Текст книги "Символ «мертвая голова»"

Автор книги: Сергей Неподкосов

При таких условиях появляются первые костехранилища, в частности, в греческих монастырских комплексах Афон и Метеоры: «По афонской традиции, представившегося монаха заворачивают с головой в мантию и предают земле без гроба в день смерти. Через три года могилу раскапывают и снова зарывают, если тело не истлело полностью. В другом случае омытые кости переносят в костницу. Череп с надписью имени и даты смерти монаха ставят на специальную полку»^{160}.

Афонский схимонах Селевкий поясняет, что если тело усопшего не истлело за три года пребывания в земле, то, по вере афонцев, он был не вполне праведной жизни. Тогда могилу вновь зарывают и особенно горячо молятся за брата, посмертная жизнь которого слагается с таким трудом^{161}.

Согласно святогорским преданиям, белый цвет костей усопшего монаха, останки которого после трех лет пребывания в земле выкапываются и омываются вином, свидетельствует о спасении его души и пребывании с Господом. Медово-восковой цвет бывает у черепов подвижников, стяжавших у Господа после духовных подвигов особую милость^{162}. Швы на черепе также рассматривались как положительное свидетельство о загробной участи монаха, в том случае если они напоминали кресты или другие религиозные символы.

Архиепископ греческого острова Самос Иосиф Георгиринис уточняет, что извлеченный из могилы череп умывается вином и помещается в притворе именно той часовни, где был отпет покойный. Маркировка костей позволяет сохранить информацию о брате монастыря, который в будущем может быть канонизирован как святой. Традиция росписи черепов, по-видимому, стала устоявшейся в семнадцатом веке, когда она была впервые упомянута в публикациях на Западе^{163}.

Вот как описывает посещение Афона русский писатель Борис Зайцев, побывавший на Святой Горе в 20-е годы XX века: «Гробница Андреевского скита – довольно большая комната нижнего этажа, светлая и пустынная. Шкаф, в нем пять человеческих черепов. На каждом указано имя, число, год. Это игумены. Затем, на полках другие черепа (около семисот) рядовых монахов, тоже с пометами. И, наконец, самое, показалось мне, грозное: правильными штабелями, как погонные сажени валежника, сложены у стены, чуть не до потолка, мелкие кости (рук и ног). Сделано все это тщательно, с той глубокой серьезностью, какая присуща культу смерти… На стене висит соответственное произведение: “Помни всякий брат, Что мы были, как вы, И вы будете, как мы”»^{164}.

Погребальный обряд Святой Горы описал киевским паломником Василием Григоровичем-Барским: «…кематр, си есть гробница, в ней же погребаются иноцы. Ту суть неко-лико келий, и обитающие в них иноцы, и храм немал; долу мраморы помещен доброзрачно, а под спудом его место праздное, велико, идеже кости самие, от телес оставшиеся, и главы иноческий сохраняют…по триех или четырех летах, иземши их кости, по закону Святогорскому, и омывши главу вином, и поминание о нем сотвори, приносят и полагают в предреченную гробницу, под основание церковное…»^{165}. Отметим, что подобная традиция погребений продолжается на Святой Горе и сегодня.

Однако самой древней сохранившейся коллекцией останков христиан обладает монастырь Св. Екатерины на горе Синай, в Егинте, основанный в 530 году. Через определенное время на местном кладбище происходит эксгумация останков умерших братьев. Кости извлекаются из земли, очищаются и помещаются в склеп, который используется монахами в качестве места для размышления о скоротечности человеческой жизни. В монастырском оссуарии, расположенном на нижнем ярусе церкви Успения Пресвятой Богородицы, содержатся кости примерно трех тысяч умерших в обители монахов и мирян. Основная часть останков разделена на две большие груды из черепов (у северной стены склепа) и костей (в центральной части). В отдельных нишах оссуария хранятся кости синайских архиепископов. Мощи преподобного Стефана, знаменитого православного отшельника, прославившегося духовными подвигами в шестом веке, облачены в монашескую мантию и покоятся в стеклянном киоте^{166}.

