Текст книги "Синдром Тотальной Аллергии (СИ)"

Автор книги: Сергей Шведов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Тут меня словно в темечко стукнуло! Дикой конопли в этих местах – море необозримое. И вся местная молодёжь вооружена поголовно. Ясное дело, конопелька их кормит, гашиш, марихуана, план и прочая дурь, а не посконная дерюга и верблюжьи носки. Лаборатория в подвале – вот для чего дед заказывал микроскопы в столице, а не для шампиньонов.

А весь ваш бизнес, понятно, бородатые ваххабиты из-за бугра финансируют. Хотя ни одного бородатого я тут не видел, если не считать старого деда с его «дедской» забавой с шампиньонами. Не псилоцибиновые ли галлюциногенные грибки в своем подвале он ещё выращивает? Микробиологическое оборудование, говорит, привёз. Наверняка, там в подземелье ещё и нарколаборатории располагаются. Вот чем они кормятся на самом в бесплодном уголке пустыни, куда и дороги-то никто не знает.

Влип же я! Свидетелей никто не любит. Особенно тех, кто может сюда дорогу показать.

Горит оно ясным огнём все моё охотничье и рыбацкое снаряжение да и сам уникальный квадроцикл. Сегодня же хоть пешком, хоть на карачках вырвусь из этого разбойничьего логова, где даже девчонки ходят с оружием. Ночью они меня и собаками не сыщут. Кстати, почему тут так много собак? На экспорт носки из собачьей шерсти или на унты для заморских лётчиков? Так я им и поверил.

 

ГЛАВА 9

 

Я невольно залюбовался на возню пыльных щенков на солнцепёке. Уж больно они были похожи на плюшевых медвежат.

– Если вам людей напряжно прокормить, зачем держать такую прорву собак? Вас тут-то и грабить некому, ведь путей-дорог к вам до сих пор не знают.

– А вот не скажи, паря. Наши щенки неплохо продаются.

– Тут ещё и собаководством занимаются? – разозлился я на этот глупый розыгрыш.

– Боевым и служебным. Хочешь взглянуть на наш кинологический центр?

– Тут у вас не поселище аборигенов, а просто экофутурополис какой-то!

– Времечко такое – обгоняем прогресс, а то не выжить в конкурентной борьбе всех против всех.

 

* * *

 

На небольшом выгоне за поселением неистово орали и даже подпрыгивали от азарта молодые парни.

– В честь чего такое сборище? – опасливо огляделся я, предчувствуя что-то неладное.

– Собачьи бои, что ж ещё. Давняя страсть тенгрийцев.

– У мусульман ведь не поощряют азартные зрелища.

– Ты у тенгрийцев в гостях. А насчёт собачьих боев так ты это зря. В Афгане эту забаву мусульмане ой как любят!

Мне пришло в голову, не этими ли псами меня сейчас затравят? У всех парней оружие, я тут один с голыми руками. Не дали по голове в тёмном подвале, так кинут на растерзание голодным псам, как травили зверями христиан в Древнем Риме. Весёленькая перспектива! С таких станется.

Взгляды азартных болельщиков были устремлены на утоптанный пятачок, где замерли в смертельной схватке две бойцовые собаки. Полупородный метис-афган грозно поднял оскаленную пасть, но исполосованный рваными царапинами тайган тут же вцепился ему сбоку в шею плоской, как у лягушки, мордой с цепкими челюстями.

Среди болельщиков поднялся отчаянный гам и свист. Крепкие парни в камуфляже с перекошенными от азарта физиономиями и пеной у рта кричали на собак, размахивая автоматами.

– Они ставки на выигрыш делают?

– Тут тебе не Запад. Биться об заклад не принято, – отмахнулся от меня дед. – Просто развлекаются.

– Кровавое это развлечение, дед.

– Уж так повелось в этих краях.

Рефери поднял посох с пучком козьих очёсов на конце, и хозяева с огромным трудом разнесли собак в стороны. Окровавленного афгана отволокли под молодую джигидину-маслинку, где валялись еще три дохлые псины, а тайгана на руках понесли перевязывать раны.

