Текст книги "Синдром Тотальной Аллергии (СИ)"

Автор книги: Сергей Шведов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Ещё минут пять я раздирал себе бронхи судорожными попытки втянуть в себя побольше воздуха, сопровождаемые утробным мычанием, пока дыхание моё наконец стало более ровным, без всхлипов и стонов.

Сознание я не потерял, но горизонт несколько раз качнулся у меня перед глазами, как у пилота самолёта, попавшего в турбулентный поток, когда кажется, что машина по своей воле машет крыльями.

На коленках я снова подполз к воде и только сейчас заметил, что берега озерца были окаймлены как бы инеем. Я тронул веточку какого-то засохшего суккулента, и с неё осыпались белоснежные хлопья, выросшие из кристаллов соли. Лёд на дне прозрачного озера оказался отложениями соли, а «водоросли» – ажурные кристаллические конструкции, построенные выпавшими из перенасыщенного солевого раствора кристаллами.

Я распластался по земле под палящим солнцем и чувствовал, что закипаю.

Мне уже стало как-то все равно, найду ли я пресную воду или нет, после того, как я познал на собственной грудной клетке, раздираемой спазмами, что воздух дороже воды, без которой можно прожить несколько дней, а без воздуха – считанные минуты.

Когда решил встать, я с удивлением узнал, что я теперь больше не могу с прежней лёгкостью вскочить на ноги и вообще не могу подняться. Не девять секунд, как на ринге после нокаута, а добрых десять минут я, пошатываясь и ловя равновесие, поднимался на сведённые судорогой ноги и наконец-то сделал первый шаг.

Перед глазами уже не стояла воображаемая карта, где было чётко обозначена цель – железнодорожный разъезд. У меня оставалось единственное побуждение – идти, чтобы не упасть и больше не встать. Если упаду – достанусь корсакам и каскырам на ужин.

Поначалу шагать было не так уж трудно. Под ногами был твёрдый такыр, я шёл как бы по плацу, вымощенному многоугольными плитами. Но чуть позже чёрные лепёхи такыра стали крошиться, истончаться, и вот через некоторое время я уже брёл по щиколотку в вонючей грязи солёного болота, припорошенной пустынным «инеем» – пушистым слоем кристаллов соли.

Когда болотная грязь дошла до колен, я начал менять направление в поисках выхода на мелкое место, но всякий раз липкая маслянистая трясина всё глубже утягивала мои ноги. Уже и идти было нельзя – едва только с хлюпаньем вытащишь одну ногу, как другую болото затянет ещё глубже.

Когда я совсем выбился из сил, то заметил, что берег соленого болота совсем уже близко. До него оставалась каких-то пару метров. На берегу торчала сухая осока или остролист, мне в тот момент было не до ботаники, чтобы классифицировать растения. Но за эти два метра до берега пришлось расплачиваться с каждым шагом все более глубоким погружением в болото. Когда я судорожно ухватился за сухую поросль на прибрежной кочке, я уже был по шею в вонючей солёной жиже.

Я понял, что не утону, потому что разжать мои руки, намертво уцепившиеся в жёсткую поросль на берегу, можно будет после моей смерти только рычагом. Мой голый обожжённый череп раскалился под солнцем, но я не мог уже даже смочить его полужидкой грязью, чтобы оставить на нём хоть какую-то защитную плёнку от палящего солнца.

 

ГЛАВА 16

 

Я не потерял сознания, а держался стойко. Благо, тут не было назойливых осенних мух, а то они добавили бы мне мучений. Для них тут просто не было пищи.

Перед закрытыми глазами у меня катались огненные колёса, рассыпая искры. В ушах стучал пульс, и вообще так шумело, что я не расслышал бы даже выстрела над ухом.

Беспорядочное мелькание картин перед закрытыми глазами сменилось устойчивыми фантомами. Самым ярким видением была улыбающаяся морда тайгана, к ошейнику которого была привязана фляга с водой.

– Пей! – гавкнула собака, и я зубами вцепился в сосок на конце фляги, который был похож на жёсткую соску для детского рожка с молочной смесью.

От пресной воды голова закружилась, как от водки, и я снова ушёл в полубессознательное небытие, где выдумку не отличишь от настоящего.

Следующим видением явилась Карлыгаш на строевом коне, похожем на чистокровного дончака. Я понимал, что в действительности тут могут выжить только неприхотливые мохноногие коняшки, похожие на лошадей Пржевальского, но царственная наездница восседала именно на длинноногом коне.