Вильгельм Белдензеле, посетивший синайскую обитель святой Екатерины, свидетельствует: «В этом монастыре на возвышении по правую руку от главного алтаря стоит небольшой и невысокий ковчег из белого мрамора, в котором заключены лежащие в беспорядки и перенесенные сюда с вершины горы Синай кости и голова (череп. – Авт.) блаженной девы и мученицы Екатерины. Прелаты этого самого монастыря с подобающей торжественностью, молитвами и благоговением открывают этот ковчежец или сосуд перед пилигримами и показывают лежащие в нем святые реликвии. Старший чин с помощью специального серебряного инструмента с силой трет кости и раздает появляющуюся – о чудо Господне – из костей жидкость желающим, однако в малых количествах, ибо жидкость эта выступает из костей наподобие пота, а не сочится постоянно. Эта жидкость обладает особым ароматом и она считается Божьим даром, ниспосланным благодаря святой Екатерине, и она отличается от бальзама, от масла и любой другой жидкости, ибо – а это достоверно известно – трансцендентной природой обладает»^{167}.

Способ погребения, бытовавший у палестинских монахов, описан на примере лавры Святого Саввы Освященного: «Против часовни гроба св. Саввы, к северу от нее, находится великая пещера – общая братская усыпальница; высечена она в скале под землею, и вход в нее прикрыт большою плитою. Пещера эта тройная: в одной устроен придел во имя святого Николая, в другой – также придел в честь пострадавших в Лавре авв, а третья служит общей усыпальницею. Когда кто-либо из братии умирает, то его тело вносят в усыпальницу и кладут на каменное ложе, где и оставляют лежать до следующего покойника, тогда спускаются опять в усыпальницу и если первый покойник уже совсем разложился, то обмывают его кости, служат над ним панихиду и ссыпают их в особую тут же пещеру-усыпальницу, а череп кладут отдельно на каменную полку»^{168}.

Здесь покоятся и останки братьев, погибших насильственной смертью, что связано с трагичным историческим прошлым обители, когда персы регулярно нападали на монастырь и убивали всех его насельников. Однако монахи никогда не прятались и не покидали лавру.

Костехранилища сохранены и в других древних православных обителях Палестины, в частности в монастыре Св. Георгия Хозевита.

Отметим, что хранилище черепов имеется и в Киево-Печерской лавре. Между прочим, этот факт послужил одним из пунктов обвинения во время показательного судебного процесса, проводившегося в 30-е годы кумачовыми «борцами против религии». Большевики обвиняли монахов в том, что они убивали и грабили богомольцев в подземных лабиринтах, приводя в качестве «доказательства» черепа, сложенные в нишах.

Из черепов иноков выделяется особая жидкость, в объяснении происхождения которой современная наука оказывается бессильной. Эти черепа покоятся в стеклянных и серебряных сосудах и установлены в одной из подземных церквей. Время от времени они начинают мироточить особой благоуханной маслянистой жидкостью, которая используется для помазания верующих. «Возраст» отдельных образцов приближается к тысяче лет^{169}.

Во времена антирелигиозных гонений советской власти монастырь был превращен в музей-заповедник и мироточение черепов прекратилось. Однако в 1988 году, когда в честь тысячелетия крещения Киевской Руси часть музея вновь была передана Православной церкви, несколько черепов «ожили». В этот раз атеисты не могли обвинить «священников в обмане верующих», потому что факт мироточения был зафиксирован научными сотрудниками музея-заповедника. Состав жидкости был исследован в биохимической лаборатории Киевского мединститута. Экспертная комиссия во главе с профессором Юрием Хмелевским пришла к выводу, что она имела дело с выделениями, присущими живому организму. По словам ученого, в исследованном образце были обнаружены высокоочищенные масла примесей белков, которые имеют органическое происхождение. Синтезировать подобные соединения, даже при использовании современных технологий, практически невозможно^{170}.

