Текст книги "Владычица морей (сборник)"
Автор книги: Сергей Синякин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)
Овечкин с видимой гордостью специалиста шагнул к мертвецу с лопатой в руках.
– Я ему щас дорогу к фюреру покажу! – сказал он и поплевал на ладони. – Ну-ка, отзыньте, а то, не дай Бог, зацеплю!
– Смерть немецко-фашистским оккупантам! – торжественно, как диктор Левитан, вынес свой приговор бывший фронтовик Апраксин.
– Круши его, Сашка!
Овечкин с кряканьем обрушил заступ на генеральскую фуражку. Фуражка отлетела в сторону, а скелет обратился в груду костей.
– Russische Scweine! – пробормотал череп, щелкнул несколько раз нижней челюстью и замер.
– Вот так, – гордо выпрямился Апраксин и победно оглядел толпу. – Так мы их в войну били! Помню, комбат встает: «За Родину! За Сталина!» – и мы как кинемся на фрица! Ураааа! Урааааа!
– Слышь, дед, – с ревностью героя, теснимого на второй план, сказал Овечкин, – хорош орать! Кати тележку, надо его в яму свезти.
Глава втораяЧерез неделю, когда пересуды в Россошках достигли апогея и выплеснулись в окрестности, подобно перебродившей квашне, единственная войсковая часть, располагавшаяся у Немецкого пруда, была неожиданно поднята по тревоге. Личный состав погрузили на «Уралы» с брезентовыми тентами и куда-то вывезли. Вернувшись, солдаты вели себя смирно и даже за самогонкой в Россошки не бегали, а вскоре часть в полном составе перевели куда-то на Дальний Восток и попрощаться солдатикам с подружками не дали. Да что там солдатики, офицеров из части не выпускали. Один только, который сам был местным, тайно выбрался из расположения части попрощаться с молодой женой. На вопросы родни и знакомых он не отвечал, все больше молчал. Только когда его по обычаю проводили застольем, офицерик, хлебнув крепчайшей местной самогонки из томатов, проговорился, что выезжали они под Воронеж, в самый Новохоперский заповедник, где уничтожили группу живых немецких скелетов, пробиравшихся ночами на запад. Днями покойники отлеживались в лесополосах или на подвернувшихся по пути кладбищах, а по ночам строем шагали в родной фатерлянд.
Потом офицер тот уехал вместе со своей частью, и даже письма от него поступать перестали.
Впрочем, и зловещая яма опустела, а страшные слухи постепенно стали забываться.
Но все-таки свое черное дело слухи эти сделали: в Россошки нагрянули уфологи.
Было их целых три. Один – пенсионного возраста отставник из армейских, что сразу же чувствовалось по выправке и суховатой вежливости. Отставника звали Ника-нором Гервасьевичем Ворожейкиным, служил он когда-то в той самой знаменитой ракетной части, которая во Вьетнаме пыталась обстрелять летающую тарелочку, но сама попала под огонь неизвестного оружия. Последствием вьетнамской схватки с космическим агрессором явился для Ворожейкина паралич левой руки, с которой тот после госпиталя не снимал тонкой черной перчатки. Был он в свои шестьдесят пять лет невысок, худ и смуглолиц. Лицо обрамляла небольшая испанская бородка, которая вместе с усиками придавала Ворожейкину нечто донжуанское. Так бы мог выглядеть дон Жуан на пенсии, если таковая ему в Испании причиталась. Глаза у Ворожейкина были серые и печальные, а стрижка – самая старомодная, канадка. Ходил он обычно в джинсах и свитере, а в жаркие дни в водолазке. Ворожейкин был искушен в тактике воздушных боев и досконально все знал о знаменитом американском ангаре № 51. Рассказывал о нем с такими мельчайшими подробностями, что любому было ясно:
Ворожейкин этот ангар облазил до последнего закоулочка. О своих американских коллегах Ворожейкин отзывался в основном одобрительно, но корил за то, что они слабо воздействуют на свое демократическое правительство и никак не добьются, чтобы все секреты ангара и связанных с ним происшествий были преданы гласности. Летающие тарелочки Ворожейкин почитал космическими кораблями высших цивилизаций и верил в Великое Кольцо, которое когда-нибудь цивилизации Галактики свяжет в единый дружеский организм.
