Текст книги "Как стать оруженосцем (СИ)"
Автор книги: Сергей Тимофеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Другой вид ошибок – преднамеренные. Их допускают сознательно, с целью специально увлечь собеседника по ложному пути. Это софизмы. Они происходят также от греческого слова ("софизм" означает "измышление", "хитрость"). Их строят, опираясь на внешнее сходство явлений, прибегая к намеренно неправильному подбору исходных положений, к подмене терминов, разного рода словесным ухищрениям и уловкам.
При этом широко и, надо сказать, умело используется гибкость понятий, их насыщенность многими смыслами, оттенками. Откуда появляется эта гибкость? Она имеет место потому, что понятия отражают изменчивость самих вещей. Но это может быть истолковано по-разному. Диалектик Гераклит, провозгласив знаменитый тезис "все течет", пояснял, что в одну и ту же реку (река – образ природы) нельзя войти дважды, ибо на входящего текут все новые и новые воды. Ученик Гераклита Кратил, соглашаясь с тем, что все течет, сделал из этого другие выводы. В одну и ту же реку, утверждал он, нельзя войти даже и один раз, ибо пока ты входишь, река уже изменится. Поэтому Кратил предлагал не называть вещи, а просто указывать на них пальцем: пока произносишь название, вещь будет уже не та.
Софистика и произрастает на искаженном понимании подвижности вещей, ловко использует гибкость отражающих мир понятий. Потому Аристотель называл софистику кажущейся, а не действительной мудростью, "мнимой мудростью". А вот ее образчики, оставленные также древними авторами.
– Знаешь ли ты, о чем я хочу тебя спросить?
– Нет.
– Знаешь ли ты, что добродетель есть добро?
– Знаю.
– Вот об этом я и хотел тебя спросить.
Софизм обескураживает: дескать, возможны положения, когда человек не знает того, что он хорошо знает.
Есть примеры и похитрее. Например, софизм Эватла.
Эватл брал уроки софистики у философа Протагора на условии, что плату за обучение он внесет тогда, когда, окончив школу, выиграет свой первый процесс. Окончил. Время шло, а Эватл и не думал браться за ведение процессов. Вместе с тем считал себя свободным и от уплаты денег за учебу. Тогда Протагор пригрозил судом, заявив, что в любом случае Эватл будет платить. Если судьи присудят к уплате – то по их приговору, если же не присудят – то в силу договора. Ведь тогда Эватл выиграет свой первый процесс. Однако, обученный софистике, Эватл возразил, что при любом исходе дела он платить не станет. Если присудят к уплате, то процесс будет проигран и согласно договору между ними он не заплатит. А если не присудят, то платить не надо уже в силу приговора суда.
Софизм построен на смешении двух моментов в рассуждении Эватла: один и тот же договор рассматривается им в разных отношениях. В первом случае Эватл выступает на суде в качестве юриста, который проигрывает свой первый процесс. А во втором случае он уже ответчик, которого суд оправдал".
Видя, что разговаривать с котом, только время терять, сэр Ланселот осведомился, как им попасть хотя бы в замок Мальбрука.
– Далеко ли нам идти?
– До него либо двадцать, либо тридцать миль, – ответил кот, сразу потеряв интерес к нашим путешественникам.
– Двадцать или тридцать... То есть, ты хочешь сказать, что к нему ведут две дороги?
– Нет. Одна.
– Как же так может быть, чтобы по одной и той же дороге было и двадцать, и тридцать миль? Ты что, сам не знаешь?
– Знаю. Потому и говорю: или двадцать, или тридцать.
После чего вскинул хвост трубой, прочитав в глазах рыцаря совершенно очевидное желание.
Сэр Ланселот, пробормотав что-то не достойное джентльмена, пусть даже и средневекового, демонстративно прошествовал дальше, не обернувшись. Владимир пошел рядом, искоса посматривая на него. Рыцарь двигался быстрым шагом, его губы также двигались. До Владимира изредка доносилось: "Двадцать... тридцать..."
