Текст книги "В заоблачной стране"

Автор книги: Сергей Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Что же собственно происходило?

При втором взмахе Ландор еще ничего не сознавал, так как не успел притти в себя после первого раза. У него не вырвалось ни одного слова. Ламы и толпа продолжали еще кричать, требуя его головы. Но начальник округа отложил казнь, чтобы Ландора и его людей еще раз подвергнуть пыткам, а затем умертвить.

Позже Ландор узнал, что ужасная игра палача с мечом в обычае у тибетцев: палач щеголяет своей ловкостью владеть исполинским мечом и приводит в трепет свою жертву, прежде чем нанести ей смертельный удар.

Когда палач приостановил свои "упражнения» мечом, Ландор подозвал одного из лам.

– Дайте мне глоток воды, – еле вымолвил несчастный.

Эта просьба была новой потехой для лам. Вся толпа монахов, разряженная в желтые, красные и черные одежды и освещенная лучами заходящего солнца, представляла живописную картину.

Откуда-то появился больной и измученный Манзинг.

Путешественник Саваге Ландор до плена у тибетцев; около него сидит его спутник Чанден Зинг.

Ландор по возвращении из Тибета. Правый глаз носит следы пытки раскаленным железом.

– Я хочу есть… Лайте мне есть, – лепетал несчастный.

Ламы тотчас же принесли целого барана, нарезали мясо крупными кусками и, хватая куски своими грязными пальцами, стали впихивать в рот несчастным так, что те давились и глотали мясо, не прожевывая.

– Ешь, сколько хочешь: это твой последний ужин, – с насмешкой приговаривали при этом ламы.

Едва несчастные пленники утолили голод, как из монастыря пришел новый приказ. Все люди задвигались, началась суматоха. Пленников схватили, широко раздвинули им ноги и крепко привязали их к деревянным чуркам. Потом палачи высоко подняли несчастным за спину руки, привязали веревки и прикрепили к столбу. Ландор и Манзинг повисли на руках. Все их тело стало испытывать такую боль, будто

им вырывали из суставов кости. От шеи Манзинга к шее Ландора была протянута веревка, отчего их затылки неестественно выпячивались вперед.

Так они были привязаны под открытым небом. На их несчастье пошел сильный дождь. Ландор чувствовал сильную боль во всем теле, пока, наконец, его члены не одеревянели и он не потерял чувствительности. Было такое ощущение, как будто у него на мертвом теле – живая голова.

Медленно проходила ночь. Начался рассвет. И только, когда солнце высоко всплыло на небе, к несчастным под’ехали верхами начальник округа и его свита. Они снова пересмотрели остатки вещей Ландора. Невежественные и трусливые, они боязливо разглядывали его инструменты, прежде чем их разбить.

Только под вечер палачи сняли веревки с несчастных. Ландор, как мертвый, повалился на землю и, распростершись, лежал долго, неподвижно. Мало-по-малу кровь начала двигаться по его жилам, и он почувствовал невыносимую боль во всем теле, в особенности в ногах. Начальник округа приказал принести Ландору пищи, но Ландор не мог глотать, это стоило ему громадных усилий.

Поздно вечером один из лам принес Ландору горячего чаю.

– Пей! Сразу пей!

Это настаивание ламы выпить чай сразу вызвало в Лан-доре подозрение. Он отпил небольшой глоток и тотчас же выплюнул его обратно. Чай был отравлен. Даже те две капли, которые Ландор успел проглотить, целый день вызывали у него судорожную дрожь.

Но что было дальше делать с пленниками?

Для решения этого вопроса ламы прибегли к ворожбе. Они исследовали волосы Ландора и ногти с пальцев его руки и ноги. Прядь волос была вырвана из головы Ландора с помощью тупого ножа, а ногти срезаны саблей. Во время этих операций ламы заметили особенное соединение кожи на пальцах несчастного. В Тибете человека с такими пальцами считали заколдованным и думали, что если ему причинить вред, то этот вред возвратится на того, кто его причинил.

Ламы немедленно дали об этом знать начальнику округа Помбо. Помбо приказал пощадить Ландора и отправить его возможно скорее к индийской границе.

