опустошения.
Сулейман, как победитель, на совете предъявлял свои требования твердо, жестко. Он требовал всю среднюю Венгрию со столицей Будапешт безо всяких возражений. Делегаты молча дали на это согласие. Но восточную ее часть с Семиградом султан милостиво передал польскому королю Сигизмунду Старому по просьбе сестры польского короля Елизаветы – вдовы венгерского короля Яна Заполии. В северной Венгрии уже давно уселись Габсбурги, и султан согласился передать ее Габсбургу, но только за плату по тридцать тысяч золотых дукатов ежегодно. Венгрия, разделенная на три части, просуществовала долгое время.
Во время совета султан неожиданно получил известие из Стамбула от визиря – маршала дворца Кара-ага о мятежниках-янычарах, которые успели проскочить в столицу Турции. Янычары сожгли несколько дворцов, принадлежащих визирям, зарезали прислугу и ограбили государственную казну. Во дворец султана тоже заглянули башибузуки, напали на гвардию, зарезали старуху-мать султана Гальшку. Жена великого Сулеймана Роксолана спаслась в секретной комнате, но заболела, сын принц Магомет ранен и сейчас в госпитале под наблюдением опытных докторов. Не было сказано, как ранен: смертельная рана или легкая, есть ли надежда на спасение, как жена – лучше ей или хуже.
Сулейман выскочил из шатра, оставив великого визиря заканчивать венгерское дело, а сам с охраной помчался в Стамбул.
Грозный и мрачный как черная туча, Сулейман думал горькую думу.
«И в венгерских делах препятствие, отвернулся от меня Аллах: страшной ценой заплатил я за свою доброту на христианский манер, может Христос и щедр до бесконечности и не любит никакой крови… любит только он непонятный мне мир, но и христианские короли пускают кровь, своих же убивают, да еще как!
Ах, Роксолана, Роксолана, мой степной цветок! Как же это случилось, что ты недосмотрела любимого нашего сына! Как же! Аллах, спаси меня… беда!»
И пришпорил коня.
* * *
Как и прежде молчаливый, султан сидел на расшитых подушках в чувяках с закрученными кверху носками и курил кальян. Напротив него, опираясь на подлокотник своего кресла, стояла Роксолана с напитком в руках. Смотрела на своего поседевшего властелина и тихонько вздыхала. Ее лицо, как и прежде, было прекрасно с едва заметной доброй улыбкой на нежно-розовых губах, но в глазах читалась невыразимая тоска и сожаление о том, к чему уже нет возврата. Ее тоненькие пальчики, которыми она ловко вышивала платок, стали еще тоньше.
– Пора, господин мой, оставить печаль и горькие думы… Аллах знает, что делает… Тоской беде не поможешь.
– Лезут всякие мысли, как назойливые осенние мухи, никак не отгонишь, – сказал султан, лишь бы что-то сказать.
Помолчал и добавил: – Меня исцелит, голубка, война… На коне, в чистом поле, на раздолье как-то легче дышать…
– Пора остепениться, милый! Не все же на коне и на коне. Время бежит так быстро, как боевой конь. Смотри, как присыпало бороду вишневыми лепестками. Следует закончить с походами, позаботиться о себе…
– А что мне? – взглянул султан на жену.
– Я все думаю о твоем большом гареме, – колеблясь, сказала Роксолана.
– Я тоже думаю о нем, – неожиданно признался султан. – Большой он, это правда, надо бы хотя бы половину распустить.
– Если говоришь о половине, тогда мое мнение – я бы их всех распустила на все четыре стороны. Пусть развлекаются молодые, а тебе, господин, не стоит этого делать.
Сулейман все пыхтел и молчал.
– Такой турецкий закон, – наконец сказал он, – и сам Аллах разрешает важным чинам это… для отдыха, как бы в раю.
– Гм… Аллах благословляет одну пару, так написано в Коране, – и султанша ткнула иголкой в толстую книгу, лежавшую возле нее.
– Это так…
– Действительно так, – быстро сказала султанша. – Этот закон соблюдается строго всем турецким народом: каждый имеет по одной жене. Это богатые придумали гарем, а прикрывают свои желания законами, о которых никто никогда не слышал. Я не смогла найти подобное в Коране, его просто там нет.
Султан улыбнулся.
– Ты настоящий судья, строгий судья. Чтобы ты сделала с моим гаремом в таком случае, а?
– Ты, мой господин, уже услышал мое пожелание: распустила бы всех.
– Гм… так, но…
– Что «но»?! – взорвалась султанша. – Так и будет, как говорю: все полетят.
– Куда полетят? Знаешь, милая, кто такие наложницы?
