355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Шкенёв » Штрафбат Его Императорского Величества. Трилогия » Текст книги (страница 12)
Штрафбат Его Императорского Величества. Трилогия
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 05:07

Текст книги "Штрафбат Его Императорского Величества. Трилогия"


Автор книги: Сергей Шкенёв



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

– Вот оно что! – генерал переглянулся с Иваном Дмитриевичем. – А не тот ли это случай, господин подполковник?

– Вы имеете в виду государев приказ?

– Именно.

– Почему бы и нет? Гусар Нечихаев!

– А? Чево?

– Не «чево», а «я, Ваше Высокоблагородие»! Понятно?

– Ага. То исть – я!

– В полк пойдешь на службу?

– Когда, прям сейчас? А надолго?

– На всю жизнь, Миша, на всю жизнь. Корову матери купишь с первого жалованья. Вот завтра и купишь.

– Жалованье?

– И мундир.

– А Дашка?

Подполковник оглянулся на спящую девочку и покачал головой:


– Девиц в гусары не берут.

– Жалко.

– Ну, ты согласен?

– Ага.

– Не ага…

– Ага, Ваше Высокоблагородие!

– Тьфу, да чтоб тебя!

Джон Смит не такое уж редкое имя в старой доброй Англии. Честно сказать, так вообще очень частое – в их роте восемь Смитов, из них пять Джонов. Иногда удавалось исхитриться и жалованье за двоих получить. Тут главное что? Главное – успеть его потратить до того, как ошибку обнаружат и начнут бить. Гады они все ползучие! Ладно бы просто били, а то еще пожалуются господину капитану… Ох и страшная штука – плетка из бегемотовой кожи.

Часовой поежился от неприятных воспоминаний и покосился в сторону костра, где его товарищи распивали туземное пиво со смешным названием braga. Они тоже гады. Жрут жареную свинину, веселятся, а ему наверняка оставят только обглоданные кости. Ублюдки!

– Джонни, малышка, лови! – Здоровенная мосолыжка больно стукнулась в поясницу. – Как тебе угощение?

– Засунь это угощение себе в задницу, придурок! – огрызнулся часовой и на всякий случай решил отойти подальше от костра.

Подумаешь, темнота! Зато ветер сносит заманчивые запахи, и у пирующих мерзавцев не будет искушения бросить еще чем-нибудь. Вот же ослы валлийские! Ну ничего, и без них есть чем утешиться.

В потайном кармане, пришитом предусмотрительным Джоном, приятно булькал настоящий ямайский ром. Собственно, булькал не сам по себе, а залитый в замечательную, украденную у лейтенанта Пемброука, фляжку. А эти бараны пусть лакают отвратительное пойло.

– Хорошо-то как, – часовой улыбнулся и, запрокинув голову, присосался к горлышку.

Он так и умер на пике блаженства, когда испачканные навозом деревянные вилы воткнулись под подбородок. И не успел ничего почувствовать, захлебнувшись смешанной с ромом кровью.

– Куды яво, Касьян? – Метнувшаяся из темноты серая тень подхватила падающего солдата. – Ружье забирать?

– Ну дык… А этого в канаве притопи.

– Чижолый хряк.

– Митяй, помоги отцу. – Еще одна тень возникла рядом. – Со страху икаешь? Ежели англичанку взбулгачишь – сам прибью.

– Мы ж тихохонько.

Касьян Нечихай прислушался. Нет, сопения и натужного пыхтения соседей, кроме него, никто не слышит – солдаты у костра затянули песню. Но сильно глотки не дерут, поют вполголоса, видимо, опасаются разбудить генерала. Это они правильно – большому начальству отдых требуется, так что пусть спит до петухов. До красных петухов!

Избу было жалко. Но для того, чтобы поджарить храпящую там красную носатую харю, можно не только избу, можно жизнь отдать. Да и какая теперь жизнь… Он судорожно сжал кулаки и попытался отогнать от себя память о сегодняшнем дне… страшном и проклятом дне. Ладно, детей успел спровадить…

Все началось с того, что заглянувший в хлев англичанин споткнулся о лежащую на расстеленной соломе бабку Евстолию. Не столько споткнулся, сколько перепугался, не разобрав в полутьме, и сорвал злость, ткнув старухе штыком в живот. А потом… потом, когда Настасья завизжала и рванулась к матери, пырнул и ее. Касьян схватил подвернувшийся под руку кол, но добраться до гада не смог – скрутили вбежавшие на шум солдаты. Лучше бы тоже убили… Нет, держали вчетвером, пока остальные с восторженными воплями гоняли пинками по двору отрубленную голову. А появившийся на крылечке генерал хлопал себя по ляжкам и кричал что-то одобрительное.