В 1987—1989 гг., во время археологических исследований в Антониевых пещерах Черниговского Болдиногорского Богородичного монастыря, с XVII столетия известного под названием Ильинский или Троицкий Ильинский, был зафиксирован древний и редко встречающийся на территории Древней Руси христианский погребальный обряд, суть которого заключалась в эксгумации (повторном вскрытии) останков погребенного с последующим перемещением их на постоянное хранение в специальное помещение – костницу. До настоящего времени на территории монастыря обнаружено и исследовано три подобных памятника^{171}.

Наиболее интересным из них является кимитрия, расположенная на втором ярусе Антониевых пещер, в пространстве между подземными храмами Феодосия Тотемского и Николы Святоши. В одной из вырубленных площадок подземелья обнаружено прямоугольное погребальное углубление с тремя человеческими скелетами, захороненными один над другим через определенные промежутки времени. Кости в погребении расположены в правильном анатомическом порядке, в положении на спине. Два верхних ориентированы головами на юг, а нижний – на север. Время создания этой и других костниц Антониевых пещер археологи связывают с домонгольским периодом^{172}.

Комплекс «Пещеры Иова» был исследован в 1995 году, Он находится по соседству с основным комплексом Антониевых пещер. Камера заполнена землей с большим количеством человеческих костей и черепов, среди которых обнаружены фрагмента древнерусской керамики и плинфы, керамической поливной плитки, обломки стекла и фрагмент донца стеклянного сосуда. Показательно, что кости располагались горкой в центре помещения, а черепа – вдоль се стенок. При осмотре камеры на ее восточной стороне обнаружено граффити в виде равностороннего креста. По результатам раскопок можно говорить о двух этапах существования памятника. Первый – конец XI – начало XII в., когда подземелье служило местом обитания монаха-анахорета. Второй – вторая половина XII в. – начало XIII столетия, когда после некоторого периода запустения в заброшенной келье сформировалась костница. Эта погребальная традиция ведет свое прямое происхождение с Афона.

Сходным образом в Чернигове после смерти монаха клали в яму со срубом, где тело лежало некоторое время, до полного истлевания мышечных тканей. После этого кости помещали на материковое возвышение, раскладывая по нишам. Возможно, черепа некоторых монахов помещали в обнаруженные в стенах маленькие ниши. Также находит аналогии на Афоне и топографическое расположение костницы. Ее местонахождение перед Северным входом в Ильинскую церковь и возможное соединение с ней деревянной галереей говорит о том, что и воспринималась кимитрия как находящаяся «под основанием церковным»^{173}.

Другая показательная находка была открыта в 1986 году на черниговском детинце во время исследования кладбища XI – XII вв. вблизи церкви-усыпальницы, построенной Владимиром Мономахом в 1070—1080-х гг. Небольшая по размерам, она была двухэтажной, причем первый этаж играл роль крипты-усыпальницы. По всей видимости, впоследствии она стала монастырским храмом, что косвенно подтверждается наличием обломков кирпича-плинфы или дикого камня, зафиксированных в ногах и головах погребенных. В северо-восточной части некрополя обнаружено 54 черепа, сложенных горкой в 4—5 ярусов^{174}.

На территории Спасо-Преображенского монастыря в Муроме располагался древний некрополь, на котором хоронили иноков, благодетелей обители и знатных горожан. С 1927 года здесь дислоцировался 41-й стрелковый полк Красной Армии. Кладбище было уничтожено, останки из оскверненных могил свалены в кучи перед собором или закатаны под асфальт солдатского плаца, просуществовавшего до 1995 года. В настоящее время на месте разоренного монастырского некрополя построена часовня, в нижнем этаже которой располагается костехранилище, устроенное по афонскому образцу. Здесь регулярно служатся панихиды об усопших.

В Румынской православной церкви обустроены костехранилища в Свято-Вознесенском Ново-Нямецком монастыре, а также обители Пасарея.