– И не жалко вам собак? Ваш товар как-никак.

– Натаскивают бойцов только на приблудных дворнягах, которые вообще ничего не стоят.

– Нет, а вообще зачем столько жестокости?

– А как же! Боевая собака должна быть жестокой.

– Да, жестокости вам не занимать.

Я отошёл подальше от неприглядного зрелища, и остановился от вида ещё более неприглядного, а для меня и опасного. За выгоном была оборудована настоящая армейская полоса препятствий, через которую прогоняют солдат по курсу молодого бойца. Окопы с бруствером и стенкой-целью для метания гранат, разные лестницы, штурмовая стенка с окнами, низенький навес с колючей проволокой для отработки ползания по-пластунски и прочая армейская дребедень. Не хватало только эстакады с двумя скользящими лямками, где салаги-десантники перед первым прыжком отрабатывают приземление на парашюте.

Не стал ни о чём расспрашивать, мол, ничего такого особенного не заметил. Подошёл к собачьему ристалищу и сделал вид, что наслаждаюсь очередной схваткой кровожадных псов.

 

* * *

 

Тут, пока есть время до описания общего обеда туземцев, позволю себе сделать небольшое отступление. Так уж вышло, что я ненароком и прежде знавал этих красивых и умных собак и испытал их в охоте ещё раньше, чем попал сюда. Тайган – порода собак из древней группы среднеазиатских борзых. Собака эта выше среднего роста, высота в холке и крестце одинаковая. Окрас – чёрный или тёмный с подпалинами. Крапа на тайганах я не видел. Псовина мягкая, удлинённая, густая. Зимой развивается богатый подшёрсток, так что щенки все, как пушистые шарики. На ушах шерсть мягкая шелковистая, волнистая, свисают пряди-завитки длиной до десяти сантиметров. Такое природное украшение делает тайгана неотразимым и обаятельным, как и его знаменитая улыбка.

Голова сухая, даже слегка массивная, приплюснутая, с широкой черепной частью. Лоб плавно переходит к щипцу. Губы плотно прилегают к челюстям и образуют ту самую плутоватую «улыбку». На конце хвоста всегда загнутое кольцо, которое никогда не разгибается. Но у многих стойких к выживанию метисов его нет, а хвост – просто мохнатый.

Мазанку местного охотника легко отличить издалека – глинобитный двор покрыт норами-ямами, вырытыми самими собаками для укрытия от непогоды. Они там прячутся летом от изнуряющего зноя, а зимой от нестерпимого ветра, если не сгонят со двора. Тайганов охотники никогда не кормят, а лишь подкармливают пищевыми отходами со стола. О пропитании они обязаны заботиться сами. В самое тяжёлое зимнее время охотник совсем перестаёт даже скудно подкармливать собак. А то и прогоняет их от своей земляной завалюхи в пустыню на подножный корм.

Всю суровую зиму тайганы в пустыне охотятся самостоятельно и редко пристают к человеческому жилищу. В селениях они не прочь порыться на помойках вместе с местными дворнягами, с которыми хорошо ладят. Тайган обладает на удивление покладистым характером. Злобность у тайгана проявляется только на охоте при виде зверя.

Породной селекцией тайганов, кроме как здесь, очевидно, специально никто не занимается, но в устойчиво сложившихся группах из пяти-шести особей, на свой страх и риск кочующих зимой по пустыне, я никогда не встречал помесей с другими породами. Только два отличия для типа экстерьера – тонкий хвост колечком и хвост опушенный. Возможно, полукровки тайганов не в состоянии выдержать местной зимы. Выжить на продуваемой всеми ветрами бесплодной равнине, где температура нередко опускается ниже 40 градусов, можно только особям, приспособившимся к суровым условиям в ходе длительного естественного отбора.