Впрочем, забава быстро прискучила – что толку от мертвой головы, когда есть живой туземец, похожий на злого дикого зверя? Тут повезло… кто-то слишком ретивый так треснул прикладом по затылку… Бросили возле хлева… Оклемался уже в темноте, отполз осторожно и, спотыкаясь на каждом шагу, смог добраться до соседей.

– Дальше-то как? – В голосе Полушкина-старшего – страх и надежда. Касьянову Настасью просто и быстро убили, его же жену вместе с дочкой… эх…

– Пошли. Горшок захватил? А Митяй где?

– Тута я, – откликнулся младший. – Куды же мне теперя деваться?

– Ну так пошевеливайся.

Во дворе такая же темень, но если ходил здесь много лет, то ноги сами донесут до нужного места. Скрипнула дверь сарая, легкий шелест сена, осторожные шаги.

– Митька, давай мешок.

Где-то у крыльца должен стоять еще один часовой. Ага, как бы не так, стоять… Он сидит на ступеньке, положил ружье на колени и, свесив голову, похрапывает. Умаялся, бедолага. Ну ничего, есть хорошее средство от усталости, все как рукой снимет. Шаг вперед… Не пошевелится ли? Нет, вроде спит. Еще шаг… Резные перильца мешают подобраться сзади. Последний…

Англичанин будто почувствовал что-то – встрепенулся, хотел подняться и полной грудью хватил табачного крошева из наброшенного на голову мешка.

– С-с-сука, – шипел Касьян, стягивая тонкие шнурки завязок. – Петюха, ноги ему прижми.

Полушкин-старший послушно ухватил бьющегося часового и держал, пока тот не дернулся в последний раз. Потом прошептал дрожащими губами:

– Ты где так душегубству навострился?

– Душегубству? Может, мы как раз свои души и спасаем… И бабы наши на том свете за нас словечко замолвят.

– И все же?

– Много будешь знать – скоро состаришься, – хмыкнул Нечихай. – Всезнайки долго не живут, понял?

– Чего не понять-то? – Сосед отпустил ноги англичанина. – Митяй, сено тащи.

– Тута уже. – Парень сунул отцу охапку. – Запаливаем?

– Давай! – Касьян поудобнее перехватил вилы, дожидавшиеся хозяина воткнутыми в землю. – Высыпай угли, и мотайте отседова.

– А как же…

– Один управлюсь. Мотайте, говорю.

Минька гордился собой. Как же, настоящий гусар на настоящем боевом коне! И кинжал, который из-за размеров больше похож на меч-кладенец из бабушкиных сказок. И даже седло! Это не охлюпкой в ночное гонять, это вещь дорогая и серьезная. Единственно плохо – маленьких сапог в полку не нашлось, а что за гусар босиком? Но его высокоблагородие сказал, будто бы доломан с лаптями вовсе не смотрится, поэтому лучше посверкать голыми пятками, чем людей смешить. А каких людей-то? И нету никого, ночь на дворе, не увидит никто. Новолуние нонеча, хоть глаз выколи.

Но все равно у мальчишки внутри оставалось ощущение какой-то неправильности происходящего, а вот какой именно, он не понимал. Поерзал, приноравливаясь к шагу неторопливо идущей кобылы, и повертел головой, отыскивая Ивана Дмитриевича. Да разве углядишь? Так и пришлось спрашивать у ближайшего гусара:

– Дяденька, а мы почему не скачем?

– А что же, по-твоему, сейчас делаем? Или галопом нестись?

– Ну, не знаю… Вроде в атаку идем.

– Из-за этого коням ноги ломать? У тебя, Минька, этих атак еще столько в жизни будет… – гусар не договорил. – Горит что-то!