Интерьеры некоторых монастырских костниц дополнены фресковой живописью. В двухэтажной часовне-усыпальнице во имя Двенадцати апостолов, находящейся в 300 м от болгарского Бачковского монастыря, стены украшены древней росписью с изображениями святых в стиле одной из ветвей провинциального византийского искусства XI—XII вв.^{175} В притворе верхнего этажа изображены царь Ионн-Александр и основатели монастыря византийский полководец грузинского происхождения Григорий Бакуриани с его братом Абазием; в притворе второго, где расположен семейный склеп рода Бакуриани – Богородица Одигитрия. Часовня была расписана грузинским изографом Иоанном Иверопульцем.

Отметим, что на Востоке костницы создавались не только при монастырях. Например, в Херсонесе после X века на месте многих разрушившихся крупных и богато украшенных базилик были устроены небольшие храмы – семейные склепы, в которых погребли останки покойников, ранее похороненных за чертой города. Многочисленные могилы-костницы, расположенные среди городских жилых кварталов, были характерным явлением в период позднего Средневековья^{176}.

Следует отметить, что в православии существует особое отношение к смерти, которое емко выражено в изречении святого Антония Великого: «Ежедневно умирай, чтобы жить вечно»^{177}. В метафизическом смысле значение смерти для христианина замечательно описал святитель Игнатий (Брянчанинов): «Хочешь ли переносить скорби с легкостью и удобством? – Смерть за Христа да будет вожделенна тебе. Эта смерть да предстоит непрестанно перед очами твоими. Умерщвляй себя ежедневно воздержанием от всех греховных пожеланий плоти и духа; умерщвляй себя отвержением своей воли и отвержением самооправданий, приносимых лжеименным разумом и лукавой совестью ветхого человека; умерщвляй себя, живо представляя себе и живописуя неминуемую смерть твою. Нам дана заповедь последовать Христу, взяв крест свой. Это значит, что мы должны быть всегда готовы с радостию и веселием умереть за Христа…»^{178}

Память о смерти рождает Божий страх, который является основой для спасения души христианина. Для появления и закрепления этого благочестивого чувства православные подвижники практикуют особые аскетические упражнения – совершение молитв на кладбищах, содержание гробов в своих кельях, размышление об адских мучениях и др.

По словам преподобного Ефрема Сирина, заглянем в могилу и увидим тайны нашего естества – кучу лежащих одна на другой костей, черепа, обнажаемые от плоти, и прочие кости. Смотря на них, увидим в них себя самих. Где красота настоящего цвета? Где доброзрачность ланит? Размышляя об этом, откажемся от плотских вожделений, чтобы не быть нам постыженными в общее воскресение мертвых^{179}.

В житии преподобного Иакова Постника повествуется о том, что он затворился в старинной погребальной пещере в Палестине, близ горы Кармильской. Войдя туда, инок положил в одном из углов множество костей, от времени уже превратившихся в прах. В этой пещере он прожил десять лет, исповедуя совершенные им смертные грехи, и, получив прощение от Бога, вновь обрел дар чудотворения, который утратил после грехопадения^{180}.

Одно из знаменитых православных преданий связано с преподобным Макарием Великим. Ходя по пустыне, старец нашел лежавший на земле человеческий череп. Когда он прикоснулся пальмовою палкою, которая была у него в руке, к черепу, тот издал из себя голос. Старец сказал ему: кто ты? Череп отвечал: Я был жрецом идолопоклонников, которые жили в этом месте, а ты – авва Макарий, имеющий в себе Святого Духа Божия, когда, умилосердясь над теми, которые находятся в вечной муке, ты молишься о них, то они получают некоторое утешение. Старец спросил: в чем состоит это утешение? Череп отвечал: сколько отстоит небо от земли, настолько огня под ногами нашими и над нашими головами. Мы стоим посреди огня, и никто из нас не поставлен так, чтоб видел лицо ближнего своего. Тогда старец, обливаясь слезами, сказал: горе тому дню, в который родился человек, если только таково утешение в муке! К этому старец присовокупил: есть ли мука, более тяжкая этой? Череп отвечал: ниже нас мука больше. Старец сказал: кто в ней? Череп: нам, не ведавшим Бога, оказывается хотя некоторое милосердие; но те, которые познали Бога и отреклись от Него, и не исполняли воли Его, находятся ниже нас. После этой беседы старец предал череп земле^{181}.