Карлыгаш была в остроконечном шлеме и блестящих доспехах. За спиной её стеной выстроились ордынские полчища с развивающимися боевыми значками на копьях.

– А я за тобой пришла, миленький! – звонко рассмеялась Карлыгаш и подала мне руку.

Я почувствовал, что поднимаюсь, точнее – возношусь. В глазах была не темнота, а плыла какая-то фиолетовая темь с прожилками алых и оранжевых разводов, как будто ещё не застывшая текучая магма, стекающая по склону кратера вулкана, потухшего тут миллионы лет назад.

 

* * *

 

Так вот оно какое, это тенгрийское Небо! Не знаю только, за какие заслуги я туда попал. Тьма спала с глаз. Вокруг было царство белого цвета и нестерпимого яркого света. Потом из радужного сияния постепенно начали проступать очертания неземных существ и неведомых предметов.

Меня возносили, переносили, поднимали и опускали ангелы в белом с ног до головы. Я ощущал, что возлежал на странном ложе, пронзённом лучами нестерпимо яркого света и блестящими молниями, которые пучками отходили от меня. Хотя меня самого как бы и не было. Я не видел у себя ни рук, ни ног. Я превратился в пульсирующее облачко. От меня осталось только чистое сознание, которое владело моим зрением и слухом, но тела в целом я не ощущал.

 

* * *

 

Я не видел повелителя неба, он остался скрытым от меня, но вопрошающий призыв хана Тенгри я всё же слышал, точнее, ощущал всем своим оставшимся существом в виде ядерно-электронной плазмы или неизвестного науке силового поля.

– Ты половину своих коротких прожитых лет был предан злу!

Хоть сейчас у меня и не было тела, но я почувствовал, что мурашки у меня как будто бы пробегают по коже. Рассудок, по привычке жить среди таких же грешных людей, как и я сам, лихорадочно искал, что бы такого соврать в ответ, чтобы половчее выкрутиться. Но холодное сознание оказалось честнее рассудка:

– Да, я предавался искушениям и искал греха.

– Тебя бессознательно влекло к запретному?

– Не, я осознанно находил в нём пресыщенное удовольствие.

Голос повелителя Неба своим утробным гулом походил по тембру на звучание оркестровой тубы, но с угрожающими призвуками предгрозового рокота, от которого воют собаки и запираются в муравейнике муравьи. Эти звуки не разрушали пространство вокруг, а созидали его, и сами были этим миром.

– Стремление первенствовать?

– Знакомо мне с малых лет.

– Природная жестокость?

– И это во мне есть.

Всё вокруг меня обрело реальные очертания, а я обрёл живое тело. Точнее, съёжился, скукожился и превратился в маленького мальчика-с-пальчик, четырёх-пяти лет отроду. Малышу доставляло удовольствие обжигать крапивой голые ножки плачущей сестрёнки.

– Страсть к стяжательству богатств и финансовому всемогуществу?

Декорации моделируемого, но совершенно реального для меня мира вмиг изменились. Вот я уже тайный наследник английского лорда в своём замке. Таким я видел себя в мечтах ещё подростком после просмотра очередного костюмно-исторического фильма из жизни английских аристократов.

– Жажда крови?

Трёхмерный вещный мир превратился в поле яростной битвы, усеянной телами павших. Я – великий полководец и изощрённый тиран, изводящий под корень целые непокорные народы на мегауровне, а на микроуровне – саморучно изощрённо пытающий своих жертв. Это тоже из подростковых фантазий, выросших и взлелеянных для меня миром кинофильмов и компьютерных игр.

– Тебе ведом подлый страх. Ты трус!

– Да. И настолько трус, что жгучий стыд за собственную трусость толкает меня на безрассудную храбрость.

– Ты способен на предательство!

– Да. Я смогу предать. Во мне живёт предатель.

– Из-за страха смерти?

– Нет. Смерти я не боюсь. Но мне смогут внушить, что моя подлость пойдёт на пользу людям. Тогда я предам ради торжества ложной идеи справедливости.

– И останешься доволен собой?

– Нет, сломаюсь.

Хозяин Неба знал обо мне всё. Любые потаённые уголки моей мелкой и жалкой душонки были ему открыты. Я уже не боялся его. Мне уже незачем было бояться – всё кончено. Мне страшно хотелось того, чего я был начисто лишен при жизни – чистосердечного покаяния.

