Текст книги "Приключения капитана Кузнецова"

Автор книги: Сергей Кулик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

За полчаса я вынул из озера штук пять золотистых карасей, одного окунька и двух ершей. Потом вода слегка вздрогнула, зазыбилась, и клев вдруг прекратился. Сматывая удочки, я посмотрел на залитый заходящим солнцем береговой изгиб и понял причину появления зыби. В полукилометре от меня, мыча и фыркая, в озере купались три огромных лося. Через минуту к берегу спустился и смело зашагал в воду четвертый, потом пришли две комолые самки и еще… и еще… Так, не подходя близко друг к другу, в воде собралось целое стадо спасающихся от гнуса таежных великанов. Они купались долго и с наслаждением, потом окунали длинные горбоносые головы в воду вблизи берега, вытаскивали оттуда целую беремку корневищ прибрежных растений, не спеша отмывали добычу от грязи и, втянув в огромную пасть, деловито жевали и опять погружали головы в воду за свежей порцией лакомой пищи.

Забыв про рыбу, я не отрывал глаз от незнающих еще выстрелов и страха перед человеком сохатых. Только с наступлением темноты они по одному начали покидать озеро, уходя в тайгу по заросшему увалу. За увалом они разойдутся в разные стороны, на свои участки, чтобы завтра к вечеру опять встретиться здесь. Некоторым идти километров пятнадцать или больше, но лоси так любят купаться, что ни расстояние, ни трудный переход не помешают им прийти сюда еще.

Запах свежей рыбы напомнил об ухе. Но ее я мог сварить только в поллитровой жестяной консервной банке, а такое количество, конечно, не может удовлетворить аппетит человека, вот уже больше месяца не евшего горячей пищи.

Вспомнилась прочитанная статья в газете. Ученый-археолог сообщал, что в долине реки при раскопках им открыты несколько печей, сделанных древними жителями долины. Печи были круглой формы и напоминали современную русскую печь. Около них найдены черепки гончарной посуды. Значит в таких печах готовили пищу в глиняной посуде, которую без особого труда можно изготовить и в моих условиях. И хотя я не собираюсь жить здесь долго, но решил в ближайшее время заняться поисками подходящей глины и изготовлением гончарной посуды. А пока что придется пользоваться жестяной банкой.

На спокойном мирном озере я не увидел никаких признаков, которые подсказали бы, что самолет находится на его дне. Но, может быть, всплывшую смазку отогнало ветром к другому берегу, а горючее, если оно осталось и всплыло, могло за это время просто испариться с поверхности воды. Поэтому, завтра же надо начать обследование озера у Орлиного утеса.

На озеро спустился вечер. Черными силуэтами встали утесы, и из тайги в спину подуло ночной прохладой. Далеко-далеко, на почерневшей озерной глади засветился огромный пунцово-красный островок. Потом, вздуваясь, островок оторвался от глади и стал непривычно крупной, похожей на огромную ягоду клубники, луной. Где-то всплеснулась вода… крякнула утка и умолкла, чтобы не вспугнуть тишину и красоту летней ночи. От луны к моим ногам мириадами золотистых блестков по озеру потянулась искристая дорожка.

И эта чудесная луна и искристая дорожка были давно знакомы по Байкалу и Черному морю, по Феодосийскому заливу и картине Айвазовского; они несли покой и волновали сердце, располагали к мечтам и отдыху… Не хотелось зажигать костер и ложиться спать и я просидел до зари, так и не отведав ухи из свежей рыбы.

Закинув удочки на утренней зорьке, я глядел на поплав+ки, думая о предстоящих поисках самолета на дне теперь подернутого дымкой тумана спокойного озера. Вдруг слева послышался какой-то гул со стуком. Повернул голову и заметил, что зеленые вершины молодых сосен одна за другой вздрагивают от ударов. Эта дрожь узкой дорожкой спускалась все ниже и ниже, и через несколько секунд годовалым поросенком из обрыва шлепнулся в воду камень. Не придав значения столь обычному в гористых местах явлению, поворачиваюсь к своим поплавкам, но с горы опять загремело. Камень, стукнувшись о ствол, остановился на полдорожке. Вверху что-то заурчало, и сейчас же полетел вниз третий, за ним четвертый камень.

