Текст книги "Штрафбат Его Императорского Величества. Трилогия"

Автор книги: Сергей Шкенёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

– Почему?

– Да потому! Такого уже наворотили… и еще наворотим!

– Но уже вместе, Ваше Императорское Величество?

– Очень на это надеюсь. И вообще – спасибо, Мишка. Спасибо, генерал!

Кутузов прошелся по комнате, остановился. И спросил дрогнувшим голосом:

– Пусть нас нет… пусть мы погибли… но это же мы? Другое время, другие враги, другая война. Но мы есть?

Что ответить?

– Мы есть, Миша. Другие, но есть. А война… война та же самая – за Родину.

Документ 21

«От Санктпетербургскаго Обер-полициймейстера

Дан сей билет воздухоплавателю для производства полетов в Петербурге, Финляндской, Стокгольмской губерниях отставному боцману Матвею Котофееву.

1) С сим билетом ездить тебе самому в корзине, гондолой именуемой, с номером, на оной написанным.

2) Никому как билетом, так и номером не ссужаться под штрафом.

3) Иметь сменныя корзины настоящею желтою одною краскою выкрашенныя; одним словом, отнюдь чтоб кроме желтой никакой другой краски не было.

4) Зимою и осенью кафтаны и шубы иметь, от обморожений на высоте.

5) Летом же маия с 15 сентября по 15 число рубахи иметь с белою и голубою полосой. Шляпу ж голубую.

6) Больше двух седоков отнюдь не возить под указным штрафом.

7) С высоты не плевать и седоков от того удерживать.

8) Над городами восторг матерно не выражать под штрафом.

9) Дворцовых и протчих знатных господ и иностранных министров экипажей и марширующей церемонии сверху ничем не забрасывать.

10) Плату за полет брать с седоков наперед, а тако же плату за мытье корзины при их нежданной болезни.

11) Если седоки, которые тебя наймут везти и будут кричать или какия делать непристойности, то таковых от шуму унимать, ежели ж не будут слушать, то кидать их вниз на парашутном зонте изобретения господина Гарнерена.

Со онаго воздухоплавателя указныя пошлины за один шар сто два рубля взяты и в книгу по № 457 записаны. Февраля 10 дня 1805 года».

ГЛАВА 21

– Ты мне, Васька, баки-то не забивай! – боцман Матвей Котофеев погрозил пальцем сидевшему напротив гренадеру и приложился к кружке. Крякнул от удовольствия, отер пену с усов и продолжил: – Ну где это видано, чтобы человек пули руками ловил? Ври, братец, да не завирайся.

– Правду говорю! – Собеседник моряка, приходящийся тому единоутробным младшим братом, понизил голос: – Знающие люди говорили – государь Павел Петрович английские пули прямо перед собой перехватывал и обратно кидал. Представляешь, Матюша, два батальона как не бывало, будто траву скосил!

Как Василий ни старался, но за соседним столом расслышали его рассказ. Что поделать, если во время осады кабак является одним из немногих мест, где можно скрасить скуку между неприятельскими приступами.

– Пули – это мелочь, – со знанием дела заметил кто-то из сидевших неподалеку моряков. – Я вот собственными глазами видел, как во вчерашней вылазке Его Императорское Величество самолично три фрегата сжег.

– Восемь, – поправил Котофеев.

– Так шведские не считаются. Какие же они фрегаты? Так, корыта с мачтами.

– Все равно посчитать нужно.

– Нельзя, – не соглашался моряк. – Противник совсем негодящий. Мы им, значится, мину под самую крюйт-камеру крепим, а там даже часовых на палубе не выставили. Так и дрыхли до самого взрыва! Не, не вояки.

Матвей, не принимавший участия в ночной вылазке, поинтересовался:

– Вы мины-то гвоздями приколачивали?

– Зачем? Архимедовым винтом прикрутили – шурупом называемым. Небось тому Архимеду теперь орден выйдет – голова!

Вздохнули дружно, завидуя неизвестному остроуму. И было отчего вздыхать – по слухам, любое изобретение, идущее на пользу или прибыль государству, приносило придумщику личное дворянство. Мало того, это самое дворянство при желании можно было в любой момент обменять на звание вольного государева хлебопашца, с причитающимся к оному земельным наделом в губерниях за Уралом.