Документ 18

«Бьет челом Государю милостивцу своему свет Петру Денисычу крестьянишко его Васька Храмой: волею Божею женишка у меня на прошлый Петров день от родов померла, а после ее никаво ни осталось; и я сирота твой ныне не женат, а в чужих барщинах не дают, за вывод прошают рубли по три за девку; и ты пожалуй меня крестьянишку тваво, есть в твоем Волховском Государевом поместье в деревне Кривчее девка Дашка Картавая и ты пожалуй меня Государь мой Петра Денисыч сироту тваво Ваську Храмова, ослобони меня на той девке жениться. Дазволь. А Фролка Картавый, отец ейной девки Дашки, землю сваю савсем пакинул, могуты его пахать не стало и он Фролка и с девкою своею хочет сказывают брести из тваво Государева поместья прочь куды глаза глядят. А коли не дазволишь, милостивец Петр Денисыч, то пайду в Государевы штрафны баталионы».


«России с прочими державами не должно иметь иных связей, кроме торговых. Переменяющаяся столь часто обстоятельства могут рождать и новыя сношения, и новыя связи (Замечание императора Павла: „Святая истина!“); но все сие может быть случайно временно и без обязательства хранить ненарушимо до положеннаго срока заключенный союз министрами, кои часто поставляют подарки свыше благосостояния Отечества, славы государей своих и святости их слова. (Замечание императора Павла: „Деньги – вещь великая!“) Истинныя выгоды России всегда почти предавались забвению, и вот неоспоримыя сему доказательства: в Тридцатилетнюю, Семилетнюю и нынешнюю восьмилетнюю войны все Европейския державы подвержены были опасности неоднократно лишиться – иныя части, а другия всех их владений, Россия же никогда ничего; но совсем тем во всех ея трактатах с иностранными державами она принимала на себя всегда обязанности помогать или войсками, или деньгами, а часто и ручательство их владений.

Во всегдашнее время политика и цель мудрых, простых, благотворительных, равно и злых государей была та, чтоб увеличивать силы свои на счет соседей: верный и единственный способ держать в страхе сильных и охранять малых».

Из «Записок графа Ф. В. Ростопчина». Издательство князя Куракина в Берлине, улица Михаила Нечихаева, д. 22. Год издания 1903.

ГЛАВА 18

– Помилуйте, зачем же вам пушки? Если я не ошибаюсь, вы командуете гусарами, а не артиллеристами. Не так ли?

Генерал-майор Борчугов насупился и грозно поглядел на сидящего в вольной позе полковника Бенкендорфа, задавшего щекотливый вопрос. Гвардеец молод, но уже наглец! Да каков наглец! Именно его люди самым хамским образом увели у ахтырцев из-под носа три вражеские батареи, втихомолку вырезав вражеских часовых. Можно сказать, из рук вырвали вещественное доказательство победы. Будто бы без них не справились… И что теперь государю предъявлять, пленных? Так ведь их нет почти, а знамя английского полка сгорело в пожаре вместе с контр-адмиралом Артуром Филлипом.

– Александр Христофорович, но хоть на половину орудий я могу рассчитывать?

– Четыре штуки отдам.

– Побойтесь Бога! Шесть…

– Куда вам столько? Впрочем, если произвести обмен на ружья в той же пропорции… Они все равно не кавалерийского образца. Согласны?

– Хм… – Генерал задумался. Казна платит за каждое добытое в бою ружье по полтора рубля, а неповрежденные пушки идут по две сотни. Что-то здесь неладно – полковник предлагает сделку в ущерб себе? Темнит Александр Христофорович, ой темнит!

– Ну так что же, Иван Андреевич? – продолжал настаивать Бенкендорф.

И Борчугов сдался. Он не надеялся получить с хитрого гвардейца даже поломанной шпаги и спорил исключительно на всякий случай. А вот поди же…

– Согласен!

Скрипнула дверь – почему-то в крестьянских избах они всегда скрипучие, и явившийся гусар доложил:

– Еще семнадцать рыл привели, Ваше превосходительство.

– Неужели подполковник Бердяга сам не решит этот вопрос? – скривился Иван Андреевич. – Господи, ну как же надоели!

Есть отчего быть недовольну – толком не спавши, а тут еще крестьяне то и дело приводят пойманных англичан. Откуда столько набралось? И каждый непременно хочет получить причитающуюся награду из генеральских рук. Офицер – полтина, унтер – гривенник, простой солдат – алтын. Оружие оплачивалось отдельно, но тоже недорого. Мизерность сумм местные жители компенсировали тем, что пленных волокли в одном исподнем, а самые жадные – без оного.

