Текст книги "Вы хотели войны? Вы ее получите!"

Автор книги: Сергей Дышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Что там у тебя, Вздохов? – бросил взгляд Родин. – Джинсы по размеру нашел?

– Похоже, что «герыч», – убежденно отозвался Вздохов.

Родин выхватил пакет, попробовал порошок на палец, лизнул, сплюнул.

– Героин! – он обвел взглядом бойцов. – Всем искать такие упаковки.

Повторять не пришлось: с веселой яростью разбойников, пиратов, захвативших корабль, набросились на упаковки с одеждой, тюки с галантереей. Джинсы, куртки, разноцветное женское тряпье летели во все стороны, напоминая то причудливых птиц, то плоских скатов. Радостные вопли сопровождали все новые находки дьявольского порошка. Героин в одинаковых, плотно набитых «подушечках», находили и в самых укромных местах автомобилей: под обивкой в салоне, под кузовом, в ящике с инструментами, в канистрах для воды.

Через минут пятнадцать машины были «раздеты», товары перетряхнуты до нитки. Родин распорядился сбрасывать найденную наркоту в кузов второй машины и вслух вел подсчет. Насчитав до пятидесяти пяти, спросил:

– Это все?

– Все, – ответил за всех Бессчетнов.

Родин взвесил на руке один пакет.

– На килограмм потянет. Итого пятьдесят пять килограммов весьма приличного качества. Это ж сколько доз будет? А, замполит?

– А хрен его знает, – отозвался Приходько. – Я тебе что – калькулятор?

– Так я тебе скажу: пол-России уколоться сможет.

Пленники тоскливо переглядывались. Над ними горой с автоматом возвышался Корытов, похожий на памятник в Трептов-парке. Они прекрасно понимали, о чем ведут речь спецназы, кожей ощущали, что попали по самое никуда, что с русскими не договориться, даже если предложить им весь товар: начиная от партии героина, кончая последними шортами в свалке тряпья на дороге. Были бы свои – откупились: на Востоке у каждого свое предназначение. Иншалла... Поторговались бы – и разошлись, расплатились бы не сейчас, так – потом, когда товар расползся бы по России и денежными ручьями и потоками вернулся обратно...

Внезапно Родин выхватил десантный нож, лезвие сверкнуло на солнце. Вздохов, стоявший рядом, отшатнулся. Яростно, будто живых врагов, Иван стал бить ножом героиновые упаковки, протыкать плотный, как кожа, целлофан. Бойцы молча смотрели на эту экзекуцию: с чего-то вдруг командир сорвался? А Родин, наконец, поняв бессмысленность поступка, остановился, обвел взором бойцов, спрятал нож и медленно, как бы раздумывая, взял пару разорванных пакетов, шагнул к коленопреклоненным пленникам.

– Так это и есть твой товар? – в звенящей тишине негромко спросил у вожака. – И куда везешь? Своим детям? Или нашим – в Россию?

Русский командир стоял напротив солнца, старику больно было задирать голову, шейные позвонки давно не давали покоя, да и ответить ему было нечего. Он смотрел, как из рваных пакетов струйкой сыпется на землю сероватый порошок. Мимолетно подумал, сколько стоит эта струйка, которую не остановишь. Вспомнил себя, молодого, в погонах ефрейтора с буквами «СА» – Советская армия. И отчетливо понял, что струйка эта – длиною в его жизнь.

Родин наотмашь ударил вожака пакетом в лицо, разорвал упаковку, размазал героин по губам, глазам второго караванщика. Эта же участь постигла остальных: он бил азиатов пакетами, как боксерскими перчатками, срывал с их голов шапочки, сыпал порошок на бритые взопревшие головы. Пленники покорно, безропотно принимали наказание страшного русского, их била нервная дрожь, они не сопротивлялись, даже когда здоровенный прапорщик стал всем прямо в рот совать героин из рваного пакета. Они надеялись на чудо, что спецназы выместят зло и отпустят...

– Жри, «дух», жри, «дух»! Что ж ты не жрешь? – остановившись, прохрипел Родин.

А Бессчетнов, видно, затеял весь героин высыпать порошок на головы, скормить пленникам, и это, похоже, его забавляло.

Родин, как очнулся, осознал, что этот затянувшийся «спектакль» никому не нужен, что пора уходить. Родин сделал свое дело.