– Голова, – согласился Матвей. – Почти как у меня.

– Ты-то здесь с какого боку?

– Вот скоро увидите, – боцман улыбнулся своим мыслям. – Ежели завтра нужный ветер будет… Подождем малость?

Финский залив. Форт «Рисбанк».

Полдень следующего дня

А я тоже ждал, хотя бурлящая энергия требовала выхода. Терпение, Павел Петрович, и только терпение. И не стоит завидовать занятым людям – сам определил каждому фронт работы. И себе тоже сам. Вот и сиди теперь, жди у моря погоды в самом прямом смысле. Скучно, но куда деваться?

А так, конечно, вроде все при деле. Иван Петрович Кулибин здесь же, в Кронштадте. Не в самом городе, конечно, а увязался за мной. Именно ему и претворять в жизнь бредовую идею, предложенную боцманом Матвеем Котофеевым. Зная изобретательность и пытливый ум нашего графа, надеюсь на успех с большой долей вероятности.

Военного министра Аракчеева нет, и не увидим еще долго – в тот злополучный день излишне ретивые гренадеры сломали ему руку. Правда, это не помешало Алексею Андреевичу принять участие в последующей схватке, где он и получил штыком в бедро. Очевидцы рассказывали, будто разъяренный граф забил обидчика насмерть одной только здоровой ногой, но верится с трудом. Как же он тогда стоял? Врут, наверное.

Бенкендорф в Петербурге. Нет, не отдыхает, совсем наоборот – занимается прочесыванием города, вылавливанием прячущихся по подвалам и чердакам недобитков и отделением плевел от козлищ. Совершенно верно, были и такие, что встречали англичан хлебом-солью и распростертыми объятиями. Теперь пусть попробуют Александра Христофоровича обнять. Кстати, в задачу гвардейцев входит не только поиск врага внутреннего и внешнего, но и активное использование найденных на расчистке столицы от баррикад и завалов. Не умирать же беднягам с голоду в ожидании суда, а так хоть на похлебку заработают.

Кутузов тоже занят. Я, оказывается, присвоил ему звание фельдмаршала еще весной, но забыл подтвердить это соответствующей бумагой. Но в ту ночь, проведенную за коньяком и разговорами о прошлом, которое, скорее всего, не станет будущим, Михаил Илларионович напомнил. Вообще, забавно было наблюдать, как сквозь хитрую и циничную натуру опытного военачальника и царедворца то и дело проглядывала святая простота Мишки Варзина. И умудряются как-то уживаться вдвоем в одной голове! Зато и должность им определил тоже на двоих – пусть командуют всеми сухопутными войсками, подчиняясь напрямую только императору. И все, пропал старый друг, целиком окунувшись в новые заботы, даже предстоящее сражение с английским флотом его не интересует.

Зато неприятельскими кораблями живо интересуется другой человек. Причем не с точки зрения их боевого применения, а исключительно с коммерческой. Гавриилу Романовичу Державину поручено произвести точный подсчет понесенных нами потерь, оценить их в материальном выражении, не принимая во внимание какую-либо амортизацию, и озвучить сумму компенсации, которую необходимо истребовать с Англии и Швеции. Сомневаюсь, конечно, что туманный Альбион требование хотя бы заметит, не то что удовлетворит, но уж Стокгольм расплатится за все сполна! Заранее сочувствую, но, увы, не смогу ограничить полет творческой мысли поэта.

– Тридцать пять сажен по два с полтиной… да помножить на… и отнять восемь… – бормотал Гавриил Романович, разглядывая эскадру в подзорную трубу. – Да и то, если не сгорят… Ваше Императорское Величество, кругом одни убытки!

– И что же?

– А нельзя ли хоть что-нибудь захватить неповрежденным? Иначе стоимость дров никак не компенсирует затраты на…

– Экий вы меркантильный, господин Державин. – Кулибин, копавшийся неподалеку в механизме самого странного вида, укоризненно покачал головой. – Вдруг ничего не получится?

– У вас?