Хватаясь за стволы деревьев и побеги подлеска, согнувшись и на четвереньках, запыхавшись, выбрался на вершину безлесого нагорья. Останавливаюсь, чтобы перевести дух, но то, что пришлось увидеть, заставило позабыть усталость и все на свете.

Огромный косматый бурый медведь, шагах в двадцати, полулежа на животе с подтянутыми к переду задними ногами, передними лапищами рыл землю. Вот он вынул двухпудовый валун и, помогая мордой, толкнул его вниз по склону. Послышался гул катящегося камня и стук о стволы деревьев. Медведь, склонив голову на бок, прислушивался к грохоту и стуку. Его черные глаза глянули прямо на меня – по спине пробежала дрожь, руки похолодели. Но зверь не замечал или не придавал значения присутствию человека. Грохот закончился всплеском, медведь удовлетворенно хрюкнул и еще с большей силой принялся разгребать землю. Следующий валун застрял где-то между стволами, зверь сердито рявкнул и с бешенством швырнул в догонку новый. И кажется, что только сейчас он заметил виновника неудач своей утренней забавы: встал и не спеша пошел на меня.

В висках сильно застучало. От усталости или от волнения не могу отстегнуть кобуру пистолета. Вот зверь уже в нескольких шагах, и бежать нет смысла… Он идет отомстить за свои неудачи и, видно, не отступит от своего намерения… Наконец, пистолет зажат в руке, и… звук выстрела всколыхнул утреннюю прохладу. Медведь взревел и огромным мохнатым столбом вздыбился на задних лапах. Потом голова покачнулась, и зверь с неистовым ревом рухнул на землю. Еще не знаю, радоваться победе или спасаться бегством?.. Поворачиваюсь к зверю спиною и кубарем качусь вниз к озеру. В догонку слышатся гул и треск. Я сворачиваю в сторону и на миг оглядываюсь назад. Мимо прогромыхал и шлепнулся в воду большой валун, потом наступила тишина. Значит медведь не погнался и, может быть, мертв.

Немного передохнув, возвращаюсь на место встречи. Мохнатая глыба лежит без движения, и я подхожу к ней совсем близко. Медведь внезапно поднимается на ноги и как-то неуклюже, нагнув голову к земле, с душераздирающим ревом ковыляет на меня. Я пячусь назад и стреляю почти в упор в голову… Теперь медведь лежит на животе с протянутыми когтистыми лапами.

БОГАТАЯ НАХОДКА

Только к вечеру я успел привести в порядок свою добычу. Мясо большими кусками разложил на каменном полу в пещере, вымытые кишки опустил в озеро, а тающий на глазах жир поместил в наспех сделанные из коры плошки.

Заложив камнями и завесив шкурой вход в пещеру, начал перетаскивать мясо к шалашу или, вернее, к соленому водоему, где погружал в воду для засола. За эти переходы я нашел к шалашу более короткий и ровный путь по-над марью и второй день, отложив обследование озера, ношу богатую добычу.

В эти дни по-прежнему стояла теплая ясная погода. Но к вечеру второго дня с северо-запада черной стеной поднялась грозовая туча. Точно кто-то злой и могучий перемешивал там киселеобразную муть, и она, озаряясь змеями молний, неслась мне навстречу, замазала полнеба, спрятала солнце. Надоедливые слепни куда-то исчезли, а обрадованная перемене мошкара черным дымом повисла над головой, посыпалась в глаза, запирала дыхание, разъедала руки. Я старался по-быстрее пройти четырехкилометровое расстояние с последней ношей.