Голос у него был тихим и тонким.
Второй уфолог, Дима Кононыкин, был молод, тридцати не исполнилось. По совместительству он еще являлся нештатным корреспондентом «желтой» газеты «Московский пионер» и в этом качестве бывал и в знаменитой М-ской аномалии, и окрестностях Березовска Пермской области, где потерпел катастрофу НЛО, и летел в том самом самолете, о котором писала газета «Труд». Он участвовал в якутской экспедиции, где искал остатки то ли НЛО, то ли древней сибирской цивилизации. Вместе с уфологом Приймой расшифровывал он загадочные небесные Сальские письмена, был на месте Сасовского взрыва. На озере Байкал пытался поймать таинственных трехметровых пловцов, замеченных военными аквалангистами.
От частого пребывания в командировках Дима Кононыкин научился спать сидя и пить все, что горит. Даже знаменитая россошинская «томатовка» не оказывала на него особого воздействия – только уши бледнели, багровел кончик носа и начинал слегка заплетаться язык. В отличие от Ворожейкина этот уфолог больше разбирался в отечественных феноменах и любил показывать всем гвоздь, найденный в Аджимушкайских катакомбах, уверяя, что гвоздю этому не менее трехсот миллионов лет. Гвоздь более напоминал окаменевшую рыбью косточку и не внушал особого доверия. Да и сам уфолог выглядел не слишком убедительно – вечно всклокоченные волосы над удлиненным веснушчатым лицом, водянистые, ни во что не верящие глаза, тощая бройлерная шея и вечно немытые руки, на которых лишь чудом не появлялись цыпки. Ходил Кононыкин в одном и том же обвисшем джемпере и вечно неглаженых брюках. Разумеется, что его ботинки не видели сапожного крема со дня их изготовления на обувной фабрике, коия, судя по некоторым признакам, была детищем шкодливого российского ума.
Летающие тарелочки Кононыкин тоже считал космическими кораблями, но в отличие от Ворожейкина полагал, что все они имеют земную базу, расположенную в таинственной тибетской Шамбале.
Говорил Кононыкин быстро и напористо, глотая окончания слов и помогая себе руками.
Третий уфолог, прибывший в Россошки, был человеком весьма необычным. И дело тут не в том, что носил он черную рясу и истово молился по каждому, казалось бы, самому незначительному поводу. В конце концов, у нас в стране свобода совести, и каждый волен веровать, во что пожелает. Но в том было дело, что проявления христианской набожности третьего уфолога, которого звали отцом Николаем, в миру Николаем Васильевичем Чумаковым-Мезазойченко, служили чисто внешней атрибутикой. Было священнику-уфологу лет около сорока, и верил он в Будду, в Магомета, в Зевса и Юпитера, в Иегову и Христа, почитая их всех, вкупе с большой группой языческих божеств, проявлением одного и того же единственного божества, имя которому Осмос, а местонахождение – бесконечность. В силу этих обстоятельств отец Николай верил в реинкарнацию, в возможность достижения нирваны, в подземное царство и в неизбежное пришествие Антихриста. Летающие тарелочки отец Николай полагал проявлением астрального мира. Голова отца Николая была так плотно забита подобной чешуей, что он всерьез верил в неизбежность Страшного Суда, а потому полагал события в Россошках преддверием оного, тем самым Апокалипсисом, что описывал апостол Иоанн на острове Пат-мос. Более того, расшифровывая записи Нострадамуса, отец Николай относил начало Апокалипсиса к концу XX века, а именно к 19 июля 1999 года, когда с небес «явится великий король устрашения». Помимо уже упоминавшейся черной рясы, отец Николай отличался статью фигуры, которой, впрочем, была присуща некоторая полнота, короткой «крутой» стрижкой и живыми черными глазами жулика и казнокрада.