Наконец, когда от дуба их отделало уже довольно приличное расстояние, сэр Ланселот резко остановился, словно упершись лбом в скалу, постоял так, развернулся, и в таком же быстром темпе зашагал обратно, незаметно для самого себя поправляя меч. Глаза его метали молнии, лицо наливалось краской величайшего гнева. "Только бы он оказался на месте, – твердил сэр Ланселот самому себе. – Он мне сейчас все растолкует".
Кот оказался на месте. Он беседовал с каким-то молодым человеком, возрастом приблизительно Владимира, одетым не то чтобы хорошо, но и не так, чтобы плохо. Владимиру он чем-то напомнил пажа, какими он их видел на картинках в книжках про рыцарей.
Не тратя понапрасну слов и не замечая присутствия постороннего, сэр Ланселот прошествовал прямо к коту и в довольно грубой форме потребовал объяснения. Тот, хоть и не испугался, меры предосторожности все же предпринял, привычно задрав хвост трубой.
– Э-э-э, позвольте мне, сэр, разъяснить ваше недоумение... – учтиво произнес молодой человек и поклонился. – Из ваших слов я понял, что вас беспокоит якобы разное расстояние от этого дерева до замка. Видите ли, ситуация складывается таким образом, что вы правы, этого не может быть...
Услышав слова поддержки, рыцарь непроизвольно милостиво обратил взгляд в его сторону.
– Вместе с тем, нельзя полностью отрицать, что кот тоже прав, – продолжал тот.
– Это как? – не понял сэр Ланселот, начиная краснеть. – Как могут быть правы два человека, утверждающие противоположное?
– Сейчас я вам все разъясню. На какое расстояние вы отошли отсюда, прежде чем вернуться?
– Ну, миль на пять...
– Пять туда, пять обратно – это будет десять. А отсюда до замка – двадцать. Следовательно, чтобы попасть отсюда в замок, отстоя от него на двадцать миль, вам понадобится пройти тридцать, с учетом уже пройденных.
Сэр Ланселот оторопел. Владимир – тоже.
– Во-о-от! – протянул между тем кот, изогнув хвост таким образом, чтобы тот указывал на молодого человека. – Видали, какого спутника я вам нашел? Особенно если учесть, что он такой же бездельник, как и вы.
Наглости ему, по всей видимости, было не занимать.
– Разрешите представиться, – напыщенно произнес юноша, и сразу стал чем-то похож на павлина. – Студьозус Игнорамус...
При этом он попытался изящно поклониться, одновременно отступая назад и делая элегантный полукруг воображаемой шляпой, но был прерван на полудвижении шарахнувшимся назад сэром Ланселотом, который, с громким криком: "Так ты колдовать?", потянулся к мечу.
– Ни в коем разе, – сообщил сверху кот. – Это у него фамилия такая. Иного зовут, например, Иван Федорович Крузенштерн. Или, вот, пастух тут недавно проходил, так его звали Прощай Лошадь. А этого, наоборот, Игнорамус. А студьозус – это его... гм... призвание.
Сэр Ланселот недоверчиво смотрел на молодого человека.
– Ну да, – подтвердил тот. – Игнорамус, что значит – мудрейший. (Кот как-то странно хмыкнул.) Можно просто Рамус. А студьозус, это потому, что я обучался в самых лучших университетах: в Саламанке, Сорбонне, Гейдельберге и прочих. Нигде, правда, дольше пары месяцев не задерживался, но сути дела это совершенно не меняет, ибо совершенству нет предела. Ars longa vita... Обрел выдающиеся практические и научные познания в тайнах природы, и вот теперь нахожусь в творческом поиске, куда б пристроиться.
Услышав, что перед ним "грамотей", сэр Ланселот скривился так, будто случаем присел в заросли чертополоха.
– Стало быть, все-таки колдун, – задумчиво протянул он.
– Не то, чтобы, – пробормотал Рамус. – Но и не то, чтобы... Это с какой стороны посмотреть. Если с одной стороны посмотреть, то, конечно, оно как бы так, но если с другой, то как бы и не так...