– Наверное, знаю, потому что и сама была такой…
– Нет, не знаешь, потому что была ты ею недолгое время и не успела вникнуть. Одалиска – это роскошная девушка, которой прислуживают, купают, массируют, ублажают. Живут они в роскоши, капризничают и ни одна не знает, что такое труд, настоящий труд, труд умом или труд руками… Этого она не знает. Ты сама видишь. Гарем очень портит девушек, но не я его заводил, а деды-прадеды. И я считаю, что просто распускать наложниц нельзя – это жестоко. Освободить надо, но с умом.
– Почему нельзя? Ведь все хотят свободы, сам говоришь, что истосковались.
– Именно, что истосковались… Только по чему скучают? По свободной жизни, но тоже в роскоши, а такой жизни, как у султана, у них нигде не будет.
– Почему?!
– Не получат даже у великого визиря. Такую роскошь может позволить себе только султан или разве что очень богатый герцог, но его они быстро разорят, – смеялся султан.
– Наложница на воле не знает куда идти и что делать. Правда, некоторые из них на свободе найдут себе пару, может и удачно, только клянусь пророком, таких будет очень и очень мало. Остальные увянут, как нежный цветок на морозе. Не одна заплачет, вспоминая султанский дворец, вспоминая и меня. И ничего что старый, потому что ни одну из них я не обидел, правда, были случаи казни, но они не в счет. Свободу я им дам, решил давно, только надо это сделать осмотрительно. Нужно найти им хороший приют… не выгонять же просто на улицу, в дождь и холод.
Султанша встала, обняла великого Сулеймана и едва шепнула:
– Я знаю, мой господин хороший… Аллах наградит тебя за твою доброту, а я тоже с радостью помогу тебе насколько смогу, насколько хватит сил и умения.
* * *
Тем временем, пока Роксолана возилась с капризным гаремом, великий Сулейман по наущению джаншии Кара-Арефы спешно созвал диван. Высший турецкий старшина должен был выслушать отчет Кара-Арефы о новой военной силе в степной Украине, той силе, которая своими деяниями угрожает не только Бахчисараю, но и самому султанскому государству. Создана эта новая сила старостами черкасским, каневским и хмельницким.
– Я слышал об этой силе, – серьезно сказал султан, – но мало что знаю о ней. Кажется, наши янычары давно разбили их крепость на острове Хортица, а казаков разогнали байбары. Теперь снова речь идет о тех башибузуках. Откуда они взялись? Пусть светлейший господин джаншия расскажет об этих неверных подробнее.
Светлейший господин Арефа низко поклонился и, сложив ладони как на молитву, тихо сказал:
– Этих неверных казаков уже не разгонят байбаки. Я был в тех краях по приказу великого султана и имею достоверные данные, что их в новой Сечи-Томаковке сейчас не менее двадцати тысяч – вымуштрованных и весьма смелых казаков. Их набрали те старосты, земли которых лежат ближе к нашим границам: в округах Каневщины, Черкасс, а большинство из них со степной Украины, центром которой являются сейчас такие города, как Полтава, Лубны и Переяслав. Этим казакам помогают еще и так называемые городовики, то есть те казацкие сотни, которым дают приказы нападать на нас те же старосты. А приказы у них всегда одни и те же: жечь татарские аулы в татарских степях и уничтожать наши сторожевые галеры на Днепровских границах. Мало того: они, эти запорожцы, настолько распоясались, уже осмеливаются нападать и отбирать земли, добро тех народов, которые находятся под протекцией всемогущего нашего властелина великого Сулеймана. Было уже несколько нападений на Молдавию, Валахию, недавно эти башибузуки взяли на абордаж четыре наши большие галеры, избили турок-моряков и сожгли корабли. Отбиться не хватило сил, остатки нашей отважной курты оклемались только на территории Балкан. А когда наша курта собралась строго наказать этих бродяг, она не смогла их найти. Силы этого сечевого войска растут изо дня в день.
* * *
Сегодня как никогда весело и шумно на сечевой площади, а еще веселее за сечевой окраиной. Здесь разрешается стоять всем, у кого есть какое-нибудь дело к сечевой общине. Вся Вишневетчина и пограничники Дикого Поля, в котором живут смелые «займанцы вольных степей», все знают, сколько сечевики-победители отобрали военного добра у врага. Все знают, что запорожцы сожгли три турецкие каторги в устье Днепра. Все знают, что запорожцы сбросили невольничьи кандалы. Время спустя прошел новый слух по всей степной Украине, что в татарских степях за Диким Полем запорожцы догнали ордынцев с белым ясырем, где-то около Струковых степей, отбили полон и повернули назад арбы с награбленным селянским добром. Так что многие селяне и ремесленники собирались увидеться с родней, обнять сына, брата, мужа; отвезти гостинец, а кто и обменяться с казаком каким-нибудь более новым, недавно добытым пистолем, охотничьим ножом или хорошим ятаганом: земледелец ходил за плугом с мушкетом за плечами, ремесленник держал наготове пистоль.
