Текст книги "Калейдоскоп"

Автор книги: Сергей Надымов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Впрочем, размышлять об этом было можно сколь угодно долго. Налюбовавшись небом и свернув интерфейс, Ирина поднялась по ступенькам крыльца на крытую веранду, на которой расположилась пара диванчиков и легкий деревянный стол, и проскользнула в никогда не запираемую входную дверь. Внутри она разулась, просто скинув с ног легкие тенниски, прошла в зал и, не обременяя себя переодеванием, плюхнулась на диван, с наслаждением вытянувшись на нем.

Ей нравился их дом, действительно нравился. Просторные светлые комнаты, большие окна с невесомыми полупрозрачными занавесками, высокие потолки, простая и лаконичная обстановка, без аляповатой роскоши. Он отчасти напоминал их квартиру в базовой реальности, просто здесь их не ограничивали средства. Нравилась Ирине и легкая приятная прохлада, создаваемая интерфейсом, ни на градус меньше, чем нужно и ни на градус выше, даже при открытых окнах или в изредка включаемую для разнообразия жару. Нравились с нуля воссозданные в Творцах книги на полках, обложки для которых они выбирали сами, огромный экран на стене импровизированного домашнего кинозала, на котором они по вечерам смотрели старые доисходные фильмы или рубились в игры.

Местный кинематограф, ввиду слишком явных культурных различий, оказался интересен исключительно в исследовательских целях, и тут ситуацию спасла дотошность и запасливость Андрея, бережно хранившего сотни любимых фильмов, игр и книг на твердотельных накопителях. А ведь она когда-то, уже ужасно давно, в другой жизни, ругалась на мужа за то, что тот забил ими почти все свободное место на компьютере. Хотя, была в этом и ее лепта. Два терабайта музыки удалось спасти исключительно усилиями Ирины. Правда, теперь все жители Поселка стали жертвами их вкусовых предпочтений, ну и еще нескольких человек, которые умудрились сохранить во время Исхода чудом прихваченные с собой плееры, телефоны и флешки.

Кроме Андрея целенаправленно озаботился подобным только Даниль, так что Ирина почти не удивлялась, что эти двое в итоге нашли друг друга и стали напарниками и друзьями. Или, если точнее, подельниками, потому что многие действия Андрея по отношению к Данилю никак не походили на дружеские. Впрочем, в их общение Ирина старалась не вмешиваться, в нем царила своя атмосфера.

Помимо груды фильмов, электронных книг и музыки, Даниль умудрился притащить с собой заблаговременно скачанную оффлайновую версию самой объемной онлайн-энциклопедии и других сайтов на любые темы и кучу технической и учебной литературы, так что, еще непонятно, чья паранойя оказалась сильнее: его или все ж таки Андрея. Впрочем, этому даже нашлось объяснение, хотя Ирина до сих пор не могла решить, хотела ли она о нем знать или нет.

Как-то за ужином у них в гостях, после четвертой стопки местного аналога виски, Даниль разболтался больше обычного и обмолвился, что на самом деле подсознательно ждал чего-то подобного и готовился к этому, причем достаточно педантично. Возможно, даже желал. Андрей не поддержал тогда разговор и отмолчался, но Ирине слова Даниля показались уж слишком мрачными и даже несколько пугающими.

Говорить на эту тему в тот вечер они больше не стали, беседа плавно утекла куда-то в сторону, а потом не подвернулось случая, да и желания поднять ее снова. После этого Даниль, правда, стал реже к ним заходить, стеснялся, что ли. Впрочем, понятное дело, учитывая, что он так ни разу и не решился заговорить при ней с Андреем о вторжениях.