Говорил отец Николай гулким, по-волжски окающим басом и все время сыпал цитатами из Библии и других религиозных источников, которые изучал в семинарии.
В россошинском Доме колхозника уфологов поселили вместе. Между ними разгорелись неизбежные споры, которые не могли не сопровождаться принятием «тома-товки», способствовавшей живости воображения и плавности речи.
Ворожейкин некоторое время от принятия «томатов-ки» отказывался, ссылаясь на травму, полученную при отражении агрессии инопланетного НЛО во Вьетнаме, но Дима Кононыкин и отец Николай так сладко крякали после каждой очередной дозы и так были изобретательны в спорах, что в один из вечеров Ворожейкин не выдержал, махнул рукой в черной перчатке и спросил отца' Николая, как Библия относится к выпивке.
– Одобряет, – сказал отец Николай. – В псалмах Псалтиря так и сказано: пью ендовой, пью полной мерой, пью во славу Божию!
– А в чем различие? – поинтересовался Ворожейкин, проглотив содержимое стаканчика и опасливо прислушиваясь к состоянию организма.
– Ну, ендова, – со знанием дела объяснил отец Николай, – это, само собой, сто граммов. Полная мера – это двухсотграммовый стакан. Соответственно, принять во славу Божию – значит набраться, так сказать, до положения риз. Так как пить будем, сын мой?
Отец Николай сам годился Ворожейкину в сыновья, однако сан обязывал к солидности. Ворожейкин еще раз прислушался к своему организму, но особых неполадок в его работе не обнаружил. Разве что кровь по жилам побежала шибче да жаром щеки обдало.
– Конечно, во славу Божию! – сказал он.
– Вот это по-нашему! – одобрил Дима Кононыкин. – Помню, в девяносто пятом… Сидим в аномалии. Ночь. Костер. Уха закипает. Приняли, значит, «Завтраком туриста» загрызли, а тут выплывает из тумана… НЛО не НЛО, а огромное что-то лезет, рогатое, как пришелец. Антенны, видимо. И звук издает, как уэллсовский марсианин! – Дима приподнялся и живо изобразил: – М-муу! Му-уу! М-мум-м!
– Так это ж корова, наверное, была, – с крестьянской смекалкой заметил отец Николай. – Точно так она, зараза, и орет! Сам слышал!
– Сам ты корова! – обиделся Кононыкин. – Что я, коров не видел? Инопланетянин это был, мы его даже сфотографировали, а на следующий день пленку проявили – чистая, блин!
– Надо было колпачок с объектива снять, – снова не удержался отец Николай, полой черной рясы вытирая вспотевшее лицо.
– Ну, знаешь! – взвился Кононыкин.
– Всяко бывает, – примирительно сказал Ворожейкин. – Вот мы во Вьетнаме. С командного пункта передают координаты низко летящей цели. Готовимся к стрельбе. Сами понимаете, «Кубов» тогда не было, но все равно поймали. Ведем… По отметке на «фантом» или Б-52 вообще не похоже, что за черт? Дали залп, тут нас, значит, и накрыло ответным огнем. Из батареи лишь я да прапорщик Петренко и уцелели. Смотрим мы с ним, а над нами не «фантом», диск парит. И огоньки у него по периметру помигивают. Тут уж ничего не скажешь, натуральнейший НЛО, как его Мен-зелл описывал… А ребят к жизни уже не вернешь. – Он погрустнел, налил себе из трехлитровой банки «томатовки», выпил залпом и торопливо закусил соленым помидорчиком. – Эти контакты нас до добра не доведут. Космос – среда агрессивная. Лучше бы человечеству с братьями по разуму вообще не сталкиваться.