– Ладно, сейчас иду.

Во дворе генеральскому взору предстала удивительная картина – Иван Дмитриевич колотился лбом в стену сарая и что-то неразборчиво причитал. Неужели опять пьян? Такого за подполковником давно не наблюдалось, как раз с государева указа о разжаловании из полковников.

– Что с вами?

– Лучше не спрашивайте, Иван Андреевич!

– И все же я требую объяснений!

Бердяга на мгновение отвлекся, истерически заржал, вытер текущие по лицу слезы и вернулся к прежнему занятию. Правда, в промежутках между ударами постарался пояснить:

– Они! Жулики! Прохиндеи! Прохвосты! Ой, помру со смеху!

– Помереть мы все успеем, – философски заметил вышедший вслед за генералом Бенкендорф. – А вот повеселиться можем и опоздать.

Но Борчугову объяснения уже не требовались, он с интересом рассматривал стоящих посреди двора пленников. Высокий, заросший бородой до самых глаз мужик с помощью дубины попытался придать своим подопечным какое-то подобие строя, но, увидев тщетность усилий, махнул рукой.

– Извольте, значитца, принять, Ваше превосходительство! Первостатейный товар, ахвицеры все до единого!

– Вот как? И давно ли поймал?

– Нонеча утром. Как огурчики с грядки – свеженькие!

– Да? – Иван Андреевич выдернул из жиденькой толпы худосочного мужичонку и обратился к Бенкендорфу: – Как вы думаете, господин полковник, такое в английской армии часто встречается?

– Веянья моды порой бывают столь причудливы…

– Помилуйте, Александр Христофорович, какая мода может заставить англичанина отрастить пейсы?

– А вдруг это маскирующийся шпион?

– Кто шпион? Я шпион? – неожиданно заговорил пленный. – Вы таки можете спросить любого, и этот любой за несколько копеек подтвердит – Исаак никогда не был шпионом! Если хотите знать, я с детства терпеть не могу англичан! Или Ваше превосходительство желает, чтобы я их любил? Исаак всегда готов сделать приятное хорошему человеку. Пуркуа бы не па, как говорил дядя Соломон, и надо признаться, что он таки прав.

– Молчать! – Борчугов решительно пресек словесный… хм… поток. – Каким образом ты здесь оказался?

Но тут вмешался бородатый крестьянин, до этого молча бледнеющий лицом. Он упал на колени и попытался обнять генеральские сапоги:

– Не велите казнить, Ваша Сиятельная Светлость! Бес попутал! – Кривой волосатый палец указал на скромно стоящего Исаака: – Вот этот бес!

Обвиняемый возмутился:


– Ай, не смеши меня, Федор. Как тебе не стыдно обвинять человека, за малую толику согласившегося помочь твоим голодным детям? Будущим детям, но тем не менее…

– Половинную долю ты называешь малой?

– Жадность – грех!

– Уж не ты ли меня грехам учить будешь?

Бабах! Это Бенкендорф выстрелил из пистолета поверх голов.


– А ну, обоим заткнуться и говорить по очереди!

Результатом вмешательства полковника стала некоторая ясность происходящего. Да что там ясность, целый заговор открылся! Оказалось, что присутствующий здесь некий Исаак вместе с крестьянином Федором Косым решил поставить ловлю разбежавшихся из деревни Воронино английских солдат на широкую ногу. Чуть ли не на промышленную основу, так сказать. Но супостаты быстро закончились – немногим удалось избегнуть гусарских сабель, и дело захирело, едва начавшись. Но если остался спрос, то пытливый ум всегда изобретет способ и найдет достойное предложение!

Нашли… Из семидесяти двух приведенных предприимчивой парочкой пленников половина оказалась не понимающими русского языка чухонцами, остальные – немцы и французы. Среди последних шесть парикмахеров, четыре гувернера из ближайших поместий, учитель танцев, управляющий имением князя Шаховского, а также булочник, собиравшийся посетить родственников в Митаве, но перехваченный на почтовой станции.

– Они еще персидского купца предлагали, – подполковник Бердяга наконец-то справился с веселой истерикой. – А у того бородища до пупа и в красный цвет покрашена!

– Повешу мерзавцев! – рассвирепел генерал-майор, живо представивший, какое впечатление в столице произведет рассказ о подобной конфузии. Если за невинную шутку в Калуге государь разжаловал из шефов полка в командиры, то в этом случае вообще в шуты определит. – Веревки несите!

