Текст книги "Юлий Цезарь"

Автор книги: Сергей Утченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

В ходе балканской кампании первые же успехи Цезаря после его высадки в Эпире были связаны с благоприятной по отношению к нему позицией местных городов. Орик был занят без боя благодаря тому, что гарнизон и жители города, как уже говорилось, не пожелали взяться за оружие против Цезаря. Такая же история повторилась в Аполлонии, где жители заявили, что не намерены противиться мнению «всей Италии». Этому примеру последовали и другие города Эпира.

После объединения с Антонием Цезарь стремится привлечь на свою сторону города и общины в глубине страны. Он вступает в переговоры с представителями Фессалии, Этолии, а затем и Македонии. Посланный им в Этолию Кальвисий Сабин с пятью когортами и небольшим отрядом всадников овладевает всей областью без особого труда благодаря поддержке местного населения. Несколько сложнее оказалось положение в Фессалии. Направленный сюда с легионом новобранцев Кассий Лонгин застает в городах различное настроение: одни были на стороне Цезаря, другие – на стороне Помпея. Что представляли собой в соцпальггополитическом отношении «одни» и «другие», едва ли возможно выяснить более детально, но скорее всего в обоих случаях речь идет о привилегированных слоях населения, если даже один из главарей «партии» цезарианцев определяется как «молодой человек из высшей знати», к тому же, видимо, обладавший немалыми средствами.

После занятия Этолии, Акарнании и Амфилохии Цезарь предпринял подобную же попытку в отношении Ахайи. Туда был послан с войсками Квинт Фуфий Кален, занявший Дельфы, Фивы, Орхомен по «соглашению с населением», некоторые же города взял с бою. В остальные общины Кален направил посольства, желая склонить их на сторону Цезаря чисто дипломатическим путем.

Поражение под Диррахием повлияло, конечно, не только на военную, но и на политическую обстановку. Цезарю пришлось специально «ободрять» своих союзников, и все же некоторые общины под впечатлением слухов о его полном разгроме изменили ему. Уже говорилось о том, как Цезарь брал штурмом Гомфы, как город был наказан за вероломство и как этот пример подействовал на остальные фессалийские города. С другой стороны, когда после битвы при Фарсале Помпеи и его спутники оказались в положении беспомощных беглецов, города Кипра и Родоса, к которым они прежде всего обратились, категорически отказались их принять. Кстати, рассказывая о составе войск, противостоявших друг другу под Фарсалом, Аппиан специально подчеркивал, что на стороне Помпея были представлены «в огромном числе» и восточные народы, приведенные местными династами, и жители островов – киприоты, родосцы, критяне. Что же касается африканской кампании – но об этом речь еще впереди, – то и здесь отношение отдельных городов и общин к борющимся сторонам продолжало оказывать немалое влияние на весь ход военных действий.

Суммируя приведенные выше примеры, нельзя не прийти к выводу, что и сама Италия, и провинции не только были театром войны, но принимали достаточно деятельное участие в военной и политической борьбе, оказывая поддержку то одной, то другой борющейся стороне. Едва ли есть возможность выяснить, какой из сторон принадлежало в этом смысле преимущество, тем более что позиции отдельных общин неоднократно менялись в зависимости от успехов или неудач соперничающих полководцев. Не так просто решить и вопрос о социальной характеристике слоев населения, принимавших наиболее активное участие в борьбе. Однако если в поддержку «дела Цезаря», как мы имели случай убедиться, выступали люди из числа «высшей знати» , то трудно, даже невозможно предположить, чтобы на стороне Помпея и его сторонников, провозгласивших своим лозунгом возрождение сенатской республики, могли оказаться «демократические» слои населения. Очевидно, следует иметь в виду внутреннюю борьбу между различными группировками знати.

Это, конечно, не означает, что более широкие круги стояли совсем в стороне от развертывающихся событий. Клиенты, свита знатных лиц и военных вождей, слуги, рабы тоже принимали участие в борьбе. Так, когда военные действия развертывались непосредственно под стенами или на территории какого–либо города, то уже самим этим фактом население побуждалось к определенной активности. Конечно, едва ли можно предполагать, что жители муниципиев, а тем более провинциальных общин проявляли в своей массе глубокое понимание самого характера борьбы претендентов, разделявших их лозунгов и интересов, но тем не менее всем ходом событий – общей политической ситуацией и военной необходимостью – они все же оказывались вовлеченными в эту борьбу, в большую римскую политику!