Мысли все текли и текли, неспешно и плавно, и Ирина сама не заметила, как задремала, убаюканная тишиной и спокойствием дома. Одна рука ее безвольно свесилась с дивана на пол, через чуть приоткрытые губы едва слышно вырывалось замедлившееся дыхание. Снилось ей что-то отвлеченно-сюрреалистичное, мелькали знакомые лица в рваном бредовом сюжете. Кто-то куда-то шел, беспорядочно сменялись разномастные локации и велись бессмысленные диалоги на тарабарщине, сути которых она не улавливала. Ирина находилась на грани понимания того, что она спит, но никак не могла осознать это до конца, серьезно пытаясь вовлечься в череду мелькающих событий и разговоров, тщетно стремясь разобраться, что же все-таки бормочут все люди, проносящиеся мимо нее в вязком дневном дурмане.

Вот они с Андреем снова оказались на стадионе, среди толпы таких же обездоленных беглецов, но ни у кого вокруг не было лиц, и опять все вместо нормальной речи издавали только гулкий галдеж, накрывавший весь стадион куполом монотонного шума. Отдельные люди исчезли, осталась лишь толпа, ее эмоции, мотивы и чаяния. Раскол спаял их в один огромный уродливый организм. Какими-либо чертами обладал только Андрей, но его лицо все равно больше напоминало застывшую гипсовую маску, белую как снег, с пустыми дырами вместо глаз.

Она просто сидела, поджав под себя ноги, не шевелясь и задрав голову к небу, расколотому на сотни тысяч кусочков. Оно с треском продолжало рассыпаться на части прямо над их головами, опускаясь все ниже и ниже. Вот у видневшейся над верхними рядами стадиона многоэтажки исчезло несколько верхних этажей, поглощенных новым осколком, в котором бурно вздымались вверх пенистые волны, перехлестывая друг через друга в попытках вырваться из своей клетки. Ирина хрипло засмеялась, не в силах остановиться и оторваться от этого безумного зрелища. По щекам, прокладывая белые бороздки в грязи и пыли, побежали слезы. Она ощутила, что ее ладонь обхватила рука Андрея, и с силой вцепилась в нее пальцами, словно он оставался чем-то последним действительно материальным в безумно меняющемся мире. Ее якорем.

Через миг они уже шли, вытянувшись в цепочку, теряя спутников и надежду, и ее окружали не люди, а полупрозрачные черные тени, дрожащие как рябящее изображение на экране телевизора. Тени стенали, жалуясь на свою судьбу, и стон их вторил затихающему треску Раскола. Андрей шагал рядом, его маска шла трещинами и разваливалась на глазах, осыпаясь под ноги белым крошевом. Толпа все еще оставалась единой, равно в своем безразличии к умирающим и в стремлении выжить. Ирина становилась этой толпой, а толпа ею, и безразличие начинало накрывать с головой, постепенно превращаясь в темное, смертельное смирение.

Тонкая тропа, которой они шли, извивалась как змея, дрожала и свивалась кольцами, вела их кругами и прерывалась, пересекаемая промежутками чужих реальностей. И тогда им приходилось либо шагать через них, либо идти назад, в надежде отыскать обходной путь. Все это мелькало перед ней подобно слайд шоу в зеленом диапроекторе с пластиковым корпусом, который был у нее в детстве. Мама включала ей его по выходным и иногда по вечерам после садика. Они развешивали на ковер на стене белую простыню, и Ирина по несколько часов крутила одни и те же диафильмы, которые помнила уже наизусть. Эта мысль вытеснила все остальные, Ирина ощутила запах пластмассы и пленки, а еще запах волос мамы, когда она обнимала ее в последний раз, за день перед Расколом, и мир вокруг почернел, всасываясь в дыру внутри нее, которая осталась после того, как Ирина приняла, что больше никогда не увидит мать.

Они с Андреем уже дома, но не здесь, а в базовой реальности, сидят и ужинают, вернувшись каждый со своей работы. Она не видит, что они едят, и даже не чувствует, что жует, просто знает, что это так. Уставшие и молчаливые, и у Андрея нет лица, совсем. Вместо него лишь сплошная маска, как на стадионе, но на ней нет никаких человеческих черт. Ни глаз, ни носа, ни рта. Просто ровная белая поверхность, без единого изъяна, без чего-либо, за что может зацепиться взгляд.