– Ну же!

– Что, владыко?

– Произнеси, о чём так страшно вожделеешь.

– О ч ём именно? – Это уже пустилось на хитрость моё чистосердечное сознание, а не только подленький рассудок.

– Грешен! Грешен! Грешен... Каюсь! Каюсь! Каюсь!.. Пусть не будет мне прощения во веки.

– Не верю, – был мне ответ.

На возрождение в новом теле на сочных пастбищах, где пасутся небесные скакуны, мне рассчитывать не приходится. Жаль, что Карлыгаш при моей жизни не сказала мне, каков у тенгрийцев ад. Хотя нетрудно догадаться. Если на суде в тенгрийском чистилище терзает такая душевная мука, то что же меня ждёт в ихней преисподней?

 

* * *

 

По ходу страшного для меня суда ангел Карлыгаш несколько раз подлетала ко мне, проводила прохладной ладошкой, как мне казалось, по моему горячему лбу, а иногда и целовала.

– Потерпи, миленький, скоро всё кончится!

Её голосок звенел колокольчиком, а голос хана Тенгри гремел, как огромная буддийская труба, раструб которой из-за её тяжести лежит на земле:

– Ты ни разу не подал нищим!

– Меня приучили презирать лузеров.

– Ты равнодушно проходил мимо мёртвых тел.

Презрение к самому себе выплеснулось у меня в отчаянный вопль протеста:

– Но я ведь никого не погубил!

– Да, ты не погубил ни одного человека, но ты ведь никого и не спас.

Трубный глас хана Тенгри заставил дрожать и вибрировать каждую часточку бесплотного пространства, вобравшего меня.

– Ты не готов к истовому покаянию и искуплению, но терзающие твою душу муки раскаяния станут неодолимой преградой для необузданных страстей, родового проклятия шайтана, совратителя беспутной матери-земли, породившей ядовитых гадов, хищных зверей и тебя.

 

ГЛАВА 17

Я проснулся в своей охотничьей халабуде на постилке из камыша. Раскрытая дверь мне показалась рамой картины, изображающей бездонную синь неба в ту пору, когда осень в самом разгаре. Её порождала ни с чем несравнимая кристальная прохлада ноябрьского воздуха, напоённого ароматами последних голубых цветочков какого-то молочая, который здесь ещё до холодов успеет пустить по ветру семена-парашютики, как весной их пускают одуванчики.

На мне был совершенно чистый и даже, как я заметил, совершенно новый охотничий камуфляж, под рубашкой – белоснежная майка с розовой окантовкой. Но что меня окончательно добило, так это белоснежные носочки с розовыми цветочками. Я даже пошевелил пальцами на ногах, чтобы убедиться, что это не сон. От меня пахло какими-то парфюмерными композициями на ароматической основе розового масла.

Чтобы окончательно очнуться от кошмарного наваждения, я ощупал свои руки, лицо и провёл ладонью по голове. Под пальцами пружинила щётка совсем недавно отросших волос. Ни шрамов, ни язв на чистом лице.

Приподнявшись на жёстком ложе, я увидел мой полуавтомат 16-калибра в чехле и карабин, наполовину полные патронташи, тщательно отстиранный рюкзак и новый камуфляжный бушлат с удобной «разгрузкой». Похлопал по карманам – телефон, GPS-трекер были на месте, как и часы на запястье. И тут меня как судорогой передёрнуло, я лихорадочно сунул руку за пояс – зашитого в майку секретного документа не оказалось на месте.

– Потерял что-нибудь?

На фоне картины неба с бездонной синевой осени в дверном проёме появился мой старый егерь со своим неразлучным автоматом через плечо.

– Карточку идентификации.

– Было бы о чём беспокоиться! Теперь у всех новая идентификация.

Я не стал разгадывать очередной ребус деда. Явь и сон ещё переплетались в моём затуманенном сознании, хотя я проснулся бодрым, здоровым и полным сил, как и полагается после ночного отдыха на нетронутой природе.

– Поднимайся! Пора собираться в дорогу.

Я недоверчиво скосился на деда, словно и он мог быть моей очередной галлюцинацией, и спросил:

– Откуда на мне чистая одежда?

– Карлыгаш тебя помыла и переодела.

– Не помню, – честно признался я в накатывающей на меня деменции, точнее, во временных провалах памяти.