* * *

Пока на Балканском полуострове развертывались военные действия – и, видимо, еще до сражения под Диррахием, – в Риме произошли следующие события. Претор М. Целий Руф, известный сначала как сторонник Помпея, а затем Цезаря, теперь снова выступил фактически как помпеянец, поскольку он пытался подорвать последние цезаревы распоряжения и законы. Древние авторы, склонные даже чисто политические акции объяснять личными мотивами – что часто менее наивно, чем ныне принято думать, – считали причиной разрыва обиду Целия Руфа на Цезаря, который более почетную должность городского претора отдал не ему, а Требонию .

Поэтому Целий Руф поставил свое судейское кресло рядом с креслом Требония и объявил, что он готов принимать жалобы всех тех, кто будет обжаловать решения третейских судей, касающиеся оценки имущества и уплаты долгов в духе последних распоряжений Цезаря. Однако эта акция успеха не имела и никаких апелляций к Целию Руфу не поступало. Тогда он выдвинул законопроект об уплате долгов в течение тести лет, причем за эти годы запрещалось начислять проценты. Когда против этого законопроекта ополчились консул Сервилий и другие магистраты, то Руф взял его обратно, но «для возбуждения страстей» выдвинул два новых законопроекта: один из них, предусматривающий отмену квартирной платы за целый год, был, видимо, рассчитан на широкие слои населения; другой, провозглашавший чуть ли не полную кассацию долгов (tabulae novae), – главным образом на должников из числа римской знати. Благодаря этому Руфу удалось организовать какую–то группу приверженцев и с ее помощью прогнать Требония после кровопролитной схватки с трибунала.

Возможно, что число сторонников Руфа было не столь незначительно, как пытается внушить своим читателям Цезарь, и движение приобрело довольно широкий размах, вызвав определенные отклики на юге Италии. Да и в самом Риме действия консула Сервилия свидетельствовали о том, что ситуация расценивалась как весьма опасная. Заседание сената было созвано под защитой находившихся недалеко от Рима и верных Цезарю войск. Целию было предложено взять обратно его законопроекты. Когда он отказался это сделать, был принят сенатусконсульт, на основании которого Сервилий отрешил Целия Руфа от должности, запретил ему посещать заседания сената, запретил созывать народные сходки (contio) и даже отдал распоряжение сломать его судейское кресло.

Тогда Целий покинул Рим и направился на юг Италии. Туда же он вызвал из изгнания Милона; с ним он был связан еще во время третьего консулата Помпея. Милон, собрав отряд из своих бывших гладиаторов и беглых пастухов и провозгласив, что он действует от имени и по поручению Помпея, осадил крепость Косу в Турийской области. Однако осада завершилась для него трагически: он был убит камнем, пущенным в него со стены. Целий пытался сначала произвести переворот в Капуе, когда же ему это не удалось, направился в Турии. В Туриях он стал подстрекать к возмущению жителей города и хотел подкупить стоявших здесь гарнизоном всадников Цезаря. Но из этих попыток тоже ничего не получилось – всадники его убили. Таков конец движения Целия Руфа, которое все же вызвало, как вынужден был признать сам Цезарь, «немалое волнение в Италии» .

Тем временем продолжали развертываться военные действия на Балканском полуострове. Прибыл с подкреплением Марк Антоний, произошло неудачное для Цезаря сражение под Диррахием, и, наконец, исход кампании был решен знаменитой Фарсальской битвой. Мы знаем, что Помпей бежал, когда солдаты Цезаря ворвались в лагерь. Дальнейшая судьба его сложилась трагически.

Помпей прибыл сначала в Митилену на Лесбосе, где в то время находились его жена Корнелия и один из сыновей. Затем он некоторое время еще продолжал плавание. У него возник довольно фантастический план искать прибежища в Парфии, где, по его мнению, он мог стать во главе огромного войска. Однако этот план, когда он поделился им с ближайшими друзьями, был категорически отвергнут. Взяло верх предложение отправиться в Египет – богатую страну, находившуюся сравнительно близко, малолетний правитель которой Птолемей был сыном царя Птолемея Авлета, обязанного своим троном в значительной мере именно Помпею.