Видение пророка Иезекииля из Ветхого Завета гласит: он был поставлен «среди поля, и оно было полно костей». И, повинуясь приказу Господа, пророк заговорил с ними: «Кости сухие! Слушайте слово Господне!.. Так говорит Господь Бог костям сим: вот, Я введу дух в вас, и оживете… Произошел шум, и вот движение, и стали сближаться кости… И видел я, и вот, жилы были на них, и плоть выросла…» (Иез. 37: 1—8.)

Таким образом, череп вошел в христианскую символику как символ жертвенного искупления грехов во имя грядущего спасения через воскресение. Череп украшает не только распятия в христианских храмах – своеобразные «модели Голгофы», – но и нательные кресты, и облачения схимников – монахов, принявших сугубый постриг, как бы «заживо легших в гроб», дабы возродиться из него к жизни вечной.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
КАТОЛИЧЕСКИЕ КОСТЕХРАНИЛИЩА

Употребление «адамовой головы» в качестве символа смерти и бренности бытия широко практикуется и в католичестве. Этот обычай происходит из Древнего Рима, когда на мозаичных полах триклиниев (трапезных залов) скелеты изображались в виде разносчиков съестных припасов, чтобы напомнить пирующим о неизбежности смерти в момент их услаждения яствами и напитками^{182}.

Во многих западных церквях и монастырях черепа местночтимых святых употреблялись в качестве священных сосудов, из которых пили, чтобы получить духовное благословение и физическое здоровье.

Филолог и писатель Якоб Гримм в своем лингвистическом исследовании о немецком языке свидетельствует, что монахи в Трире отделали череп св. Теодульфа в серебро. Считалось, что он обладал целебными свойствами, в частности, из него давали пить страдающим лихорадкой^{183}.

В 787 году Карл Великий даровал бенедиктинскому монастырю в честь св. Гумперта различные вольности. Монахи давали живущим вокруг вендским язычникам пить из чудотворного черепа святого, и со временем монастырь стал местом богомолий, что послужило стимулом к возникновению будущего города Анебах. Когда было выкопано тело св. Анны из Клингаау, то одна больная монахиня пила из ее черепа^{184}.

В подобном же качестве использовали черепа в монастырях Св. Нантвея (Нандесбух), Св. Виталия (Ау на Инне), Св. Марина (Ротт на Hinie), Св. Лльто (Альтмюнстер)^{185}. В церкви Неуса давали пить из черепа святого Квирина, а в нижнем монастыре в Регенебурге – из черепа св. Энгарта.

Согласно поверью, череп или другие реликвии св. Валентина помогали в исцелении от эпилепсии^{186}.

В Эберебурге (Верхняя Бавария) верующие пили освященное вино из обделанного в серебро черепа св. Севастьяна, что считалось надежным средством от возникновения эпидемии чумы в этой местности^{187}.

Традиция ношения подвесок, сделанных из человеческих костей, оказалась весьма устойчивой и дожила до наших дней. Еще в 30-е гг. XX в. жители итальянской Умбрии предупреждали подобным образом наступление эпилептических припадков.