И вот под конвоем пятидесяти всадников Ландор и Манзинг тронулись в обратный путь. Их заставляли итти очень быстро, к шеям обоих пленников была привязана веревка, другой конец которой находился в руках одного из солдат. Все тело болело от ран, а они должны были переходить реки с ледяной водой.

Подвоз шерсти тибетцами к индийской границе. Скупкой шерсти здесь могут заниматься только англичане.

В Токсеме Ландор увидел Чанден Зинга. Он был едва жив от ран, голодный и измученный.

Через день всех троих посадили на яков и тронулись в дальнейший путь так быстро, как только могли. На каждом тибетском стойбище путешественникам меняли животных, и они подвигались вперед, не останавливаясь. В пять дней они прошли 285 км. Руки у всех троих были связаны назади, и несчастные не могли управлять своими животными. Пленников кормили через день, а иногда и через два, так как боялись, чтобы они не восстановили своих сил. Но самое жестокое страдание причиняли пленникам деревянные седла. Платье на них висело лохмотьями, и люди были почти голые. На теле кишмя кишели насекомые, ноги были босы и изрезаны. Путь казался бесконечным…

Но вот несчастные, наконец, перешли границу Лхасской провинции. С них сняли кандалы…

С трудом, измученные и обессиленные, добрались они до границы Индии, где их встретил британский политический агент Вильсон, с которым Ландор познакомился, еще отправляясь в Тибет. Слезы невольно наполнили глаза Вильсона, когда он увидел Ландора в таком жалком виде…

Так рассказывает Ландор о своем неудавшемся путешествии в Лхассу. Надо полагать, что его воодушевляло на это путешествие не одно желание увидеть Лхассу, но что он имел секретные поручения от английского правительства, стремившегося подчинить Тибет своему влиянию.

ПОПЫТКА ШВЕДСКОГО ПУТЕШЕСТВЕННИКА СВЕН ГЕДИНА ПРОНИКНУТЬ В ЛХАССУ

24 июня 1899 года я покинул Стокгольм[6]6
  Стокгольм – столица Швеции.


[Закрыть].

Это было мое четвертое путешествие по пескам и горам Азии.

Вот я стою на палубе парохода и шлю прощальный привет моим друзьям и родным.

Еще несколько минут, и пароход унесет меня далекодалеко на восток.

Я чувствую, как тоска охватывает меня. Мне жаль покинуть дорогие, любимые лица… И то, что сегодня праздник и день удивительно теплый и ясный, усиливает мою тоску.

Но сильнее тоски во мне живет надежда проникнуть в Лхассу – главный город Тибета. Еще ни один европеец не посмел взглянуть на этот город – смерть угрожала за такую попытку.

Мой путь лежал через Петербург, Москву, Воронеж и Ростов на Владикавказ. Перед Владикавказом, у станции Беслан, дорога сворачивает на восток, оставляя по правую руку величавые вершины Кавказа. Она направляется к Каспийскому морю.

Из Петровска я на пароходе переплыл Каспийское море и прибыл в Красноводск. В Красноводске я пересел в поезд железной дороги, где мне был предоставлен целый вагон. В нем я с полным удобством доехал до Ташкента

12 июля я продолжал свой путь при ужасной жаре. По Ферганской долине и частью вдоль реки Сыр-Дарьи железная дорога шла мимо садов и селений и кончалась в Андижане, куда мы прибыли в 9 часов утра.

Я вышел из вагона и вдруг в толпе увидел знакомый синий халат.

– Ислам! – крикнул я.

Да, это был Ислам, мой старый, верный слуга. Он пришел, чтобы встретить меня. Ислам со всех ног бросился ко мне, и радость озарила его широкое скуластое лицо.

– Однако ты поседел, Ислам, – сказал я ему после первых дружеских приветствий.

Но он не слушал, что я ему говорил. Торопливо, с живейшим интересом, он принялся расспрашивать меня про наше предстоящее путешествие.

Целых три часа я должен был подробно рассказывать ему о своих планах. Потом я передал Исламу весь свой багаж.

– Все это надо будет перевезти на арбах в Ош, – сказал я. – В Оше я пробуду несколько дней.

– Не беспокойтесь, – ответил он. – Все будет исполнено как нельзя лучше.