До шалаша оставалось полкилометра, как, выскочив из тайги, в лицо хлестнул крупный спорый дождь, и мошкара исчезла. Над головой рушилось и трещало небо, ложбинки быстро заполнялись пузырящейся мутной водой; подернутые белой вязью пены, по рытвинам заспешили темно-бурые ручейки. В воздухе запахло теплым дождем и детством, живицей и ромашкой.

Вот уже почти рядом шалаш, но намокшая одежда связывает движения, отяжелевшая ноша давит к земле, опять ноет натруженное колено.

Грянул сильный гром. И вдруг мерную дробь дождя заглушил шум вспугнутой бури, затрещали сучья таежных стариков. С каплями дождя в воздухе смешались хвоя и листья и в гонимом бурей месиве, озаренные молнией, блеснули белые ледяные комочки. Опять загрохотало небо, и, словно подчиняясь грозной команде, на тайгу и поляну ринулась в атаку стена белого беспощадного града. И не комочки, а крупные льдинки сбивают цветы, втаптывают их в набухшую землю, косят траву, больно стучат в спину. По скользкому белому булыжнику остаток пути иду спиной к ветру и, наконец, упираюсь ношей в дверь своего жилища. Одновременно с моим приходом, так же внезапно, как и нагрянула, буря с градом умчалась за озеро, оставив на поляне ненужные, сереющие и медленно исчезающие градины. Наконец, гроза совсем притихла, а с серых клочьев облаков на землю посыпался мелкий, прохладный, бесконечный дождик.

В шалаше тепло и уютно, пахнет берестой и сеном. Мерный шелест по кровле потянул к отдыху, напомнил далекое детство. Мы с товарищем, мокрые и смешные, бегали под дождем по улице деревни, напевая: "Золото, золото падает с неба"… Потом забирались на чердак и со сладким замиранием сердца слушали дробь дождя по железной крыше. Прижавшись друг к другу, мы подолгу просиживали молча в чердачной полутьме, улавливая все новые и новые нотки в говоре дождя с жаждущей влаги землею.

"Золото, золото падает с неба…" – с раннего детства запомнились слова из чьего-то стихотворения. С раннего детства деревенская жизнь научила ценить и любить дождь, который вселял в душу радость, крепкую надежду на урожай.

"Золото, золото падает с неба…" – выбивали капли по плоскостям моего самолета, выстукивали в стекла окна уютной холостяцкой квартиры…

"Золото, золото падает с неба…"

Уже тайга спряталась в прохладной темноте, а дождь все моросил и моросил. В такую погоду мне всегда хотелось побыть наедине с дождем, послушать симфонию воды, земли, воздуха и еле слышные далекие раскаты грома. Потом включалась радиола, и в говор дождя вплеталась раздольная русская песня сестер Федоровых… – "Ничто в полюшке не колышется…" или словно сотканная из красот самой природы симфония Чайковского.

Так было там, дома, в деревне, в городе… А сейчас хоть идет и такой же дождь, но он льет и льет на душу нестерпимую скуку и тоску и я дорого заплатил бы за то, чтобы побыть сейчас в кругу товарищей. И сильнее, чем хлеб и суп, сахар и чай, мне нужны сейчас товарищи, друзья, коллектив, люди. И совсем уж трудно выразить словами жажду поговорить, поспорить, посоветоваться, а то и запросто посидеть молча с людьми, избавиться от гнетущего чувства одиночества. Но это желание в дебрях таежного простора остается несбыточным, похожим на сказку.

Нет… Нет!.. Так дальше нельзя. Надо скорее найти самолет, а потом и выход из создавшегося положения…

Всю ночь, не давая уснуть, ныла припухшая нога, а утро двадцатого июля встретило меня дождем и серым туманом. Непогодь и боль в ноге опять неизвестно на сколько дней привязали к шалашу, обрекли на бездействие. Стараясь не поддаться тоске и боли, избегаю постели и, закончив записи, начинаю делать туески из заготовленной бересты.