– Вот только давайте обойдемся без лести, Гавриил Романович, – механик вздохнул и оглянулся на обвисший конус ветроуказателя. – Посвежело бы скорей, что ли.

Нужный ветер задул только к обеду следующего дня. Но перед этим корабли неприятельской эскадры предприняли попытку обстрела укреплений. Скорее даже обозначили ее, чем действительно бомбардировали. Так, бросили около полусотни ядер, получили в ответ сбитую мачту у «Дифайянса» и небольшой пожар на «Элефанте» и ушли – легли в дрейф вне досягаемости наших пушек. Что-то господин Нельсон совсем решительность потерял. Или собирается бросить безнадежное предприятие, опасаясь удара с тыла от переброшенного на Балтику Черноморского флота? Если так, то сэр Горацио глубоко не прав – я хоть и слыву немного сумасшедшим, но не настолько, чтобы посылать Ушакова в сомнительную экспедицию вокруг Европы с непредсказуемыми итогами. Сами отобьемся как-нибудь… с божьей помощью. Да, вот она сейчас совсем не помешает.

– Шибче, шибче качай! – Кулибин покрикивает на помощников, мехами нагоняющих горячий воздух в огромный полотняный шар. – Пошевеливайтесь!

Боцман Котофеев, предложивший всю эту авантюру, в ответ весело скалит зубы и сильнее нажимает рычаг. Пускай посмеется, скоро плакать будет. Шелк на одноразовый аппарат пожалели, а промазанная рыбьим клеем тонкая льняная ткань гораздо тяжелее и расправляется неохотно, так что качать и качать, пока руки не отвалятся. Наполнилось хоть немного? Вроде поднимается потихоньку…

Я не вмешиваюсь в процесс. В моем представлении воздухоплавание – это самолеты, а тут… рахитичный аэростат заграждения. Но что-то же должно получиться?

– Пошла родимая! Какого… и кто… мать? – Кулибин в своей стихии и некоторыми выражениями смог бы вогнать в краску даже лошадь.

Удивительно, но так его понимают лучше – помощники бросили качать меха и надели горловину приподнявшегося над землей шара на трубу, идущую от большой железной печки. Граф, не доверяя никому, лично шурует в топке длинной кочергой.

– Крепи веревки! Осторожней, идолы!

Через полтора часа надувшийся пузырь рвется вверх так, что швартовые концы, удерживающие аппарат от преждевременного старта, натянуты и гудят не хуже струны. Иван Петрович обращается ко мне, от избытка чувств перейдя на крик:

– Командуйте, Ваше Императорское Величество!

Не сказать ли подходящую случаю речь? Наверное, не стоит, а то, не приведи господь, ветер за это время переменится. Обойдемся, пусть потомки сами для своих учебников исторические афоризмы придумывают.

– Отпускай!

По канату ударил топор, и шар взмыл в небо, потянув за собой несколько привязанных бочек. Кроме них, поднималось еще кое-что.

– Дергай! – заорал Кулибин. – Лебедки держите! Отцепились?

– Седьмой застрял!

– Давай еще раз, ну?

– Есть, Ваше сиятельство!

Кто-нибудь в детстве запускал воздушных змеев? Красивое зрелище, вам скажу. Особенно когда их два десятка, все здоровенные, покрашенные яркими красками… Грязные английские паруса на этом фоне никак не смотрятся.

Боцман выглядел довольным:

– А я говорил, что получится! Второй и восьмой еще стравите, черти! Что, не видите, отстают от всех?

– И последний, – с беспокойством сказал Кулибин, наблюдая, как поднятые шаром змеи утягивает в сторону вражеской эскадры. – Ну что, государь, скоро начнем?

– Тебе виднее.

Эх, нет во мне таланта товарища Шпанова, чтобы достойно описать дальнейшее. Сначала механическая гильотинка с часовым заводом перерезала что-то, держащее чего-то еще (даже не знаю, что именно, так как заумные объяснения Ивана Петровича толком не понял), и бочки взорвались в воздухе, пролившись огненным дождем в опасной близости от английских кораблей. Промахнулись… не больно-то и хотелось! Следом посыпались снаряды со змеев. На каждом было по десятку, и почти все раскалывались от удара об воду, оставляя большие горящие кляксы, сносимые ветром к эскадре Нельсона.