Судя по всему, кормовой базой для этой борзой собаки в пустыне летом может стать в первую очередь тушканчик, который водится в изобилии даже в самых вроде бы бескормных, казалось бы, местах. А зимой – редкие тут зайцы и лисы-корсаки. Да ещё зимой после гона у антилоп-сайгаков самцы ослабевают вплоть до гибели от бессилия. Тайганы стаей отбивают эту лёгкую добычу у одиночных каскыров, пустынных волков, которых они не боятся, когда в стае.

Хозяева не вешают тайганам ошейников и кличек им не дают. Я спрашивал, как они различают своих и чужих собак. Ведь сбродные своры почти всю зиму, а иногда и летом, носятся по пустыне, делая откочевки по сто километров. «А мою собаку никто не возьмёт, – разъяснил мне один охотник. – На губе метка есть, на ушах метка есть. Каждый свою метку знает». Такие вот нравственные устои у кочевников, просто завидно нам, горожанам.

И действительно, у бродячих тайганов на ушах бывают тонкие надрезы, по которым легко можно определить их принадлежность. Зато купить собаку у охотника вам не удастся. «Мой хлеб – мой хлеб», – таков будет бестолковый ответ, а что к чему вам не разъяснят. Вполне возможно, с этим связано какое-то суеверие или местный обычай.

Щенки тайганов необыкновенно забавны, особенно в зимней шубке. Каюсь, я прихватил одного мохнатика под полу меховой куртки и завёз к себе домой. Прожил он у меня только с лета до следующего лета, хотя не сомневаюсь, что ему все-таки нравилась моя компания. Но собачьей верности от дикого тайгана я не дождался. В июне на прогулке по пустыне он как завидел издалека свору из пяти сородичей, так его хвост с загнутым колечком на конце и пропал из виду.

Вообще же отношение тайгана к человеку очень похоже на те, что существовали у предков собак в глубокой древности. Тайган охотно будет жить с вами, пока ему нравится, но уйдёт, как только ему того захочется. Пишут, что примерно так же строит отношения с австралийскими аборигенами и дикая собака динго.

В своре у охотника обычно есть одна хорошо выдрессированная сука, которая безоговорочно выполняет все его команды. И наводит при этом дисциплину среди остальных собак, чаще всего – её же щенков. Без такой начальницы от загнанного сайгака останутся рожки да ножки, едва лишь охотник успеет подскакать к добыче на своей мохнатой лошадке.

Охотятся с тайганами обычно верхом и в одиночку. Собаки рыщут впереди, отыскивая зверя верхним чутьём, если это заросли-тугаи, или глазами в открытой пустыне. Охотник только иногда «чокает» им с седла, погоняет, но настоящих кинологических команд я не слышал.

Собаки сами отыскивают зверя и начинают погоню самостоятельно. Однажды видел, как на совершенно голом взлобке, усыпанном острой щебёнкой, они с трёх сторон разом кинулись к купине перекати-поля и вытащили из травянистых шаров жалобно хоркающего сайгачонка. Тут уже охотнику оставалось только дать шенкеля под крутое пузцо своему коньку, чтобы успеть арапником разогнать разгорячённую свору от неподходящей добычи.

Эти благодушные собаки необыкновенно хвастливы и любят выставляться перед людьми и чужими псами. Когда охотник возвращается с добычей, они, оттянув вечно загнутый колечком тонкий хвост и спесиво задрав нос, неторопливо семенят по бокам хозяйской лошади, чтобы все видели их причастность к удачливой охоте. И ни за что не ответят на заливистый брех, которым их встречают соседские псы.

Так что тайганов я не очень-то опасался. Ни разу не видел, чтобы ими травили человека. Они легко могут выследить тебя, но никогда не тронут. Это не немецкие овчарки. Хотя, кто его знает?

 

ГЛАВА 10

Обед тут был по расписанию и для всех разом под огромным камышовым навесом, как в настоящем партизанском отряде. Поварихи били в котелок, приглашая к столу.