– Некогда вспоминать, пора уходить.

Я проверил ещё раз свою охотничью амуницию и рыбацкие снасти. Всё было на месте – ключи, деньги, остальные документы, кредитные карты. Не было только сахара, галет и тушёнки, что я оставил как НЗ.

 

* * *

 

Мой отмытый и смазанный квадроцикл завёлся с ходу, словно на нём перезарядили аккумулятор. Дед медленно шёл за мной, как уж повелось между нами, на изрядном расстоянии.

– Голова не кружится? – насмешливо скосился дед на меня. – Не подташнивает?

Я всё ещё был как бы не в себе. Не мог вспомнить, что было вчера после вечерней «зорьки». Меня даже пропажа секретного документа, зашитого в сгоревшую майку, не беспокоила. А картины бегства по пустыне и свидания с белоснежными ангелами давно переплелись в какой-то кошмарный сон фаната компьютерных игр, не отличающего виртуальной реальности от сугубой действительности.

– Старый, мы что, крепко выпили с тобой вчера на прощание?

– Ни боже ж мой! – усмехнулся ехидный дедок.

– Я видел сон, будто бы я умер, а ваш Тенгри судил меня по грехам моим. Только не помню, куда я попал после смерти – в ад или рай.

Старик ухмыльнулся:

– Тенгрийцы – материалисты и прагматики. У них нет ада, вернее, все пути ада ты проходишь ещё при жизни на земле. После воскрешения душа твоя вселяется в обновлённое, но всё то же самое тело.

Я пытался хоть что-то прочитать в его выцветших синих глазах почти без ресниц, но дед был невозмутимо спокоен, словно бы мы с ним только вчера мирно прогуливались по берегу озера Кангыбас.

– Смерть, паря, у тенгрианцев только временная остановка, что-то вроде как бы поезд стоит на железнодорожном разъезде, дожидаясь зелёного света семафора. Пока душа спит, тело твоё «на ремонте» у ангелов до самого пробуждения к новой жизни.

Я остановил квадроцикл. И, наверное, глянул на деда с таким выражением, что во мне легко было бы распознать шизика.

– Так что, я умер и воскрес в обновлённом теле?

– И с обновлённой душой, – отвёл плутливые глаза старый охотник. – Выбрось дурное из головы! И чего ты к этой стародавней вере привязался? Ты жив-живёхонек и ещё долго будешь жить, дышать, пировать и воевать. Тебя ждут большие дела на многогрешной земле. Рано тебе ещё на покой.

Он подмигнул мне с такой наигранной весёлостью, которая показалась мне грубой издёвкой.

– У тебя фляга в рюкзаке. Карлыгаш тебе на дорожку моего бальзама нацедила. Отхлебни-ка три глотка, полегчает.

И действительно полегчало, но голова от этого не прояснилась, и на душе легче не стало.

 

 

* * *

 

Я выехал из котловины древнего, полустёртого ветрами вулканического кратера и остановил машину. Пустынный оазис у озера Кангыбас разительно переменился. Исчез пыльный налёт, который прежде притушёвывал яркие краски природы, как патина старит антикварную бронзу. Похоже, недавно выпали обильные дожди и смыли пыльный налёт с камней и редкой зелени. В далёких зарослях на деревьях уже золотилась листва. Зеркало озера стало тёмно-синим. А каменные столбы, остатки древнего горного кряжа, окрасились красно-коричневыми тонами.

И без того чарующий воздух пустыни там, где есть хоть пригоршня пресной воды у еле точащегося из-под земли источника, как бы перенасытился ароматами отцветающих растений и рыбным духом от тростника и камыша, потому что прибитая дождями пыль перестала забивать тебе нос, приглушая запахи.

Сверху почудился протяжный клик, не похожий на курлыканье журавлей. Я задрал голову и увидел в синем небе цепочку отлетающих лебедей в позолоченном солнцем белоснежном оперении.

– Это уже последние, – вздохнул старый егерь. – С выбелившимися птенцами. Пролётные. У нас на озере гнездиться не хотят. Тянет их на север, где родина.

– А вот меня уже не тянет, – пробормотал я как бы не в себе. – Слушай, старик, а если я как-то вдруг к тебе ещё раз сюда проберусь, а то и останусь навсегда. Не прогонишь?

– Прогнать-то не прогоню, только вот что...

– Что – что?

– Словами не объяснишь... Вот кусни-ка на зубок.