В этот воскресный день – дни помечал в маленьком табеле-календаре – сшил три ведра и три большие кринки, две кружки и два кузовка под грибы или подо что угодно. А дождь все льет и льет, будто прорвалось прогнившее небо и непогоде не будет конца. В понедельник под шелест дождя изготовил килограммов двадцать колбасы и в туесках залил ее жиром, а в дымоходе печки начал копчение слегка просолевшей медвежатины. На колбасу ушел весь запас соли, и надо его восстановить, вываривая соленую воду в большой посуде. Так, хочешь – не хочешь, нужда заставляет заняться гончарным делом.

Шлепая босыми ногами по грязным лужам, утром двадцать второго июля иду к оврагу, что недалеко от шалаша справа, осмотреть глину и взять ее для пробы. По-прежнему моросит дождь, и с двухметровой обрывистой стены на усыпанное валунами дно оврага грязной струйкой урчит водопадчик. У самой струйки, на кирпично-красном фоне стены оврага, большими коричневыми овалами выделяется вязкая глина. Она показалась мне подходящей для задуманной цели. Деревянная лопаточка то и дело натыкается в глине на валуны, и я, вспоминая медведя и улыбаясь, швыряю их на дно оврага. Один из камней оказался настолько неподатливым, что, подковыривая, я сломал инструмент и, огорченный этим, решил забросить упрямца подальше. Но небольшой, величиною с литровую кружку, валун оказался таким тяжелым, что я уронил его у самых ног под струйку водопада. Из-под грязных брызг, точно благодаря за душ, упрямец улыбнулся мне желтоватым блеском.

– Золото?!– вскрикнул я, принимая такой же душ, и подошел к самородку.

Забылась сломанная лопаточка и глина, в душу хлынула радость и волнующая непонятная тревога. Золото?!. "Золото, золото падает с неба… Дети кричат и бегут под дождем…" – запел я не выходившую из памяти все эти дни песенку неизвестного автора.

Оглядываю навалы мокрых валунов на дне оврага и нахожу еще два самородка поменьше и восемь штук совсем маленьких. Да, да… Коренное золото… Богатейшее месторождение…

Сложив самородки в одну кучу на дне оврага и превозмогая боль в колене, добираюсь до соленого водоема, чтобы осмотреть валуны: нет ли и здесь золота? Но самородков не оказалось, а соленый водоем доверху заполнен мутной дож-девой водой, прорвавшейся в него из ручья через сделанную мной предохранительную гать. Пришлось заняться откачкой воды и починкой преграды. Эта работа отняла весь день

Уставшее тело просило отдыха, но боль в ноге прогоняла сон, и я всю ночь лежал с открытыми глазами. Может быть, причиной бессонницы была также богатая находка? О чем бы я ни начинал думать в эту ночь, мысли опять и опять возвращались к золоту, мешая сосредоточиться на других важных вопросах. Начинаю обдумывать план поиска самолета, а в голове из неведомой глубины возникают и овладевают мною фантастические проекты. То я вижу замерзшее озеро, приспособленное под удобный зимний аэродром, принимающий самолеты с инженерами и рабочими, с оборудованием для прииска и продуктами для приискателей; то прекрасный поселок приискателей на моей поляне и веселых ребятишек, играющих у соленого водоема; то слышу шум моторов огромной драги…

Уснул только под утро, когда принял твердое решение: при розыске самолета изучить размеры озера и его пригодность под зимний аэродром. Этой работой надо заняться завтра же при любой погоде.

Но боль в колене держала у шалаша еще пять дней.

Русскую поговорку "не святые делают горшки" я переделал бы в пословицу "сделать простой горшок – не так уж просто". И это верно. Два дня ушло на поделку шести очень неказистых горшков, похожих на украинские "макитры" и четырех шляпообразных мисок.