Державин, явившийся продолжать подсчеты, возмутился:

– Вы же все сожжете!

– Может быть, чего останется, – пожал плечами Кулибин.

– Нет, они уходят! – Гавриил Романович отнял от глаза подзорную трубу и посмотрел на меня с обидой ребенка, которому посулили новую дорогую игрушку, но обманули. – Они же уходят, Ваше Императорское Величество!

– Вот и замечательно. Неужели вы ждали чего-то другого?

– Но как же? Но зачем тогда все это? – Главный фискал Российской империи показал рукой на лебедки, на дымящую печку, на небо, в котором исчезал наш воздушный шар. – Разве не для того, чтобы вынудить к капитуляции? Просто прогнать?

– Сражения, дорогой мой Гавриил Романович, выигрываются не фокусами, а… – тут я запнулся, не в силах подобрать слово.

– Но все же – зачем?

– А как Александр Васильевич Суворов говорил? Удивил – значит, победил!

– Мы удивили?

– Разве не заметно?

Корабли, окутавшиеся парусами, спешили поскорее уйти от расплывшегося по воде огненного пятна. Некоторые так торопились, что сталкивались, а особо невезучие сцеплялись снастями, вызвав одобрительные крики со стороны наблюдающих за бегством русских моряков и артиллеристов.

Это хорошо, но где же оно? Нет, не так – ОНО! И почему эти деревянные корыта такие медлительные? Впору самому бежать по волнам, подобно героине Александра Грина, и подталкивать англичан со шведами в корму. Или пинками подгонять. Ну… ну где же?

И тут же, будто отвечая на неслышный вопль, у борта одного из шлюпов поднялся столб воды и облако густого белого дыма. Жалко на такую мелочь тратить… Ага, второй, на этот раз линейный корабль. «Сент-Джордж», кажется. И еще… Нет, не зря поставили на кон последний рубль, потратив почти все запасы пороха. Зато теперь фарватер Южного канала на пути отступления неприятеля напоминает тарелку с пельменями. Ну да, обыкновенные морские мины, изобретенные черт знает когда и черт знает кем. Взрываются, правда, через раз, но в данном случае качество компенсировали количеством – были старые запасы, так и не установленные в мирное время по обыкновенному разгильдяйству, новых добавили. Кулибин с Ловицем над начинкой тех и других немного поколдовали, вот и набралось. Это не Финский, это мой залив, и что хочу с ним, то и делаю! И незачем всякой сволочи по нему плавать! Плавать, господа ревнители морских традиций, именно плавать.

– От флагмана отвалил баркас, Ваше Императорское Величество, – доложил боцман Котофеев. – Сей же час пристанут. Прикажете расстрелять?

– Это всегда успеется. А что за баркас?

– Шестивесельный. А еще там офицер с белым флагом.

– Никак капитулировать собрались? Экие проказники! – Я посмотрел на Кулибина: – Сходил бы, Иван Петрович, узнал, что им надобно.

– А если они не захотят со мной разговаривать?

– С целым графом?

– Ну и что? К царю же едут, а не к графу.

– Да откуда же узнали, что я тут?

Механик ткнул пальцем вверх:

– А штандарт чей висит?

По уму самому бы поговорить, но, боюсь, не удержусь и прикажу повесить парламентеров на ближайшем столбе. Это только внешне выгляжу спокойно, пристойно, иногда даже весело, но внутри кипит скопившаяся злость и требует выхода. Срывать ее на своих? Хватит, было уже такое и едва не закончилось апоплексическим ударом табакеркой в висок. Хотя там и других причин куча, но именно эта послужила поводом и моральным оправданием для многих заговорщиков. Нет, свои, они и есть свои… их нужно любить, холить и лелеять. В определенных пределах, разумеется.

– Ну? – Под требовательным взглядом Кулибин поежился, тяжело вздохнул и ушел. – Давно бы так.

Отсутствовал граф долго, видно дожидался, пока англичане причалят, но через час вернулся с самым виноватым видом:

– Англичане отказываются разговаривать со мной, государь, и просят вашей аудиенции.