– Перекати-поле?

– Ага, жаза-сагыз.

Я надкусил сочную сине-зеленоватую веточку. Скулы свело от едко-солёной горечи.

– Саднит? Вот то-то же. Одно дело туризм в своё удовольствие, а другое – суровое выживание, борьба за жизнь в экстремальных условиях.

Мы помолчали, не глядя друг на друга. Что-то уже прочно связывало нас, хотя мы и держались всегда на изрядном расстоянии друг от друга, а вот что именно – я не мог тогда понять.

– Ну, прощай, отец!

Я протянул было руку, но быстро одёрнул её, когда дед шарахнулся от меня.

– Не прикасайся ко мне, сколько раз повторять! И не торопись, я тебя ещё провожу чуток вон до тех скал.

Он шёл со своим неразлучным автоматом на плече мерным шагом на изрядном расстоянии от меня, а я еле полз за ним на первой передаче. Хотя я давно перестал бояться, что дед выстрелит мне в спину.

 

ГЛАВА 18

 

За стеной скальных столбов открылась знакомая безжизненная плоскость пустыни до самого горизонта, который уже не скрывала пыльная дымка, и тут я увидел то, чего можно было ожидать, если потерять секретное удостоверение Центра. Дед сдал меня, что говорится, как стеклотару.

Не зря малейшее нарушение дисциплины у подпольщиков карается быстрой и неминуемой смертью. Это просто акт милосердия по сравнению с такими изощрёнными пытками в гостях у службы безопасности, что имя своё забудешь и от матери родной отречёшься.

Мои пальцы до боли сжали ручки руля квадроцикла...

На белом от соли плотном такыре стоял десантно-грузовой винтокрыл, а вокруг него вяло помахивали лопастями на ветру три штурмовых вертолёта. Я дёрнулся всем телом да так, что ненароком заглушил двигатель машины.

Меня издали пристально рассматривали трое офицеров. Все были в брюках навыпуск, а не в полевой форме. Понятно, гэбистам сапоги и высокие ботинки в кабинете ни к чему.

Так вот почему дед велел мне поглубже упаковать оружие и спрятать патроны.

– Не дёргайся, – коротко приказал старый егерь и, повернувшись к военным у вертолётов, скрестил руки над головой.

Один из военных снисходительно махнул рукой – мол, ладно, поболтайте ещё. Не к спеху.

– Что, дед, продаёшь меня по горячим следам? – скрежетнул я зубами. – Эти трое по мою душу?

– Ты с ними полетишь на Южный Урал.

– Мне нужно в Москву!

– Прости, Москвы больше нет...

– Что ты городишь!

– Москвы больше нет. Питером тоже пришлось пожертвовать.

– Ты чо, старик!

– Мы не могли позволить себе раскрыться прежде времени. Выждали, когда идиоты с обеих сторон отстреляются по полной, а потом уже вломили им по самую крышку гроба.

Я с опаской скосился на него:

– Что, война?

– Война.

– Когда успели-то за пару дней?

– Посмотри-ка на часы, паря.

Всё сходится по дате и по всем приметам – уже шла вторая неделя ноября. Пыльная жара сменилась бодрящей прохладой, а пустыня обрела запах предзимней свежести.

– Я почти полтора месяца провалялся в горячечном бреду? Да не крути ты, дед, а говори начистоту, чего уже там теперь! Сам-то я ничего не помню, хоть убей.

– Не в бреду, а в гипнотическом отрешении от действительности.

– И кто меня отрешил?

– Моя внучка Карлыгаш. Ты проходил комплексную проверку на предмет лояльности народной власти и профпригодности для должности генерал-губернатора.

– Где?

– В центре психотронного тестирования, которым теперь руководит Карлыгаш, старший лейтенант медицинской службы народной армии.

– Что-то никаких медицинских корпусов я у вас не видел.

– Центр там, – дед постучал каблуком по земле. – На шесть этажей под нами. Через него прошли все руководители комитета национального спасения. И главнокомандующие родами войск. А теперь вот очередь за командармами.

– И что за проверка? Детектор лжи?

– Полиграф – позапрошлый век. Спецы отсканировали все самые потаённые уголки твоей памяти, начиная с внутриутробного развития.

– И Карлыгаш всё это видела?

– Это её работа.

Я бы дорого отдал, чтобы дед не заметил, как загорелись мои уши и щёки.

– А если бы я не прошёл проверки?