Обедали все вперемешку, юные, молодые и совсем ещё маленькие дети, за длиннющими столами, как когда-то солдаты в казармах, а не на корточках или за восточным дастарханом. Удивительно – все ели моего кабанчика и носа от свинины не воротили. Нет, это не ваххабиты. Немного отлегло от сердца.

Дед ел не меньше молодого, мне же кабанятина никогда не шла. Кстати, лось, бизон, медведь тоже не по вкусу. Изюбрь, сайгак, коза и молодая конина – совсем другое дело. Тошнотворный для меня привкус дичи из блюда из кабана не удалишь никаким вымачиванием в уксусе. Мне на замену кабанятины дали жареную уточку-чирка, и аппетит вернулся. Но я не отказался от кусочка горячей ещё колбасы из кабаньего ливера с кровью. Съедобная штука, да ещё и очень вкусная, хотя и пованивает дичиной, но дикий чеснок перебивал мерзкий запах.

Егерь демонстративно отсел от меня и ел на другом конце стола. Но ко мне присоседилась голубоглазая Карлыгаш, и я на время даже забыл про деда и о потенциальной опасности среди этих странноватых «кочевников».

– Я заметила, что вы не вымыли руки перед обедом, – уколола она меня строгим взглядом.

– На охоте можно не мыть. Азарт все дезинфицирует.

– Вы не на охоте, а в окружении цивилизованных людей.

– Которым будет непременно принадлежать мир будущего?

– Угадали.

– Мыть руки вас в Москве научили?

– В вашей дорогой Москве скоро разучатся совершать эту простейшую гигиеническую процедуру, когда совсем одичают.

Шум за столом прервал наш обмен колкостями. Хотя тут все говорили по-русски без акцента, даже дети, но шуточки да прибауточки часто загибали на своём языке. Дед смеялся вместе со всеми, видно, хорошо знал местное наречие. Насколько хорошо, не скажу, врать не стану, но местные парни, кто в майках-тельняшках, кто в камуфляже, а кто с голым торсом, с мускулистыми руками, похожими на выкрученные стволы пустынного вяза-карагача, хохотали до слёз на гортанные выкрики деда на их родном языке, а девушки краснели и стыдливо отводили глаза.

Мне захотелось присоединиться к общему веселью. Но едва я подошёл, старик перестал смеяться и сурово нахмурил брови.

– Не подходи ко мне близко, сколько раз повторять!

– Что ты меня, старина, дичишься? Ты же не гребуешь с местными контачить.

– Они для меня не опасны.

– Тоже прокажённые? – попытался отшутиться я.

Он беззвучно хохотнул в ответ щербатым ртом и покачал головой.

– До торжества демократии на острове посреди Аральского моря, говорят, лепрозорий был, – намекнул я как бы между прочим.

– Был. Его там сто лет как нет. И моря нет. Прокажённых тоже.

– Так вы теперь все здесь? – как бы пошутил я, но чуть не похолодел от ужаса.

– Ты заметил среди наших хоть кого-нибудь без носа или пальцев?

– Нет вроде бы.

– Так и не ставь диагноза, если не доктор. Болячка моя потяжельше проказы будет, разве что для тебя не заразная.

– Чего ж ты от меня шарахаешься, как от чумного?

– Потом узнаешь. Расскажу, когда прощаться будем. А то обидишься ещё.

Когда «прощаться с белым светом» буду, не все ли равно мне будет, чем ты там болен, подумалось мне.

– Ты приляг пока в тенёк поспать после обеда, чтобы для охоты силёнок подкопить, а у меня ещё дела.

– Я лучше порыбачу пока.

– На рыбалку тебе рано, в полдень у нас клёва не бывает.

 

* * *

Я по привычке безрассудно плюхнулся на тёплую, выжженную солнцем землю, как тут же появилась Карлыгаш со свёрнутым спальным мешком.

– Вы и в самом деле намерены играть в сына дикой природы? У нас в октябре можно простудиться, поспав на земле даже в жаркий полдень.

Она расстелила мне спальный мешок вместо матраса.

– Вы ещё и сестра милосердия? – смутился я.