– Так сюда приведи.

– Я звал.

– И что?

– Не идут, боятся. Даже на берег не вылезают.

Угу, мне бы тоже на их месте было страшно вылезать – парламентеры, конечно, лица неприкосновенные, но по недавнему указу любой англичанин, ступивший на землю Российской империи, объявлялся вне закона. Вооруженный считался разбойником и подлежал немедленному уничтожению, а безоружных нужно было отправлять в суд, где они получали по десять лет исправительных работ. В зачет срока шло только рабочее время… Сурово, но… но справедливо.

Ладно, этих придется отпустить. В смысле, пропустить беспрепятственно ко мне и дать потом уйти, так как пойти самому – урон государственному престижу.

– Гавриил Романович, у тебя бумага и чернила с собой? Ага, вижу, что есть. Выпиши англичанам пропуск.

– А как его писать?

– Кто у нас здесь писатель? Как хочешь, так и пиши.

Державин кивнул и зачеркал пером по листу, иногда в поисках вдохновения почесывая затылок. Через несколько минут закончил, улыбнулся и прочитал вслух:

Преотвратнейшим канальям

Обещает государь,

Что сегодня не повесит,

Не сошлет в Сибирску даль.

Даже на кол не посадит,

Не велит четвертовать,

Чтобы впредь премерзки бляди

Зареклись бы воровать.

Пусть идут, не тронем вовсе,

Нам сие невместно есть.

И живыми взад отпустим,

В том порукой – царска честь!

– Изрядно, Гаврила Романович! – восхищенный Кулибин изобразил рукоплескание. – Только вот поймут ли?

– Как хотят, так пусть и понимают, – отмахнулся Державин. – Изволите поставить подпись, Ваше Императорское Величество?

Признаюсь, ожидал более представительных парламентеров. Там что, адмиралы закончились? Или эти помоложе и, соответственно, понаглее будут? Англичанин смотрит с вызовом, будто делает одолжение присутствием, козел душной… Швед, наоборот, глаза прячет. Ну да, он же представитель недавнего союзника, предательски ударившего в спину. Такое трудно простить, и на его месте любой будет чувствовать себя неловко.

Оба хорошо говорят по-русски. Только слова плохие…

– Ваше Императорское Величество, мы не уполномочены вести разговоры о капитуляции. Напротив, нам приказано потребовать обеспечить беспрепятственный выход кораблей эскадры из Финского залива.

– Так идите, я не держу.

– Но фарватер заминирован вопреки всем правилам ведения цивилизованной войны!

– У нас разве война? Не знал…

– И тем не менее мины нужно убрать, иначе…

Так… становится любопытно!

– И что же иначе?

– В случае отказа адмирал Нельсон намерен атаковать форты и сам Кронштадт.

– Здрасьте! А не этим ли самым вы занимались последние три недели? Или за это время атаковалка выросла? Так укоротим под корень!

Нет, не понимают иноземцы русского юмора. Спорить пытаются:

– Адмирал всегда держит слово!

– Я тоже держу, господа. А мои условия таковы – в случае безоговорочной капитуляции сэра Горацио ожидает всего лишь расстрел, вешать не буду, обещаю. Остальным предстоит суд, скорый и справедливый.

– Считаете наше положение безвыходным, Ваше Императорское Величество? – англичанин выговаривал слова медленно, видимо, сомневался в моих умственных способностях.

– Отчего же безвыходным? Выходы есть… и не через все из них выносят вперед ногами. Первый я вам подсказал, остальные можете попытаться поискать сами. Впрочем… самый простой – повеситься самостоятельно.

– И это пожелание будет передано сэру Горацио.

Господи, как же они мне надоели!

– Иван Петрович, проводи гостей до баркаса. Иван Петрович? – Не понял, а куда подевался Кулибин?

– Тут я, государь! – Механик явился будто из-под земли и всем видом напоминал обожравшегося сметаной кота. Только не той сметаной, что угостила внезапно расщедрившаяся хозяйка, а ворованной из соседского погреба с риском для жизни. – Звали, Ваше Императорское Величество?