Она поворачивает голову в сторону коридора, наталкивается взглядом на зеркало и понимает, что лица нет и у нее. Оно лежит на тарелке перед Ириной, и она занесла над ним нож и вилку, за секунду перед тем, как вонзить их в плоть. Зеркало в коридоре распадается на множество осколков, они падают на пол вместе с ней, потому что она тоже разваливается, повторяя узор трещин на зеркальной поверхности.

И снова переход, и они вдвоем с Андреем стоят по колени в яркой зеленой траве Долины, ее бы она никогда ни с какой другой не спутала. Лицо Андрея свободно от маски, но неравномерно покрыто белой пылью, как гротескная пародия на грим актеров театра Но. Он выглядит очень грустным и потерянным, и говорит ей что-то, но она не может его услышать, и просит говорить громче, а он все открывает и открывает беззвучно рот.

И что-то большое, бесконечное и черное окружало их обоих, но угрожало, почему-то, не ей, а именно ему, она просто знала это, не понимая, откуда пришло это знание.. Эта чернота хотела поглотить его, сделать своей частью, растворить в себе. Она выглядела живой и дышащей, клубящейся подобно дымовой завесе, вытягивавшей в их сторону свои жадные щупальца.

Ей очень хотелось защитить Андрея, но она не знала, как может помочь, и пыталась объяснить ему это. Пыталась сказать, что он должен увидеть эту тьму сам, и помочь себе тоже обязан сам, но он не слышал ее слов. Или это у нее пропал голос? Ирина попыталась громко крикнуть, но звук не покинул рта, растворившись в тишине и тьме. Она сгущалась, сжимала их в тиски, становилась все больше, а они уменьшались, опускаясь все ниже и ниже, врастая в землю под их ногами. Трава становилась все выше, пока ее безмерно разросшиеся стебли не накрыли их обоих с головой, и она не потеряла Андрея из вида.

Ирину объял страх, она метнулась вперед, но ноги ее слишком крепко держала земля, и она упала. Сон начал отступать, растворяясь в белой вспышке пробуждения. Ресницы ее задрожали, опущенная к полу рука резко дернулась, и чувствительно ткнулась кончиками пальцев в паркет, клацнув по нему ногтями. От этого звука и от удара Ирина резко открыла глаза, принявшись яростно тереть их кулаками, отчаянно при этом зевая. Сон исчез за долю секунды, оставив после себя ощущение незаконченности, точно она ушла с середины важного рассказа.

Что-то снилось ей, и она никак не могла вспомнить, что именно. Какие-то неясные образы еще сидели в памяти, но очень быстро выветривались, оставляя после себя лишь послевкусие чувства бессилия и тревоги. Ирина села и потянулась, разминая затекшие мышцы. Она еще пыталась зацепиться за отрывки сна, ни содержание, ни смысл которых не в силах была восстановить, но все оказалось тщетно. Он уходил дальше и дальше, на самые задворки подсознания, откуда и вторгся в ее дрему.

Ирина чувствовала себя странно, впрочем, как и всегда после дневного сна. В ее случае, он был палкой о двух концах, расслабляя и выматывая одновременно, одолевая такими вот как это кисельными сновидениями, через которые приходилось пробираться к бодрствованию, как через болото. После подобной сиесты обычно еще пару часов во всем теле ощущалась вялость, а на мысли опускался вязкий туман рассеянности. И дневные сны ей никогда не удавалось запомнить, как бы она ни старалась.

Электронные часы на стене показывали пять вечера, пришла пора вставать, иначе она могла не успеть приготовить ужин к приходу Андрея. Не страшно, конечно, в конце концов, они почти всегда готовили вместе, но сегодня-то она обещала придумать что-нибудь сама, а обещания Ирина привыкла сдерживать. Наручный интерфейс светился значком одного непрочитанного текстового сообщения, которое она открыла по пути к ванной комнате. Оказалось, от Андрея. «Сегодня задержусь, нужно еще раз обсудить повестку на завтра, рано не готовь. Будем закругляться – напишу».