Кораблю Помпея и нескольким кораблям, на которых находились его спутники (свита его за это время увеличилась, среди спутников Помпея были снова военачальники и сенаторы), удалось пересечь море беспрепятственно. Узнав, что Птолемей стоит с войском у города Пелусия (он вел тогда войну против своей сестры Клеопатры), Помпей направился именно туда, выслав предварительно послов.

Известие, принесенное послами, поставило в весьма сложное и затруднительное положение не столько мальчика–царя, сколько его советников – евнуха Потина, воспитателя царя Теодота и военачальника Ахиллу.

На совещании этих трех влиятельных лиц, представлявших собой фактически египетское правительство, высказывались различные точки зрения. В конечном счете было принято предложение Теодота о том, чтобы пригласить Помпея, но затем его убить.

Выполнение коварного замысла возлагалось на Ахиллу. Взяв с собой некоего Септимия, бывшего когда–то военным трибуном у Помпея, затем центуриона Сальвия и нескольких слуг, Ахилла вышел из гавани на рыбачьей лодке навстречу кораблю римлян. Когда Помпей стал спускаться в эту лодку, он вдруг, повернувшись к жене и сыну, процитировал два стиха Софокла. Смысл стихов сводился к тому, что, как только свободный человек вступает в дом тирана, он сразу же превращается в раба.

Тем временем на берегу выстроился крупный отряд египетского войска во главе с облаченным в пурпур царем. Корнелия и знатнейшие спутники Помпея наблюдали с борта корабля, как лодка приближалась к берегу. Тогда на глазах у тех и других Септимий нанес Помпею первый предательский удар в спину, затем обнажили мечи Ахилла и Сальвий. Увидев все это, римляне поспешно подняли якоря и устремились в открытое море.

Помпей погиб примерно через два месяца после сражения при Фарсале. Цезарь же начал его преследовать буквально на третий день после этой битвы. Сначала он надеялся захватить Помпея в Амфиполе, но, узнав, что его здесь нет, начал готовиться к переправе через Геллеспонт. За неимением больших военных кораблей переправу (двух легионов!) пришлось организовать на небольших легких судах, даже челноках. Во время этой операции легкие суда Цезаря неожиданно столкнулись с эскадрой помпеянцев, которой командовал Кассий, Казалось, положение Цезаря безнадежно, но Кассий даже и не попытался затеять сражение, наоборот, просил о помиловании и сам передал Цезарю весь свой флот. Таков был резонанс блестящей победы при Фарсале.

Прибыв в Малую Азию и еще точно не зная, куда направился его бывший соперник, Цезарь занялся устройством некоторых неотложных дел. Во–первых, он назначил для провинции Азия (Вифинии, Пафлагонии, Киликии и Понта) наместника, причем его выбор пал на Домиция Кальвина, только что отличившегося под Фарсалом. Видимо, в это же время (а скорее всего перед переправой через Геллеспонт) был назначен правителем Ахайи (т. е. фактически Греции!) другой легат Цезаря – Фуфий Кален. Сам же Цезарь прежде всего отправился в Илион (Троя) – город его легендарного предка Энея, сына Афродиты (Венеры). В знак этого посещения он, как некогда Александр Македонский, осыпал город милостями и привилегиями: даровал жителям самоуправление, освободил их от налогов. Так же он поступил в отношении города Книда, родины своего ученого друга Теопомпа, а что касаемся других городов и общин Малой Азии, то для всех жителей налоги были снижены на одну треть.

По всей вероятности, с пребыванием Цезаря на эллинистическом Востоке совпадают первые свидетельства, первые симптомы его обоготворения. В городах начинают воздвигать статуи с надписями, подчеркивающими его божественное происхождение, происхождение от Ареса и Афродиты (т. е. Марса и Венеры). Несомненно, что подобным проявлениям верноподданнических чувств на «эллинистический лад» содействовал и сам Цезарь, когда он предпринимал такие демонстративные шаги, как посещение Илиона. Не случайно также и то, что он специально и подробно останавливается в своих «Записках о гражданской войне» на чудесных знамениях, возвестивших во многих городах и общинах Азии о его победе в Фарсальской битве якобы в тот же самый день.