– Подождите, Иван Андреевич! – Бенкендорф повысил голос, привлекая внимание разгневанного генерала. – Вдруг мы неправильно поняли намеренья этих милейших людей?

– Что здесь непонятного?

– Но как же? – Александр Христофорович показал на затаивших дыхание злоумышленников. – Посмотрите на их честные лица!

– Рожи…

– Пусть рожи. Но там легко читается искреннее желание послужить государю и Отечеству в штрафных батальонах. Более того, я уверен, что и деньги им были нужны исключительно для приобретения ружей и амуниции. Подумайте, Иван Андреевич, откуда штафиркам знать о казенном обмундировании и вооружении?

– Вы считаете…

– Несомненно.

– А они…

Бенкендорф заглянул будущим штрафникам в глаза и ответил:


– Они онемели от восторга и от быстрого исполнения заветной мечты. Разве что… разве что просят подарить им по небольшому куску веревки. На память, так сказать… Не так ли, господа штраф-баталлионцы?

Федор с Исааком одновременно кивнули – большей синхронности и перед зеркалом не добиться.

Генерал справедливо решил, что раз уж гвардейский полковник занялся судьбой прохиндеев, то его может заинтересовать и другой вопрос:

– Александр Христофорович, я тут краем уха слышал о… хм… как бы выразиться… о довольно своеобразном отношении императора к пленным.

– Есть такое, а что?

– Не могли бы вы оказать любезность и… э-э-э…

– Забрать англичан?

– Да!

– А сами? Государь ясно дал понять – любой иностранец, вступивший на русскую землю с оружием в руках, должен быть уничтожен. Исключение составляют только сдавшиеся добровольно!

– Позвольте, Александр Христофорович, но эти тоже сдались сами.

– После того, как весь полк был уничтожен?

– Ну и что? Не вижу разницы.

Бенкендорф прищурился и медленно процедил сквозь зубы:


– А вы спросите у государя Павла Петровича, потерявшего двух сыновей в этой, заметьте, необъявленной войне… Да, спросите – есть ли разница? Или, если желаете, ответ можно найти ближе.

– Где?

– Хотя бы у него! – полковник указал на пробегавшего по двору Миньку Нечихаева. – Его отца так и не нашли?

– Нашли… – буркнул Борчугов и отвернулся. – Только ему не сказали… изрублен страшно.

– А вы говорите.

– Да, говорю! – произнес генерал с вызовом в голосе. – То, что у мальчика погибли родители, ровным счетом ничего не меняет. Императорским распоряжением мой полк обязан принять на воспитание пятьдесят сирот, но это не значит, что я должен вырастить из них палачей!

– Под последними, надо полагать, вы подразумеваете мою дивизию, господин генерал-майор? Хотите остаться с чистыми руками и незапятнанной репутацией? Не получится!

– Я бы попросил, господин полковник…

Бенкендорф уже не слушал. Отвернулся, бросив через плечо:


– Павел Петрович прав – высокоморальные чистоплюи погубят страну с не меньшим успехом, чем политические проститутки.

Вечер следующего дня

Минька первый раз в жизни видел, чтобы совершенно пьяный человек не лез драться, не ругался и не пытался пуститься в пляс. Даже песен, и тех нет. Генерал-майор Борчугов, который конечно же Его превосходительство, а не происходительство, даже после второго штофа остался добрым и мягким. Лишь иногда, когда крики ворон, собравшихся попировать у виселиц, становились излишне громкими, по его лицу пробегала едва заметная судорога. И улыбка превращалась в горькую усмешку:


– Привыкай, Миша…

– К чему привыкать-то, Иван Андреевич? – воспитанник получил разрешение в неофициальной обстановке обходиться без чинов, чем с охотой пользовался.

– Мир меняется, и по обыкновенной своей привычке в худшую сторону. – Борчугов потянулся к штофу. – А привыкать нужно к тому, что завтра он станет еще хуже.