Ирина нахмурилась и, пожевывая губу, набрала ответное «Ок». Подумала еще немного, держа палец над значком отправки, вернулась набрать «Что не так с повесткой?», но передумала, и отправила сообщение как есть. Что они могут такое обсуждать по поводу Совета? Вроде все, что касалось чипирования, оговорено уже сто раз. В любом случае, что касается его, то удачи им в этом нелегком деле.

Конечно, когда дойдет до голосования, Ирина выскажется «за», но что-то ей подсказывало, что предложение не пройдет еще на стадии выборщиков. Андрей с Данилем не дураки, и наверняка понимали это. Поэтому, скорее всего, готовят какое-то менее радикальное предложение, которое пропихнут под шум от массового возмущения потенциальным ограничением неприкосновенности частной жизни. Знали бы поселковые, насколько она уже ограничена, многих хватил бы удар. Но ладно, хватит теорий заговора. Придет вечером и сам все расскажет. Всегда рассказывает, хотя многие, окажись они на ее месте, жалели бы об этой черте характера своего мужа.

Ладно, пока есть время, можно потихоньку создать продукты и подготовить мясо. Пусть оно немного постоит, промаринуется с солью и перцем, так вкуснее выйдет. Первым делом она, правда, быстро сбегала помыться, понежившись под тугими струями теплой воды, аж пофыркивая от наслаждения. Можно было обойтись и быстрым ионным душем, установленным в каждом доме Хозяев, но раз уж они из чувства ностальгии потратили столько времени и сил, наладив в Поселке обычный водопровод, то отказывать себе в привычном удовольствии Ирина просто не видела смысла. Не поджимай время, забралась бы в ванну с шапкой пены, и зависла в ней на час минимум, чтобы как следует распариться и разомлеть, но она опасалась, что после этого вообще потеряет желание что-либо готовить.

После душа Ирина наконец-то переоделась, сменив голубое летнее платье из легчайшей ткани на короткие домашние шорты и майку, оставшись босиком, и активировала голосовое управление домом.

– Дом, включи третий микс, непрерывный, громкость тринадцать.

Из невидимых глазу динамиков сразу же полились звуки музыки, которая подобно верному псу проследовала за Ириной до кухни, перетекая из комнаты в комнату, в прямом смысле. Кухня оказалась большим, общим со столовой светлым пространством, разделенным посередине барной стойкой с кремового цвета каменной столешницей. Обогнув ее, Ирина, пританцовывая на месте и подпевая под нос игравшему треку, начала забивать в портативный Творец заказ на продукты по списку, параллельно сверяясь с рецептом, который развернула в воздухе перед собой. Закончив с этим, запустила программу печати и подошла к окну, чтобы полюбоваться залитой солнцем зеленью, от вида которой она никогда не уставала. В этот момент по дороге мимо дома медленно прополз пузатый серебристый грузовой глайдер муниципалитета.

Из-за яркого света и бликов Ирину в окне разглядеть было достаточно трудно, а вот она очень хорошо увидела Даниля за рулем глайдера, который пристально смотрел в сторону их дома, прямо на ее окно. Рука Ирины, словно действуя по своей собственной воле, резко задвинула тюль, делая ее теперь уже абсолютно невидимой с улицы.

Что-то не понравилось Ирине в лице Даниля, хотя видела она его секунд пять, не больше. Слишком напряженным он выглядел, и этот его взгляд, вроде как виноватый и осуждающий одновременно. На кого он смотрел? На нее? На дом? И что это они там с Андреем сейчас якобы обсуждают, раз Даниль только возвращается откуда-то, да еще и на муниципальном грузовике? Какой это глайдер, тот самый, или нет? Она не успела разглядеть этого, хотя знала, куда смотреть. На небольшую круглую наклейку на левом боковом обтекателе, в виде значка радиации. Не успела или не захотела, а может, увидела, но предпочла не обратить внимания?