Кстати, об этой победе Цезарь предпочитал оповещать в той или иной форме всех, кроме самих римлян. Это ведь была победа в междоусобной войне, победа над своими же соотечественниками и согражданами. Поэтому в Рим Цезарь даже не направил официального донесения. Тем не менее, когда слух о Фарсале достиг Рима, то народ разбил статуи Суллы и Помпея, стоявшие на рострах. Более осторожный сенат выждал сообщения о гибели Помпея, и только после этого Цезарю был декретирован ряд почестей и полномочий. Ему было дано право предпринимать по отношению к помпеянцам любые меры, право объявления войны и заключения мира без санкции сената и народа, право в течение ближайших пяти лет ежегодно выставлять свою кандидатуру на консульских выборах, рекомендовать на выборных комициях народу своих кандидатов (кроме народных трибунов) н распределять преторские провинции не по жребию, а по своему собственному усмотрению. Ему даже было декретировано право на будущий (!) триумф в будущей (!) войне против нумидийского царя Юбы.

Кроме всего прочего Цезарь получил и пожизненное право восседать на скамье народных трибунов, т. е. быть почитаемым во всех отношениях наравне с трибунами. Это был, однако, не только почет, но и реальная власть, т. е. та трибунская власть (tribunicia potestas), которая стала в дальнейшем неотъемлемой и важнейшей составной частью власти римских императоров. И наконец, Цезарь был вторично провозглашен диктатором, причем срок диктаторских полномочий, видимо, на сей раз даже не оговаривался.

Урегулировав наиболее неотложные дела в Азии и узнав о том, что Помпеи отправился в Египет, Цезарь отплыл на Родос. Здесь он не стал задерживаться, и поскольку вызванное им войско прибывало частями, то, собрав наличные силы, он сел на триремы, взятые им у Кассия и частично у родосцев. В самом начале октября 48 г. тридцать пять кораблей Цезаря, на которых находилось 3200 легионариев и 800 всадников, появились в гавани Александрии.

Здесь Цезарь узнал о гибели Помпея. Ему услужливо была преподнесена голова Помпея и его перстень. Но он не принял страшный дар, отвернулся и, взяв в руки как будто только перстень с печатью, прослезился. Почти всех приближенных Помпея, оказавшихся в Египте, Цезарь помиловал и даже старался приблизить к себе. В этом отношении он оставался верен себе, и лозунг милосердия (dementia) становился все более и более твердой основой его поведения по отношению к политическим противникам.

Появление Цезаря с незначительными военными силами в Египте по существу с самого начала было встречено крайне недружелюбно, так что ему пришлось срочно вызвать из Азии еще два легиона. Возможно, что Цезарь первоначально не намеревался надолго задержаться в Египте – в его «Записках» говорится о том, что, мол, неблагоприятные ветры делали невозможным в то время отплытие из Александрии. Однако он был крайне заинтересован в получении денежных средств, необходимых ему для содержания войска. Дело в том, что за Птолемеем Авлетом, т. е. отцом нынешнего египетского царя, числился огромный долг в 17 миллионов денариев. Эту огромную сумму он в свое время получил в Риме сначала при помощи Рабирия Постума, а затем и самого Цезаря. Цезарь простил теперь детям царя часть долга, но требовал возврата 10 миллионов. Потин, фактический глава египетского правительства, к тому же министр финансов, чинил всяческие препятствия и вел себя вызывающе : велел кормить солдат Цезаря черствым хлебом, говоря, что они должны быть довольны и этим, поскольку едят чужое, а самому Цезарю и его приближенным выдавал к столу только глиняную или деревянную посуду, уверяя, что золотая и серебряная пошла якобы на уплату долгов.

Все это, вместе взятое, послужило причиной или только желанным предлогом для активного вмешательства Цезаря во внутренние дела египетского государства. Согласно завещанию Птолемея Авлета, египетский престол должны были занять совместно Птолемей Дионис и его старшая сестра и супруга Клеопатра. Однако между братом и сестрой началась вражда, и Клеопатра была изгнана из Александрии при непосредственном участии Потина. Теперь в пику последнему Цезарь тайно пригласил ее к себе. При первом же свидании он был очарован ее умом, красотой, смелостью и, выступив в качестве посредника между братом и сестрой, добился их примирения. В ответ на это Потин вызвал в Александрию войска из–под Пелусия; этими войсками командовал его сторонник Ахилла.

Появление в Александрии армии в 20 тысяч человек, возвращение в гавань 50 военных судов, посланных в свое время на помощь Помпею, – все это создавало для Цезаря с его явно недостаточными военными силами крайне опасное, даже критическое положение. Вскоре римляне оказались фактически на положении осажденных в той части города, где находился дворец. Пришлось вести уличные бои; кроме того, Цезарь удерживал при себе в качестве полупленника или заложника юного египетского царя.