– Вы что, в гуманистические идеи не верите? – вскочил с места Кононыкин. – Не может высокоразвитая цивилизация быть агрессивной! Разум по своей природе добр и созидателен!
В ответ Ворожейкин многозначительно поднял на уровень груди искалеченную руку.
– Что вы мне в нос свои грабли суете? – возмутился Кононыкин, цыплячье вытягивая шею. – Вы еще хорошо отделались! Это ж додуматься надо было – ракеты по высшему разуму пускать! Они еще по совести поступили, другие бы вас вообще на молекулы расщепили!
– А где же был их гуманизм, Дима? – мягко спросил Ворожейкин. – Пожалели бы нас, глупых и отсталых. Что ж сразу расстреливать?
Отец Николай пошевелился, пригладил обеими руками короткие волосы.
– Я так понимаю, – внушительно пробасил он. – Положено тебе там, скажем, американцев сбивать? Сбивай за милую душу! А на высшее божество нечего руки свои поднимать. А если он тебя молнией за это карает, так ведь за дело же! Грешен, значит, помыслами и делами своими! А не греши! – И он пристукнул по столу, словно и был тем самым божеством, на которого по невежеству поднял руку Ворожейкин.
Все помолчали.
– И все-таки «россошинский феномен» мы до конца не понимаем, – сказал наконец Кононыкин. – Я уже скольких людей опросил, а ясности нет. Все как в тумане. Ясно одно, что-то здесь действительно происходило. И такое происходило, что переворачивает все наши представления о живых и мертвых. Вы как считаете, Никанор Гервасьевич?
Ворожейкин для солидности помолчал. Пауза она и есть пауза. Если выдержана в нужное время и в нужном объеме.
– Я бы полагал, что правильнее было назвать происшедшее не россошинским, а царицынским феноменом, – тонким своим голосом проговорил он. – По имени области, на которой феномен имел место. Ведь, в сущности, что такое Россошки? Малый населенный пункт, о! нем никто в мире не знает. Другое дело – Царицын! Этот город на Волге известен всему прогрессивному человечеству. Одна Царицынская битва прославила его на весь мир! Царицын теперь знаменит не менее, чем, скажем, Розуэлл или гора Арарат. Но в целом я с вами согласен: феномен требует комплексного изучения. Вчера я ходил к силосной яме со своим биолокатором. Так зашкаливает, что рамка едва не вырывается из рук. Чуть меньше фон на склоне Натальина холма. Я обнаружил целую кучу захоронений, причем относятся они к самым разным эпохам. Но самое интересное, бешеный фон наблюдается у здания поселковой администрации! Даже больше, чем у силосной ямы. Чем это вызвано, я пока не берусь объяснить!
– И не объяснишь никогда, – мрачно пообещал отец Николай. – Мыслимое ли дело, божественные помыслы объяснять? Ежели каждая тварь, на Земле живущая, возьмет на себя храбрость Бога разъяснять, что ж тогда содеется?
– При чем тут Бог? – возмутился Кононыкин. – Привыкли, чуть что случится, все божественными помыслами объяснять. Феномен есть, но он скорее природное явление, которое нужно правильно изучать и давать ему необходимые научные оценки. Чтобы наш православный Господь да за каких-то фашистов радел?
– Господь, он гадов не любит, – согласился отец Николай и замер с полуоткрытым от удивления ртом.. – Но если это не он, то кто же?
Ответ сам проистекал из вопроса, но Кононыкин и Ворожейкин деликатно промолчали. Лишь переглянулись меж собой со странными улыбочками, словно вот сейчас прямо на их глазах отец Николай впал в белую горячку и принялся ловить на своей рясе зеленых и веселых чертиков.
– Ладно, – мрачно сказал отец Николай, перехватив их взгляды. – Замнем для ясности. Как говорится у Исайи, «ждал правды, и вот – вопль!».