– Ты не виляй, а отвечай прямо: можешь сделать, к примеру, так, чтобы дождь пошел?
– Это мне раз плюнуть, – заверил Рамус, что, в подтверждение своих слов, сразу же и сотворил.
После чего, приняв соответствующую позу, размахивая руками в такт произносимому, произнес: "Айн, цвай, драй..."
– Это на одном из забытых языков, – тут же пояснил он. – Совершенно безвредно для окружающих. Абрра-кадабб-рра!..
Он театрально выбросил руки вперед, после чего все, как по команде, – разумеется, кроме него, – уставились в небо. Откуда, как и следовало ожидать, не упало ни капельки. После чего дружно перевели глаза в том направлении, куда указывал неудавшийся фокусник. И впали в ступор.
– Ма-ма! – отчетливо произнес кот, оказавшийся самым стойким к чудесам.
Перед ними стояла коза, точнее, почти совсем коза. Премилое животное, с большими глазами и длинными ресницами, как у какой-нибудь кинодивы, с аккуратной ромашкой во рту, цвета фламинго, и широкой желтой полосой вдоль всего необыкновенно изящного тела. Вот только вместо хвоста у нее торчала пятая нога, украшенная на копытце устрашающе торчащими рожками.
– Эт-то что? – непонимающе осведомился сэр Ланселот.
Было совершенно очевидно, что и сам волшебник поражен не менее прочих.
– Как, что? Ну, вы же сами просили? Вот и получите. Я вас сразу предупредил, что я этого делать не умею, – опровергая сказанное им минуту назад, заявил Рамус. – Или заклинание какое-то нестандартное.
– Так, – снова начал закипать сэр Ланселот. – А ну-ка, возверни все, как было раньше. Колдун... этот, как его... нестандартный.
– Му-у-у, – добавила коза.
Рамус пожал плечами и начертил в воздухе букву "Х", перечеркивая ею свое создание. Слабо полыхнуло красным, животное исчезло.
– Обошлось, – выдохнул Рамус. – Тут вот тоже было. Заглянул я в посудную лавку, чашку хотел... гм... присмотреть. Хозяин товар показывает, – больше, правду сказать, за мной присматривает, чтобы чего не пропало ненароком, – тут входит хозяйка, утюг у нее куда-то запропастился. Кто меня только за язык дернул? Сейчас, говорю, будет вам утюг. Самой последней ковки. Сказал, что надо, а вместо утюга – свинья какая-то огромная образовалась. С крыльями, вместо ушей – розовые кусты. С двумя хвостами. Один – надо полагать спереди – толстый, и с дыркой. С другой стороны – так себе, веревочка. Зато размером как раз во все помещение. Она только один раз и повернулась всего, как я уже понял, нечего мне в этой лавке делать. За полным отсутствием товару. Истребил ее и удрал, пока хозяева спохватились вдогонку бежать... Так что, возьмете меня к себе в попутчики? – вдруг спросил он. – Я вас не стесню, а может быть даже и пригожусь когда.
– Берите, берите, – поддержал его кот. – У вас такого в любой инквизиции с руками оторвут. Или в рабство там, если с деньгами туго придется. Главное – отсюда подальше...
Сэр Ланселот напряженно соображал.
– Ну, разве до ближайшего... – наконец, пробормотал он. И, в общем, было совершенно непонятно, что имелось в виду под словом "ближайший". Владимиру очень хотелось верить, благородство рыцаря послужит защитой Рамусу до того места, где тот вознамерится остаться, до замка или города. Но в то же время, он не мог полностью исключить вариант, что какое-то из предложений кота пришлось ему по душе.
Впрочем, как бы то ни было, а какое-то время им предстояло провести втроем.