Вместо гончарного деревянного круга приспособил плоский округлый валун, положив его на слегка заостренный камень. Отсутствие малейшего навыка в гончарном деле приводило к тому, что один и тот же "горшок" по нескольку раз ломал, перемешивал, и опять "тянул", проворачивая круг одной здоровой ногой. Ломило спину, болели плечи, уставала нога. Пока сохла готовая посуда, вырыл в земле обжигательную печь вблизи шалаша и натаскал топлива.

Еще в пятом или в шестом классе учительница подробно объясняла нам, что при обжиге гончарной посуды первые сутки надо давать слабый огонь или просто "дымок", и только после этого жар постепенно увеличивать, а на третьи сутки посуду прокалить докрасна. После обжига по такой "инструкции", с сильно бьющимся сердцем, я начал вскрывать печь.

У первого горшка оказалось две трещины, у второго – оплавились и покоробились стенки, а третий – рассыпался совсем. Лишь три горшка с подрумяненными боками ласкали глаз и при легком постукивании ногтем издавали приятный звон. Что касается мисок, то они все оказались удачными.

В этот же день я собрал уцелевшие от града уже спелые ягоды лесной клубники и целый кузовок грибов и сварил в новых горшках компот и грибной суп. И компот и суп были так вкусны, что повар нашего ресторана никогда не угощал пилотов подобными блюдами даже в большие праздники.

ГДЕ ЖЕ САМОЛЕТ?

Двухдневные поиски машины в Ольгинском озере второго и третьего августа принесли раз очарование. На его дне, вблизи усыпанного белыми перьями Орлиного утеса, под трехметровой толщей хрустально чистой воды на всей ширине водоема я не нашел никаких остатков самолета, никаких признаков его падения. Но где же самолет? Ведь я видел тогда с высоты, как он почти вертикально падал на голубую гладь озера за Орлиным утесом. Правда, последний раз я взглянул на машину, когда она находилась на высоте около пятисот метров над озером. Не могла же она сама по себе выйти из пике, свернуть влево или вправо, или полететь дальше по прямой и упасть где-то подальше?..

А может быть именно так и случилось?

Четвертого августа на небольшом плотике из четырех сухих колодин, связанных попарно тонкими березками, я продолжал обследование озера уже по его длине, заплывами от западного до восточного, еще незнакомого мне берега.

Правый берег представляет собою цепь скалистых нагромождений базальта с почти отвесной, уходящей ввысь стеной. На высоте ста метров и выше, тесно прижавшись к серой стене, каким-то чудом держатся невысокие елочки, березки и сосенки, словно ребятишки на руках нежной матери. И трудно даже представить, куда пускают корни, как удерживаются над пропастью и чем питаются эти смельчаки.

Проплывая не больше двух километров в час вдоль берега, просматриваю каменистое дно под прозрачной толщей воды, наношу очертания озера на лист бересты, описываю растительность и животный мир берега. Правда, из животных в этот день я видел только лису-белодушку и двух старых моих знакомых – орлов-беркутов. Встреча с лисой удивила больше, чем встреча с лосем, так как в научной охотничьей литературе пишут, что белодушек в северной тайге нет. Ошибиться же я не мог. Лиса долго стояла на выступе вблизи воды, с любопытством следила за каждым моим движением, кокетливо позируя то в анфас, то в профиль, как перед фотоаппаратом. Когда плот стал удаляться, лиса пустилась прыгать по уступам вслед, затем, видать, раздумала и, свернув вправо, скрылась в темноте расселины. Орлы, наверно, не забыли о нашей первой встрече и, не пытаясь повторить нападение, сонно поглядывали на плот с высоты.