– Все, кончай клоунаду! Бессчетнов! Шевченко! Гасите всех.

– Дерьмо вопрос! – отозвался Бессчетнов.

Шевченко отрицательно покачал головой, Родин не настаивал.

Пленники завыли. Тут встрепенулся, как проснулся, Приходько.

– Командир! Ты не имеешь права расстреливать! Мы должны передать их местным правоохранительным органам.

– Ага, прямо сейчас, – сделал шутовской поклон Родин. – А лучше сразу в – Гаагский суд! А потом они откупятся и снова повезут героин в – нашу сторону. В нашу несчастную страну, Виктор.

Повернувшись к курьерам, Родин вскидывает автомат, тут же расстреливает троих; еще троих срезает Бессчетнов. Караванщики валятся в пыль. Все это напоминает публичную казнь в Китае.

Приходько мрачно смотрит на происходящее. Остальные бойцы – равнодушны.

– А теперь – бурбухайки! – Родин кивнул на осиротевшие автомашины. И тут Иван вспомнил о странном пакете с древними письменами, который лежал на капоте и ждал своей участи. Он взял его, повертел в руках и – бросил в сумку. Любые документы, добытые на операциях, доставлялись в штаб для изучения и анализа.

– Это можно, – пробормотал Шевченко и, выбрав себе головную машину, всадил в бензобак очередь.

С двумя остальными бурбухайками расправились Бессчетнов и Наумов. Автомобили поочередно, как на казни, полыхнули и взорвались.

– А что с этими делать? – мрачно спросил Приходько, показав на расстрелянных. – Может, закопать?

– И где это собираешься делать? – раздраженно отреагировал Родин. – Будешь долбить камни? Не переживай, к утру ими распорядятся шакалы и грифы.

– Не по-христиански это как-то, – поддержал Конюхов.

– Они – нехристи! – отрубил Родин. – Связались с дьявольским зельем и гореть им в геенне огненной.

Сказал – и почувствовал усталость, будто сдвинулись горы, навалились на него всей своей тяжестью; ущелье уже не насмехалось, а угрожающе скалилось – скалами и кручами, зубчатыми вершинами и обрывами. Кто он был такой, что посмел нарушить вечный покой горного края, взялся вершить чужие судьбы, казнить или миловать...

Надо немедленно уходить, взлетать, исчезать. Но никто не должен видеть, догадаться, почувствовать, что командир в смятении, что горы-исполины истощили, высосали из него всю энергию... В спецназе нет слабых. И сейчас самое время в отблесках пожарища пресечь сомнения и вдохновить. Спецназ всегда прав. И всегда прав командир.

Бессчетнов построил бойцов. Вертушки набирали обороты. Отблески пламени плясали на лице Родина.

– Моя фамилия Родин, – громко произнес он. – И я за Родину... отвечаю. Как и все вы. Здесь и везде.

Он обвел взглядом бойцов, которым давно ничего объяснять не надо было, рыкнул: – По местам!

Оглянувшись, Родин последним залез на борт. Будто подброшенные, вертолеты стремительно поднялись. Иван рукой показал на вторую машину, в которой корчился в огне дьявольский порошок, прокричал:

– Долбани туда!

Денис кивнул, и с сотрясающим борт сухим грохотом один за другим ушли в цель четыре «нурса». «Нет ничего прекраснее разрушительной силы оружия», – оценил Родин. «Неуправляемые ракеты» управляемо разнесли в ошметки, обломки, щепки грузовой джип-бурбухайку, рассеяли, смешали с дорожной пылью афганский героин.

Сделав прощальный круг над пожарищем, вертушки полетели прочь от гор.

* * *

Самое лучшее время для спецназа – возвращение с операции. Когда душу не гложет неизвестность, когда холодок страха, азарт, возбуждение прошли свой высший пик, точку кипения, и, вместе с глиссадой, эта буря чувств, утихая, снижаясь, идет на посадку. Вертолет и десант – одно целое. Бултыхаются братаны в нем, как рыбы в аквариуме, и так же беззащитны, когда «аквариум» разбивается прямым попаданием вдребезги. Но – прочь шальные, темные, как из «приемной» преисподней, мысли, страхи, – мы летим домой! И пусть этот дом – выжженные солнцем палатки на пустынном ветру, все равно милей его на этот момент не найти, да и искать не надо. Ну, а для отца-командира (в каком возрасте он бы ни был, все одно – батя), если еще добыт РЕЗУЛЬТАТ, то это не буря, а просто шквал, который бушует у командира внутри (но виду, ясно, не подает).