...Что собой представляет Рамус, выяснилось практически после первых же шагов. Если считать, что достоинства человека являются продолжением его недостатков, то Рамус был соткан сплошь из одних достоинств. Трепло, но веселое, совершенно беззлобное и без царя в голове, обладающее потрясающим количеством причудливо перемешанных начатков знаний, с руками, росшими откуда угодно, кроме как из того места, откуда им расти полагается. Он постоянно противоречил самому себе, и это его нисколько не напрягало. Он был готов посмеяться над кем или чем угодно, но столь же охотно смеялся над собственными похождениями. В общем, как решил про себя Владимир, этакий средневековый рубаха-парень. И еще решил всеми средствами воспрепятствовать сэру Ланселоту поступить с ним в соответствии с советами кота.
Рамус разглагольствовал, не умолкая. Он излил из себя массу похвал бродячему рыцарству, заявив при этом, что если бы его происхождение ему позволило, сам непременно стал бы таковым, но, увы, максимум, на который он может рассчитывать, это сделаться оруженосцем без какой бы то ни было надежды повышения по службе. Правда, зачастую оруженосец оказывается для рыцаря важнее, чем даже рыцарский конь (сэр Ланселот при этом нахмурился), а если правду сказать, то оруженосец и рыцарь – великая сила. Чему есть масса примеров. Да вот, хотя бы...
– Жил-был на свете один рыцарь, – начал свое доказательное повествование Рамус. – Обычный такой, звезд с неба не хватал, то с драконами побьется, то с соседями, то на охоту, то на войну, в общем, ничего особенного, все как у всех. И вот однажды случилось так, что засиделся он у своего друга в замке далеко за полночь, домой уже давно пора, а они все пьян... пируют, то есть. Наконец, когда пиршественный стол совершенно опустел, отвесив на прощанье хозяину дружескую оплеуху, взгромоздившись кое-как на своего боевого коня, отправился наш рыцарь восвояси. И надо ж такому случиться, что прямо посередине пути налетел на него Зеленый дракон. Из засады. Но, как говорится, не на того напал. Выхватил наш рыцарь меч и давай биться. Как дракон ни старался, с какой стороны не наседал, ничего у него не вышло. А как только бдительность утратил, так сразу рыцарь его и поразил. Насквозь – не насквозь, но почти по самую рукоять меч в тело неприятеля вонзился. От каковой неприятности тот сразу же и издох. Но и рыцарь, обессиленный долгой схваткой, тоже не устоял на ногах, и свалился рядом как подкошенный...
– Здоровый, должно быть, дракон попался, – одобрительно заметил сэр Ланселот.
– Да уж не маленький... В общем, солнышко уже припекать начало, когда наш рыцарь в себя пришел и поднялся, пошатываясь, на ноги. Голова болит, тело ломит, трясется весь, будто от мороза, латы так гудят – миль за десять слышно. Оглянулся кругом, и не видит, куда это поверженный дракон подевался. Удивился сильно, поскольку отчетливо помнил: и как сражался доблестно, и как поверг злодея своим мечом. Смотрит-посмотрит, углядел, наконец, оружие свое. Торчит в расселине камня здоровенного, почти по самую рукоять...
– Да, такое бывает, – со знанием дела заметил сэр Ланселот. – Драконы – они такие. Ежели что не по них, так они, будучи побитыми, запросто могут в камень обратиться, чтобы лишить доблестного рыцаря заслуженной славы.
– Не иначе, потому как не только славы, но и меча вдобавок. Дергал-дергал наш рыцарь свой меч, а тот – ни в какую. Наверное, в самую кость впился, окаменевшую, и не выходит. Так и оставил...
– Не может такого быть, – возмутился сэр Ланселот. – Не бывать в мире такому, чтобы доблестный рыцарь оружием своим поступился!..
– Он и не поступался, – поспешил согласиться Рамус. – Только когда он в замок свой вернулся, его там сообщение ждало, в лице какого-то герольда. Мол, пожалуйте, ваше сиятельство, на войну с сарацинами, никак без вас не можно. Все уже собрались, только вас и ждут. Куда ж ему было деваться? Прихватил другой меч, и в поход, из которого уже не вернулся. Он, история рассказывает, там себе царство завоевал, и обратно за мечом ему просто недосуг было выбраться...
– Это другое дело, – пробормотал сэр Ланселот. – Но все равно...