– Нет, я ангелица-хранительница одного неразумного создания, – безо всякого кокетства сказала она, поправляя подо мной спальный мешок, словно ухаживала за маленьким ребёнком.

– У мусульман сладострастные гурии, а не ангелицы.

– Про гурий у мусульман спросите, а здесь все почитатели великого Тенгри – властителя Голубого Неба.

– Слышал я про это суеверие, но ничего о нём не знаю.

– Не суеверие, а глубинная монотеистическая вера для всей степной Евразии.

– Тенгри – это ваш бог?

– Это наше всё. Воплощённый образ Тенгри – солнечный свет, а его изображение – лучистое солнце на голубом небе.

– И что даёт вам ваш бог?

– Небо Тенгри владеет землёй, за которой присматривает в образе солнца, обходя вокруг неё.

– То есть земля – его жена?

– Именно так, но брак их не сложился. Тенгри для кочевников – добрый и мудрый отец, а Земля – злая мачеха. Она неохотно рожает свои плоды для людей и травы для скота. Рано или поздно она поглощает всех, ходящих по ней.

– А на какой почве у них разлад в семье?

– Развратная земля отдалась шайтану, который заправляет делами мирскими.

– Служители культа у вас – шаманы или колдуны?

– Тенгрианство – не шаманизм, а самая древняя монотеистическая религия, говорила я уже. Кстати, шаманизм в виде суеверия присущ всем монотеистическим религиям. Русские бабушки тоже на радуницу приносят на могилку конфеты и стаканчик водки, на пасху – крашеное яичко. Мексиканки под деревянную скульптуру богородицы кладут галлюциногенные грибы.

– А каковы каноны вашей веры?

– Тенгрианство требует от человека – скромности и непритязательности, убеждённности в бренности окружающего мира, строгого почитания традиций предков и безмолвной молитвы.

– Созерцательности? Так это и русским знакомо.

– Русский отключает внимание в моменты непроизвольного самоуглубления, а кочевник внимательно созерцает всю свою жизнь открытое пространство. Вбирает в себя весь окружающий мир и не теряет бдительности.

– А что тогда безмолвная молитва?

– Это когда созерцаешь и прислушиваешься к внутреннему голосу, прежде чем что-то сделать. Оттого-то кочевники-тенгрианцы безразличны к телевизору и кино. Кинокартинка, особенно реклама, диктует тебе готовые решения. Настоящее изображение должно быть от живого мира, а не от мёртвого ящика. Созерцать можно только реальную жизнь, а на экран – только глупо пялиться.

Старый егерь проходил мимо нас и остановился, прислушиваясь к нашему разговору. Потом вставил своё словцо:

– Телеманы и киноманы живут в мире иллюзий, а когда ожидания не сходятся с реальностью – происходит конфликт с миром и самим собой, порою серьёзный, вплоть до когнитивного диссонанса.

– Ты, дед, и такие слова понимаешь?

– А чего тут знать-то? Это когда смотришь в книгу, а видишь фигу. Ладно, не буду вам мешать.

Дед оставил нас, а Карлыгаш присела рядом. Взлохматила мне волосы, вытрясла из них пыль и песок, а потом принялась расчёсывать:

– Нельзя же ходить таким неряхой!

Я пропустил её замечание и спросил:

– А загробная жизнь у тенгрийцев есть?

– Весьма актуальная тема для молодого человека! Смерть – это сон с последующим пробуждением, – прищурила свои неуловимые глаза цвета морской волны Карлыгаш и протёрла мне лицо влажной гигиенической салфеткой. – Ну, нельзя же молодому человеку ходить таким мурзатым... Смерть это зима, как старость – осень. Засыпают под землёй с осени до мая черепаха, ящерица и змея. Весной они обязательно проснутся. Но это будет уже другой мир, а змеи ещё и кожу поменяют. Засыпают, свернувшись клубком, соня, белка, бурундук, сурок и суслик. Поэтому древние тенгрианцы хоронили мёртвых в скрюченном положении, оставляли им зерна и орешков в могиле, как запасаются на зиму зверьки, впадающие в спячку, чтобы было чем подкрепиться после пробуждения.