Вот я и в Оше. Вторая неделя идет к концу, а я не могу выехать. Мои глаза воспалены и сильно болят.

Ислам возится и суетится с утра до вечера. Он снаряжает караван в далекий путь: нанимает слуг и лошадей, закупает чай, сахар, свечи, вьюки…

К нашей экспедиции русские власти прикомандировали двух семиреченских казаков – Сыркина и Чернова.

Все говорит за то, что приближается пустыня. Перетаскивание лодок по суше.

Наконец, мы выступили в путь.

Дорога постепенно переходит в тропинку. Дневная температура повышается, ночная понижается. По мере того, как мы входим в степь, канавы, орошающие поля, постепенно беднеют водой. Все это говорит за то, что приближается пустыня…

Мы идем то по песку, то по местам, покрытым растительностью. Кое-где встречаются тамариски[7]7
  Растение в виде куста с узкими листьями и с белыми или розовыми цветами; встречается в полупустынной области с солоноватой почвой.


[Закрыть].

У нас 14 отличных одногорбых верблюдов и один двугорбый. Ислам запас вдоволь с’естных припасов, посуды, различных инструментов, веревок, лопат и приобрел маленькую железную печь.

Мы перешли русскую границу и вступили в пустыню Синь-Цзянь, или китайского восточного Туркестана.

Мой маршрут намечен так: по реке Тариму, озеро Лоб-Нор и – Тибет.

Для того, чтобы передвигаться по Тариму, я построил барку. Я поместился в нее вместе с Исламом и тремя людьми из нашего каравана, а остальная часть экспедиции тронулась в путь на верблюдах. Мы рассчитали, что они должны притти к нижнему течению Тарима через 2 ¹/₂ месяца.

10 ноября был первый зимний день. Утром все заливы покрылись тонким слоем льда. Только к 11 часам температура поднялась выше 0°.

На корме нашей барки без перерыва топилась печь. Около нее по очереди грелись люди. Ночью на берегу мы разложили громадный костер и расположились вокруг него на ночлег.

Наша барка представляла довольно живописный вид: люди, бараны, куры, мешки, ящики загромождали ее, а из печки взвивался дымок. Он придавал барке издали вид парохода. Там пекли хлеб, сушили белье, мыли посуду и занимались различными хозяйственными работами. Днем люди распевали песни, но к вечеру песни утихали. Все с нетерпением ждали места причала.

20 декабря наш караван вступил в пустыню Такла-макан. Мы напоили верблюдов в последний раз на долгое время. И лошади, и собаки, и люди старались напиться досыта, так как мы, несмотря на то, что захватили с собой льду на 20 дней, должны были обращаться весьма осторожно с запасами.

Теперь наш путь лежал через барханы, достигавшие 60 метров в высоту. Мы медленно поднимались и спускались по крутым барханам, где то один, то другой верблюд спотыкался и падал. Тогда мы останавливались и перевьючивали животное.

23 декабря нас захватил настоящий буран. Небо закрылось облаками, и воздух был так насыщен песком, что мы на расстоянии ста метров ничего не могли разобрать. Все предметы стали казаться странными и враждебными. Летучий песок проникал в глаза, уши, рот и нос и до крайности затруднял дыхание. Люди легли, завернувши головы в плащи. Верблюды тоже легли. Они вытянули шеи по ветру и подставили буре свои тела.

Чтобы передвигаться по Тариму, я построил барку…

Когда мы пересекали низкий хребет и потом большую равнину, нам часто попадались следы диких верблюдов. Мы так привыкли видеть их следы, что перестали обращать на них внимание. Только казак Чернов сгорал от нетерпения увидеть и поохотиться на это животное.

Было раннее утро. Я проснулся и услыхал тихий шопот людей. Они осторожно звали собак. Вдруг раздалось несколько выстрелов.

– Что случилось? – крикнул я.

Наш путь лежал через барханы…

– Чернов подстрелил дикого верблюда, – ответил Сыркин.

Вечером Чернов убил несколько куропаток, так что в мясе у нас теперь недостатка не было.