– Прости, мы бы с тобой тут не стояли. У любой революции плохо с чувством юмора.

– Выходит, Центр меня сюда, как щенка слепого, для проверки на вшивость носом ткнул, даже не спросив согласия? Могли бы и сказать.

– Не могли. Будущие руководители народного правительства знали, что делают. При нынешних способах прокачки информации на допросе с пристрастием никто не устоит. Инквизиция и гестапо – просто наивные костоломы по сравнению с нынешними утончёнными палачами. Ты бы мог выдать с добрую сотню подпольщиков, а наших людей – горстка золотых крупинок среди песка на дне морском. Остальные – явные враги или тайные недоброжелатели революции. Так было всегда.

– Паранойя – дегенеративное заболевание психики, – нерадостно отшутился я. – Людями надо верить. Человек по природе – добр.

– Примерно сто лет назад, ну, скажем, с 1960 года, эти добрые люди, как из верхов, так из самых низов, в каком-то метафизическом соитии сознательно и подсознательно принялись выхолащивать русскую душу, а деревенский люд сердца Руси загонять в галоши на босу ногу.

– Хватит конспирологии, – отмахнулся я.

– Русофобия русских и маразматическое преклонение великой самобытной цивилизации перед всем заграничным на пустом месте выросли? Скажи ещё, что такова диалектика человеческой природы. Ненависть русских детей к «сраной Рашке» – закономерный процесс развития русского народа?

– Хватит, дед, демагогии. Ты скажи честно – это третья мировая война?

– Бог миловал. Всё уже спокойно.

– А кто первый бузу забузил?

– Когда новые американские конфедераты замкнули кольцо блокады вокруг Вашингтона, точнее, всего округа Колумбия, глобальные властители мира от радости уже ручки потирали.

– Чему радоваться-то? Мировому ядерному конфликту?

– Кому война, а кому мать родна. Они всю историю возносились на мировых конфликтах. Древний Египет обрушился – они сплотились, пал Вавилон – они выучились бухгалтерии и финансам. Погиб Древний Рим – они разбогатели. Князь Святослав снёс Хазарию – они уже в арабской Испании заправляют халифатом, осваивая античное культурное и научное наследие. Королева Изабелла в год открытия Америки выгнала их из освободившейся от арабов страны – они уже в Западной Европе, а потом и в Америке. Гитлер вытолкнул их на восток – они уже в сердце России. Кольцо глобализации замкнулось.

– Ну и причём тут древняя история?

– А притом, что взбесившиеся глобальные лидеры заставили Америку шарахнуть по Москве и Питеру, чтобы вызвать ответный удар русских. И окончательно добить всех белых европейцев на обоих континентах. И на гребне третьей мировой войны вознестись до высот повелителей всей планеты с цветными подданными.

– И что Россия? Правительство? Генштаб?

– Да что там либеральная Россия! Команду «пуск» отдавали майоры на свой страх и риск, пока генералы неслись с упакованными чемоданами к аэродромам.

– Долго длился обмен ядерными ударами?

– Обмена не было. Была атака и был ответ.

– Потери равнозначные?

– Ага. В Америке – только Нью-Йорк и Лос-Анджелес, у нас – только Москва и Питер.

– А в Европе?

– Почти что без потерь – Брюссель да Варшава, не считая ударов тактическими зарядами по Косову и Стамбулу.

– А Китай, Корея, Индия, Пакистан, Иран, Израиль?

– У них свой восточный междусобойчик. Они нас никаким боком не зацепили. Масштаб ударных сил не тот.

– Ты говорил про народное правительство. Наши-то когда раскрылись?

– Когда увидели в деле все российские и американские баллистические бандуры и ракеты-перехватчики. Большая их часть самоликвидировалась или свалилась в океан. С обеих сторон в арсенале оказалось больше натурных макетов, чем реальных боевых «ядроносов».

– Не может быть!

– Ещё как может. Если конструктор или технолог на оборонном предприятии получает меньше, чем сантехник во дворце олигарха, то на боевую технику можно наплевать и позабыть.

– И что потом?

– Первым делом наши сняли всю орбитальную космическую группировку, как противника, так и российскую. Затем сразу же уничтожили все корабли первого ранга и авианосцы всех флотов без разбора...

– Потопили?

– Нет, именно аннигилировали. Заодно с атомными подводными лодками. Потом кропотливо обработали с орбиты все космодромы, пусковые шахты, ну и аэродромы стратегического значения.