Перед заходом солнца я уже был у восточной оконечности озера и остановился здесь на ночлег. Вся длина озера не больше четырнадцати километров, а наибольшая ширина, у Орлиного утеса, около четырех километров. На восточной стороне закончились и скалистые нагромождения, словно они только и поставлены сюда для того, чтобы охранять озеро с юга. Скалы здесь более доступны, чем у пещеры, а у изгиба берега они оставили место для ровной цветастой поляны.

По нанесенным очертаниям берегов видно, что озеро действительно напоминает форму полумесяца. В сужении, у самой поляны, в озеро впадает небольшая быстрая речушка с заросшими ивняком и черемухой живописными берегами. Северный пологий берег на всем своем протяжении сплошь покрыт густыми зарослями камыша, тростника и рогоза, которые начинаются от устья речушки. За этими зарослями темно-зеленой стеной стоит тайга.

На берегу на меня хлынула такая уйма комаров, что пришлось сейчас же развести спасительный костер. Кстати, пора было подумать и об ужине.

Если днем Ольгинское озеро казалось "мертвым царством", то уже после захода солнца оно заговорило стоголосым гомоном. Выплывая стайками из камыша, первыми завладели озерной гладью дикие утки. Их было тысячи: серые важные кряквы и гордые гоголи, проворные нырки и разнопестрые чирки, задумчивые касатки и стремительные в движениях шилохвостки. Словно кто-то специально собрал здесь огромную живую коллекцию из всех представителей семейства утиных, какие только есть на территории Сибири. Кувыркаясь и ныряя, они шипели, крякали, пищали, смешивая звуки собственных голосов с всплесками воды.

Немного погодя, как бы выждав приглашение, к утиному обществу выплыли гуси со своими пушисто-желтыми питомцами, а за ними отважно вышли гордые красавцы – белые лебеди. И, несмотря на множество птиц, на излишнюю игривость и подвижность чирков, нырков и шилохвостей, на озере царил строгий порядок. Будто умелый птицевод колхозной фермы только что выпустил из птичьих домиков своих питомцев на прогулку и тут же строго наблюдает за порядком, предупреждая нарушителей.

Боясь костра или человека, птицы удерживались от бивака на почтительном расстоянии, образуя большой свободный полукруг. Я приблизился к тому месту, где утки были совсем близко к берегу, но они, не обратив на меня внимания, продолжали свои немудрые занятия. Иду к костру и возвращаюсь с леской и кусочком жирной медвежатины. Привязав мясо, закидываю его в озеро. При взмахе руки и всплеске мяса мои пернатые соседи вздрогнули, пустились было в рассыпную, но убедившись, что опасности нет, скоро успокоились и занялись своими делами.

Минуты через две конец лески дернуло и потянуло в озеро. Наматывая на руку нить, вместо мяса я притянул к берегу испуганную и удивленную крякву. Утка закричала, и все пернатое царство с шумом и плеском удалилось в ночную черноту…

Прохладный утренний ветерок очистил озеро от пелены тумана, а золотистая заря обещала смениться ясным погожим днем. Добывая завтрак, пернатые опять укрыли озеро говорливыми стаями, посвистывая крыльями, совершали утреннюю прогулку в воздухе, делая широкие круги над водою. И вдруг озеро вздрогнуло и зарокотало от ударов тысячи крыльев. С быстротой молнии пернатые валом мчались к зарослям по воде и над водой, оставляя за собой серое облако водяной пыли.

Приподняв голову и оглядывая берег, я увидел виновника всеобщего переполоха. Метрах в ста от меня у самой воды спокойно стоял огромный медведь – двойник убитого мною зверя. Он несколько секунд глядел на оседающую водяную пыль, потом самодовольно рявкнул, словно одобряя случившееся, и не спеша пошел в воду. Я пополз к кусту и оттуда наблюдал за мишкой. А он уже нырял, фыркал и хрюкал далеко от берега, переворачивался вверх животом, становился на задние лапы, как бы измеряя глубину, и все больше удалялся от берега, приближаясь к зарослям рогоза. Минут через двадцать его мохнатая голова уже скрылась в камышах и только по движению стеблей было видно, где гуляет таежный хозяин. Из камыша послышался предсмертный крик утки, закричал гусь. Стало ясно, что мишка разоряет гнезда, безжалостно уничтожая хозяев, прилетевших за тысячи километров, чтобы вырастить детенышей в этом тихом прекрасном крае, на своей родине.