Но вот уже под железным брюхом «стрекозы» виден палаточный городок, в пустыне – именно городок, хоть в нем всего четыре шатра. Из штабной палатки выскочили букашки: офицеры-таджики, задирают головы, ждут, какие новости свалятся им на голову.

Короткие мгновения – вертолеты садятся на площадки, пропыленный, пропотевший десант дружно вываливается на землю, короткое построение, привычная постановка задач, без которых в строю и делать нечего. Бойцы слушают вполуха, все знакомо наизусть. Разойдись!

Вваливаются в палатки, складывают оружие, амуницию, разгрузки, срывают просоленные куртки, вокруг – шум, гам, мат-перемат. У питьевого бака выстраивается нетерпеливая очередь, кружки ходят ходуном, как живущие своей особой жизнью. Другие уже облепили привозную бочку; Шевченко завладел черным, как аспид, шлангом и окатывал струей всех желающих.

Родин, выхлебав кружку воды, вместе с Приходько направился в штабную палатку.

Полковник, прилипший к раскладному стулу (будто и не вставал), вытирал пот, отрывая куски от рулона туалетной бумаги, и поминутно глотал из горлышка минералку. Мирза читал миниатюрный томик Корана, а двое его подчиненных, подогрев на костре алюминиевый чайник, заварили чай, расставили на столике привезенные пиалы, а так как больше от них ничего и не требовалось, стали резаться в нарды. И, если бы не униформа, в которой были мужчины, это тягучее времяпровождение вряд ли бы чем отличалось от привычного бытия достойнейших мужей, проводящих большую часть жизни в чайхане за степенными и мудрыми беседами, где старший бай величаво изрекал, а младшие « подбаи», кивая, соглашались...

Старший «бай» с невыразимой скукой глянул на вошедших. Родин дежурно спросил:

– Разрешите, товарищ полковник?

Полковник кивнул.

– Ну, что там у вас? Почему по связи сразу не доложили результат?

– Секретную информацию в открытом эфире? – пожал плечами Родин.

– Какие здесьмогут быть секреты? – раздраженно отреагировал Полковник, и, в принципе, был прав.

Мирза бросил мгновенный, как искра, взгляд на Полковника, промолчал на выпад, глянул и на подчиненных. Те без слов поняли, тут же сложили доску с нардами.

Родин подошел к столу, отодвинул в сторону пиалы и чайник, развернул лежавшую карту.

– Докладываю, – чеканным голосом начал Родин. – Во время облета подконтрольной территории в режиме «охота» на караванном пути Ба-Хайр засекли три полугрузовых машины. При подлете было оказано вооруженное сопротивление, то есть попытка сбить один из вертолетов из гранатомета. Гранатометчик уничтожен с воздуха прапорщиком Бессчетновым. При последующем досмотре груза среди тюков с барахлом обнаружили пятьдесят пять килограммовых упаковок героина. – Насладившись эффектом, Иван наигранно скучным голосом продолжил: – В дальнейшем, при попытке оказать вооруженное сопротивление частью контрабандистов, они, в общем количестве семь человек, были уничтожены. Машины сожжены вместе с героином. Три «АКМа» и гранатомет могу представить в качестве трофея.

– Кто вам давал право уклониться от маршрута? – взвился Мирза.

Полковник, выдержав паузу, не зная, чью принять сторону, нашел выход:

– Старший лейтенант, что за самодеятельность? – железным голосом возопил он. – А если б вас подбили в воздухе?!

– Мы на войне, а не в сельхозавиации, чтоб над кукурузой летать! – отрубил Родин.

– Вы как разговариваете? Не забывайтесь!.. А где этот летун? А ну, вызывайте его сюда!

Родин глянул на Приходько:

– Виктор, вызови, пожалуйста!

Приходько кивнул, вышел из палатки.

Полковник хмуро поинтересовался:

– Какие-нибудь документы были у них?

– Только паспорта: таджикские, один – киргизский и один – афганский, – ответил Родин.

– Где они?

– Сгорели.

– И больше ничего, ни бумаг, ни блокнотов? – снова включился, ошалевший от родинского доклада Мирза.

– Никаких, – подтвердил Родин, решив вдруг не отдавать захваченный манускрипт и самостоятельно разобраться с ним.