Явно что-то задумал, если перешел на официальное титулование. И ни в одном глазу совести. Выпытывать, где был, не буду – мало ли в чем признается, а так ни о чем не знаю, и совесть спокойна. Слово, опять же, держать надо. А сам Иван Петрович не проговорится – кремень, не человек.

Сопровождающий механика юнга не таков – дай волю, все разболтает. Причем не по злому умыслу, а от общего восторженного состояния. Это замечательно читается по лицу, даже не нужно быть опытным физиономистом. Не знавшие бритвы щеки важно надуты, крохотный нос задран вверх, чувство владения великой тайной распирает грудь и прибавляет росту… И терзают смутные сомнения – будто бы видел этого юнца ранее, но тогда он выглядел много старше и вроде был гусаром. Почему сейчас в морской форме?

– Граф, отведи парламентеров восвояси. И чтоб живыми, слышишь?

– Разве можно иначе? – В голосе Кулибина ненатуральное удивление и неискренняя обида. – И в мыслях ничего такого не держал, государь.

– Не рассуждать!

– Так точно!

– Молчать!

– …

– Что?

– …

– Ах да, молчать не обязательно. Выполнять!

Юнга съежился от строгого окрика, предназначенного вовсе не ему. Трусоват? Или тут естественная робость храбреца и удальца пред начальственным взором? Сам, помнится, не любил…

– Кто такой будешь?

– Юнга дивизии Синего Флага Денис Давыдов, Ваше Императорское Величество!

Документ 22

«23 сентября 1817 года

г. С.-Петербург.

Милостивый государь! По совету некоторых моих знакомых и разсчитывая на ваше снисхождение, я решился доставить к вам двадцать экземпляров „РПК“, что есть „Ручной Пулемет Кушапова“, изготовленного мною для нужд морской пехоты и пластунских подразделений. Следовало бы мне сперва спросить о том вашего позволения, но как дело идет к зиме и пароходы совершают уже свои последние рейсы, то я и прошу вас извинить мою поспешность ради этой причины.

Желание мое, не согласитесь ли вы взять прилагаемые экземпляры на рассмотрение Высочайшей Комиссии, а несколько из их числа переслать в действующие дивизии на Багдадском и Мосульском направлениях, с намерениями провести испытания в полной мере? Я соглашусь на все условия, какия только вам угодно будет предложить мне; и весьма одолжите, если соблаговолите поддержать ходатайство о моем вступлении в действующую армию.

Если вы не прочь от моего предложения, то я вас попрошу уведомить меня, могу ли я впредь посылать к вам оружие моего изобретения, изготовленное на Пожвинском заводе, и взамен получать от вас патроны к нему из фабрики княгини Лопухиной.

Покорнейше вас прошу почтить меня вашим уведомлением, и примите уверение в совершенном уважении преданнаго вам.

Г. К. Кушапов».

«P. S. Мой адрес: г-ну Габдулле Кушановичу Кушапову, управляющему завода Бр. Воронцовых в Пожве, в Перми, дом Кушапова, № 42».

ГЛАВА 22

Петербург. Михайловский замок.

Две недели спустя

Нельсон так и не решился атаковать форты и отдал приказ к отступлению. Красиво они уходили – сквозь взрывы и грохот мин, сквозь поднимающиеся к небу водяные столбы. При всей подлости, лицемерии и заносчивости англичан, в храбрости им не откажешь. Хотя и пустили впереди себя шведов, но тут уж традиции – въезжать в рай на чужом… хм… На сей раз тоже получилось, причем в буквальном смысле. А уж в рай или в ад, не мне решать. Да и черт с ними.

Прорвавшихся встречали канонерские лодки, еще перед постановкой минного поля пробравшиеся вокруг Котлина мелководным Северным каналом. И набросились подобно собачьей своре на подраненного охотниками волка с предсказуемым результатом. Из двух-трех десятков ракет с греческим, он же кулибинский, огнем, хоть одна, да достигала своей цели. В худшем случае… потому что чаще попадало не менее четырех. Чертов граф! Ведь клепал реактивные снаряды, невзирая на прямой запрет и отсутствие финансирования. Где взял денег? Накажу старого хрыча и не посмотрю, что победителей не судят, по особому совещанию пойдет. И стоимость канонерок, большинство из которых загоралось после первого же залпа, тоже оплатит из собственного кармана.