– Возрождаются в раю?

– Душа не умирает, а приводит человека в неведомый мир Тенгри-Неба. Это не рай, где играют на арфе и поют. Для нас и после смерти человеку придётся воевать и трудиться. Поэтому и хоронили с оружием и орудиями труда.

– Ещё с жёнами и слугами, – напомнил я.

– Ну и не без этого, – пожала загорелыми плечиками Карлыгаш. – Без жены мужчине везде трудно, даже на том свете.

– А раскаяние в грехах? Уход в пустыню, чтобы их замолить.

– Мы и так живём в пустыне... Тенгрианское мировоззрение не позволяет людям быть пессимистичными и пассивно опускать руки. Грехи искупают подвижнической работой и воинскими подвигами. Даже обращаясь с молитвой к Тенгри, наши предки просили дать им только острый ум, побольше силы и крепкого здоровья, иного не просили.

– А тенгрийский мир не преходит, то есть существовал всегда и будет продолжаться вечно?

– Нет, вселенная – творение, её творец единый – Жаратушы-Создатель или Жасаган-Делатель, но это всё ипостаси Тенгри. И когда-то этот мир прейдёт, то есть закончится.

– А ангелы у вашего Тенгри есть? Ну, архангелы, что ли.

– У Тенгри есть помощники – духовные сущности. Тенгрийцы обозначают их словом Аруах.

Это теологический дискурс под жарким солнцем даже в тени сморил меня.

Когда я уже засыпал, сквозь сон заметил, что Карлыгаш подсунула мне под голову подушку и накрыла меня посконной дерюжкой собственноручного изготовления.

– Аруах Карлыгаш, спасибо за заботу.

Я в знак благодарности потрогал её руку. Ладонь у неё действительно была шершавая, как наждачная бумага.

 

* * *

 

Когда я проснулся, заметил неподалёку под камышовыми навесом от дождя и солнца моего деда-егеря в старомодном медицинском халате с завязочками на спине. На груди халат был забрызган кровью. Дед снимал резиновые перчатки, чтобы вымыть руки в тазике, которые перед ним поставила на табуретку Карлыгаш, на этот раз в халате медсестры.

– Что стряслось? – протёр я глаза.

– Все в порядке, – почти как дед, хитровато и слишком многозначительно подмигнула мне Карлыгаш, а молодому парню с перевязанным горлом довольно строго приказала: – Теперь ложись дома и лежи. Сегодня кушать не будешь. Я тебя буду топлёным молоком отпаивать.

– А что ты ему резал, дед?

– Абсцесс глотку перекрыл – чуть не задушил парня.

– У тенгрийских шаманов знахарству научился?

– Военфельдшер я, если по-старому понятию.

– Так ты бывший офицер медицинской службы?

– Прапорщик.

– Понятно, – мне показалось, что я начал кое о чем догадываться. Прибежище бывший прапорщик выбрал самое что ни на есть надёжное. – Тут тебя никто не достанет, дед за прошлые грехи.

– Ага, самое место грехи замаливать.

– А много их?

– На мой век хватит.

– А как ты на это место набрёл?

– Да родился я тут.

– Вот же угораздило. А говорил, что из Костромы.

– Из костромских, я говорил. Дед мой был из Костромы.

– А отец?

– Отец уже тут родился.

– Что-то ты не похож на тутошних тенгрийцев.

– Так деду и отцу русские бабёнки подвернулись. Мне – нет.

– Как – нет?

– А вот так. Карлыгаш – моя родная внучка.

Карлыгаш горделиво кивнула мне.

– А дед твой как сюда забрёл?

– Дуропёхом. И не пожалел, что заблудился.

– Зэк? Из лагеря сбежал? Угадал?

– Почти. Пешедралом из плена от самой границы с Пакистаном через весь Афган, где русские тогда воевали.