Обычай извлекать куски мозговой коробки и носить их на шее для защиты от паралича упомянут в записках Римско-Кайзеровской академии (1767). Ношение амулетов тесно связано с практикой употребления различных магических снадобий. В издании Римско-Кайзеровской академии Нюрнберга (1759) рекомендовано средство от падучей болезни: «Возьмите измельченный мозговой череп повешенного, смешайте с водой против падучей, приготовьте красные кораллы, дубовую омелу, собранную в нужное время…»^{188}

Символическое и сквозное трепанирование черепов полностью прекратилось в Венгрии в правление князя Гезы и короля Стефана Святого в XI в. В этот период страна отказывается от языческих культов и принимает христианство. Хотя большинство венгерских исследователей традицию массового трепанирования в X в. обычно объясняют причинами медицинского характера, они вынуждены признать, что черепные операции, по-видимому, выполнялись исчезнувшей кастой жрецов. Существовал прямой запрет короля Стефана на проведение краниотомии, по всей видимости, связанный не столько со стремлением правителя уберечь своих подданных от послеоперационных осложнений, сколько с отчетливой языческой подоплекой этих действий.

Благодаря исследованиям П. Боева стало известно о бытовании символического трепанирования в средневековой Болгарии. Эту практику местные исследователи связывают с протоболгарами и тюркскими народами, принимавшими участие в Великом переселении народов^{189}.

Не случайно на Западе в это время решительную борьбу с символическим трепанированием ведет христианство, впрочем, оно параллельно вводит такой обрядовый элемент, как тонзура. Эта прическа, обнажавшая макушку, обозначала отказ монахов от искушений материального мира и терновый венец Христа. Прядь волос срезают при крещении, при посвящении в духовный сан и при пострижении в монахи, то есть при вступлении в новое объединение^{190}.

По мнению В. Гуляева погребальный обряд в древности и Средневековье представляет собой отражение складывавшейся тысячелетиями целостной системы взглядов, связанных как с религиозными и мифологическими воззрениями, так и с социально-политической структурой породившего их общества^{191}.

В Западной Европе самое раннее сохранившееся свидетельство об оссуариях относится к XII в., а в следующем столетии они стали обычным явлением. Например, в церквях Мюнстера и Кельна должны были обеспечить сохранность извлеченных человеческих останков от воздействия климатических факторов и диких животных, что было постановлено на специальных собраниях^{192}. Первоначально возведение костниц приобрело наибольшую популярность на территории костелов в Австрии, Баварии и Верхнем Рейне, где местные кладбища были особенно скромных размеров. Эта тенденция постепенно распространяется и на соседние страны, особенно Италию и Францию^{193}. В отличие от православной монастырской традиции, католические костницы первоначально были предназначены лишь для хранения человеческих останков, а не для просмотра, но с конца XIV в. эта тенденция постепенно меняется.

С XIV по XIX в. человеческие останки были частью ритуала, проникнутого идеей спасения. Склепы возводились на освященной земле, а сами кости таким образом освящались, на основе чего возникло поверье, что они будут воскрешены в Божественной славе в момент второго пришествия Христа. Таким образом, череп и скрещенные кости символизировали не только смерть, но и вечную жизнь^{194}.

По мнению Иохана Хейзинги, религиозная мысль позднего Средневековья знает только две крайности: жалобу на то, что все преходяще, на неизбежность утраты силы, почета, мирских наслаждений, на исчезновение красоты – и ликование по поводу спасения души и обретения вечного блаженства. Все, что лежит в промежутке между тем и другим, не находит себе выражения. Живые чувства каменеют в разработанных до мелочей изображениях отталкивающих скелетов и прочих образах пляски смерти^{195}.

В оформлении кладбищ, больниц, церквей, частных домов, а также на религиозных книгах активно используются жанры изобразительного искусства с мотивами momento mori, представленные тремя сюжетными линиями: триумф смерти, пляска смерти, три живых и три мертвеца. Триумф смерти воспевает в светском духе ее неотвратимость и неизбежность, причем смерть часто изображается с атрибутами царицы мира (короной, скипетром, троном, триумфальной колесницей). Фигура смерти обычно представляет собой скелет или истощенную фигуру женщины или безобразной старухи, с помощью какого-либо оружия истребляющей людей^{196}. Смерть как персонаж была запечатлена на протяжении веков в пластических искусствах и литературе в нескольких вариантах: в виде апокалипсического всадника, проносившегося над грудой разбросанных по земле тел; в виде низвергающихся с высот эриний (богини мщения в древнегреческой мифологии) с крылами летучей мыши, как это изображено в Campo Santo в Пизе[5]5
  В галерее некрополя на пизанском кладбище (Сатро Santo) был создан ок. 1360 г. цикл фресок «Триумф Смерти». Эта композиция выражает равенство людей перед лицом смерти, изображенной в виде летящей крылатой старухи, которая занесла косу над группой кавалеров и дам, беззаботно музицирующих под сенью деревьев); в виде скелета с косой или луком и стрелами – пешего, восседающего на запряженных волами дрогах или передвигающегося верхом на быке или на корове. (Burdach К. Der Ackermann aus Bohmen. S. 243—249 (Von Mittelalter zur Reformation. III, 1. 1917).