Это маленькое происшествие случилось в конце марта. Весной верблюд пьет раз в неделю, но зимой он может оставаться без воды в течение двух недель, несмотря на то, что питается сухой травою. При сочной еде он даже летом может оставаться без воды полмесяца. Верблюд так хорошо отыскивает в пустыне ключи, как будто пользуется картой

и компасом. Обоняние у верблюда чрезвычайно развито. Говорят, что он чует человека на расстоянии 21 километра. Когда верблюд подозревает опасность, то обращается в бегство. Он мчится прочь с быстротою ветра. Он страшно боится дыма костров и домашних верблюдов, так как сразу чувствует чуждый ему запах. Дикие верблюды держатся вдали не только от населенных мест, но даже от мест, по которым, хотя редко, проходят люди.

Подстреленный дикий верблюд.

Мы пробирались по реке среди густого камыша. Уже более трех часов мы искали выхода и приходили опять на прежнее место. Мы попадали в какие-то заливы, которые извивались змеей, продирались через чашу камыша, тащили бот по отмелям, заросшим камышами и разделявшим соседние протоки. Напрасно мы вглядывались вдаль. Туман окутывал окрестность, и она казалась нам сплошной зарослью.

– Мне кажется, что мы отсюда никогда не выберемся, – сказал я.

– А мы подожжем тростник, – ответил Ислам.

Вспыхнул огонь, и яркие языки засверкали то там, то сям. Они ширились и росли, охватив огромное пространство. Послышался треск горящего камыша, и облака черного дыма наполнили воздух. Мы тащили наш бот по мелкой воде по проходам, которые открыл нам пожар. Теперь мы могли видеть перед собой и найти выход в реку.

Наконец, мы выбрались на настоящий путь. Здесь вода в реке бежала быстрым, мощным потоком.

Уже год, как продолжалось наше путешествие. Позади нас были река Тарим, пустыня Такла-макан и бурные озера. Теперь мы приближались к высочайшим горным цепям. Наш прибор показывал высоту в 5.180 метров. Мы вступили в Т ибет.

Перед тем. как начать нашу первую тибетскую экспедицию, мы отдыхали целую неделю в Мандалыкской долине.

Послышался треск горящего камыша, и облака черного дыма наполнили воздух…

Здесь мы усердно занялись приготовлениями к трудной части нашего путешествия. Мы пополнили наш караван лошадьми и овцами и двинулись к неизвестному будущему, в. неизвестные страны земли.

В долине Кар-яка (падающего снега) природа приняла более горный характер. Высота достигала 4 тысяч метров. Чистый ручеек журчал между сточенными гранитными глыбами, а на берегах маленькие цветочки красовались в густом мхе и в траве. Повсюду встречался помет куланов и яков[8]8
  Куланы, или полуослы, принадлежат к отряду копытных животных; живут в диком состоянии. Як– жвачное животное, родственное быку. Яки живут в диком и прирученном состоянии в Тибете и некоторых других горных странах. Сурок – небольшое животное из семейства грызунов.


[Закрыть]. Мы собирали его для топлива. Несколько черепов яков указывало на то, что эту местность посещали охотники. Сурки выглядывали из своих норок, но при нашем приближении со свистом исчезали.

К вечеру подул сильный северо-восточный ветер. По долине носились громадные черные тучи. Мы оставили Мандалык утром при греющем солнце, теперь же нас окутала злая осень. Когда я на следующее утро вышел из юрты, стояла настоящая зима; в воздухе кружились снежинки, и земля исчезла под толстым покровом снега.

«Если в июле уже так сурово, то какова же должна быть в этих местах зима», невольно подумал я.

22 июля мы решили итти дальше, несмотря на то, что снег еще падал. Мы шли вдоль четвертой горной цепи Куэнь-луня. Высота колебалась около 4 тысяч метров, поднимаясь временами до 4 1/2. Перед нами открывался бесконечный величественный вид на целый ряд гор. На горизонте виднелись снега и ледники. Их трудно было отличить от белых облаков. Здесь, на высоте 4 тысяч метров, нам встречались так же барханы, как и в пустыне Такла-махан. Глубокий песок, тяжелые ноши и разреженный воздух крайне утомляли наших животных.