Ирина перевела взгляд на свое запястье с браслетом-интерфейсом, минуту гипнотизировала значок письма на голографическом экране, а потом решительно свернула его и вернулась к Творцу, который уже закончил производство. Вынув из него часть заказанных продуктов, достала из ящика кухонного стола остро наточенный нож для разделки мяса, и начала аккуратно пластать подготовленный кусок по длине на ровные тонкие кусочки.

Руки ее даже почти не дрожали, только откуда-то изнутри поднималось горячее, покалывающее чувство тревоги, и сердце начинало терять ритм, частя и сбиваясь. А еще постепенно нарастали обида и раздражение, куда уж без них. Тем не менее, разделку мяса Ирина не прекратила. Знала, что стоит только остановиться, и она сорвется. Разнесет в клочья что-нибудь, первое подвернувшееся под горячую руку, отправится прямо сейчас в Центр, чтобы там что-нибудь разнести и разнесет что-нибудь по дороге.

Не от отчаяния, нет, и не от злости на Андрея. От злости на себя за то, что приняла затишье за конец. И еще за то, что обманула себя, уверив в том, что целиком и полностью приняла происходящее. Нет, Ира, ты просто предпочла спрятать это поглубже, и не вспоминать. Не вижу, значит не существует, но это так не работает на самом деле, правда? Будь все это не так, то тебя бы не выбил из колеи первый же намек на возвращение визитеров, да еще и такой неявный. Кто знает, для чего они еще использовали этот грузовик. Андрей не говорил, а она не спрашивала. Просто, в глубине души ты жаждала конца спокойствия, конца неопределенности, потому что ожидание нового вторжения, это мука, а само вторжение – просто факт, с которым нужно смириться, пережить его. А делать это ты научилась прекрасно, ведь тебе не приходится брать винтовку и нажимать на курок.

Она переложила подготовленное мясо в кастрюлю, пересыпала его смесью соли с черным перцем и тщательно перемешала руками, оставив доходить прямо на столе возле духового шкафа, а сама нарезала аккуратными кольцами несколько луковиц и выложила их в форму для запекания, полив парой ложек растительного масла.

Все это Ирина делала нарочито медленно, глубоко вдыхая и выдыхая, постепенно выравнивая сердцебиение и унимая дрожь в пальцах, превращая готовку в своеобразную форму медитации. Она поперчила и посолила лук, и вернулась к Творцу, достав из его лотка небольшой кабачок, несколько ярко-красных, ароматно пахнущих солнцем и грядкой помидоров и два лимона. Сверилась с рецептом и, когда в плейлисте сменилась и заиграла следующая песня, начала тихонько подпевать ей.

Ровно две песни, и кабачок с помидорами и одним из лимонов оказались нарезаны ровными кружочками и отодвинуты в сторону, чтобы Ирина смогла выжать из второго лимона сок в небольшую чашечку. Лимоны, кстати, были просто отличными: с тонкой кожурой, совсем без косточек и невероятно сочные. Естественно потому, что все эти параметры задавались при подготовке шаблона для Творца. Кто захочет создавать корявые лимоны с толстой шкурой, чтобы еще несколько минут ковырять из них косточки. Ностальгирующий мазохист?

Проделав эти манипуляции, она прервалась, и дала себе передышку на несколько минут, просто посидев за барной стойкой, и послушав музыку. Это всегда ее успокаивало, сработало и сейчас. Недавняя вспышка злости сгладилась, отошла на задний фон, освободив пространство для здравых размышлений.

Допустим, они снова это сделали. Что это меняет? Она выставит Андрея из дома? Нет. Устроит классический скандал, с битьем посуды? Тоже нет, подобного рода драмы не в ее стиле. Все это уже мертво, еще на стадии вероятности. Она пока что даже не решила, поднимет вообще эту тему или предпочтет дождаться, пока он заговорит сам? Нет, все-таки решила. Пусть заговорит сам. Вдруг, она вообще ошибается, накрутив себя на пустом месте? А если нет? Ладно, Андрей жив, и сегодня придет домой, а это уже немало. Со всем прочим они разберутся после. Или все-таки спросить самой? Черт, только же вроде твердо решила наоборот! Хватит, пусть все идет своим чередом, она определится по ходу дела.