Из-за пожаров, кстати, нескольким супостатам удалось удрать. В том числе флагманскому кораблю с Нельсоном на борту. Жалко… Но, видимо, судьба припасла сэру Горацио крепкую намыленную веревку, поэтому упорно хранит своего баловня от остальных неприятностей. Ладно, что же теперь, подождем… пеньки и мыла в России много.

Я так и не узнал, почему Кулибин провожал парламентеров с таким довольным, пополам со злорадством, лицом. Сам граф молчал, а англичанин со шведом наверняка сейчас кормят рыб на дне Финского залива и не смогут открыть тайну Ивана Петровича. Не хочет, его дело.

Все это произошло две недели назад. Господи, как быстро летит время! Вот так не успеешь оглянуться, а уже умирать пора. А нельзя… столько еще не сделано и сколько еще не отомщено! Ты только не мешай, Господи, если помочь не в силах, уж дальше я сам как-нибудь справлюсь.

Жизнь потихоньку входила в мирную колею – Петербург зализывал раны, оплакивал погибших, чествовал героев и ожидал известий от нашего Балтийского флота, отправившегося в Стокгольм с ответным недружественным визитом. Он вышел в море на следующий день после бегства англичан и представлял довольно грозную силу, а если учесть, что к нам присоединились жаждущие крови предателей датчане…

Одновременно с морской операцией в Финляндию вошла армия Кутузова. Поддержанная вновь образованной добровольческой дивизией, состоявшей преимущественно из поляков. Поставленный над ними генерал Багратион поначалу всеми силами отказывался от назначения, ссылаясь на полную невозможность обеспечить боеспособность волонтеров на должном уровне. Но Петру Ивановичу пришлось смириться… тем более его солдат подразумевалось использовать в первую очередь как трофейные команды. Ну и заодно как громоотвод для недовольства местного населения.

Михаилу Илларионовичу, ввиду приближающейся зимы, не требовалось совершать чудеса героизма – всего лишь нависнуть над Швецией дамокловым мечом. В первоисточнике, правда, он над головой нависал… тут же, если посмотреть на карту, больше похоже на откляченную задницу. И коли риксдаг не склонен к французской любви, то поневоле пошлет войска для парирования возможной угрозы с тыла. А мы… мы пока с фасадной части поработаем.

В самой России тихо – народ затаил дыхание в ожидании плюшек и плюх. Тут уж кому что достанется. Произошло несколько крестьянских бунтов, причем с одним из них случился полный конфуз – из-за проклятых англичан как-то упустили из виду братьев Воронцовых, и оба успели записаться на службу в штрафной батальон. Поэтому наспех подготовленное народное возмущение превратилось в сущий балаган, которым, впрочем, все участники остались довольны. Мужики получили вольную с землей в аренду, а новоявленные штрафники – гарантию личной неприкосновенности на все время службы. Думается, их теперь и на пенсию никогда не выгнать.

Крепостное право я так и не отменил. Честно говоря, просто испугался последствий. Объявлю всех вольными… Дальше что? Все станут счастливы? Единственное, что сделал, это издал указ, по которому владеть крестьянскими душами разрешается только отслужившим в армии или во флоте не менее пятнадцати лет и вышедшим в отставку в чине не ниже майорского. Но даже этого оказалось достаточно уже для дворянских волнений – некий тамбовский дворянин Антонов произнес в тамошнем Благородном собрании зажигательную речь, уличавшую Александра Христофоровича Бенкендорфа в подмене настоящего императора на фальшивого, сколотил отряд из восторженных недорослей и ушел в леса, намереваясь скопить силы и двинуться на Петербург во главе Третьего народного ополчения. Курьез послужил немалой забавой и поводом к частым тренировкам тамбовского гарнизона – солдаты, отправлявшиеся против бунтовщиков, имевших одно только холодное оружие, стреляли из ружей горохом и крупной солью. Оперетка, одним словом. Чистая оперетка!