Мишка пожал плечами, ничего не понимая. О каком ухудшении говорит командир полка, если жизнь стремительно улучшается прямо на глазах? Вот кто он был еще два дня назад? Никто, конопатый недомерок, которому рупь цена в базарный день. А нонеча? Обут в настоящие сапоги, одет в ушитый по фигуре мундир! Парадный, правда, но подполковник Бердяга объяснил – до присяги государю о ином мечтать бесполезно. Но даже этого хватило, чтобы увидевшие Миньку соседи снимали шапки и величали Михаилом Касьяновичем. Тем более приятно слышать сие не от крепостных, а от крестьян вольных – полковник Бенкендорф своими полномочиями объявил деревню Воронино государственной собственностью. А Федора и Митьку Полушкиных наградил полусотней десятин из земель князя Шаховского. И дабы поименованный князь не явил претензию, выдал крепчайшую бумагу, позволяющую свободным землепашцам жаловаться прямиком канцлеру графу Ростопчину.

Не-е-е… что-то чудит Его превосходительство! Жить стало лучше, жить стало веселей. А что англичашек повесили, так туда им, ворам, и дорога! Мамку убили, отчима убили, бабку Евстолию убили… Спаси, Господи, государя Павла Петровича!

– Не понимаешь ты меня, Миша, – продолжал Иван Андреевич. – Тебе война кажется игрой… Да, так оно и было… выигранные битвы, выигранные кампании… Мы шли в бой, как на парад! Развернутые знамена, барабанная дробь, флейты, ровные ряды, яркие мундиры! А что видим сейчас?

– Что? – Минька опять ничего не понял, но на всякий случай решил поддержать беседу.

– А сейчас приходим к тому, что любая война превращается в бойню. Все в ней подчинено единственной цели – убить противника. Нет, не противника – врага. Уже нет никаких правил, никаких приличий… Да чего объяснять, сам когда-нибудь поймешь. Ладно, хватит о грустном. Давай, Миша, выпьем!

– Я же не пью, Иван Андреевич.

– Это правильно, – одобрил Борчугов и попытался встать. – Эх, ноги не держат.

– Ложились бы почивать, Ваше превосходительство.

– Вечным сном? – генерал захихикал и погрозил пальцем: – Уж не читаешь ли мои мысли? Ты колдун?

– Я?

– Ты! Докажи, что не так!

– Вот истинный крест!

– Не-е-е, такие доказательства не считаются. Водки мне еще принеси.

– Это я мигом, Иван Андреевич.

– Мигом не нужно. И это… Миша… ты не торопись…

Выскочившего из избы Миньку перехватил карауливший у крыльца подполковник Бердяга:

– Гусар Нечихаев!

– Я, Ваше высокоблагородие!

– Поди сюда. – Иван Дмитриевич указал мальчишке на лежавшее у хлева бревно. – Присаживайся, разговор есть.

Внутри у Миньки все похолодело – точно так отчим отзывал в сторону для разговора, а потом отослал подальше от опасности. Неужели и сейчас?

– Я никуда из полка не уйду!

– Тебя разве кто гонит? – удивился Бердяга. – Иван Андреевич за водкой послал?

– Ага! Только не сказал, в котором месте ее взять.

– Сейчас найдем, не переживай. Только вот что, гусар Нечихаев… ты бы пистолеты у него забрал, а?

– У кого?

– Ну не у меня же!

– А-а-а, понятно. А зачем?

– Ну, мало ли что. У нас вон почти все офицеры рапорта об отставке написали, а если еще без командира останемся…

– Как это об отставке?

– Да вот так! Приказ, мол, выполнили, а далее дворянская честь не дозволяет!

– А вы, Иван Дмитриевич?

Бердяга улыбнулся:


– А я, Миша, из казаков родом, у нас честь в службе царю и Отечеству, а не в лыцарских доблестях. От лукавого они. Так пистолеты заберешь?

– Заберу!

Часом позже


– Пфе, господа! – Корнет Сысоев демонстративно швырнул саблю на стол. – Я не знаю, чем руководствовался Иван Андреевич, отдавая столь бесчеловечный приказ, но отныне не желаю более служить в опозорившем себя полку! Вот так!

– Браво, Митенька! – Рядом с первой саблей грохнулась еще одна. – Мы офицеры, а не палачи!

– Потише, господа, – подполковник Бердяга кивнул в сторону печки. – Своими воплями вы разбудите ребенка.

Предупреждение запоздало – сдвинулась занавеска, и показалось заспанное детское лицо. Дашка оглядела собравшихся офицеров и строго спросила:

– А де мамка?