[Закрыть].

Сюжет пляски смерти зародился в эпоху позднего Средневековья в качестве противовеса христианской теме Страшного суда, когда Европу периодически сотрясали эпидемии чумы. Также выражая идею бренности бытия и суетности земных благ, этот сюжет обращается не к потустороннему, а к земному миру. Вот почему эта тема представлена в игривом, не лишенном иронии духе. Каждый человек, независимо от пола, возраста и общественного положения, выступает в танце в паре со своим смертным альтер эго. Скелеты при этом лишены оружия и символов гибели, что присуще ужасающему сюжету триумфа смерти^{197}.

Появлению пляски смерти предшествует легенда о трех живых и трех мертвых^{198}. Уже в ХII в. она отмечена во французской литературе: трое знатных юношей, которые проводят свое время, не задумываясь о скоротечности земных благ, неожиданно встречают трех отвратительных мертвецов, указующих им на свое былое земное величие – и на скорый конец, неминуемо ожидающий юношей (вы будете такими же, как мы). Иногда в композицию входит религиозное лицо, которое выступает в качестве рассказчика-посредника между тремя кавалерами и их смертельными двойниками. Исключительно выразительные персонажи фресок в Кампо Санто в Пизе – самое раннее воплощение этой темы в серьезном искусстве, так же как и ныне утраченное скульптурное изображение, выполненное в 1408 г. по указанию герцога Беррийского и украшавшее портал церкви Невинноубиенных младенцев в Париже. Эти популярные декорации для костехранилищ можно встретить и в других католических храмах, например на стенах костела Святого Стефана в Лойке, Швейцария.

С появлением нищенствующих монашеских орденов проповедь о смерти стала широко распространяться среди народа. Слово проповедников было дополнено новым видом изобразительного искусства – гравюрой на дереве. Идея смерти в аспекте бренности всего земного передавалась с помощью простых жизненных образов, резко и ярко^{199}.

На католических костницах помещаются специальные надписи, предупреждающие живущих об их неизбежной судьбе, как это хорошо видно на примере могилы кардинала Жана де Легранжа (Авиньон, начало пятнадцатого века):

«Жизненный спектакль окончен, следующие поколения могут убедиться, в каком состоянии они окажутся. Никто не избежит смерти независимо от сословия, пола и возраста. Несчастные, почему вы гордитесь? Вы только пепел и превратитесь в такие же зловонные трупы, лакомую пищу для червей»^{200}. «Тем, чем мы являемся сейчас, когда-нибудь станете и вы» – примерные по смыслу надписи можно встретить на костехранилищах по всей Европе, например в швейцарских оссуариях в Натерсе и Мистайле (костел Св. Петра). Их мораль сводится к следующему: спасение души возможно лишь через веру и покаяние.