– Время шло, и как-то так случилось, что меч тот, который из камня торчал, сочли за волшебный. Молва разнеслась, будто тот, кому суждено его из камня добыть, непременно великим королем станет. Многие приезжали силу попробовать. Одно время даже человека там специального посадили, деньги за попытку брать, но потом, правда, опять убрали – за ненадобностью ввиду отсутствия желающих. Так, раз в год, на какой-то праздник, собирались рыцари, верные традиции, на турнир Волшебного Меча, ухлопать кого-нибудь забавы ради, а заодно, между делом, за ручку подергать. Но уже бесплатно.
И вот однажды приключилось попасть на тот турнир одному рыцарю, мало кому известному. А оруженосец у него был, вот как я, из ученых. Он, пока хозяин воевал, все вокруг камня того расхаживал, посматривал, как то один рыцарь меч дернет, мимо проходя, то другой, – и все как-то для галочки, без энтузиазма. Оруженосцам прикасаться к оружию запрещено, так он туда, в эту самую рану драконову, чуть сам не залезал, глазами, разумеется. Вечером же, когда его рыцарь в шатер возвернулся, он ему и говорит: "Есть у меня одна задумка; так что ежели вы, ваше благородие, на доспехи свои снизу вот это наденете, и меч как следует завтра утром дернете, то будет вам непременно удача его вытащить".
Как ему удалось уломать своего господина, этого я вам не скажу, потому что сам не знаю, а только ночью этот самый оруженосец, помимо прочего разбиравшийся в алхимии, пробрался к мечу и влил в окаменевшего дракона снадобье, которое помогало справиться со ржавчиной. Это было честно, – поспешил добавить он, – поскольку всем известно, что от крови дракона ржавеют самые лучшие мечи...
– Это правда, – вынужден был согласиться сэр Ланселот. – Я не встречался пока ни с одним драконом, но засвидетельствовать, тем не менее, могу. Об этом так много говорится, что никаких сомнений быть не может.
– ...Какое-то время подождав, он вылил в рану несколько кувшинов масла, после чего спокойно удалился, не притронувшись к рукояти.
Рано поутру турнир был разбужен диким скрежетом, поскольку оруженосец снабдил своего хозяина приспособлением, похожим на львиные когти, которое тот привязал к ногам снизу. Камней в округе оказалось великое множество, и невозможно было сделать пары шагов, чтобы не проскрипеть.
– Это еще зачем? – буркнул сэр Ланселот.
– Так ведь масло, что оруженосец вылил, оно повсюду растеклось, так что если бы кто иной попытался подобраться к мечу, сразу бы соскользнул. Ну, пока остальные собирались, рыцарь до того самого камня доковылял, подобрался кое-как, ухватился как следует, потянул что есть мочи – и едва не упал, поскольку меч из дракона выскочил очень даже легко. Правду сказать, клинок его, за то время, что в драконовой крови пребывал, пришел в совершенную негодность по причине ржавчины, и являл собой нечто недостойное рыцарского меча, однако условие было соблюдено. Тут уж не до турнира стало. Согласно предписанному, добывшего меч должно было королем объявить, но одно дело, когда оно предписано, а другое, когда вот оно, перед глазами. И кто его, спрашивается, просил за меч этот самый хвататься? Торчал себе, и торчал, невесть сколько, мешал, что ли?
И потому как выходило не здорово, а совсем даже наоборот, то решили спросить совета у главного колдуна. Он у них старенький был, давно на пенсии, большею частью спал и ни во что не вмешивался. Его на турниры, как правило, так на постели и доставляли. А как турнир кончится, – пещерка неподалеку была, там и оставляли, чтобы туда-сюда не таскать понапрасну. Принесли, разбудили, ждут, чего он им скажет. Он и сказал. Как завел шарманку, с пятого на десятое, да без перерыва, того и гляди – уморит. И, главное, слово поперек никто вставить не смеет. Он, хоть и пенсионер, а все ж таки колдун, мало ли чего, к тому же спросонья... В общем, либо его слушать, либо короля избирать. Из двух зол выбрали меньшее.