Ирина заставила себя встать из-за стойки, включила духовку и достала из нее сковороду. Промазала ее маслом, плотно выложила мясо и начала его поджаривать, пока оно не зарумянилось со всех сторон, а когда переложила его на время в широкую тарелку, вылила в освободившуюся сковороду сливки и заранее выжатый лимонный сок, как следует перемешав получившийся коктейль и оставив его закипать.

Готовить она научилась и полюбила далеко не сразу, как и Андрей. Первое время совместной жизни они плотно сидели на полуфабрикатах и фастфуде, которое перемежали макаронами с сыром и яичницей. Но, когда она пришла к этому, то нашла в готовке свою прелесть, ощущая ее больше как творческий процесс, нежели ежедневную рутину. Тем более что реалии Долины этому еще как способствовали, а когда они готовили вместе с Андреем, то периодически умудрялись еще и превратить это в настоящий балаган, после которого на кухне, а иногда и не только, приходилось устраивать генеральную уборку. Зато, это было чертовски весело, и периодически перетекало в нечто более пикантное, чем просто совместная готовка.

Она выложила мясо на лук, разместила поверх него кружочки овощей, опять посолила и поперчила, разложила поверх них тонкий слой лимона, и залила все еще теплой смесью сливок и лимонного сока. Пока все это пропитывалось друг другом, Ирина мелко нашинковала зелень, посыпав ею получившуюся заготовку сверху. Проверила, чтобы духовка разогрелась ровно до ста семидесяти градусов, и поставила в нее форму, удовлетворенно хлопнув в ладоши, когда закрыла дверцу, как бы подводя итог.

Теперь оставалось только подождать сорок минут, если верить рецепту, что, собственно, она и отправилась делать, удобно расположившись на небольшой кушетке возле одного из окон, предварительно открыв его нараспашку. Интенсивность свечения искусственного солнца шла на убыль, как и положено в это время, но его еще хватало, чтобы не включать свет в доме, так что она откинулась на спинку кушетки и развернула экран наручного интерфейса, разместив его поудобнее перед собой в воздухе.

Нужно было занять себя чем-то, отвлечься хотя бы на время от тревожных мыслей, которые продолжали назойливо осаждать ее. Ирина полистала раздел с художественной литературой, выбрала сохраненную закладку на том месте, где остановилась в «451 градус по Фаренгейту», и с головой погрузилась в чтение, не забыв предварительно установить таймер на двадцать и сорок минут соответственно.

Философская антиутопия Брэдбери с самого начала пошла у нее неожиданно легко, и Ирина почти не замечала, как проглатывала страницу за страницей, следя за судьбой главного героя и удивляясь где-то на заднем фоне, как она не добралась до этой книги раньше. Вообще, в Долине у нее стало настолько много времени и желания его на что-то тратить, что жертвой этого уже пали сотни две книг, и раза в два больше фильмов. Последние, к великому ее сожалению, на этом себя и исчерпали. Большая часть мирового кинематографа существовала теперь только на страницах Данипедии, как они ее в шутку называли, и с этим, увы, приходилось мириться.

Она отвлеклась от чтения лишь один раз, когда сработал первый таймер, и сбегала к плите, проверить готовность запеканки. Все вроде шло как нужно, она начинала потихоньку зарумяниваться, так что Ирина со спокойной душой вернулась к чтению, правда, в этот раз, выключив музыку, чтобы лучше сосредоточиться на тексте, который уже подходил к концу, отчего даже накатывала легкая грусть, словно приближалось время попрощаться со старым другом.