– Ты сорвал все наши оперативные разработки, – не унимался Мирза. – Кто ты такой, чтоб самостоятельно принимать решения в нашем регионе?

– Моя фамилия – Родин, – веско ответил Иван. – Постарайся запомнить, майор.

– Вы отстраняетесь от операции! – проявил сурово власть Полковник, после чего отмотал метра полтора туалетной бумаги, вытер взопревший лоб и мощным глотком осушил бутылку минералки.

– А мы уже все сделали! – решил не сдаваться Родин.

Пан или пропал, Полковник, явление, хоть и не приятное, но временное, а у Родина – свои отцы-командиры, и в большинстве своем – вполне вменяемые. Полковнику хотелось казаться страшным и всесильным.

– Вы получите серьезное взыскание, Родин. Я подам соответствующий рапорт.

– А вы, надеюсь, получите поощрение за наш результат! – отбился Родин.

Тут и Сурцов заглянул, Приходько пропустил его вперед.

– Вы почему отклонились от маршрута? – тут же вцепился в него Полковник.

– Я выполнял распоряжение руководителя операции, – разыграл удивление Сурцов и глянул на Родина.

Тот поощрительно кивнул: спектакль, да и только!

– Руководитель операции здесь я! – прорычал Полковник. – Черт знает что! Никакой дисциплины! Сплошная махновщина! Анархия! Вы еще зеленый флаг подвесьте на борту!

– Зеленый... зачем зеленый? – настала очередь удивиться Мирзе.

– Ну, в гражданскую войну были белые, красные, зеленые, – недовольно буркнул Полковник.

– У анархистов был черный флаг с мертвой головой, – уточнил Сурцов. – Не знаю, где как, товарищ полковник, а в авиации железный порядок и дисциплина, иначе в воздухе и минуты не продержались бы, и всем пассажирам была бы крышка.

– Вы свободны! – процедил Полковник. – О вашем своевольничанье я доложу вашему руководству. Вы тоже свободны, – махнул он рукой Родину и Приходько. – Черт знает что... Совсем распустились офицеры.

Мирза промолчал, тоже вышел из палатки, вслед за ним – его бесстрастные подчиненные.

– Ну, что, нам пора на базу. Темнеет, однако... Кому дырки на борту латать, а кому для орденов – на груди вертеть. Ну, что, Иван, прорвемся?

– Прорвемся, Денис, где наша не пропадала! Подставил я тебя!

– Да я на этого Полковника хрен ложил с прибором! – жизнерадостно отозвался Сурцов.

– С каким прибором – с высотомером? – поинтересовался Родин.

– И с авиагоризонтом тоже.

Рассмеявшись, порывисто обнялись.

– Спасибо тебе, Денис!

– Не за что. У нас в авиации своя система подсчета и учета. Десант высадили? Высадили! Караван грохнули? Грохнули! Результат – налицо... Ну, пока!

* * *

Мирза тоже кивком попрощался с Сурцовым и подумал, что «авторитет» Полковника упал ниже «ватерлинии», а если, соразмерно с пустынным пейзажем, то, скажем, до сусликовой норки.

* * *

Палатка спецназа возмущенно содрогалась. На столе – «сухой закон», ни капли спиртного на операции, банки сухпайка, вскрытые широким взрезом ножа, кружки с чаем.

Родин лежал на матрасе у «окошка» – квадратного выреза в брезенте, считал звезды, белые и сочные, как аккуратные кусочки сала.

Хохол же Приходько, равнодушный к звездам Востока, все никак не мог успокоиться, в который раз перемалывал стычку с Полковником и Мирзой.

– Ну, какие на хрен, оперативные разработки? Они что – знали, что «духи» сегодня попрут из-за речки, – там, где мы их и накрыли?

Родин посмотрел на консервную банку, в которой удушающе дымил вдавленный в остатки жира окурок.

– Какая зараза воздух целебный испортила?

«Взрывпакет» встрепенулся, схватил банку, швырнул на улицу.

– Вот такие как ты, – не вставая, прокомментировал Родин, – наносят непоправимый ущерб природе этого замечательного края... Когда скинемся отсюда, ни одного «бычка» чтоб не осталось. Забыли, что в разведке служите...

Приходько снова затянул:

– Командир, ну, ты все знаешь...

– Все в этих местах знает только аллах.