Став королем, рыцарь щедро отблагодарил своего оруженосца, в свою очередь сделав рыцарем, не смотря на низкое происхождение. Одарил землями и даже выдал бы за него замуж свою дочь, если бы она у него была.
– Вообще-то, – заметил на это сэр Ланселот, – среди простолюдинов иногда встречаются те, кто достоин быть отмечен каким-нибудь воздаянием, но таких можно пересчитать по пальцам, да и те, если копнуть поглубже, не заслуживают ничего иного, кроме как хорошей порки.
– Ну нет, – возразил Рамус. – Оруженосцы, наоборот, являют собой как правило образец безупречной честности и верности долгу, и будь моя воля, я бы в рыцарских песнях славил прежде всего этих скромных, незаслуженно забываемых трудяг, которые... – Тут он заметил, как сэр Ланселот в очередной раз за сегодня наливается краской, и поспешил исправиться: – Не все, конечно, но примеров тому тьма. И далеко за ними ходить не надо. Ни двадцать миль, ни тридцать.
Если бы взгляд сэра Ланселота после этих слов упал на какой-нибудь пень, тот непременно сгорел бы, от вылетевшей из глаз рыцаря молнии. Но Рамус этого, к счастью, не заметил и продолжил.
– Жил-был рыцарь, и служил ему верой-правдой оруженосец, преданный своему господину сердцем и душой, не раз спасавший его от верной гибели во время самых страшных сражений...
– Не наоборот ли? – сварливо осведомился сэр Ланселот.
– Ну да, наоборот, – тут же согласился Рамус, после чего продолжал, как ни в чем не бывало. – Всем рыцарь взял: и умом, и ратной славой, и добрым нравом, имея при этом единственный маленький недостаток...
– Недостаток? – на этот раз грозно спросил сэр Ланселот.
– Совсем маленький, который только подчеркивал его достоинства, но если взглянуть с другой стороны, то по сути своей также являвшийся достоинством... А именно: рыцарь тот знал толк в винах, очень их любил, и завел у себя в замке особый погреб, где держал пару дюжин стоведерных бочек дивного напитка, который предназначил исключительно себе. От двери имелся один-единственный ключ, который он носил на поясе, не снимая, даже когда ложился спать. Не было ни единого случая, чтобы он доверил этот самый ключ хоть кому даже на малое время, а потому никакого повода тревожиться за сохранность своего богатства у него не было.
Жил он себе припеваючи, а точнее сказать будет, попиваючи, пока не случился очередной конфликт с сарацинами. Как вы сами понимаете, для настоящего рыцаря не может быть большей беды, чем неучастие в нем, а потому он и направился в Сарацинию, рассудив перед тем, что при наличии столь верного оруженосца было бы опрометчиво тащить с собой в поход ключ, мало ли, потеряется, или, того хуже, будет взят в качестве контрибуции при случайном попадании в плен. Объяснив тому, как и что, рыцарь убыл, прихватив с собой запасного оруженосца, столь же старательного, что и первый, но менее верного.
Знать бы, какую ношу рыцарь ему на плечи взвалил, ни за что этот самый оруженосец не остался бы. Упросил бы, умолил, но не остался. А так – стали спустя время замечать, что вроде как меняется оруженосец от возложенной на него тяжкой доли. Осунулся, лицом покраснел, особенно носом, бормочет что-то постоянно себе под нос... Чуть что – к двери в погреб бежит, проверяет, надежно ли заперта. Кочергой обзавелся, поскольку оружие ему не положено, гоняет кого-то постоянно, вроде как злых духов, которые только и норовят в погреб забраться, как ему отлучиться придется. День с ночью различать перестал – одна у него мысль, как добро порученное уберечь, вот до чего верный оказался.