Едва ли не до конца XVI в. на надгробиях можно видеть отвратительные изображения обнаженных тел, охваченных тлением или иссохших и сморщенных, с вывернутыми в судорожной агонии конечностями и зияющим ртом, с разверстыми внутренностями, где кишат черви. Исследователя Средневековья Йохана Хейзингу волнует вопрос: почему умственный взор останавливается на этих образах и не продолжает мысль, что само тление также исчезает и прах становится почвой, цветами и травами? Можно ли считать подобное отвращение к земной стороне смерти действительно благочестивым чувством? Не есть ли это типичный страх перед жизнью, настроение разочарования и отчаяния, которое неразрывно связано с земными страстями?^{201} Далее он усматривает поразительное сходство в выражении чувства ненависти к жизни и презрения к миру между древнеиндийским, в особенности буддийским, и средневеково-католическим мировоззрением. В обоих религиозных традициях ярко выражены мотивы тления через отвращение к старости, болезням, смерти. Так в трактате папы Иннокентия III «De contemptu mundi» начисто отвергаются все радости материнства: «Зачинает женщина в нечистоте и зловонии, рожает в горестях и страданиях, вскармливает с тяготами и тревогой, воспитывает с заботой и страхом»^{202}.

Особым образом высказывается сожаление о женской красоте. В целестинском монастыре в Авиньоне существовала до революционных событий[6]6
  С 1789 года во Франции были уничтожены многие произведения искусства как «орудия фанатизма» (предметы культа) или как памятники, прославлявшие «тиранов», т.е. монархов. (Хейзинга Й. Указ. соч. С. 685.)


[Закрыть] настенная роспись, по преданию, выполненная искусной рукой короля Рене. Там было изображено во весь рост прямостоящее тело женщины с изящной прической, закутанное в саван и кишащее червями. По легенде король, страстный почитатель красоты и радости жизни, изобразил здесь бывшую свою возлюбленную, увиденную им в склепе через три дня после ее погребения. Начало помещенной под росписью надписи гласило:

 
Я ровни в женах николи не знала,
По смерти же вот каковою стала.
Куда свежо и дивно было тело,
Куда прекрасно – ныне же истлело.
В шелка рядиться топкие любила,
Была прелестна, весела, нежна,
Теперь по праву я обнажена.
В богатых обреталася мехах,
В чертогах светлых некогда живуща,
Отныне же во мрачном гробе суща.
В покоях златотканы где картины?
Увы мне, в склепе я средь паутины^{203}.
 

Согласно существовавшему повсеместно обычаю тела знатных лиц, скончавшихся вдали от отечества, расчленяли и вываривали до тех пор, пока плоть не отделялась от костей, после чего последние очищали и отправляли в ларце на родину для торжественного погребения, а внутренности и декокт хоронили на месте. В XII—XIII вв. этот обычай был довольно распространен: так поступали с телами некоторых королей и епископов^{204}. В 1299-м, а затем вновь в 1300 г. это строжайше запрещает папа Бонифаций VIII как «отвратительное злоупотребление, коему все еще неразумно следуют иные верующие, полагаясь на некий ужасный обычай». Тем не менее уже в XIV в. время от времени запрет снимается. В XV в. этот обычай все еще популярен у англичан во Франции, в частности, подобным образом поступили с телами Эдуарда Йоркского и Майкла де ла Поля, графа Саффолка, наиболее знатных англичан, павших в битве при Азенкуре^{205}. Так же обошлись с телами Генриха V, Уильяма Гласдейла, утонувшего при освобождении Орлеана Жанной д'Арк, и племянника сэра Джона Фастолфа, павшего в 1435 г. при осаде Сен-Дени^{206}.

Желание представить смерть в графическом плане приписывается также к психотравмирующему воздействию эпидемий чумы и холеры и католической верой в существование Чистилища и скорби душ в ней[7]7
  Эта католическая доктрина была принята в 1254 году. (Jacques Le Goff. The Birth of Purgatory. Chicago, 1984.) Она входит в противоречие с традиционным христианским верованием, согласно которому души всех умерших будут разделены на группы спасенных и проклятых. Мотив чистилища нередко находил отражение в декоре оссуариев, например, в римском костеле Санта-Мария-делла-Кончеционс в живописной манере показано освобождение душ Франциска Ассизского, Антония Падуанского и Феликса Канталисского.


[Закрыть]. Нередко в костницах, функционировавших как часовни, проводились мессы за души пребывающих там.