Ахилла занял своими войсками почти всю территорию города и пытался отрезать Цезаря от моря. Бой шел как на улицах, так и в районе гавани. Цезарю пришлось пойти на то, чтобы поджечь корабли, в том числе и те, которые находились в доках. Распространившийся отсюда пожар охватил знаменитую александрийскую библиотеку. После этого Цезарь для сохранения надежной связи с морем спешно высадил своих солдат на Фаросе, занял этот остров, соединенный дамбой с Александрией, и закрепился на нем.

Борьба продолжалась с переменным успехом. Потин, главный инициатор и фактический руководитель всех антицезарианских сил, был схвачен и казнен. Но это мало что изменило в общем положении и расстановке сил. Младшая дочь царя Арсиноя бежала к Ахилле и вместе с ним начала весьма энергично руководить военными действиями. Однако вскоре их отношения испортились, возникли трения, и Ахилла был по ее распоряжению убит. Командование армией Арсиноя поручила своему воспитателю евнуху Ганимеду.

Военные действия затягивались. Становилось ясно, что без основательной помощи извне не обойтись. Тогда Цезарь направил Митридата Пергамского, одного из своих наиболее приближенных и наиболее доверенных лиц, в Сирию и Киликию для срочной организации подкреплений. Митридат, принадлежавший у себя на родине к высшей знати, известный своим мужеством и знанием военного дела, бывший к тому же, по слухам, незаконнорожденным сыном знаменитого Митридата Понтийского, пользовался большой популярностью в различных азиатских городах и общинах и потому как нельзя более подходил для выполнения возложенной на него миссии. Кстати говоря, выбор Митридата и характер данного ему поручения еще раз свидетельствуют о важной и вместе с тем активной роли местных общин в ходе гражданской войны.

Однако вопрос об использовании подкреплений был для Цезаря пока еще вопросом будущего. Сейчас следовало рассчитывать лишь на наличные силы. Тем не менее, когда к берегам Африки пристали корабли с хлебом, оружием (вплоть до метательных машин), людьми (37–й легион, состоявший из бывших помпеевых солдат), направленные к Цезарю Домицием Кальвином, все же удалось принять весь этот транспорт и использовать его, обезопасив от нападения врагов. Не менее удачными были действия флота, который еще оставался в распоряжении Цезаря, особенно родосских кораблей – ими командовал весьма опытный в морском деле грек Эвфранор. Но вместе с тем Цезарь потерпел чувствительную неудачу при попытке овладеть мостом неподалеку от дамбы, ведущей на Фарос. В этом сражении он потерял 400 легионеров и примерно столько же матросов и гребцов. Ему самому пришлось спасаться вплавь, и древние авторы рассказывают об этом эпизоде с любопытными подробностями. Цезарь плыл с поднятой рукой, в которой он держал свои записные книжки, а свой пурпурный плащ полководца он, по одной версии, тащил за собой, закусив его зубами, дабы не оставлять врагам в качестве трофея, по другой же версии, плащ все–таки достался александрийцам.

Вскоре после этих событий к Цезарю обратились александрийские уполномоченные с просьбой вернуть им царя, освободив его из–под охраны. Им, мол, надоели своевольное правление девчонки и жестокая тирания Ганимеда, и они готовы беспрекословно повиноваться царю, а следовательно, и Цезарю. И хотя Цезарь сомневался в искренности этих заверений, как и в благоприятной для римлян позиции юного царя, несмотря на все его клятвы и слезы, тем не менее он пошел по ряду причин навстречу пожеланиям александрийцев. Но сомнения все же оказались совсем не напрасными: царь, «словно его выпустили из клетки на арену, столь энергично повел войну против Цезаря, что, видимо, пролитые им при прощании слезы были скорее слезами радости» .

Положение снова резко ухудшилось. Силы Цезаря по–прежнему были недостаточны для ведения серьезной войны, для крупного полевого сражения вне стен города, а, видимо, только такое сражение могло привести к окончательной развязке. Вести уличные бои и выдерживать осаду в городе с почти полумиллионным населением можно было, конечно, сравнительно недолго. Вместе с тем все мыслимые сроки уже подходили к концу. И вот в этот критический момент произошел наконец перелом.