Долго ли коротко, а вернулся рыцарь из победоносного похода и нашел своего слугу спящим поперек входа в погреб, закрывая проход в него, дополнительно, своим телом. Не узнал поначалу рыцарь оруженосца, так тот изменился цветом, только по ключу и признал. Решил пока не будить, а как услышал от прочих слуг о его подвигах, так и совсем расщедрился: положил выдать ему в награду одну из охраняемых бочек. Тот, будучи все-таки разбужен, не знал, как и благодарить. Чушь все какую-то несусветную нес, от радости, должно быть.
Стали проверять бочки, и оказалось, что из двух дюжин только полдюжины полными оказались. Упал тут оруженосец верный рыцарю в ноги, и во всем покаялся. Как ни сражался, как ни гонял кочергой злых духов, они таки хитрее его оказались. И не сосчитать, какой ущерб нанесли. Это ж сколько получается? Дюжина и еще полдюжины бочек, каждая по сто ведер, положим для определенности пять кувшинов в ведре, это будет... – Рамус задумался, наморщив лоб. Когда молчание стало совсем уже неприличным, он вдруг выпалил: – Это ж страшно сказать, сколько будет. Но самое интересное, что как только ключ от погреба опять перешел на пояс к рыцарю, нападки злых духов на бочки с вином совершенно прекратились...
– Чего ж тут необычного? – хмыкнул сэр Ланселот. – Рыцари – они зачем в мире существуют? Чтоб за все хорошее, против всего плохого. Перед рыцарем ни один злой дух не устоит.
– Ну да, – поспешил подтвердить Рамус. – Оруженосца же и потом частенько возле погреба видели, с кувшином и кочергой. Он все плакал и замок проверял, и рукой, и кочергой этой самой, надежен ли...
– Бывают, конечно, и такие слуги, – нехотя согласился сэр Ланселот, – кто не щадя жизни своей служат хозяину до последнего вздоха, только таких все меньше и меньше становится.
Прервемся ненадолго, и бросим взгляд на книжную полку, на раздел, посвященный математике. Почему бы и нет, если она зримо присутствовала в разговоре наших путешественников. Хороших книг, посвященных этой науке, предостаточно, и выбрать что-нибудь из них – задачка, посложнее квадратуры круга. А потому, предоставим решать случаю. Закрываем глаза, протягиваем руку, ведем, ведем, ведем по корешкам... Стоп! Что нам попалось? Посмотрим.
Сергей Павлович Бобров, "Волшебный двурог", Москва, "Детская литература", 1967 год. Удивительная книга. Интересно, сколько людей, прочитавших ее, связали свою жизнь с точными науками? Скольким она послужит путеводной звездой в выборе "где работать и чем заниматься"? "В этой книге в занимательной форме рассказывается немало интересного для тех, кто любит точные науки и математику. Читатель узнает о развитии математики с ее древнейших времен, о значении математики в технике... Читателю предлагается немало занимательных задач, многие из которых сопровождаются подробным разбором".
"Все уселись в кружок, и Коникос начал так:
– Математика пришла в Грецию от древних восточных цивилизаций – Шумера, Вавилона, Египта. Зародилась она очень давно. Уже к концу четвертого тысячелетия у шумеров – это было на землях теперешнего Ирака – были сделаны первые основательные шаги. У шумеров, а также у их преемников – вавилонян, уже было накоплено довольно много знаний. Это было связано, во-первых, со взиманием налогов, во-вторых, с различного рода расчетами при постройках. Таким образом, из дошедших до нас документов – преимущественно обожженных глиняных плиток-таблеток, на которых перед обжигом наносились знаки, – большинство относится к развитой государственной жизни, когда необходимо учитывать урожай, сбор шерсти, рассчитать, как построить плотину, мост, сколько потребуется народу, чтобы возвести то или иное сооружение, и так далее. Многие таблички представляли собой учебники для школ будущих чиновников, которые и должны были уметь делать все эти вычисления. Составлялись таблицы для облегчения расчетов. Важное значение имела и астрономия, в основном как служба календаря, определявшая сроки сельскохозяйственных работ.
– А как все это узнали? – спросил Илья.