Дела в Европе обстояли немного хуже – неприятно оживилась Австрия, из Парижа доносили о полном уничтожении египетской армии Наполеона, так и не дождавшейся нашей помощи. Буонапарте, говорят, негодовал по поводу отказа русского царя, то есть моего отказа, поставить пушечное мясо для la belle France. Врет, скотина, как сивый мерин. Я разве отказывал? Наоборот, целиком и полностью согласен был – на определенных условиях. Моя ли в том вина, что на выполнение этих условий у французов банально не хватило денег? Жмоты!

А в остальном все тихо и спокойно – ждем известий из Стокгольма. Да, чуть не забыл… на свадьбе Федора Толстого и Лизаветы Лопухиной, будучи изрядно подшофе, вместо «горько» кричал: «Гитлер капут!» На следующий день в Петербурге и окрестностях арестовали одного Гидлера, двух Хитлеров, нескольких Гитлевичей, неизвестно отчего – Булгакова и, наконец, сенатора Хитрово. Потом, правда, разобрались и отпустили с рекомендацией сменить фамилию, особенно последнему.

– Павел! – Голос императрицы за спиной заставил вздрогнуть от неожиданности и спрятать за голенище сапога неосмотрительно оставленную на столе фляжку. – Ты опять грустишь в одиночестве?

– Дорогая. – Стараюсь не дышать в сторону Марии Федоровны. – Душа моя, я вовсе не грущу, а работаю с бумагами.

– Вот именно, Павел. Все время работаешь, работаешь, работаешь, и никакой личной жизни.

– Личная жизнь? Солнце мое, если что-то и было раньше… Сама знаешь прекрасно – ты умнее и красивее всех этих прости… хм… фрейлин.

– Возможно, – императрица улыбается нехитрой лести. – Но разве разговор об этом?

– А разве нет?

– Вот видишь, ты так заработался, что… Все, бросай бумаги, нам необходимо развеяться.

– Каким образом?

– Мы пойдем в народ.

– Э-э-э…

– Нынче вечером в салоне у Вяземских Гавриил Романович Державин представит новую поэму, посвященную героическим защитникам Петербурга. Ты обязательно должен присутствовать.

– Но удобно ли будет?

– Поедем инкогнито, всего лишь со взводом конвоя.

Ну что же, если женщина просит поэтический вечер, она его получит. А спорить… увольте.

Пять часов спустя

– Лизонька, ты теперь замужняя дама, не забывай об этом!

– Матушка, вы напрасно беспокоитесь! – При выходе в свет Лизавете Михайловне Толстой, в девичестве Лопухиной, пришлось оставить домашнее «ты» и обращаться к матери исключительно на «вы». – Разговоры о нарядах давно вышли из моды, и обсуждение преимуществ казнозарядного оружия пред заряжаемым с дульной части не может считаться дурным тоном.

– Но твои неприличные жесты…

– Матушка! – возмутилась Лиза. – Как вы могли такое подумать? Я объясняла княжне Куракиной порядок подготовки к стрельбе штуцера старого образца!

– Значит, это…

– Ну, конечно же, подразумевался шомпол, а не то, о чем вы подумали.

Дарья Алексеевна мило покраснела:

– Ни о чем и не думала.

Лизавета Михайловна поправила повязку, поддерживающую поврежденную в бою руку, проследила, чтобы та не закрывала Георгиевский крест на груди, и улыбнулась в ответ:

– А отец Николай такой мужественный!

– Ты это к чему?

– Да просто к слову пришлось. Он здесь, кстати.

– Где? – Лопухина-старшая вскинула голову, оглядывая залу, но тут же опомнилась: – Ах ты проказница!

Лиза, смеясь, убежала, а вниманием Дарьи Алексеевны завладела подошедшая хозяйка салона. Вид Зинаиды Петровны говорил о крайней ее взволнованности и озабоченности.

– Мне только что сообщили, будто сам государь намеревается приехать сюда! Боже мой, Дарья Алексеевна, я боюсь!

Лопухина удивленно подняла брови:

– Кого?

– И кого, и чего… всего боюсь.

– Павел Петрович в высшей степени добрейший человек, Зинаида Петровна, но если вы чувствуете за собой какую-нибудь вину…