Я направился на юг, через цепи гор. На одном перевале высота достигала 4.962 метров. Верблюды так напрягали свои силы, что их ноги дрожали, ноздри широко раздувались, жадно вбирая воздух, а глаза устало смотрели на юг.

Несчастные животные! Они как будто лишились всякой надежды когда-либо наесться досыта среди этих неплодородных голых гор.

Мы приближались к высочайшим горным цепям…

В одной долине мы встретили огромное стадо сайг. Их было несколько сот. Эти животные с торчащими кверху рогами напоминали войско со штыками. Быстрые движения нисколько не утомляли их в разреженном воздухе.

Но наши животные начали слабеть. Лошадь Чердонова не ела. Она сильно исхудала и еле волочила ноги. Это очень огорчало казака, который нежно любил своего коня. У нас осталось всего четыре овцы. Они бежали за караваном как собаки. Мы теперь стали понемногу привыкать к громадной высоте. Когда я сидел в седле или в палатке, то не замечал никаких перемен, но стоило мне ударить молотком по камню, как становилось трудно дышать, а сердце начинало усиленно биться.

Наконец, нам удалось преодолеть тот громадный вал, которым природа ограждала Тибет с севера, охраняя его тайны. К югу перед нами открывалась совершенно неизвестная местность. Наш проводник вопрошающе вглядывался в ту бесконечную даль, в которую мы отправлялись. Лошадь Чердонова не могла дальше итти. Пришлось оставить ее на произвол судьбы.

Мы разбили лагерь на высоте 5.024 метров. Это было худшее место стоянки; здесь не было ни пастбища, ни топлива. Мы разбили один из ящиков, чтобы согреть чай, а животным дали по горсти кукурузы.

Едва мы устроились, как разразилась страшная буря: пошел дождь, потом град, затем снова проливной дождь. Верблюды легли полукругом, повернув головы от ветра. Мы привязали их к колу, который вбили в землю. На тех, что находились у края, набросили войлочные одеяла. После летней потери шерсти верблюды были почти голые. Они сильно зябли и тряслись от холода.

Интересно было наблюдать, как постепенно вырастала новая шерсть. На этих высотах она росла быстрее, чем в более низких и теплых странах. Организм приспосабливался к природным условиям.

Перед тем, как покинуть эту часть Тибета, я хотел пересечь еще одну громадную цепь гор, покрытую вечными снегами. 8 сентября мы двинулись в путь. При страшном ветре мы ехали по местности, которая то подымалась, то опускалась.

Вечером Алдату удалось убить громадного 15-летнего яка. Алдат оставил его на месте, чтобы на следующее утро вернуться и забрать сало, в котором мы так нуждались.

Чуть забрезжил свет, как Алдат был уже на ногах.

– Я пойду пригоню лошадей, а затем отправлюсь за своей добычей, – сказал он нам и ушел.

Долго ждали мы Алдата. Но проходил один час за другим, а его все не было. Холодный ветер кружил около нас, проникал в наш лагерь, который лежал довольно открыто на высоте 5.143 метров.

Я подозвал Чердонова и приказал ему отправиться на поиски Алдата.

В 11 часов Чердонов вернулся с молодым охотником.

На высоте в 5.426 метров.

– Я нашел его около убитого яка, – рассказывал казак. – Он лежал на земле и не мог шевельнуться. У него сильно болела голова и шла носом кровь.

С трудом мы посадили Алдата в седло и отправились к перевалу. Час за часом мы подымались все выше и выше. Иногда нам казалось, что перевал уже близко, но он беспрерывно отступал перед нами. Почва, отвердевшая от ночного шестиградусного мороза, теперь растаяла. Лошади проваливались в грязь и резали себе ноги об острые края валяющегося повсюду шифера.

На перевале прибор показал высоту в 5.426 метров. Алдат чувствовал себя все хуже и хуже. Нам пришлось привязать его к седлу, чтобы он не упал. Он говорил несвязные слова, бредил и постоянно просил оставить его.

Отвратительная погода, постоянные вьюги и нездоровье Алдата отзывались тяжело на нашем настроении.

«Что это приключилось с Алдатом?» – думал я, но ничего не мог понять.

– Голова болит, сердце болит, – жаловался он.