– А почему твой биолокатор в администрации зашкаливает? – удивился вдруг Кононыкин. – Ну, я понимаю, некротическое излучение там, черная биолокация, администрация-то при чем?
– Не знаю, – с сомнением пожал плечами Ворожей-кин. – Что-то там есть, конечно. Но что? После войны в том доме комендатура лагеря была. Потом поселковый Совет. Ну а когда Советскую власть разогнали, администрация поселилась. Тот же поселковый Совет, только вид сбоку.
– А я знаю, – сказал с легкой запинкой Кононыкин. Уши его побледнели, кончик носа был красным, и это значило, что Дима созрел для научных обобщений. – Там, наверное, пленных расстреливали. Я читал в газете, что где-то на Енисее райотдел милиции подмыло. А в подполе того райотдела второе кладбище обнаружилось. Тайное. И чуть ли не в два раза больше основного. Такие дела'. В «Енисейском демократе» заметка была. Поэтому и фон такой мощный.
– Горе тем, которые с раннего утра ищут ликеры и до позднего вечера разгорячают себя вином, – вдруг рассудительно сказал отец Николай. – И цитра и гусли, тимпан и свирель, и вино на пиршествах их; а на дела Господа они не взирают и о деяниях рук Его не помышляют.
– Кстати, о музыке, – оживился Кононыкин. – Я включу телевизор? Там сегодня концерт Аллы Пугачевой показывать должны. «Женщина, которая отпела».
Некоторое время все слушали певицу.
– Завтра опять замеры делать буду, – ни к кому не обращаясь, сказал Ворожейкин. – Может, центр аномалии найду.
– А я опрос населения продолжу, – выложил свои планы Кононыкин. – Мне вчера на двух классных свидетелей указали. И еще раз с Александром Овечкиным побеседовать. О деталях. Коль, а ты чего делать будешь?
Отец Николай поднял голову и солово посмотрел на Кононыкина. – А я в Двуреченскую церковь поеду, – неожиданно ясным и трезвым басом изрек он. – Чую я, бесы здесь завелись. Изгонять будем. Совместными усилиями с отцом Серафимом возьмемся.
Глава третьяПока в Доме колхозника уфологи мирно рождали в спорах истину, в Россошках происходили серьезные события, еще скрытые от глаз постороннего наблюдателя, но тем не менее, несомненно, имеющие значительное влияние на еще не наступившее будущее. Так, третий сон Кутузова в деревенской избе в Филях, о котором никто не знал, кроме великого полководца, обеспечивал полную и безоговорочную победу над зарвавшимся Наполеоном. Следуя своему сну, Кутузов убедил императора допустить врага в Москву, а после печально знаменитого пожара, который выгнал не привыкших к российским морозам французов во чисто поле, преследовал их там, беспощадно расчленяя многочисленную армию захватчиков на части и громя всеми средствами, вплоть до ухватов и иной домашней утвари, коей были вооружены крестьянские отряды, объявившие французским завоевателям самочинную Отечественную войну. Аналогичную попытку ложно сдать Москву предпринимал Г. К. Жуков в годы Второй мировой войны. Но бывший тогда у власти И.В. Джугашвили, посасывая знаменитую трубку, сказал прославленному полководцу: «Иди ты на… со своими вещими снами. Можешь видеть в них все что захочешь, но Москвы я не отдам. Я тоже, брат Жюков, сны вижу. Копайте себе могилы на подступах или побеждайте!» Георгий Жуков был тогда еще молодой, и умирать ему, естественно, не хотелось, поэтому копать могилу себе не стал, а принялся побеждать фашистских фельдмаршалов и так этим увлекся, что опять-таки дошел до Берлина.