– Что они захитрожопили... И хотят перехитрожопить нас. Ведь знали...

– Ясное дело, знали, – согласился, наконец, Родин.

– Ага, и собирались оперативно сопровождать духов до России? – встрял Шевченко. – За дураков, что ли, нас держат?

Родин поднялся с матраса, разведя руки в локтях, хрустнул грудной клеткой, смешливо глянул на споривших.

– Эй, хохлы, знаете ли вы, что такое азиатская ночь? Нет, вы не знаете, что такое настоящая азиатская ночь! Выйдем на двор, парубки, глянем на небо!

Родин взял под руки парней, подтолкнул ко входу.

– Гляньте на это черное небо...

– Чертово... – буркнул Шевченко.

– Не прав ты, праправнук поэта. Это бархат, усыпанный бриллиантом. А какие эти звезды сочные и вкусные, як гарненькие, кругленькие кусочечки сала? А?

Приходько вздохнул, тоже настроился на иронично-мечтательный лад.

– Да какое сало при такой страшной температуре? Только шкварочки будут...

– Все небо – в сале! – добавил Шевченко. – И млечный путь нальет нам молока.

– Неплохо, праправнук, – Родин хлопнул Гриню по плечу.

– Стихи пишешь?

– Только вирши.

– Пиши вирши... Пушкин, по преданию, перед смертью завещал родичам-потомкам никогда не писать стихов. Ни в жисть. Чтоб не затоптали народную тропу, которая не зарастет. А вот Шевченко Тарас Григорьевич, в своем «Заповiте» сказал: «Поховайте, та вставайте, кайданы порвите, та злою вражьей кровью волю окропите... И мене в семье новой вольной не забудьте помянуты незлым тихим словом.» Так, что Гриня, пиши стихи и лучше – по-украински.

– По-украински и пишу... Кстати, Шевченко Тарас Григорьевич и в самом деле, чтоб вы знали, мой родич. По отцовской, соответственно, линии...

– А судьба его лет на десять лет солдатчины занесла в степи Оренбургского края, пустыни Арала... – Иван вздохнул, задрал голову. – И на этом азиатском небе вряд ли он видел порхающих муз в лентах и монистах... Однажды я со своей юной женой по турпутевке отправился в путешествие по Туркестанскому, как он назывался при царе, краю: Бухара, Ташкент, Самарканд. Группа была сборная, молодежно-пенсионная. Все из России. Ну, потряс Самарканд, конечно, Регистан, и особенно – обсерватория Улугбека с гигантским каменным квадрантом, это такая дуга, вырытая в земле, чтоб определять положение звезд. Так наш один дурень хлебнул где-то «чашмы», местного портвейна, свалился и вниз по этой дуге покатился, и все сорок метров своими ребрами пересчитал. Мы его потом «звездочетом» прозвали...

– Вплотную приобщился к древней цивилизации, – заметил Приходько.

– Ладно, пошли отдыхать... Темно, хоть глаз выколи. Бессчетнов, – позвал Родин. – Организуй охрану!

– Понял! – отозвался тот из-за брезентовой стены.

Пригнувшись, Родин и Приходько вошли в палатку.

Бессчетнов уже подвесил под потолком фонарь с мощным аккумулятором, и в его свете лица бойцов были, словно бронзовые изваяния; кто травил вполголоса анекдоты, кто уже завалился на спальный мешок.

Шевченко решил напоследок выкурить еще одну сигарету, подумал вдруг мельком о том, как спустя годы яростные события прошедшего дня поблекнут, и вряд ли он когда-то захочет зарифмовать их в стихи. Он щелкнул зажигалкой, прикурил сигарету. Огонек выхватил Гриню в круге света и еще чернее сделал обступившую ночь. Он не сразу и увидел, как из кромешной тьмы, будто из густого киселя, появился силуэт. Шевченко вздрогнул и напрягся при виде материализовавшегося пришельца, но тут же узнал его по голосу.

– Да это – я...

Он жестом подозвал Гриню. Шевченко, чертыхнувшись (не дают покурить спокойно), затянулся сигаретой, шагнул к ночному праздношатающемуся.

– Слыш, братан, командира позови, поговорить надо, – произнес он тихо, буквально одними губами.