Он произошел потому, что Митридат Пергамский блестяще справился со своей задачей. Причем он не только организовал большие силы, с которыми и подступил к Пелусию, но ему удалось энергичным и неожиданным штурмом взять этот сильно укрепленный город. Оставив там свой гарнизон, он поспешил затем в Александрию на соединение с Цезарем, легко покоряя различные общины, лежавшие на его пути.

Решающее сражение произошло в дельте Нила. Египтяне направили сюда крупные силы против Митридата, вскоре прибыл и сам царь. Однако Цезарю, хотя он и избрал кружной путь по морю, удалось объединиться с Митридатом, и теперь соотношение сил становилось более приемлемым. В двухдневном сражении египетское войско не только потерпело неудачу, но на второй день был штурмом взят и лагерь. Царю пришлось бежать на корабль, который вскоре вместе с ним затонул. Сражение закончилось 27 марта 47 г., и Цезарь в тот же вечер во главе своей конницы прибыл в Александрию, где принял капитуляцию населения.

Овладев, таким образом, этим городом и Египтом, как пишет неизвестный автор «Александрийской войны», Цезарь возвел на царский престол тех, о ком говорил в своем завещании Птолемей Авлет, заклинавший римский народ не нарушать его воли. Однако одно отклонение было неизбежным: поскольку старший из сыновей погиб, престол пришлось передать Клеопатре и другому, младшему сыну. И хотя этот вопрос был урегулирован, а военные действия окончены, Цезарь еще оставался в Египте больше двух месяцев, причем совершил за это время в обществе Клеопатры путешествие по Нилу вплоть до южной границы государства, предаваясь при этом, как пишет Аппиан, «и другим наслаждениям» .

Цезарь пробыл в Египте в общей сложности девять месяцев. Еще в древности эта египетская экспедиция, а точнее говоря, египетская авантюра вызывала весьма разноречивые оценки и высказывания. Плутарх, который, видимо, в свое время уже мог подвести некий итог всем разногласиям, писал: «Одни писатели не считали войну необходимой и говорили, что единственной причиной этого опасного и бесславного для Цезаря похода была его страсть к Клеопатре, другие выставляли виновниками войны царских придворных, в особенности могущественного евнуха Потина, который незадолго до этого убил Помпея, изгнал Клеопатру и теперь злоумышлял против Цезаря» Следует отметить, что и в новой историографии египетская авантюра Цезаря вызывает не только разногласия, но и откровенное недоумение. Например, такой серьезный исследователь, как М. Гельцер, прямо говорит: «Девятимесячное египетское интермеццо задает любому наблюдателю жизненного пути Цезаря более чем просто загадку». И дальше он высказывает крайнее удивление по поводу того, что Цезарь столь отчаянно и легкомысленно ставил в Александрии на карту все то, что дала ему великая Фарсальская победа, сокрушается, что спасение Цезаря – диктатора римского народа! – зависело от варварского войска, набранного Митридатом. Клеопатру именует «демонической женщиной», привлекавшей Цезаря именно этими качествами, а не только тем, что она принадлежала к династии последних диадохов.

Нам трудно, конечно, в настоящее время судить, кого имел в виду Плутарх, говоря о различных авторах, высказывавших свои оценки причин Александрийской войны. Скорее всего речь идет о высказываниях, до нас не дошедших. Что касается неизвестного нам автора сохранившегося сочинения «Александрийская война», то он по существу этот вопрос обходит. Сам Цезарь в конце своих «Записок», посвященных гражданской войне, объясняет свое появление в Египте тем, что он отправился туда вслед за Помпеем и сразу же столкнулся с крайне недружелюбным отношением населения Александрии, а затем с открыто враждебными действиями Потина. Он же сам выступал якобы Б качестве искреннего друга и посредника, желая лишь уладить распри между наследниками Птолемея и тем самым обеспечить реализацию его завещания.

Все это, вместе взятое, не дает, конечно, никакого вразумительного ответа на целый ряд вопросов. Почему, располагая столь незначительными силами. Цезарь рискнул ввязаться в столь опасную и затяжную войну? Какую цель он преследовал, идя на такой риск, тем более что он, видимо, с самого начала не стремился к превращению Египта в новую римскую провинцию? Была ли у него не только цель, но и какой–то определенный план действий в Египте, или, другими словами, какое место должна занять египетская экспедиция в общей картине, общем ходе гражданской войны? И наконец, чем объяснить, что он, стремящийся всегда доводить начатое дело до конца, в особенности когда речь шла об уничтожении противника, на сей раз как бы сознательно давал возможность недобитому еще противнику оправиться, собраться с силами, и даже когда оканчиваются связывавшие его военные действия в Египте, он и тогда отнюдь не спешит вернуться к выполнению (вернее, к завершению!) основной своей задачи?