Но мы отвлеклись, ведь речь у нас с вами шла о Россошках. Так вот, в Россошках и в самом деле происходили странные события. Акушерка поселковой больницы Анна Облепихова рассказывала, что за последний месяц в Россошках родилось пятеро детей и все – девочки. Детишки рождались крупные, с рыжеватым пушком на голове, но главное – под левой ручкой у каждой выделялась большая темная родинка, словно всех малюток кто-то пометил для своих неизвестных целей. И на лик они были схожи, напоминали известного в Россошках Ивана Непомнящего. Он, сволота такая, и в самом деле был непомнящим; при виде очередной еще незнакомой ему красотки всегда забывал, с кем амуры накануне крутил. Волнений особых рождение девочек не вызвало бы, ну, может, мужики Непомнящему морду бы набили – так не в первый же раз! Но тут почтальон, как на грех, привез в Россошки выписанный учителем физкультуры Данилом Молчановым иллюстрированный журнал «НЛО». Журнал первой стала изучать жена почтальона – Аглая, которая и наткнулась на статью, где черным по белому сообщалось, что рыжие девочки с родинкой под мышкой уже стали рождаться и в городе Санктъ-Петербурге, бывшем, значит, Ленинграде, и по всему выходило, заключал журналист, что исполняется древнее пророчество. По этому пророчеству получалось, что перед концом света миром будут править рыжие дьяволицы с родинкой в соответствующих местах. Следовательно, подводил итог журнал, конец света уже близок. Аглая тут же побежала по селу, тыча журналом в нос всем своим знакомым. Сначала, конечно, шум поднялся изрядный. Некоторые требовали немедленного линчевания Ивана Непомнящего как личного представителя Антихриста в Россошках. Другие резонно возражали, ссылаясь на то, что такие девочки уже вон и в Питере рождаются, а Иван сроду дальше двуреченской развилки не ездил. Третьи осторожно говорили, что, мол, верно, так оно и есть, Иван из Россошек никуда не выезжал, но вот в прошлом году, как раз девять месяцев назад, из Питера в поселок девицы приезжали, и вообще все лето у Немецкого пруда туристки в палатках жили. А кто их знает, откуда они – может, и из этого самого Санктъ– Петербурга?
Осторожности ради Ивана Непомнящего все-таки побили, но не как Антихриста, а как разнузданного и порочного в помыслах жеребца. Стали думать, что делать с родившимися дьяволицами. Отец одной из них, Антон Голубков, высказался в том плане, что дьяволица его доченька или нет, но многим поселковым экзорсистам не поздоровится, если они не заткнутся и на его младшенькую напраслину лить не перестанут. Голубков мужиком был видным, кулаки – как дыньки спелые, и возражать особо Антону никто не стал. Себе дороже! Те же, кто в журнальную публикацию уверился, утешали себя тем, что пока девочки вырастут, жизнь уже и пройдет. А что старому человеку конец света? Нет у старика к нему особого страха, главное – погрешить пока, чтобы в нужный день было за что перед Богом оправдываться.
Естественно, пронюхали о рождении необыкновенных детей и уфологи. Да только кто ж их пустит в дом, новорожденных разглядывать? Самое опасное время для сглазу. А глаза у уфологов, как многие уже отмечали, были весьма и весьма. Поэтому Ворожейкина с Кононыкиным с ихними рамками и на порог не пускали, ходили они около хат, и биолокаторы у них вращались, как пропеллеры, их за то так И прозвали россошинскими Карлсонами, пусть не шибко похоже, да зато по существу.
А отец Николай затею похитрее обдумал. Он родителей детишек крестить уговорил. Отец Николай как рассуждал? Если это дочки Антихристовы, то при крещении бесовская сила себя обязательно покажет.