– И это всего за полтора месяца?

– Что ты городишь! На всё ушло чуть более полутора суток.

– А потом – полная и безоговорочная капитуляция противника?

– Кому она нужна, эта твоя капитуляция! Родную страну нужно возрождать, а не в дипломатические бирюльки играть. Порядок в своём родном доме наводим. А товарищи за океаном пусть сами о себе подумают. У них и без нас забот хватает.

– Слушай дед, ты мне скажи честно, раз уж я проверку вашу прошёл, откуда у нашего Центра силища такая? Я даже ни сном ни духом не знал.

– А тебе это знать не положено было.

– Да ты, наверное, и сам-то не знаешь.

– Я-то про это ещё с юных лет узнал, когда под Кангыбасом центр психотронного тестирования наши втихаря строили.

– Понятно, местность самая пустынная. Что там та Шамбала! Только вот на кой его было строить?

– Контрмодерн превратил людей в денатуратов – безголовых пожирателей удовольствия и имбецилов. Лишённый человеческой природы выродок безопасен для любых властей, но бесполезен в жизни. Приходилось подбирать контингент по крупицам. За тобой, например, следили ещё с детского сада.

– Кто?

– Охотники за оставшимися одарёнными личностями... Тут, понимаешь, дело вот какое. Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе от 1975 года в Хельсинки, подписанный со стороны СССР Брежневым, имел секретное приложение в виде договорённости ядерных стран о запрещении разработок оружия массового поражения более эффективного, чем термоядерное. Заодно с похоронами проекта аннигиляционного оружия тихой сапой были закрыты все перспективные разработки безграничных источников энергии, антигравитационных космических двигателей и прикладной левитации, а также неконвенциональных систем передачи информации на субгалактические расстояния, к которым вплотную подошли тогда японцы. Эпохальные открытия объявили лженаукой. Прорывные изобретения забетонировали напрочь, а первооткрывателей попросту убрали. Разрешили оставить только технологическое совершенствование компьютеров для глобального контроля за информацией и населением.

– Как это?

– Ну, посредством внутримозговых имплантантов. Лучшие учебные заведения мира превратились в примитивные ПТУ для детей с задержкой умственного развития. Но у некоторых детей имплантанты отторгались, и они сохраняли творческие способности. Одним из таких вундеркиндов оказался ты.

– И как же меня не подвергли лоботомии, чтобы превратить в дебила?

– А ты не перебивай, потому как мы людей задерживаем, – махнул дед рукой в сторону военных. – Американские «яйцеголовые» создали на самом верху интеллектуальной элиты инсайдерскую подпольную организацию «Никола Тесла», которую тайно финансировали не только куклуксклановцы, но и здравомыслящие магнаты-производственники из военно-промышленного комплекса. Со временем в их руках оказались копии засекреченного архива самого Теслы и прочие «Х-файлы» вплоть до контактов с внеземными цивилизациями. Русские разжились закрытыми архивами академика Вернадского и даже фантаста Ивана Ефремова, наследие которого «закрыл» председатель КГБ Андропов. Старые, ещё бериевские чекисты постарались. Они же отсняли закрытые архивы научных «шаражек» ещё с прошлой Мировой войны, а также материалы исследования Тунгусского метеорита. Но в первую очередь наши учёные отбросили в утиль специальную теорию относительности Эйнштейна, чтобы снять мыслительные стопоры у теоретиков.

– Ну а как же полигоны для натурных испытаний военной техники, монтажные корпуса и производственные базы? Без этого технологического скачка не будет.

– Старые чекисты подобрали укромное местечко в жутких для обитания горах Восточной Сибири посреди вечной мерзлоты и позаботились отвести от него объективы спутников-шпионов. А уже когда к общему делу подключились японские учёные, то подземный мозговой трест заработал в полную силу.

– Они что, обеспечили технологический прорыв?

– Не технологический прорыв, а научно-техническую революцию. Полвека ушло на то, чтобы вернуть цивилизацию на утраченные позиции прорывного развития. А дальше ты сам всё узнаешь.

 

* * *

 

Военные подошли, отдали нам честь, но дед махнул им рукой, чтобы пока помолчали.

– К чему эти ненужные салютации? – пожал я плечами.

– А как же! Теперь ты командарм-6. Они доставят тебя в штаб, в столицу, для представления к должности и введения в курс дела.