– Она скоро вернется, – натянуто улыбнулся Иван Дмитриевич. – Ты поспи еще немного, и мама придет.

Девочка сморщила нос:


– Не пидет – глисяне мамку вбили. И тятьку вбили. И бабуску вбили. А де Мися? Тозе вбили?

– Здесь он! – Бердяга обрадовался поводу сменить тему разговора. – Миша сейчас придет.

– Мися пидет! – согласилась Дашка. – Он глисян плогонит?

– Обязательно прогонит. Их непременно нужно прогнать.

– Глисяне плохие… Мися глисян вбьет?

– Ну, конечно же.

– А вы?

Тишина… чей-то вздох, напоминающий стон… Почему-то очень больно смотреть в требовательные глаза ребенка.

Шепот:


– Господин подполковник.

– Слушаю вас, корнет.

– Порвите, пожалуйста, мое прошение об отставке… – и уже во весь голос: – Мы их прогоним! Веришь? Обязательно прогоним! И еще будем вальсировать на твоей свадьбе!

Разве можно верить гусарам, когда они что-то обещают девушкам? Обманул и этот – штаб-ротмистр Ахтырского гусарского полка Дмитрий Сысоев погиб в безумной рубке под Прагой ровно через пять лет. Иван Дмитриевич тоже не выполнил данного Дашке слова – генерал-лейтенант Бердяга убит австрийской пулей при штурме Вены в тот же год.

А свадьба… свадьба была! И старый фельдмаршал Борчугов танцевал обещанный вальс, поскрипывая протезом, а потом пил цимлянское, роняя слезы в бокал. Героям можно плакать! Тем более от счастья, тем более в день, когда идет под венец приемная дочь!


Документ 19

ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОРЪ Всемилостівҍйше соизволилъ пожаловать:

Георгиевское Оружіе: Полковникамъ: пҍхотныхъ полковъ: Виленскаго, Казиміру Кампраду за то, что въ бою 31-го августа и 1-го сентября 1801 года у д. Великія Козюльки, временно командуя, въ чинҍ подполковника, названнымъ полкомъ и находясь въ передовыхъ окопахъ, подъ огнемъ противника, безъ ближайшихъ помощниковъ, лично руководилъ дҍйствіями полка и, исполняя постановленную задачу, атаковалъ и занялъ дер. Великія Козюльки, взялъ въ плҍнъ 526 англічан и захватить 4-хъ орудійную непріятельскую батарею. Арзамасскаго Его Императорскаго Высочества Великаго Князя Михаила Павловіча, Даніилу Бекъ-Пирумову за то, что въ ночь съ 31-го августа на 1 сентября 1801 года, будучи начальникомъ боевой части, въ составҍ баталіона пҍхотнаго Арзамасскаго полка и – дружины, получивъ задачу атаковать сильно укрҍпленныя позіціи южнҍе и сҍвернҍе дороги Копорье-Воронино, своимъ мужествомъ, беззаветной храбростью и разумнымъ командованіемъ, подъ губительнымъ ружейнымъ, и въ упоръ артилерійскимъ огнемъ, довелъ атаку баталіона и дружины до удара холоднымъ оружіемъ, выбилъ врага изъ укрҍпленія надъ с. Боботово, закрҍпилъ захваченный важный участокъ позиціи за собой, чҍмъ обезпечілъ успҍхъ сосҍднимъ частямъ, при чемъ ротами были захвачены два тяжелыхъ орудія, стрҍлявшихъ въ упоръ и защищаемыхъ шведской пехотой.




ГЛАВА 19

Санкт-Петербург.

2 сентября 1801 года

Никогда не любил англичан, – ни в прошлом, ни сейчас, ни в будущем. Что за люди, а? Нельзя отвлечься на минутку, как тут же напакостят, ур-р-р-оды! Во что мою столицу превратили? Куда ни взгляни, везде дымы пожаров, перегороженные баррикадами улицы, неубранные трупы в красных мундирах. Ну да, жители своих погибших стараются хоронить сразу же, а до этих руки не доходят. Как бы эпидемия не случилась.