– Чего ж он тут затихарился? Ходил бы в ветеранах, пенсию получал, медальками позвенькивал по праздникам среди своих ветеранов.

– Свои не лучше душманов.

– Так дед твой в плен сдался? Часом, кровью не меченый был?

– Дурные шуточки твои. Ну, собирайся на рыбалку, чтобы у нас под ногами тут не путаться, а потом мы с тобой на вечернюю зорьку по утке отправимся.

Я со сна всегда дурной и раздражительный, поэтому с дуру ляпнул:

– Нет, дед, ты мне скажи, что у тебя тут за лагерные сборы для боевиков, только откровенно, а? Кого ты здесь готовишь?

– Мирных, здоровых, интеллигентных и даже талантливых людей для будущего мира, созидателей и творцов.

– Ой, как громко сказано! Ты, дед, мне без пафоса скажи, кто все эти парни и девки с военной выправкой?

– Я и говорю – великое будущее для великой страны.

Карлыгаш торопливо убрала мою импровизированную постель в тени карагача и теперь уже сине-зелёными глазами дикой кошки глянула на меня. Но на мне как черти покатались – терять мне было нечего. И я пошёл напролом:

– Что, о новой Орде для полумёртвой Руси размечтался?

– Может быть, и так. Будущее всё равно за русотюрками, в их душах остался огонь созидателей и первопроходцев. Природные русаки уже выдохлись из-за комфорта цивилизации.

– Что-то твои русотюрки, дед, как я вижу, городские да ещё и наверняка с высшим образованием.

– Верно подметил, – сказал дед, снимая медицинский халат.

– Так что они тут делают?

– Проходят годичную стажировку перед службой.

– Какой службой?

– Любой службой, полезной отечеству. Год проживут в юрте посреди пустыни без комфорта и маминых булочек – сразу видно, кто на что способен. В них должен проснуться дух Тенгри.

– Ты-то хоть мне мракобесную лапшу на уши не вешай. Я – атеист и материалист.

– Они, честно говоря, тоже, но великий Тенгри помогает всякому, кто верит или нет.

– Что потом? Автомат в руки и в атаку на русских? Хочешь напустить на Русь новую Орду?

– Хочу вернуть на русскую землю её давних обитателей – кипчаков и каракалпаков.

– Это те самые чёрные клобуки, что ли?

– Да, те самые, что дали свою кровь населению юга Украины и России.

– Мало ли чего ты хочешь! На русские земли разлакомились совсем другие захватчики.

– Поэтому и хочу поселить на Руси комплементарные, дружественные народы, с которыми мы дружно жили бок о бок до прихода монголов. Они вольют свежую кровь в русских и останутся жить среди них, потому что только они способны перенести жестокий климат Евразии.

– Ты веришь, что снова воцарится «дружба народов»?

– Хотелось бы верить. Пусть они не будут даже в самой малости благодарны русским, ничуть не будут любить или хотя бы жалеть нас, русских. Возможно, они и друг друга любить не будут, а будут воевать против своих же собратьев. Но это уже дела будущей цивилизации, в которой нам, русским, история не оставила места. А может, они подарят нам шанс в истории. Кто знает? – лукаво подмигнул он Карлыгаш.

Она почему-то смутилась, отвернула лицо и убежала от нас.

 

* * *

Споря с дедом, я и не заметил, как мы подошли к моей развалюхе.

– Ну, хватит решать мировые проблемы, собирайся на рыбалку.

– А ты со мной разве не пойдёшь?

– Я баловства с удочками не люблю. Мне по душе больше бредень или сети.

Меня взбесило, что он опять мне подмигнул и опять же как-то двусмысленно. Чёрт его знает, что этот старый хитрец имел в виду.

 

ГЛАВА 11

 

Я тоже не особый любитель рыбалки ради рыбалки. Меня не заставишь торчать с удочкой у парапета городской набережной, чтобы наловить пару плотвичек, насквозь протравленных городскими сбросами из ливневой канализации. А вот экзотическая рыбалка на нетронутой природе – совсем другое дело.