– Ладно, если только не спит уже, – кивнув, согласился Гриня, не ведая, что это будут последние слова в его жизни. Он повернулся, но не успел сделать и шага: человек из ночи неожиданно выхватил из-под куртки нож, резко вонзил в спину. Так же проворно убийца приглушил ладонью предсмертный хрип жертвы, и, подхватив осевшее тело, аккуратно опустил на землю. Оглянувшись, натянул вязаную шапку на глаза, превратившуюся в черную маску, резко вырвал нож из раны, шагнул в темноту – и пропал, растворился.

А в командирской палатке в этот самый момент прапорщик Бессчетнов как раз заканчивал краткий инструктаж с привычными словами о высочайшей бдительности. Борис Лагода и Сергей Конюхов, назначенные в первую смену боевого охранения, получив положенный ворох указаний, вышли на воздух. К ним должны были присоединиться еще двое из второй группы: с расчетом, чтоб на двух холмах сделать «секреты». И чтоб никакая тварь незаметно не подползла. А болвана с автоматом у палатки – это пусть в пехоте ставят, согласно Уставу гарнизонной и караульной служб.

Первым Гриню Шевченко увидел Конюхов.

– Гриня, ты чего?! – он бросился к телу, лежавшему ничком.

– Что с тобой? – Лагода включил фонарь, обмер, завидев расплывшееся пятно крови. – Ты ранен?!

Заслышав крики, Родин пулей выскочил наружу, за ним – Бессчетнов, Приходько, остальные бойцы. Ожили и другие палатки.

– Давай быстро пакет, – бросил Родин Бессчетнову. – Гриня, ты слышишь меня? Кто это был?

Шевченко еще жил, прошептал одними губами:

– Это – свой...

И взгляд его угас. На лице застыло напряженное выражение не успевшего сказать, может быть, и не самого важного перед уходом, но крайне необходимого.

– Гриня, Гриня, не уходи... – с мольбой простонал Родин и, подняв глаза на столпившихся бойцов, крикнул: – Всех по тревоге! Прочесать все и найти суку!

Гриню внесли в палатку, положили на спальник; Бессчетнов, сорвав окровавленную куртку и майку, торопливо перевязал рану.

– Надо вызвать вертушку с врачом! – Приходько решительно схватил радиостанцию.

Родин пощупал пульс на сонной артерии, глянул в остановившиеся Гришкины зрачки. Сколько раз ему приходилось видеть вплотную, лицом к лицу, смерть, и всегда его естество не могло смириться, принять эту чудовищную, непоправимую несправедливость. Смерть никогда не бывает красивой. Каждый раз смерть вырывала у него кусок души, когда на его глазах уходили свои, только что еще живые, родные братаны.

– Врач ему уже не поможет! – бросил зло Родин, вышел наружу.

Бойцы понуро в полном вооружении стояли в неровном строе. Так нелепо и жестоко никогда не теряли своих.

– Он сказал: это – свой... – произнес Родин слова, которые самому показались чужими, будто говорил кто-то другой. – Прочесать каждый метр! Приходько – тебе правая гора, Бессчетнов – тебе левая. А я – к союзникам. Бессчетнов, дай-ка мне твой мощный фонарь.

– Командир, может, еще кого возьмешь с собой? – предложил Приходько.

– Ничего, справлюсь. Полковнику мне докладывать.

Родин посмотрел вслед стремительно поднимающимся по склонам гор огням – каждый боец шел со своим фонарем. Все это напоминало какую-то странную игру, и Родин подумал: «Ищем самих себя».

Штабная палатка находилась метрах в семидесяти, рядом – два джипа, на которых приехали «гости-хозяева». Родин со злостью хлопнул ладонью по брезенту палатки. Там заворочались, послышался сдавленный спросонья голос:

– Кто это?

– Родин!

Вжикнула изнутри «молния», в проем высунулась недоуменная голова одного из таджикских офицеров.

– Вот так и голову можно отрезать! Где полковник?

– Он в джипе!

– А Мирза?

– Он во втором джипе.

– Всем подъем!

– А что случилось? – округлил глаза таджик.

– Случилось... Сейчас узнаешь!

Родин побарабанил по двери ближайшего джипа, оттуда раздался голос Мирзы:

– Что там у вас случилось?

– Сейчас узнаешь.

Затем резкая побудка досталась и Полковнику.

Верные нукеры, переглядываясь, мялись в ожидании неизвестных и, очевидно, малоприятных событий. От вылета на операцию отвертелись, а тут – какой-то очередной русский «кирдык».