Не показала. Девочки с любопытством вслушивались в слова настоятеля Двуреченской церкви и с видимым удовольствием проглотили по ложке кагору с медом. Не возражали они и против купели, только голосили пронзительно, но детям малым оно так и положено. Отец Николай тайком замерил штангенциркулем ихние родинки. Величина получалась одинаковая. Он уж совсем исхитрился вырвать у деток для исследовательских целей по рыжему волоску, но тайные усилия заметили бдительные родительницы и отогнали исследователя от младенцев. Отцу Николаю показалось, что одна из будущих дьяволиц при этом ехидно ему подмигнула и скорчила рожицу. Ничего страшного в ее лице не было, однако отца Николая почему-то пробил потный озноб. В довершение ко всему он рассорился с попом из Двуреченской церкви отцом Серафимом, который из-за неясных ему исследований прихожан терять не хотел.
– Если каждый будет у детишек с головы волосенки рвать, – хмуро сказал в редкую бороду отец Серафим, – то кто ж в такую подлую церковь ходить станет? Я тебя, Коля, сильно уважаю, но ты в моем Божьем доме не пакости, и так верующих намного меньше стало. Все в бизнес подались, молиться людям некогда, вся паства «бабки» делает.
– Эх, Серафим, – в сердцах вздохнул Николай. – Как заутреню за тебя провести, значит, выручай Коля, а как научный факт достоянием общественности сделать, так я, получается, мелкий пакостник? Не ожидал от тебя таких слов, Серафим. Истинно сказано: «Вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония».
– Это ты мне? – не поверил отец Серафим. – Мне ты это говоришь? А ну, выметайся из моего прихода. Чтоб ноги твоей здесь больше не было. Заутреню он за меня служил! Забыл, куда я тогда ездил? Я к отцу Герману ездил, гвозди для ремонта церкви вышибал. У всех храмы благолепные, а мы в Двуречье чем хуже? Иди, иди, Коля, от греха. Иди к своим дружкам, что небесную нечисть изучают. И помни, Коля: нечестивый берет взаймы и не отдает.
Ведь как в воду смотрел, так оно все и было. Кононыкин отцу Николаю должен был триста рублей, но отдавать, судя по всему, не собирался. Все обещаниями кормил, намекая на какие-то авансы из неведомых редакций. Такой вот у них с отцом Серафимом разговор случился. В Дом колхозника отец Николай явился в самом дурном расположении духа. «Праведник выискался, – шептал он про себя. – Поучать меня вздумал! А сам по ночам к Марусе Федоровой ныряешь, любовными утехами противозаконно занимаешься, прелюбодействуешь, Серафи-мушка! А того ты не знаешь, что та Федорова не одному тебе благосклонности дарит и достоинства твои с иными любовниками обсуждает да высмеивает! Грешен, батюшка, ой, грешен! А от прелюбодеяния всего шаг до богохульства».
Дима Кононыкин в мятой одежде лежал на постели и читал толстую книгу со зловещим названием «Оккультные силы СССР». Отец Николай глянул на название и на всякий случай перекрестился.
– Носишь в дом пакость мерзостную, – проворчал он. – А где наш недостреленный?
– Никанор Гервасьевич? – Дима заложил книгу, бросил ее на тумбочку и спустил ноги с кровати. – На пруд поехал. Там, говорят, пацаны говорящую рыбу поймали. За нижнюю губу. Мату да крику было – на весь пруд!
– Кто ж кричал-то? – поинтересовался отец Николай, доставая из тумбочки колбасу и кефир,? Рыба, конечно! – удивился Кононыкин. – Пацаны небось и слов таких не знают.
– А ты чего ж не пошел? – спросил отец Николай, нарезая колбасу кружочками.
– А чего я, говорящих рыб не видел? – Дима подсел к тумбочке соседа, голодным взглядом пожирая колбасу. – Да и зажарили ее уже наверняка. Ее же, говорят, еще вчера поймали.
– Рыба в садке долго не живет, – согласился Николай и милостиво придвинул Кононыкину бутерброд. Хоть он, паразит, долгов и не отдает, а все же всякая Божия тварь себе пропитания алчет.