Ей нравилось чтение, но не нравились пояснения и рецензии, потому что Ирина сама любила пытаться догадаться о смысле, который авторы закладывали в свои произведения. А еще совсем немножко не хотела разочароваться, если нарисованная ею в своей голове картина не совпадала с тем, что на самом деле подразумевали авторы. Даже если она заблуждалась, это были ее заблуждения. И не так уж ли сильно переоценен смысл текста, если в итоге он становится достоянием всех, кто его прочел и переживает и автора, и время, в которое он жил, с его законами, моралью, верой и правдой. Правда вообще очень текучее и размытое понятие, она успела хорошо понять это на собственном примере.

Своими размышлениями о прочитанном Ирина делилась только с очень узким кругом людей, что в базовой реальности, что здесь, в Долине. В частности, теперь только с Андреем и Людмилой, которая, как оказалось, даже обогнала ее по количеству прочитанного, причем проглатывала буквально все, включая энциклопедии и учебники. А Андрей, в свою очередь, постоянно склонял ее познакомиться с тем или иным новым автором. Далеко не всегда их вкусы совпадали, но это было вполне естественно.

Этот роман тоже посоветовал ей муж, причем попросил по прочтении поделиться с ним мнением, аргументировав, что ему интересно, как она интерпретирует происходящее в книге. И, кажется, она знала, почему, ведь он достаточно редко делал что-либо просто так.

Ирине казалось, что она понимала, почему многие люди так буквально воспринимали этот текст. Казалось, что смысл выставлен напоказ, и копать глубоко нет никаких причин. «Читать книги – добро, жечь книги – зло, знание – сила, а незнание…». В общем, как-то так. Но, по ее мнению, писал Брэдбери не совсем об этом.

Как виделось Ирине, суть романа сосредоточилась не в книге, как в носителе, который выбрал автор для физического отображения идей, а в жизни самих идей, которые мертвы, пока не укоренятся в чьих-то умах, не прорастут в них, и не разовьются во что-то новое. Чтение текста без понимания и хранение текста без действия, по сути своей, бесполезны. Эрудированная посредственность не может произвести ничего, потому что она всего лишь болванка с информацией, не более, как те, что хранились в Библиотеке. И в конце книги, по ее мнению, погибал не город, а безыдейность, у которой нет будущего, потому что она лишена потенциала. Видел ли Брэдбери то, во что превращался реальный мир, в котором он жил? Что бы он сказал о той цивилизации, которую уничтожил Раскол, и о том, что сейчас представлял из себя Поселок, инкапсулированная цивилизация в миниатюре?

Иногда Ирине казалось, что единственная цель большей части их соседей, это постройка максимально приближенных к базовой реальности декораций, которые могли дать им ощущение родного привычного болота, только идеализированного и лишенного раздражающих факторов. Хотя бы большей части из них, тех, которые обычно лежали на поверхности: голода, бедности, многих других. Даже Лекторы по сути своей являлись одной большой иллюстрацией мысли Брэдбери. Они наполняли знанием без потенциала, потому что давали информацию, но не идеи, и это было очень опасной подменой. Путем, ведущим в никуда. Хорошо, что они достаточно быстро до этого дошли и, в меру своих сил, пытались исправить ситуацию. Хотя, большинству поселковых все это до сих пор не казалась такой уж большой проблемой. Их она тоже могла понять, но не принять.

Наверное, помимо всего прочего, это тоже помогло ей остаться на стороне Андрея, когда она все узнала. То, что его позиция хотя бы активна, что в ней есть идея, хоть и противоречивая. И если она не могла эту идею искоренить, отчасти даже соглашаясь с его выводами, то могла, хотя бы, быть сопричастной к ней в той мере, чтобы влиять на действия мужа. И то, что она оказалась так увлечена антиутопией Брэдбери, тоже достаточно легко объяснялось, как раз опять тем же самым чувством вовлеченности.