Мирза вылез из машины, потом и Полковник распахнул дверь джипа. В руках он держал вытащенный из кобуры «стечкин».

– Что там у вас стряслось? – недовольно спросил он.

После паузы Родин ответил:

– Беда случилась... Только что убит сержант Шевченко. Ножом в спину.

Младшие офицеры охнули, Мирза воскликнул что-то невнятное, а Полковник взревел:

– Как – убит?! Вы что там, десантура, с ума посходили? Спите?! Кто убил?

Родин отступил на шаг, оглянулся на «союзников», бесстрастно произнес:

– Перед смертью последние слова Шевченко были: «Это – свой».

– Та-ак! – Полковник с ненавистью глянул на Родина. «ЧП» – хуже не придумаешь. – Поножовщину устроили! Строй личный состав! В глаза будем смотреть твоим орлам, руки проверять.

– Бойцы, товарищ полковник, прочесывают прилегающую местность.

Полковник подумал и согласился: пусть прочесывают. Ведь ему, как старшему, придется докладывать вышестоящему командованию, какие меры были приняты после случившегося чрезвычайного происшествия.

– Хорошо, пусть каждый сантиметр в округе обшарят... Потом мне доложишь. Это вот все, Родин, прямой результат анархии, бардака в твоем подразделении. Человека запросто убивают на ваших глазах, и вы не знаете, кто!

– Разрешите идти? – прервал Родин бессмысленный поток.

– А как это произошло? – Мирза тронул Ивана за рукав.

– Остался покурить. Кто-то его позвал. Потом ударил в спину.

– Да, беда. Мне надо будет завтра сообщить в МВД республики.

– Сообщай куда хочешь, – зло отреагировал Родин.

Полковник молча прошествовал к командирской палатке, посмотрел на прикрытого куском брезента Шевченко и, ни слова, ни говоря, ушел. Вслед за ним заглянули, не заходя за порог, Мирза и его подчиненные.

Еще час Родин маялся, не входя в палатку, где лежало остывающее тело их боевого товарища Грини Шевченко, потом дал отбой проческе. Бойцы в кромешной тьме, конечно, ничего не нашли. А им надо было хоть немного отдохнуть после операции. «Завтра по свету, может быть, что-нибудь и найдем», – подумал Родин. А что именно, не знал: следы, запах, нож или самого убийцу, которого выдадут его глаза. А до рассвета оставалось всего пару часов...

С подъемом Родин построил людей и повторил то, что знал каждый.

– Шевченко успел сказать, что «это был свой». Кто именно – не сказал. Я не верю, что среди нас есть подонок, который мог ударить ножом в спину, убить своего. Даже если это была какая-то ссора. Но, что случилось, то случилось, это реальность, и будут разбирательства, будет следствие...

Родин прошел вдоль строя. Бойцы понуро смотрели под ноги, чувствуя неизъяснимую вину.

– Шевченко был убит в двадцать два тридцать, – продолжил Родин. – Старшие палаток, кто в это время выходил на воздух?

Это относилось к Конюхову, Корытову и Вздохову. И каждый из них односложно заверил, что никто в эти минуты из палаток не выходил.

– Да мы все тут, как на ладони, – заметил из строя Лагода. – Сразу бы просекли, если б свой...

– Лагода! – резко оборвал Родин. – Ты за всех не отвечай! И ладонью своей закрой свой рот, пока убийцу не нашли... Повторяю всем ту же задачу: до прибытия следственной группы обшарить всю округу в радиусе 500 метров.

* * *

И все повторилось в той же последовательности под безучастным дневным светилом. Бурое пятно крови подсохло, все обходили его стороной. Но, обходи не обходи, все вокруг затоптали, впрочем, вряд ли можно было рассчитывать найти следы на этих камнях и черствой глиняной крошке.

Отточенный нож со следами крови нашел Конюхов. Он лежал в колючих кустах у заскорузлой арчи, буквально в ста метрах от бивуака. Конюхов принес его, осторожно держа пальцами за острие лезвия, чтобы, упаси господь, не оставить своих отпечатков, молча положил нож на тот самый камень, который еще вчера «облюбовал» командир.

– Где нашел? – спросил Родин.

– Возле арчи в кустах.

Родин, не прикасаясь, наклонился, будто силился прочитать имя убийцы.

– Отпечатки пальцев явно стерты. Самопал. Такие ножи зеки делают на зоне по заказу администрации.