– Глиняные таблетки, – продолжал Коникос, – которые находят археологи при раскопках, – материал прочный, под землей могут пролежать тысячи лет, огня не боятся. В восточных царствах было накоплено, по-видимому, много практических знаний. Существовала ли в то время теоретическая математика, сказать трудно, но что какие-то начатки теории уже были, в этом, по-видимому, нельзя сомневаться. Среди Вавилонских таблеток можно встретить чертежи правильных многоугольников, причем вычисляются их площади, встречаются приближенные определения квадратного корня из двух, находится приближенная квадратура круга, существуют способы определения довольно сложных объемов, решаются квадратные уравнения и многое другое. Трудно сказать, осмыслено ли все это было теоретически. Но все же приходишь к мысли, что кое-что делалось... Никакой хозяйственной необходимости, например, вычислять площадь круга в то время не было. Однако в учебниках есть задачи на вычисление: сколько семян надо, чтобы засеять круглое поле? Хотя круглых полей никто делать не станет. Греческие философы передают, что в египетских храмах в течение тысячелетий хранились записи всего нужного и интересного. Там имелись и астрономические наблюдения, и очень трудно допустить, чтобы при всем этом можно было бы обойтись совсем без научных работ. Практика больших сооружений в странах с искусственным орошением и с постоянными работами по усмирению больших рек могла поставить трудные задачи.
– Интересны эти задачи на вычисление насчет круглого поля! – заметил Илюша.
– Конечно, интересно! – откликнулся Асимптотос. – Крупные ученые-историки приходят к заключению, что у вавилонян неизбежно должно было возникнуть что-то вроде нашего доказательства, когда сложное решение вопроса опирается на целую цепь простых соображений. Конечно, вряд ли им приходило в голову интересоваться, как достигается тот или иной теоретический вывод, но им уже нельзя было обойтись без того, чтобы не пользоваться им.
– Когда все это было?
– У шумеров, – отвечал Коникос, – примерно в третьем тысячелетии до нашей эры, но там о теории, наверно, еще и слуху не было, а во втором и первом тысячелетиях до нашей эры процветал Вавилон, особенно в первой половине первого тысячелетия до нашей эры. Древняя Греция оказалась наследницей всего этого научного богатства.
– А как бы в общем сказать про эту древневосточную науку? – задумался Илюша.
– Пожалуй, – заметил Асимптотос, – верней всего было бы сказать, что это была наука писцов, чиновников, казенных канцелярий. Постепенно там родился интерес и к самому искусству вычисления, а из него мало-помалу выросла и алгебра в виде первых решений квадратных уравнений. Причем пока еще никто не мог найти ни одной практической задачи на Древнем Востоке, для которой было бы необходимо решение квадратного уравнения. Поэтому историки и считают, что это решение искали не для практики, а именно из чисто научного интереса. Наука Вавилона, видимо, была выше египетской. Одним из замечательных достижений шумеро-вавилонских ученых было построение позиционной системы счисления. Она, правда, была не такая, как наша общепринятая десятеричная, а была шестидесятеричная. Она еще и у нас осталась в делении окружности на триста шестьдесят градусов, час мы делим на шестьдесят минут, а минуту на шестьдесят секунд".
...До замка, сколько бы до него там ни было, наши путешественники добрались в полной темноте и под проливным дождем. Последний, как подозревал Владимир, был делом рук Рамуса, поскольку прекрасная солнечная погода внезапно испортилась после того, как он что-то пробормотал и взмахнул руками, запнувшись о выступающий из дороги камень. Конечно, впоследствии, не значит вследствие, но некоторые основания у Владимира считать повинным Рамуса у него, несомненно, имелись. Когда в свете молний они приблизились к мрачной и во мраке казавшейся бесформенной громаде замка, подъемный мост был опущен, и посреди него сиротливо маячила какая-то фигура. Приметив ее, сэр Ланселот выхватил меч, издал воинственный клич и, не говоря худого слова, ринулся в схватку. Точно таким же образом поступил и его противник. Ничего не понимая в происходящем, Владимир и Рамус вцепились в толстую цепь, дабы не поскользнуться и не свалиться ненароком в ров, в котором мерещились голодные крокодилы.