Старик мне подобрал для рыбалки залив поглубже, хотя самое глубокое место на этом озере вряд ли будет глубже пятнадцати метров. По крайней мере, где бы тут я ни нырял, повсюду доставал до дна без всякого напряга, хотя дайвер из меня никудышный, честно скажу.

Сам егерь, понятное дело, как истый промысловик считал ужение на любую удочку баловством. Бредень, ловушки-морды, сетка – вот рыбацкий арсенал для настоящего профессионала. Но одно дело лов для пропитания целого поселища, а спортивное ужение – это уже совсем другое удовольствие. Побегай-ка по берегу со спиннингом за судаком или жерехом, да пусть даже и за тем же хариусом. Тут тебе и спорт, и охота и здоровье.

Или вот ещё донная удочка с авиамодельной резинкой для автоматического утягивания наживлённых крючков на глубину. Заплыви сначала по любой волне метров за двадцать пять, а то и все сорок, от берега, чтобы бросить груз-якорь, который будет держать авиамодельную резинку, способную утягивать на глубину леску с насаженными крючками. А ведь нормальный рыболов поставит таких донок не меньше пяти – наплаваешься, заводя грузы-якоря в воду, да ещё подгребая одной рукой, потому что в другой держишь снасть. Спасательным жилетом я принципиально не пользуюсь, не инвалид, слава богу.

Потом целый день в хороший клёв едва успеваешь носиться от одной донки к другой, потому что на каждой индикаторы-сторожки кивают или колокольцы позванивают, сигналят, что рыба на крючок села.

 

* * *

 

Клев на Кангыбасе просто бешеный, скажу я вам. Не зря все мечтают сюда попасть. За пару часов я поймал килограммов пятнадцать разнокалиберной рыбы, причём мелочь добросовестно выбрасывал. Чаще всего на крючок шли пятнистые берши, как на подбор небольшЕнькие, с локоть в длину. Но эти рыбы большими и не вырастают. Когда такого снимаешь с крючка, он разевает зубастую пасть, топорщит колючие плавники и колется похлеще судака. Судаков я вытащил только двух, худых и серебристо-белых, килограмма под два, не больше.

Вообще же берш самая вкусная из хищных рыб, на мой взгляд. С ними не сравнятся ни треска, ни окунь, ни судак и тем более ни щука. Самые вкусные именно вот эти небольшие полосатые бершики, которых иногда принимают за недорослых судачков.

Местные раки в норах не живут – тут не бывает глинистых обрывов, как в реке. Раки просто ползают по пологому каменистому дну, их хорошо видно в свете фонаря в прозрачной воде. Я в последующие приезды брал их тут сачком. Поставишь сачок позади рака, потом вспугнешь его спереди ногой – рак ракетой влетает в сачок задом-наперёд. Килограммов десять раков за вечер тут стандартный улов на одного рыбака. Только куда в пустыне эдакую прорву девать, если не делиться с другими?

Карповые – сазан, жерех, толстолобик и белый амур – особенно вкусны, когда наберут два килограмма товарного веса. Любая карповая мелочь по килограмму годна только на уху, с тем чтобы потом разварившееся тряпичное мясо выбросить ракам на съедение, а в уху в самом конце бросить сочное филе крупной рыбины.

Самая азартная рыбалка на Кангыбасе – ужение жереха-шереспёра не со спиннингом, а с донкой-резинкой на живых лягушат. В том месте, где утягивающая резинка прикрепляется у самых крючков к леске, нужно приладить достаточно большой поплавок из пенопласта. Это все для того, чтобы крючки с живыми лягушатами на них плавали по поверхности. Обязательные условия успеха – сильный ветер, гоняющий по поверхности рябь. Тогда жерехи носятся почти выскакивают из воды и хватают все живое, что ветер сбросил в воду – крупных капустников-медведок, огромных стрекоз, саранчу и тех же самых лягушат. Клёв жереха настолько интенсивный, что буквально за час при проворной сноровке можно набить целый мешок метровыми рыбинами.