Ирина ощущала сродство этой книги со своим окружением. Она одинаково напоминала ей и базовую реальность, взяв из нее агрессивную пропаганду, принуждение как решение всех проблем, отупление как инструмент управления, и Поселок, с его расслабляющей сытостью, приводящей к лени на грани со смертью идеи. И не находилось ответа, где находилась золотая середина, и никто его не искал, предпочитая плыть по течению, которое, вполне вероятно, несло их к водопаду. Перемены нужны, даже категорически необходимы. В чем ее мнение полностью совпадало с мнением Андрея, так это в обязательном ненасильственном характере таких перемен. В противном случае, результат мог получиться абсолютно противоположным желаемому.

Она успела дочитать раньше, чем сработал сигнал оповещения духового шкафа, и просто сидела, поджав под себя ноги, и глядя в окно, в задумчивости чуть прикусив ноготь на большом пальце. Так бывало всегда после книги или фильма, которые трогали ее за душу, заставляли задуматься. Теперь за пару дней она не прочтет ни строчки просто для того, чтобы дать мыслям улечься, а послевкусию слегка развеяться.

Из задумчивости ее в итоге вывел только второй, уже более громкий сигнал таймера, специально для зазевавшихся кулинаров. Ирина сразу встрепенулась и быстро вернулась к плите, опасаясь, что стряпня могла подгореть. Вопреки ее сомнениям, запеканка выглядела очень аппетитно, да и на вкус оказалась крайне хороша. Как всегда, Ирина не удержалась, попробовав свое творение, прежде чем вернуть его в уже выключенную духовку и закрыть там, чтобы не разогревать по второму кругу к приходу Андрея.

Закончив с основным блюдом, Ирина достала и выставила на стол хлебницу и тарелки со стаканами, вернулась к Творцу, создала несколько хрустящих ржаных мини-багетов с пузатой литровой бутылкой апельсинового сока, и присовокупила все это к сервировке. Ну вот, дела закончились, а Андрей все не появлялся. Тренькнул наручный интерфейс, предупреждая о входящем сообщении. «20 минут» – коротко и ясно, а в случае с Андреем, скорее всего, еще и предельно точно. Чего он не терпел, так это непунктуальности. Ирина снова скинула в ответ только «Ок», и вернулась на кушетку.

На улице за это время уже изрядно стемнело, ночь входила в свои права, и от окна повеяло приятным прохладным ветерком. Надо будет попросить Даниля немного растянуть время заката, и сделать его поярче, хотя бы на несколько дней, и вытащить мужа погулять в лес. Может, разжечь небольшой костерок, пожарить на огне сосиски, посидеть перед ним на бревне, закутавшись в плед. Остаться там заночевать, прямо возле медленно угасающего костра, среди запахов травы и хвои. Давненько они так никуда не выбирались за последние месяцы. Долина стала какой-то совсем привычной, подрастеряла ореол новизны и таинственности, закружила их в буднях. Стала похожей на долгие отношения, которые не помешает хотя бы иногда встряхивать, чтобы привычка не превратилась в скуку, а скука в безразличие.

Услышав щелчок язычка входной двери и негромкие шаги мужа по коридору, Ирина встала с кушетки, отправившись ему навстречу. Столкнулись они в гостиной. Андрей уже начал переодеваться в домашнее. Увидев Ирину, он прервался, и подошел к ней, приобняв, и легонько поцеловав в кончик носа, от чего она смешливо поморщилась, потерев его тыльной стороной ладони. От Андрея пахло пивом и, совсем едва уловимо, горьковатым запахом дезинфекции. Еще один камушек на чашу весов ее паранойи. Ирина еще до конца не представляла, что будет делать, и как себя вести, так что, пока решила оставить все на самотек.

– Переодевайся и догоняй, я еды наложу.

Она ткнула Андрея кулачком в грудь и отстранилась, улизнув от него обратно на кухню, где оперативно выложила часть ужина на тарелки, а остатки в форме для запекания выставила остывать на барной стойке, чтобы не ставить горячее в холодильник. К моменту, когда она закончила, Андрей успел переодеться в домашнюю футболку с шортами, и тоже вошел в кухню, усаживаясь за стол перед своей тарелкой и вместе со стулом придвигаясь поближе к его краю.