Его ноги были холодны и тверды, как лед. Они совершенно почернели. Я пробовал растирать их и тем восстановить кровообращение, но ничто не помогало. Ноги омертвели и стали нечувствительны даже к уколу иголкой. Это состояние омертвения постепенно, начиная с ног, распространялось выше. Теперь по ночам мы дежурили около Алдата и делали все, чтобы спасти его. Но надежда на успех уменьшалась с каждым днем. И с умирающим мы должны были взбираться на высокие горы, при леденящих бурях.

Рано утром 17 сентября я проснулся от страшного шума. Собаки неистово лаяли, люди кричали. Я выглянул из палатки и увидел в 50 шагах большого медведя, спасающегося бегством.

Погода стояла отличная, но дорога была отчаянная. Холмистую местность покрывали различной величины куски шифа с острыми краями. И если случайно маленькое пространство земли не было им покрыто, то этим пользовались земляные крысы и сурки и вырывали свои предательские норки. Наши животные постоянно спотыкались об острые камни, и два верблюда поранили ноги до крови.

Чем дальше, тем почва становилась мягче. Утром она замерзала настолько, что верблюды не проваливались. Но под лучами солнца ледяной покров постепенно ослабевал, и как-то раз наш последний, шестой, верблюд провалился передними ногами. Он застрял и погружался все глубже и глубже. А караван шел вперед. Носовая веревка, за которую верблюд был привязан к каравану, натянулась и оборвалась. Верблюд отчаянно заревел и упал. Он уходил в землю все глубже и глубже. Караван остановился, и мы стали вытаскивать несчастное животное. Но это было не так-то легко. Я уже боялся, что нам не удастся вытащить его, когда в голову пришла мысль – подложить ему под ноги войлочные одеяла. Это помогло. После тяжелой работы нам удалось спасти верблюда. Он весь был покрыт грязью и дрожал от холода и усталости.

Убитый тибетский медведь.

Так мы путешествовали по пустынному Тибету. Мы шли уже два месяца, и ни разу нам не попадались признаки, которые говорили бы за то, что здесь был человек.

20 сентября мы разбили лагерь на высоте 4.917 метров и решили дать себе отдых. Чердонов взял ружье Алдата и убил из него яка. Прежде чем содрать с него шкуру, Чердонов сделал несколько снимков. Вечером Чердонов возвратился с сайгой. На Алдате попробовали новый «мусульманский» способ лечения. Больного раздели и плотно завернули в еще мягкую теплую шкуру. Я не особенно верил в пользу этого средства и с горечью чувствовал, что совершенно бессилен помочь ему.

23 утром мы поняли, что Алдату осталось недолго жить. Но нам нельзя было медлить, так как запасы наши истощались, и мы тронулись в путь. На одном из верблюдов для Алдата устроили мягкую постель из войлочных одеял, и здесь он мог лежать удобно, как в кровати. Но в тот момент, когда верблюд поднялся на ноги. Алдат перестал дышать.

Смерть Алдата, – Он ушел, – сказали мусульмане…

– Он ушел, – сказали мусульмане и окружили покойника.

Подходил к концу второй год нашего путешествия. Мы перевалили через 6 высоких перевалов, прошли пустыней Гоби, вошли опять в Тибет и теперь были на дороге в Лхассу, запретный город для европейцев.

Но как было проникнуть в этот город?

И вот я решил пригласить в свою экспедицию ламу.

Шереб-лама носил красный халат, желтый кушак и синюю шапку. Он вскоре подружился со мной и Шагдуровым. Каждый вечер я брал у него уроки монгольского языка. Он старался обучить меня, чтобы поговорить со мной о вопросах, которые его интересовали.

– Дорогой Шереб, – сказал я. – До сих пор я никогда никому не открывал своих планов. Но вас я хочу посвятить в свои дела и верю, что вы окажете мне самую живую помощь.

Лама насторожился и весь обратился в слух.

– Говорите, – ответил он. – Для вас я сделаю все, что в моих силах.

– Дело в том, что я и Шагдуров решили переодеться монголами и проникнуть в Лхассу. Вы же, дорогой Шереб, должны руководить нами.