Родин оглянулся на выросшего у него за спиной Бессчетнова.

– Поиску – отбой! Общее построение. И – дай мне какую-нибудь тряпку – завернуть.

Бессчетнов кивнул, тут же, как факир, исполнил пожелание.

Родин аккуратно завернул нож в тряпицу, широким шагом направился к штабной палатке, за ним заторопился, чтоб не отстать от событий, Приходько.

В палатке пили чай. Полковник и Мирза что-то негромко обсуждали, младшие офицеры молча отхлебывали из пиал.

– Кто же это мог? – в который раз задал вопрос Полковник.

В этот момент и вошли Родин и Приходько. Иван, ни слова не говоря, положил нож на стол, развернул тряпицу.

– Нашли в кустах в ста метрах от лагеря. Осталась самая малость: узнать, кто из присутствующихубил этим ножом.

Полковник вскинул брови, нукеры, как по команде, открыли рты, Мирза хмыкнул.

– Каких присутствующих? Ты чего, Родин? – изумленно спросил Полковник.

– Которые находятся сейчас здесь, в этой палатке! Потому что, разрешите доложить, никто из моих бойцов к убийству не причастен. И Шевченко сам себе в спину нож тоже воткнуть не смог бы.

– Родин, ты с ума сошел? – Полковник медленно встал. Поднялись и остальные.

– Шевченко перед смертью сказал, что это был свой. Надеюсь, понятно, что этот человек находится здесь, среди нас, в нашем лагере. А имени его не назвал, потому что не знал...

– Ловко ты все загнул, – Полковник снова уселся с хозяйским видом. – Может быть, ты меня имеешь в виду?

– Нет, не вас.

– Так кто же? – Полковник терял уже всякое терпение, с трудом удерживаясь, чтобы не выгнать в шею обоих старлеев.

Не глянув на Мирзу и его офицеров, Иван пояснил, как само собой разумеющееся:

– Кто-то из наших, так сказать, коллег.

Мирза взвился:

– Да как ты смеешь, старлей?

– Нож на какой зоне вытачивали? – с веселой злостью спросил Родин. – Может, ты и убил его?

Мирза рванулся к Родину, схватил его за грудки.

– Да ты с ума сошел, вояка...

Опрометчиво поступил Мирза: тут же, в мгновение, руки у него оказались по швам, а крепкий удар десантного лба отправил майора в дальний угол штабной палатки. Подчиненные дружно бросились подымать Мирзу.

Полковник изобразил озабоченность.

– Родин, прекратить! Что вы устраиваете? Следствие должно разбираться... и разберется.

Придя в себя, Мирза, отведя пылающий взгляд, намеренно спокойно произнес:

– Сами устроили между собой поножовщину! Ширанулись трофейным героинчиком – и крышу у всех сорвало... – Он открыл полевую сумку, достал оттуда пачку билетов, бросил на стол. – Вот билеты на самолет. Вылет сегодня в 22.00. По московскому времени... Через полчаса за вами приедет «ГАЗ-66».

Родин взял билеты, обернулся на входе:

– За мной должок... Мирза.

Он произнес так, что получилось почти «мерзавец».

Полковник вытер остатками туалетной бумаги взопревший лоб, вышел вслед за Родиным и Приходько. Он «заказал» борт и ждал, когда прилетит вертолет, и можно будет, наконец, добраться до гостиницы, принять душ, поужинать с бутылкой «руси араки», то есть местной водкой, и хоть на несколько часов позабыть все это бестолковое мероприятие, завершившееся абсолютно необъяснимым убийством сержанта. «Расхлебывать все будет этот выскочка Родин, – размышлял Полковник. – По праву первого доклада руководству я разукрашу его так, что клейма негде ставить будет». Увы, эта дурацкая операция никак не ложилась в копилочку заслуг для представления на генеральское звание. Полковнику абсолютно не жаль было сержанта: убиенных в различных обстоятельствах он видел не раз и относился к этому философски: если убивают, значит, кому-то это нужно, значит, кому-то перешел дорогу, значит судьба... А ситуация сложилась, ой, какая щекотливая: на чаше весов «правосудия» – спецназы и «союзники». «Уж лучше бы на кого-нибудь из наших навесили этот труп!» А то к черту полетят все оперативно-дружеские связи и наработки, на которые он потратил больше года.