Представляю, что творится возле Михайловского замка – говорят, его все же пришлось отдать после двух недель обороны. Говорят… но доподлинно ничего не известно. Через половину России промчался как угорелый, но тут застрял на окраине и сижу пенек пеньком, пользуясь в качестве источников информации обрывками слухов. А они до того причудливые…

О собственной смерти, кстати, слышал за сегодняшний день несколько раз. По одной из версий, я погиб в абордажной схватке, лично возглавив атаку флота на английскую эскадру. По другой – взорвал себя в пороховом погребе вместе с семьей, отказавшись сдаваться в плен. Третий слух самый интересный – мое Императорское Величество отправилось в Лондон, убило на дуэли английского короля, премьер-министра, половину верхней палаты парламента и истекло кровью от ран. Забавно, не правда ли? И надо отдать должное распространителям этих слухов – ни в одном из них я не сбежал, не спрятался, а смерть принимал исключительно героическую, подающую пример и зовущую к подвигам. Хоть не воскресай теперь…

Как удалось понять в общей неразберихе, у нас с англичанами сложилась патовая ситуация. Шахматисты хреновы… Нельсон не получает никаких известий от десанта и продолжает упорно колотиться лбом в Кронштадт, мы же не можем его прогнать, потому что в городе творится черт знает что. Подозреваю, кроме черта, еще и Кутузов знает, но добраться до Михаила Илларионовича не получается. Не столица, а кастрюля с окрошкой, в которой перемешаны русские войска, шведские, английские, неизвестно кому подчиняющееся ополчение… И все стреляют, стреляют, стреляют…


– Павел, мы должны что-то предпринять!

Это императрица. Вид у Марии Федоровны усталый, но решительный.


– Конечно, дорогая. У тебя есть какие-то предложения?

– Нет! Но ты обязан сделать хоть что-нибудь!

Женская логика… Знаю их на сто сорок лет вперед и не нахожу разницы. Сделай, и все тут! Хоть тресни, хоть взорвись наподобие реактивного снаряда. Стоп… снаряда? Вдали над крышами взлетела сигнальная ракета и, оставляя дымный след, по широкой дуге упала вниз. Наши?

– Наши, Ваше Императорское Величество! – оживились егеря конвоя. – Кулибинские винтовки тявкают!

– Хосю к насым! – малолетний великий князь выхватил деревянную шпагу.

– Куда собрался? – Еле успел ухватить отпрыска за ухо. – Рано тебе еще воевать.

– А я хосю! – заупрямился Николай.

– Прапорщик!

– Слушаю, Ваше Императорское Величество!

– Выдели половину людей в конвой Ее Императорскому Величеству и этому вот герою.

– Павел! – возмутилась Мария Федоровна. – Ты не должен…

– Молчать!

– А-а-а…

– Не пререкаться! Значит, так, прапорщик, отвезешь их в Шлиссельбург… Головой отвечаешь, понял? И сидеть там, как мышь под веником! Справишься – быть тебе поручиком!

Офицер, произведенный из фельдфебелей на пятый день умопомрачительной гонки из Нижнего Новгорода в Петербург, задохнулся от восторга. В свете открывшейся перспективы он не только увезет императрицу в крепость, но и сам единолично отобьет все приступы, буде таковые случатся. Орел! Самый натуральный орел! И чего меня Аракчеев дворянскими бунтами пугает? Вот живой пример – человек из захудалых помещиков, а дали ему надежду, и… горы свернет! И абсолютно плевать на то, что крестьяне из имения в армию уйдут или вольную получат. Все четверо.

– Давай, голубчик, пошевеливайся!

Черт побери, как же больно! И еще этот старый хрыч нудит над ухом…


– Дурак ты, твое величество, как есть дурак! Ну разве так можно?

– Ефимыч, заткнись, а? Шей быстрее.

– А я чего делаю? – егерь бормочет невнятно, потому что держит во рту надерганные из моей рубашки шелковые нитки. – Сейчас больно будет.

– Знаю.

– Знает он… Станет невтерпеж – можешь орать. Но молча!

– Это как?

– Кверху каком!

Никакого почтения у паразита к государевой персоне. Или нарочитой грубостью подбадривает, чтобы злость придавала силы? А чего злиться-то? И не злюсь вовсе, если сам дурак. Кто просил соваться туда, куда ни один барбос хрен не совал? И людей за собой потащил. Теперь вот пожинаю плоды. У-у-у… больно! Сейчас бы граммов четыреста для наркоза принять. Но нету.

– Терпи-терпи, – приговаривает Ефимыч, ковыряясь в моем боку кривой иголкой. – На хорошем кобеле быстро заживет.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю