Текст книги "Синдром Тотальной Аллергии (СИ)"

Автор книги: Сергей Шведов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

 

ГЛАВА 5

 

На этот раз я от деда не отставал, или же он не пытался улизнуть, чтобы меня в болотные дебри завести, кто его разберёт?

Кому доводилось пробираться в тростниковых зарослях по хлюпающим под ногами кочкам, тот знает, что это за удовольствие, когда нога через каждую пару шагов уходит по колено в грязь. Прогулка вымотала меня, словно я все эти полчаса ходьбы мешки перетаскивал, а дед остался бодрым живчиком – хоть бы ему хны, старому!

Когда вышли на твёрдое, сухое место, я первым делом повалился на холмик, поросший колючей и совершенно сухой на вид травкой. Я, тренированный спортсмен и многоопытный охотник, по европейским меркам, разумеется, тут настолько выбился из сил, что меня бы любой сопливый пацанёнок сейчас смог бы взять голыми руками. Дед только посмеивался в седую бороду.

– Ты у нас тут так запросто мешком на землю больше не кидайся паря. Пауки у нас ядовитые водятся.

– Фаланг вчера видел. Наверное, и скорпионы под камнями есть.

– Есть и не только они. Что твоя фаланга, что твой скорпион? Укусит – поболит и перестанет. А вот каракурт за задницу тяпнет – читай молитву за упокой.

– Я молитв не знаю.

– Откуда же тебе знать!

Хлебнув из фляжки родниковой водицы с дедовым снадобьем, я тупо, безо всякого интереса повернул голову и... чуть не поперхнулся глотком воды. Взгляду открывалась самая заманчивая картинка, как на видеослайдах о дикой природе. Низкий лесок из джиды-лоха и карагача-вяза начинался сразу за полукруглым лужком из редкой осоки и хвоща. Стволы серебристого лоха, по своему обыкновению, изгибались как змеи и даже ложились на землю, чтобы чуть дальше подняться купкой тонких веточек с серебристой листвой. Ветерок приносил от деревьев медвяный дух. Тучи мух налетели на сладкие маслинки. Птицы так густо облепили деревья, что листва казалось живой – очень уж сильно трепетала, хотя не было ни ветринки.

– Это ещё ничего. Зимой с севера сюда по медовые маслины прилетят горлицы и свиристели. Вот когда птичий цирк начнётся!

Я в бинокль осмотрел траву перед лесом.

– Чей это помет на поляне? Катышки... Похоже, козы местных жителей оставили.

– Сейчас сам увидишь. Только убери свою стрелялку подальше и не пуляй почём зря, – почти шёпотом сказал дед. – Медленно повернись-ка направо и застынь!

– Ух ты! – чуть не дёрнулся я и сразу прикусил язык.

На опушку совсем рядом с нами выскочил оленёнок и остановился, широко расставив мягкие ещё копытца. Нетвёрдые рожки его были пока что больше похожи на замшевые веточки.

В кустах сердито зачухала оленуха. Проказник, высоко взбрыкивая задними ножками, сверкнул своим светлым «зеркалом» за хвостом и скрылся в зарослях.

– Вот так и русские ко всем без разбора навстречу выскакивают с распахнутой душой, а потом получают пулю в спину, нож в сердце или хомут на шею, – философски изрёк дед.

Я пожалел, что собрался на охоту без фотоаппарата, хотя эта штука по моему делу как раз и лишняя обуза. Никому фото заветных мест я не собирался показывать.

– Оленей мы не бьём, – строго предупредил дед. – Их тут всего пять семей с тремя рогачами. На большее им пастбища не хватает.

Я молча кивнул. Мне бы и самому не хотелось, чтобы меня тут шлёпнули, как того оленя. Вот бы поменяться с ними гарантией неприкосновенности. Меня бы кто так пожалел только за то, что я тугайный олень, потомок благородных оленей из Индии.

 

* * *

 

Мимо затянутого вьюнком непроходимого леска и поросли невысокого камыша мы с дедом вышли ещё к одному мелкому заливчику Кангыбаса. Само озеро, надо думать, с вертолёта наверняка похоже на голубой цветок со множеством лепестков-заливов.

– Вон туда на вечернюю зорьку по перу пойдём, – показал старик на островок, поросший высоким, но не густым тростником.

– На лодке? У меня с собой надувная.

– Пешком. Там воды по колено, на тот берег перейдёшь и задницы не намочишь. На мелководье как раз утка вечерами жирует. Возьмёшь без труда, сколько унесёшь. Перелётная птица тут непуганая. На прямой выстрел подпускает. Рукой дотянешься. Ты утку в лёт бьёшь или с подсадными охотишься?

– Ага, с подсадными чучелами. В лёт у меня слабо получается.

– Тут в это время по сидячей утке с одного выстрела меньше трёх не возьмёшь.

– Нетронутый мир, – усмехнулся я. – Чудовища в озере не водятся?

– Динозавров нет, а их окаменевшие следы на скалах покажу.

– А другие реликты?

– Живого гепарда видел, далеко отсюда, правда, и опять же издалека. А леопарда местного я тебе покажу, если случай выпадет. Хотя вряд ли.

Старик указал биноклем на нагромождение скал на невысоких горушках.

– Вон оттуда он на нас посматривает, будь уверен, а мы его летом ни за что не увидим. Только зимой по снегу барса выследить можно. Евонную самку с детёнышами в прошлом году волки порвали. Теперь он в бобылях ходит, злющий, как зверь лютый. Но человека пока не трогал.

– Может, ещё и тигра покажешь?

– Покажу – скелет в пещере. Живого только деды дедов из местных видели, если не брешут. Кабанов стало мало. Настоящему тигру тут жрать нечего, если с человеком делиться придётся.

– А эндемики тут сохранились?

– Чего?

– Ну, те виды, которые только тут водятся, и больше нигде.

– Куда там! Все привозное. Ондатра и нутрия из Америки. Оленей еще при тимуридах из Индии завезли, только кабаны точь-в-точь такие, как по всему миру на этих широтах.

– А рыба?

– Были эндемики да сплыли. Не мой грех, хоть я и сам рыбовод завзятый. Рассказывали, сто лет назад тут ихтиологи сбросили с вертолёта мальков разных промысловых рыб, ну и раков чёрных.

– Ну и как, удачно прижились?

– Русские деды сказывали, что рыбы-новосёлы начисто пожрали старожилов.

– А что за реликты были?

– Я только османа-усача застал и то в дальних лужицах. Говорят, и реликтовая маринка встречается по заливам, но я не видел. Белый окунь в серых окушков выродился, да и те только в отрезанных заливчиках крутятся. Боятся судака.

– А что аборигены рассказывают?

– Местные старики тут вообще в рыбе не разбираются, толком ничего рассказать не смогут.

– Они же сушат рыбу на балык для продажи, сам же мне показывал.

– Это уже я молодых научил. С этого теперь, можно сказать, и живы. На верблюдах рыбку к железке отвезут – вот мне порох и патроны, а им сахар, чай да мука. Раньше старухи-тенгрийки к озеру бочком-бочком с ведром подходили, боялись водицы зачерпнуть. Не купались даже, какой там им рыбу ловить!

– Водобоязнь?

– Да брось – водобоязнь у бешеных собак. Местные боялись водяных духов потревожить.

– Что, до сих пор на мёртвые камни молятся?

– Не все. Суеверные только старики остались, молодые уже нечистой силе мало доверяют, хотя кое-кто ещё и верит, что камни сами собой из-под земли растут, а не морозная земля их выталкивает.

– А что, дедок, приватизировать бы этот рай? Поставить тут на поток экзотический охотничий туризм для зарубежных гостей. От иностранцев отбоя не было бы.

– И зверья тут не было бы, – сердито буркнул старик.

Ещё бы, держится, старый черт, за свои угодья. Приватизировал как бы, значит. Никого сюда не пустит, да и меня живым наверняка не выпустит. Интересно, на цепь посадит или гирю к ноге прикуёт, если в живых оставит?

 

ГЛАВА 6

 

– Зверьё я тебе показал. Водоплавающих вечером увидишь. Ондатры, нутрии – те только зимой, ещё не сезон. Тугайные зайцы и степные сурки вообще не дичь, а ребятишкам на забаву. На тушканов у нас не охотятся. Корсаков-лисичек и ондатру капканами ловят тоже зимой. И волков летом не бьют. Диких кошек очень мало, и все приблудные.

– А антилопы-сайгаки?

– Сайгакам тут тесно, им простор подавай. Кабана ты уже взял, одного вполне достаточно. По перу мы пойдём на вечерней зорьке, а сейчас пора бы и пообедать – вон солнце аж куда забралось.

Я скинул куртку. В резко континентальном климате переход от утренней стыни к полуденной жаре – вполне обычное природное явление.

Дед потянул носом по воздуху:

– О-о, нас шашлык из кабанчика ждёт. Барбекю не переношу, не прожую мяса дика. А вот колбаска из него как раз по моим зубам будет. У нас девчонки ливерку хорошо делают. А потом мои бойцы тебе самое уловное местечко для рыбалки покажут, чтобы ты размялся перед охотой. За неделю все места испробуешь.

Я молча кивнул. Слишком уж мой егерь расторопный да угодливый. Но, похоже, пока настроен миролюбиво. Или вида не подаёт. Это потом уже перед моим отъездом всё о себе расскажет и всего себя покажет. Ну и пусть себе планирует, не дождётся! Ноги моей уже сегодня ночью тут не будет.

 

* * *

 

Мы вышли из зарослей тростника прямо на поселище местных обитателей. Жильё издалека уже выдавал сдержанный лай собак и крики немногочисленной детворы.

– Пошли, паря, я тебе моих красавцев покажу. И красавиц тоже, – подмигнул он мне.

– Много тут местных?

– Горстка. Пустыня многолюдства не выдержит, это ж понимать надо.

Вдалеке за торчащими столбами-скалами стояли юрты, за которыми бродили верблюды. А в центре поселища я насчитал всего двадцать пять землянок с окошками вровень с землёй. Возможно, некоторые из них были даже хозяйственными постройками, а не жильём. У домов валялись в пыли собаки и вяло отбивались от назойливых ребятишек. Собак тут было больше, чем детей.

– Чисто натуральное хозяйство?

– Чисто-чисто, очень даже чисто, – заверил меня старик. – Никаких инфекций, сам слежу за санитарией. Саманные мазанки под камышовой крышей – что может быть здоровее и экологичнее? В жару прохладно, в стужу тепло.

– Можно заглянуть?

– К ним – пожалуйста, ко мне – ни за что. Запомни это.

Внутри мазанок всё одно и тоже – небольшая русская печь из глины, глинобитные же лежанки, иногда двухэтажные полати и встроенные в саманные проёмы шкафы без дверок, но под занавесками. Дёшево, практично и в самом деле для здоровья полезно. Окошки только крохотные, да и со стеклом в этих местах совсем туго. Больше побьёшь, чем довезёшь.

Внутренние дворики почти все под камышовым навесом от солнца. «Заасфальтированы» утрамбованной, почти каменной от солнцепёка, глиной. На дворах кое-где круглые печи-тандыры для выпечки лепёшек, печки с чугунными плитами для стряпни, чтобы летом в хате жары не нагонять. И почти везде глинобитные коптильни для мяса и рыбы. Кстати, в каждом дворе под навесом сушится баранина, вобла и балык за зиму.

– Собак пропасть, а вот скота не вижу.

– Скотина на выпасе, где ж ей быть, пока есть хоть какая-то зелень?

– Откуда в пустыне выпасы?

– Коровы с телями днём и ночью на отгоне в камышах, там прохладней, особенно это приятно для дойных, каких у нас немного. Лошади, верблюды подальше – в пустыне. Овцы и козы по кустарникам в перелесках перебиваются. Оленей наших объедают, и без того зелени в обрез. Свиней местные почти не держат, диких кабанов хватает. Да и не прокормишь домашнюю свинью без муки, а мука тут на вес золота. Куры летом днём и ночью шастают по лесу, склевывают маслины с джигидины, а гуси с утками на воде, как и полагается водоплавающим. На зиму птицу забивают, оставшихся на расплод в хату забирают. Чего ещё спросишь?

– А почему у местных жителей ослов и в заводе нет?

– Ишак холода не держит. В мороз за три дня исхудает и копыта откинет. Это тебе не мохноногая пустынная лошадка.

– Ну, а хлев, сарай, конюшня в конце концов на что? Поставил туда осла и – проживёт до весны.

– Э, паря, у пустыни свои порядки. Кони и коровы всю зиму в камышовом загоне под открытым небом перетопчутся, ничего с ними не станется. Тёплые кошары строят только для овец и то ради окота, чтобы ягнята не померзли. Козу с козлятами с мороза возьмут в хату. А держать ишака в тепле, значит кормить его всю зиму.

– Разумеется.

– Ослов на Востоке никогда не кормят.

– А дикие ослы куланы как на природе выживают?

– Они тут отродясь не водились, это тебе не Афган или Иран. Пойдём я сначала тебе покажу, какую я тут «дедскую» забаву себе завел.

– Детскую?

– «Дедскую», не дети, а старый дед забавляется. То есть я.

 

* * *

 

На ровно отёсанном глиняном обрывчике зияли прямоугольные проёмы с полукруглым сводом.

– Капище для задабривания тенгрийских духов?

– Зайди сначала, – хитро усмехнулся дед, – потом спрашивать будешь.

Я был без оружия, только с одним ножом у пояса. Дедовская идея нырять в подземелье первым мне сразу не понравилась, потому что сам он всё не расставался с автоматом.

Когда глаза привыкли к темноте, я заметил, что в просторном полуподвальном помещении, похожем на армейский капонир для военной техники, защищающий от взрывов снарядов и авиабомб, кишмя кишели среди вороха осоки небольшие серые кролики.

– Разве дикий кролик водится в ваших жутких местах?

– Это домашние, малость одичали, измельчали, но все-таки домашние. Я их сам когда-то с базара районного привёз. Тут им местная зеленина не в корм, вот и выродились по весу маленько, зато плодятся будь здоров как!

– А где берете им нежную траву?

– И без нежной не сдохнут. Жрут все подряд – осоку, камыш, молодой тростник, рогоз, аир. Только успевай подкладывать!

– Зачем они вам? От таких кроликов мяса, как от сурка. Только одна морока.

– Э, не скажи. Первое дело – детишкам на забаву, а второе – навоз для хлебных полосок и огородов.

– У вас тут столько скота!

– Навозом парнокопытных мы топим печи всю зиму.

– Кизяком?

– Ну, сухим навозом пополам с соломой. Кизяк для нас дороже жизни в лютые морозы. Теперь опустись в подвал по ступенькам, тогда сам поймёшь, для чего ещё нам кроличий навоз пригодился.

Эта «дедская забава» перестала меня забавлять.

– Там же темно – черт ногу сломит.

– Зажги керосиновый фонарь. Вон перед тобой на стене висит.

Я зажёг и протянул ему фонарь, скорей похожий на коптилку.

– Давай, дед, первый спускайся. А то я там что-нибудь разобью сослепу.

– Не доверяешь? А зря. Хотя тоже верно – бережёного бог бережет. Только после тебя я уже лампу не возьму.

– Боишься оскверниться? – обиделся я.

– Потом поймёшь. Ступай вперёд, никто на твою жизнь не покушается. Здесь ты у друзей.

Ага, так я и поверил. Дружелюбные хозяева не ходят в военных бриджах и галифе, как те парни, да с оружием, как старик. Дед ведь с автоматом и тут не расставался. А я в темноте подвальной с одним ножом за поясом. Тут меня и закопать можно тихо и незаметно.

В подземелье в нос ударил густой грибной дух. Я поднял выше лампу, чтобы осветить просторное подвальное помещение. Многоярусные грядки на навозном субстрате были усеяны шампиньонами.

– Грибницу из столицы по рекламе выписал?

– Видел бы ты, сколько в пустыне у нас шампиньонов по весне под земляной коркой прячется! Из столицы мне привезли микроскопы, термометры. гигрометры и всякое микробиологическое оборудование для грибоводства.

– А на кой вам шампиньоны?

– Сушим на зиму и варим потом. Вот это и есть моя «дедская» забава.

– Шутник ты, дед.

– Нет, забавник. Если хочешь, выбери себе парочку кроликов на обед. Грибы тебе и так на стол подадут с подливкой.

– Я на охоте ем только добычу.

– Ну и пошли тогда твою добычу есть, если стряпухи управились.

 

ГЛАВА 7

 

Девчонки-стряпухи прогнали нас поварёшками от жарких печей на дворе:

– Отдельно для вас стол накрывать никто не будет! Сядете вместе со всеми обедать, когда будет готово.

– Не управились, тетёхи, – сконфузился дед. – Ну и что? Подождём, отдохнём. Потом сами позовут, никуда не денутся.

Местный вяз-карагач, под которым я прилёг, хоть и даёт мало тени, но ветерок всё-таки как-то освежал на припёке. Начало октября – солнце тут в полдень ещё может так жарить, как летом. Это ночами в это время уже холодно. Все-таки резко континентальный климат.

Дед демонстративно уселся поодаль от меня под навесом над столиком, на котором были мастерски инкрустированы шахматные поля.

– Откуда у вас это богатство?

– Сам столярничал ещё в молодости.

– У вас в глуши ещё и в шахматы играют?

Дед подмигнул мне, открыл выдвижной ящик в столе и выставил на доску горсть фигур.

– Сыграем? – охотно приподнялся я.

– Мне с тобой нельзя, паря, а хотелось бы тебя в игре испытать.

– Не пойму, ты меня заразить боишься или от меня заразу подцепить?

 

* * *

 

Мимо нас сновали по хозяйству хлопотливые девушки. К моему удивлению, им помогали молодые парни. Кто поверит, что на Востоке мужчины помогают женщинам хозяйничать по дому? Для меня, конечно же, стараются нарисовать картину мирной «цивилизованной» жизни, ваххабиты шайтанские. Только зря стараются. Не на того дурачка напали. Все тут у них получалось слишком картинно да театрально, как не бывает в жизни. Главная промашка у этих неумелых конспираторов была в том, что для Востока в этом поселище было слишком чисто. Без куч гниющего мусора, костей и фекалий на дороге. Кстати, дорожки были подметены и спрыснуты водой, чтобы прибить пыль. И это-то поселище дикарей-кочевников?

Если мне не дали по башке в тёмном подвале, значит, придумали штучку позабавней. Ведь на то дед и «забавник».

Не понимаю только, кого они хотят обмануть этой демонстративно театральной постановкой и для кого весь этот цирк устроили. Вон даже высокие столы накрывают с длинными лавками, хотя всем известно, что люди восточного воспитания предпочитают за еду садиться в круг на корточках за коротконогим дастарханом в лучшем случае, а то и просто на постилке. Но я не стал выдавать себя, что давно догадался обо всём, а самым безразличным тоном спросил:

– Аборигены рыбой, молоком и мясом так богаты, что аж стол ломится?

Стол действительно был пиршественный, каким его любят представлять в псевдоисторических кинолентах из жизни диких, но предельно сытых предков. Мягкие и сушёные сыры, копчёности, кумыс и прочие деликатесы, включая и зелень, которая украшает только обеденный стол европейцев или кавказцев.

– Размечтался! Это богатство выставили для городского гостя за-ради показухи. Похвастаться они и в самом деле горазды, есть такой грешок за моими бойцами. На самом деле молока у них впритык только детям, которых тут по пальцам перечесть. С мясом зимой сайгаки выручают, а то своей скотины не хватит, если под нож часто пускать.

– Так голодают или просто недоедают?

– В пустыне по-всякому случается. Год на год не приходится.

Так-то я тебе, дед и поверил. Народ в селении весь как на подбор рослый, упитанный и самодовольный от ощущения собственного дородства. На красивых лицах особенно хороши у тутошних красоток раскосые голубые глаза, прямые носы, выдающиеся скулы и жёсткие азиатские волосы. Сложены все прекрасно, мужчины и женщины. Кривоногих и сутулых не сыщешь. Все со строевой выправкой, как на параде. И что удивительно, у всех прекрасные зубы. Не иначе как от здоровой жизни и правильного питания. Найди таких среди пустынных кочевников, которым приходится грызть кости и недоваренное мясо.

Девушки так просто писаные красавицы. Никаких следов вырождения, характерных для замкнутых родовых поселений. Детишки ухоженные и залюбленные, никакие это не байгуши с картинок Тараса Швченко.

– Откуда ж местные красавицы женихов себе берут?

– Импортируют, – подмигнул мне дед. – Таких, как ты, например.

Слишком уж часто он мне подмигивает да улыбается. Наверное, понимает, что я его раскусил. И предвкушает садистское наслаждение от расправы со мной. Я ж не слепой и всё вижу, что в селении одна молодёжь. Ни одного пожилого я тут не высмотрел, не говорю уже об аксакалах. Мой егерь-дедок был тут один-единственный старик. Такого не бывает в восточных семьях, где правят родовые старейшины.

– Странно тут как-то всё, – ненароком проболтался я и тут же прикусил язык.

– Что ж тут странного?

– Не те нравы.

– Как не те?

– Ну, не для кочевников-скотоводов.

– Какие они тебе кочевники? Это теперь сарты – оседлые жители.

– Земледельцы?

– А ты разве не видишь?

На склонах с жёлтой глинистой землёй ещё стояли несжатые полоски колосовых. С моей способностью горожанина примечать да приглядываться к сельской жизни такое не сразу заметишь.

– Пшеничку сеют, что ли?

– Ячмень это длинноусый. Разве трудно отличить с первого взгляда? Ходишь в своём городе с затычками-наушниками в ушах и в очках с дисплеем – спишь на ходу, так и смерть свою проспишь.

– А вот и не хотелось бы смерть свою проспать. Но всё равно вон тот овёс отличу от этой кукурузы.

– И то хлеб, – примирительно кивнул дедок. – Жалко, что овёс у нас совсем плохо растёт. Для наших лошадок редкий деликатес.

Я перестал с подозрением следить за дедом, а расслабился и рассеянным взглядом осмотрелся кругом. На бахче дозревали приличные арбузы и ананасные дыньки-колхозницы. Кое-где ещё краснели неубранные помидоры.

– Лук и чеснок у вас хороши, – похвалил я.

– Только на зиму сажаем. Все лето дикого чеснока и лука тут целые заросли. Эти сельхозкультуры вообще отсюда родом, чего им тут не расти на воле?

Я бы не различал птиц, если бы не занялся охотой. А вот цветы и прочие растения совсем не различаю, потому что ботанику в школе «прошёл» мимо, не останавливаясь.

– Арахис выращивают на масло? – спросил я наудачу, показывая на кустики, похожие на фасоль.

– Какое там! На орешки деткам. Все растительное масло у местных привозное. Правда, можно бить масло из дикой конопли, но с малым людом не управиться. Рабочих рук не хватает.

– Так они и без масла тут неплохо устроились, если умудряются на пустом месте сами себя прокормить.

– Глупости. Полноценное сельское хозяйство в пустыне невозможно. Ничего, кроме отгонного скотоводства с минимумом жителей в поселении. А это, – обвёл он рукой вокруг, – чистое баловство для забавы.

– Почему? При умном подходе тут одно солнце может прокормить.

– Никого оно не прокормит без воды и чернозёма.

– Так ведь сеют хлеб! Если ты говоришь, что они сарты, то наверняка потомки самаркандских персов с тысячелетней земледельческой традицией.

– У тебя с логикой не вяжется. Они прямые и совсем недавние потомки кочевых тюрок. Земледелию их дедов и прадедов советская власть с горьким потом научила.

– Зато теперь они всегда с хлебом.

– Не на хлеб это все посеяно, а на корм курам и уткам, да отрубей на запарку молочной корове подсыпать, чтобы детишек яичком и молочком побаловать. Тут мясо и молоко только свои, да и то без охоты с мясом туго, говорил уже тебе. Почти все съестное добывают на стороне.

– Как это – добывают?

– А вот как смогут, так и добывают, – рассердился дед на мою непонятливость.

Я только прикинулся дурачком. На самом деле я всё понял. Парни тут ходят с оружием, а у одной девчонки на армейских бриджах я приметил кобуру на поясе. Понятно, каким трудом тут «добывают» на пропитание. Древняя набеговая культура кочевников в современном исполнении. Сколько же они получат за мой квадроцикл? Хотя нет, они его для себя приспособят, а бензин смогут «добыть» на стороны, ничуть не сомневаюсь.

– А где ваши старики или хотя бы пожилые?

Дед отвёл глаза и притворился, будто бы не расслышал.

– Старики, спрашиваю где?

– А я тебе не старик?

– Аксакалов не вижу.

– Старикам тут не житьё. Они все в городе. В тепле свой ревматизм лелеют.

– Ох и хитришь ты, дед. Не аул это, а чёрт знает что!

– Ну, твоё дело охотницкое – пострелял уток, рыбки половил и домой! Нечего тут аналитическое исследование проводить.

Я ещё раз обвёл глазами поселище. Не аул, а полевой стан или военный лагерь. Все со строевой выправкой, говорят между собой чаще по-русски, чем на местном наречии. Все в военной форме. Никакой восточной экзотики – ни стариков в чапанах, малахаях-пропеллерах, крытых плюшем, и мягких сапогах с широкими голенищами, для которых самая удобная портянка – кусок верблюжьего одеяла, ни кривоногих старух с кривыми зубами и вытертыми до белизны серебряными колечками.

– Чем тут живут туземцы?

– Обыкновенной жизнью, – ушёл от разговора старик.

– Какой у них экономический уклад?

– Очень экономический – на всём экономят.

– Местные хоть что-то производят с прибылью для себя?

– Они производят лучших на свете детей. Не бывает лучше прибыли, чем детская поросль.

Тут-то я и приметил, что все почти молодые женщины тут беременные, как цыганки в таборе.

– Говоришь, жрать нечего, а им охота размножаться без планирования семьи.

– Господь заповедал – плодитесь и размножайтесь!

– Здоровенных дураков со стальными мускулами плодить? Без школы, без знаний.

– Школку для малышей я тут сам веду, пока силы есть. А подросших детей они отправляют в школу-интернат.

– Куда?

– А это уже мимо твоего охотничьего интереса.

– Ну и что толку? Они выучатся и сюда не вернутся. Головастые специалисты в такую глушь под пистолетом не поедут.

– А это уж как сказать. Вон, видишь, сидит красна девица на выданье? Очень даже головастый специалист.

 

ГЛАВА 8

 

Восточная красавица в военных бриджах и камуфляжной маечке с открытыми плечами под тенью навеса что-то ткала на самодельных кроснах и давно уже бросала украдкой взгляды на меня. Именно у этой девицы на поясе висела кобура для ПМ. Она была тут одной из немногих не беременных женщин.

– Наш дипломированный художник по выделке декоративных тканей. Карлыгаш, познакомься с туристом! Его имя – «Эй, ты там, как тебя?». А ты, паря, говоришь, специалисты к нам не поедут!

Мне оставалось только усмехнуться в ответ на такой примитивный розыгрыш.

– Что-то я не видел тут у вас плантаций льна или хлопка.

Восточная красотка стрельнула в мою сторону бирюзовыми глазами и лукаво улыбнулась:

– Местные умелицы выделывают вручную ткани из кипрея и конопли.

– Выращиваете сырьё?

– Сырья тут дикорослого – от горизонта до горизонта. С конца июля и до начала сентября девочки каждый день его заготавливают.

– Пароконными косилками?

– Ручками выдёргивают с корнем, – прищурила на меня свои сине-зелёные глаза Карлыгаш. – И всю зиму нежными девичьими пальчиками обрабатывают.

– Ткут посконную дерюгу?

– Кому дерюга, а на Западе это экологически чистая ткань для вечерних платьев от лучших модельеров, – горделиво вскинула загорелый носик Карлыгаш. – Экспортёры нам платят триста долларов за погонный метр, к вашему сведению, уважаемый гость из Москвы.

– Кипрей, это что, тот самый иван-чай? – блеснул я познаниями в ботанике за пятый класс, случайно ещё не выветрившимися из головы.

– Точно, сорная травка с пурпурными или красновато-розовыми цветками, что растёт по пустырям и пустошам. А ещё её называют дикий лен, – просветила меня Карлыгаш. – Не зря ведь так назвали, а?

– А вот не знал я этого. Читал где-то, что кипрей ещё в позабытом веке на Руси бедняки сушили и чай заваривали.

– Теперь это чай для богатых. Наши девочки его тоже ферментировать научились. Мнут, сушат и фасуют в красивые коробочки. В столице наш чай идёт по цене самого дорого цейлонского, потому что вдобавок ко всему он ещё и целебный для пищеварения, и нервную систему успокаивает.

– Так тутошние ещё и фиточайным бизнесом промышляют?

– И не только чайным, – кивнул дед. – Про шерстобитов ты слыхал?

– Ну, что-то припоминаю. Они в старину шерсть готовили для прядения или валяния, что ли, точно не припомню, как это называется.

– Местную овечью экошерсть и козий пух экспортные фирмы закупили на три года вперёд, – важно сообщила синеглазка Карлыгаш. – Я про тёплые носки и варежки из верблюжьей шерсти даже не говорю. Фетр, тонкий войлок, тоже хорошо идёт на эксквизитный экспорт из нашей глуши.

– Какой-какой?

– Ну, изысканный, изящный, – сверкнула на меня озорными глазами Карлыгаш. – Теперь вам понятно, уважаемый турист? Натуральную продукцию охотно предпочитают там, где надоела синтетика. Никто не неволит, хотят – платят, не захотят – не заплатят. Сумасшедшие модницы готовы выкладывать за экологическое платье тысячи долларов.

– Честно ли наживаться на чужой слабости на голову? Триста долларов за обрывок дерюжной мешковины!

– Цена стоит своих денег. Между прочим, девушки расчёсывают и мнут кудель и пряжу своими золотыми ручками, которые у них от этого потом шершавые, как наждачная бумага.

– Наверное, храните технологические секреты тысячелетней давности?

– Не дури самого себя, – оборвал меня дед. – Карлыгаш по диплому – художник-модельер, училась в Москве. Изучала технологические секреты на кафедре декоративно-прикладного искусства.

– То-то она и разговаривает со мной как профессор, – попытался отшутиться я.

Уж больно смутила меня эта раскосая да смуглявая синеглазка с вызывающим превосходством во всём её облике амазонки с пистолетом на поясе.

– Так что зря ты говорил, паря, что настоящий специалист в пустынную глушь не приедет.

– Мало ли что я говорил, – буркнул я, незаметно поглядывая на восточную красавицу с такой точёной грудью под камуфляжной маечкой, что у меня перехватывало дыхание.

– Пустыня жадна на пахотное плодородие, но благодатно отзывается на труд и смекалку, – продолжала изрекать с менторским тоном Карлыгаш и одновременно поддевать меня своей издевательской полуулыбочкой. – В пустыне всего много и всё даром. Дикую коноплю никто тут ни сеет, ни пропалывает, ни подкармливает.