– Что вы! Что вы! – испугался лама. – Это невозможно.

– Почему же? – спросил я.

– Я не боюсь ни монгольских паломников, ни китайцев в городе, – я боюсь тибетцев, тех, что охраняют дорогу в Лхассу. Я знаю, вас и Шагдурова никто не посмеет тронуть, но я, как лама, должен буду за это поплатиться жизнью.

И он стал предлагать другие планы. Но я твердо стоял на своем.

Целый день провели мы в горячих спорах, и когда я собирался уходить, то сказал:

– Конечно, если вы захотите, то сможете всегда вернуться домой. Это я обещаю вам. Но во всяком случае в Тибете нам нужен будет переводчик.

Лама понял, на что я намекал.

– Впрочем, – продолжал я, – вы можете остаться с караваном, я же с бурятами отправлюсь в Лхассу.

– Нет! нет! – воскликнул он. – Я не останусь с караваном. Я не хочу оказаться трусом. Но я не могу простить Шагдурову, что он не сказал мне об этом в Кара-шаре.

– Шагдуров не виноват, – ответил я. – Он только исполнил мой приказ.

24 июля на высоте 5.127 метров я разбил лагерь и стал готовиться к путешествию в Лхассу. Приготовления заняли два дня. Я назначил начальником каравана Сыркина и дал ему маршрут.

– Если мы не вернемся через два месяца, – сказал я. – то отправляйтесь обратно на север, в Кашгар.

Сыркин отвернулся, чтобы скрыть свое волнение.

Я. Шагдуров и лама переоделись в монгольские костюмы.

Я, Шагдуров и лама переоделись в монгольские костюмы. Когда я надел темно-красный полушубок с желтым кушаком, желтую шапку и неуклюжие, на толстых подошвах сапоги со вздернутыми носками – я стал до того похож на монгола, что Сыркин не узнал меня.

Мы взяли с собой те мелочи, которые всегда имеются при монголах: четки, изображения святых на шее, китайские палочки из слоновой кости для еды, кожаный кисет, огниво с трутом и кремнем и длинную трубку. В пояс каждый из нас воткнул по ножу. Потом мы взяли немного инструментов, оружия, три пары снежных очков, фотографический аппарат и провианту. Вся посуда и все котлы были настоящие монгольские. Из палаток мы выбрали ту, которая была самой легкой.

Настала минута прощанья. Сыркин низко наклонил голову, а Гамра-Куль зарыдал, как дитя. Только Шагдуров смеялся и шутил. Он наслаждался при мысли о предстоящих приключениях…

6 августа мы были в трех переходах от нашего главного каравана. На восходе солнца к нам неожиданно под’ехали три тибетца. Они остановились на некотором расстоянии.

– Снимите свои очки, – обратился ко мне один из них

Вероятно, они думали, что все европейцы имеют светлые волосы и голубые глаза. Каково же было их удивление, когда они увидели, что у меня такие же черные глаза, как и у них. Тибетцы дружески поклонились мне и быстро заговорили о чем-то между собой.

– Покажите ваши ружья, – сказал опять один из них.

Я охотно исполнил его просьбу. Наши ружья и револьверы произв. ели на тибетцев сильное впечатление. Они качали головами и оживленно говорили между собой.

– Ну, довольно, – сказали они. – Отложите в сторону ваши ружья, нам пора ехать.

– Далеко отсюда до Лхассы? – спросил я.

– Три месяца будешь ехать, не меньше, – ответил тибетец.

Он повернул лошадь, и все трое ускакали.

Вероятно, тибетцы хотели напугать нас этим известием и заставить повернуть назад.

Через полчаса к нам явился высокий, коротко остриженный, седой лама в красном одеянии и в желтой шапке. С ним были вооруженные люди с копьями, саблями и стрелами. Он не задавал нам никаких лишних вопросов, а только хотел узнать о силе нашего главного каравана.