По всей вероятности, если и возможен ответ на эти вопросы, он должен иметь какой–то негативный, вернее, неблагоприятный для обычных наших представлений о Цезаре характер. Да, в Александрийской войне Цезарь явно шел на малооправданный риск, действовал легкомысленно и даже далеко не всегда разумно. Почему? Это неизвестно, да и едва ли поддается выяснению. Какова была его цель в этой войне и имел ли он вообще какую–то перспективную цель, реализация которой предполагала именно военные действия? Скорее всего такой цели у него не было (если отвлечься от наличия совсем иной задачи: выпутаться из крайне затруднительного положения). Был ли у Цезаря определенный, заранее разработанный план действий? Безусловно, такого плана у него не было, и потому египетская экспедиция выглядела какой–то случайностью, авантюрой, а в общем ходе гражданской войны – неожиданным и незакономерным отклонением. Почему, наконец, он отказался от своей обычной тактики, от быстроты и внезапности действий и почти на год как бы вовсе забыл о выполнении своей основной задачи, незавершенность которой ему была, конечно, достаточно ясна? На этот вопрос тоже, если только не сводить все к демоническим чарам Клеопатры, нет удовлетворительного ответа.

Подобные негативные заключения представляются на первый взгляд малоубедительными, противоречивыми и уж во всяком случае разочаровывающими. Но если не поддаваться первому впечатлению, то следует, пожалуй, признать, что они противоречат не столько фактам, сколько определенному, сложившемуся и, безусловно, предвзятому представлению о самом Цезаре. Согласно этому представлению, Цезарь просто не может действовать без цели и плана, не может совершать необдуманных или неразумных поступков, не способен на беспочвенные авантюры и всегда – как, кстати, и сказано выше! – действуя быстро и решительно, доводит начатую им борьбу до победного конца.

Но так ли это было на самом деле? Не грешит ли опять подобная оценка личности Цезаря явными чертами телеологизма? Пытаясь обосновать все его действия высоким рационализмом, «плановостью», целенаправленностью, не уподобимся ли мы тем исследователям, которые, например, упорно считают Цезаря непричастным к так называемому делу Веттия только на том основании, что вся история с Веттием выглядела слишком авантюрной и слишком неуклюже разыгранной. Вот поистине классический пример спасительного применения argumentum ad hominem!

Нет, Цезарь не был безупречно и безошибочно действующей машиной, он не руководствовался везде и всюду только определенным расчетом, не преследовал только далеко идущие перспективные цели чуть ли не глобального масштаба, но это был живой человек, которому все человеческое было отнюдь не чуждо, и уж если пытаться представить его себе как личность, то, быть может, все своеобразие и даже некое обаяние этой личности именно в том, что он при всех своих прочих качествах был способен на риск, на промахи, ошибки, а порой и на безрассудные поступки. Потому и не обязательно было Клеопатре обладать какой–то демонической притягательной силой, дабы соблазнить Цезаря на совместное путешествие по Нилу, которое еще в меньшей степени, чем египетская экспедиция в целом, нуждается в каком бы то ни было рациональном оправдании.

За то время, что Цезарь еще находился в Египте, к нему начали поступать различные сведения с других театров гражданской войны. Как правило, это были малоприятные новости. Так, например, в Малой Азии создалось чрезвычайно сложное и опасное положение. К Домицию Кальвину, наместнику Азии, обратился царь Дейотар (бывший сторонник Помпея, перешедший на сторону Цезаря после Фарсала) с просьбой защитить его царство Малую Армению, а также Каппадокию (царство другого союзника Цезаря – Ариобарзана) от покушений Фарнака, сына Митридата Великого. Дело в том, что Фарнак решил попытаться, используя римские междоусобицы, восстановить могущественную державу отца, а потому кроме Каппадокии и Малой Армении он метил еще на Вифинию и Понт. Все это уже непосредственно затрагивало римские интересы на Востоке.