– Я тут с учителем познакомился, – радостно сообщил Кононыкин с набитым ртом. – Хороший парень. Юра Лукин. Он в школе биологию преподает.
– Свидетель? – поинтересовался отец Николай. Кононыкин не понял.
– Не. Свидетели Иеговы сюда не добрались. Они больше по Царицыну души улавливают. А Юрок – никакой не свидетель, он баптист.
– Баптисты самый вредный народ, – внушительно сказал отец Николай. – Из-за них православная церковь едва не распалась.
– Лукин нормальный, – сказал Димка, протягивая немытую лапу за вторым бутербродом. – На гитаре отлично играет.
– Скажи еще, что он баб тискает, – хмуро сказал Николай.
– Не. – Довольный Кононыкин беспрепятственно завладел бутербродом. – Говорят же тебе, баптист. А они женам верность хранят. В отличие от вас, православных попов.
– Положь бутерброд, – строго велел отец Николай. – Ишь ты, ранний какой, нашим же салом да нас по сусалам. Вот уж воистину: мед и елей на устах их, а в сердцах – гной.
– Ладно, – покладисто сказал Кононыкин, но бутерброда не положил. – Так я про Лукина не докончил. Заговорили мы с ним о покойниках, он мне роман один пана Станислава Лема напомнил. Там покойники, что раком болели, от разных неучтенных факторов оживали. Ужастик, одним словом, но мысль по сути верная. Сейчас, в эпоху НТР, столько неучтенных факторов появилось, что в совокупности своей они могли привести к такому вот результату – мертвых из могил поднять.
– А почему эти самые факторы только немцев оживляют? – спросил отец Николай. – Заметь, кладбище здесь большое, а все на нем спокойно лежат: и православные, и мусульмане, и иудеи, правда, этих, слава Богу, немного. Атеисты, и те людей не тревожат.
– Вот-вот, – торопливо прожевывая очередной бутерброд, согласился Кононыкин. – Я его тоже об этом спросил. Так ведь факторы действительно не изучены! Во-первых, вера чужая, во-вторых, земля тоже чужая, в-третьих, все они насильственной смертью погибли. Язык опять же чужой… Ментальность, наконец! А тут, смотри, из-за Капь-яра радиоактивный фон вырос, раз, – Кононыкин положил недоеденный бутерброд и загнул палец, – ракетные испытания проводились? Проводились! Сколько ядов различных на землю было вылито! Это два! Озоновые дыры, к примеру… Да мало ли! Не, Коль, я тебе так скажу: здесь комплексные исследования проводить надо. На институтском оборудовании. Ученых серьезных пригласить.
– Журналистов тоже надо бы, – задумчиво сказал отец Николай, полоща стакан из-под кефира в мойке.
– Зачем? – Кононыкин присел на постель. – Журналистов не надо, Колек. У меня на все эти события полный, как говорится, эксклюзив.
За дверью загремели, в комнату вошел хмурый Воро-жейкин. Коротко поздоровавшись, он снял ботинки и принялся отмывать их прямо в раковине от желтой глины.
– Видел я рабов на конях, – проворчал отец Николай. – Не в хлеву ведь, чтоб пакостить вероломно!
– Илу полно, – ни к кому не обращаясь, сказал Ворожейкин.
– А рыбу? Рыбу говорящую вы видели? – нетерпеливо поинтересовался со своей постели Кононыкин.
– Сазан, – кивнул Ворожейкин и насухо вытер ботинки казенным ножным полотенцем. – Килограммов на семь. Полудохлый уже. Все – бля… бля… бля… Не поймешь, то ли в воду требует отпустить, то ли хлебушка просит.
Кононыкин встал, в одних носках прошел к телевизору и включил его. Некоторое время всматривался в мель-тешение черточек на экране, потом пощелкал переключателем и уныло сказал:
– Вот, блин. Телик навернулся.