– Вы должны остаться здесь 5 дней, – сказал он. – Один шаг дальше… и это будет стоить вам головы. – Он сделал движение рукой, как будто отсекал голову. – Сегодня утром мы послали нарочных к начальнику округа, чтобы узнать, можете ли вы ехать дальше или нет. С минуты на минуту ждем ответа. Будет или письмо, или сам начальник Камба-Бомбо. Во всяком случае, вы пока в плену у нас. Если мы вас пропустим и потом окажется, что вы не имели права ехать в Лхассу, то мы поплатимся за это своей жизнью. Наш начальник в Накчу, ему мы подчиняемся и у него мы должны испрашивать приказаний.

– А нельзя ли послать курьера с запросом в Лхассу?

– Нет, это невозможно, – ответил лама. – Ответ из Лхассы прибыл бы не раньше, чем через месяц.

– А, может быть, нам самим поехать в Накчу и лично переговорить с вашим начальником?

– Нет, и это невозможно. Вы останетесь здесь.

Вероятно, он боялся, что мы, получив разрешение поехать в Накчу, отправимся дальше на Лхассу. Скоро после этого наши гости уехали.

– Я думаю, что нас хотя на сегодня оставят в покое, – сказал Шагдуров.

Однако через несколько минут со всех сторон стали собираться вооруженные всадники. Они под’езжали и останавливались у маленького палаточного лагеря, который был разбит в расстоянии одного километра от нашего. Всадники были вооружены копьями, саблями и ружьями. Некоторые из них носили высокие белые войлочные шапки с полями, другие – темные повязки. На всех были коричневые, красные или черные накидки. Они походили на настоящих бандитов, но были, очевидно, солдатами, которых мобилизовали для защиты от нашего вторжения.

– Сколько, по-вашему, человек в их отряде? – спросил меня Шагдуров.

– Я насчитал 53, – ответил я.

Мы напряженно стали наблюдать за ними в бинокль. Наш лама совсем упал духом.

– Я уверен, что они хотят убить нас, – прошептал он.

Один шаг дальше – и это будет стоить вам головы…

Но вот семь всадников отделились и направились полной рысью на восток, вероятно, в Накчу, двое– по направлению к Лхассе, остальные ринулись сплоченной кучей прямо на нашу палатку.

– Будьте наготове! – крикнул я.

Мы схватили наше оружие и стали у входа в палатку. Тибетцы размахивали копьями над головами и издавали страшный рев. Они мчались на своих лошадях, как будто бы неслись в кавалерийскую атаку. Из-под копыт лошадей во все стороны летела грязь. Передовые из них отчаянно размахивали саблями и выкрикивали команду.

За несколько шагов перед нашей палаткой одна часть всадников круто повернула вправо, другая влево, и двумя колоннами они вернулись к своему лагерю. Они повторили этот маневр несколько раз, очевидно, желая устрашить нас. Затем они столпились и начали стрелять в цель. В два часа тибетцы опять сели на коней и исчезли на северо-востоке.

«Неужели же они хотят напасть на наш главный караван?»– подумал я.

После того как поле очистилось от всадников, в нашу палатку явились двое кочевников. Они принесли нам масла и молока.

– Что вы хотите получить от нас в обмен на эти товары? – спросил я.

– Нельзя. Ничего нельзя. Начальник запретил, – ответили они.

Через час к нам явились четверо мужчин. Они начали бесцеремонно осматривать наши вещи. Внимание одного из них привлек компас.

– А это что за штука? – спросил он.

Я подробно об’яснил ему устройство компаса и рассказал, для чего он служит.

– Да, да, – ответил он, – и у китайцев есть такие.

Потом он два раза показал на меня и сказал:

– Это не бурят.

Несколько раз он настойчиво спрашивал меня:

– Как случилось, что вы узнали о существовании этой боковой дороги? Ведь она никому неизвестна. Почему вы не пошли по другой, большой, по которой идут все пилигримы? Разве вы не знали, что это могло стоить вам жизни? Всех, кто идет по этой дороге в Лхассу, казнят.

Нам предложили четырех сторожей, чтобы они охраняли нас около самой палатки. Но мы отказались. Позже мы узнали, что на более далеком расстоянии нас охраняли 37 постов.

В течение всего следующего дня тибетцы отдельными группами приходили к нам. так что даже на полчаса нас не оставляли одних. Это было похоже на постоянную смену часовых. Всюду раз'езжали верховые. То они приезжали, то уезжали. Самая большая группа состояла из 10 человек.