Обратно к каменной пещере я плыл у противоположного от скал северного берега. Двухметровые стебли рогоза с бурыми бархатистыми султанами напомнили детство. Не один раз плакали наши школьные подруги, когда мы, озорные мальчишки, распушив султан, осыпали их серовато-белым "дымом". А кому неизвестны мягкие маты, прочные корзины и канаты из листьев рогоза? В сибирских колхозах его листья силосуют на корм скоту, превращая этого "дикаря" в молоко и мясо. Пухом из султанов украшают и утепляют окна в городах и селах, а жители тайги нередко набивают им подушки.

Я подплыл поближе к зарослям рогоза, чтобы нарвать султанов для подушки. За стеблем потянулось из воды толстое мясистое белое корневище. И тут вспомнилось, что из этих корневищ можно сделать муку и выпекать хлеб, что в сухом корневище, как и в пшеничных зернах есть крахмал, белки, сахар и почти столько, сколько в обыкновенной пшеничной муке. А я третий месяц живу без хлеба!

За час я загрузил свой плот корневищами и, осматривая дно, направился к пещере. Солнце стояло уже высоко, но с поверхности воды еще улыбались не спрятавшиеся в воду от солнца белые кувшинки и удивленными глазками провожали плот цветы стрелолиста.

В юности многие девушки напоминали мне разные цветы. И я в шутку, а то и всерьез, называл их не по именам, а названием цветка, на который, казалось, девушка была похожа. Так, одну я называл Георгиной, другую – Гвоздикой, третью – Ромашкой. Ребята посмеивались, а потом сами называли подруг новыми именами, так и закрепившимися до окончания техникума. Девушки отзывались на свои новые имена с довольной улыбкой, а те, которым цветов не хватило, обижались на мою ненаходчивость. Обиделась и наша отличница Галя. Ее всегда какие-то удивленные карие глаза и вправду не напоминали мне ни одного цветка.

Как-то мы катались с Галей в лодке на нашем заболоченном пруду. У берега торчали из воды толстые, словно вылитые из воска, блестящие пикообразные листья и среди них подымались редкие султанчики лиловатых цветов стрелолиста. И тут мне показалось, что на меня смотрят с султанчиков удивленные глаза Галины. Вот уже цветы позади, а глазки, поворачиваясь, следят за мной, не переставая улыбаться удивленной улыбкой.

– Галя! Да ведь у тебя глаза стрелолистные. Так и буду звать – Стрелолистик! – обрадовался я находке.

Но глаза девушки в ответ на мои радостные восклицания налились обидой.

– Брось глупости! – ответила она сквозь нахлынувшие слезы. – Причаливай к берегу.

Я начал рассказывать Гале о красоте цветков этого растения, о том, что на его корнях растут небольшие клубни и в Китае на болотистых местах выращивают стрелолист, получая до сорока тонн клубней, заменяющих картофель. Но девушка не слушала моих объяснений. Она сидела ко мне спиной, а когда лодка ткнулась носом в илистый берег, не простившись, убежала домой.

Непрочитанная тогда мною "лекция" пригодилась теперь самому.

К ужину я приготовил вкусный "картофельный" суп с рыбой, слегка пахнущий тиной и горохом. А мысли о возможности состряпать еще и лепешки вызвала такое сильное желание поесть хлеба, что я, позабыв об отдыхе, тут же взялся за работу. Уже к двенадцати часам ночи я вынул из булыжной печи высушенные хрустящие кусочки корневищ рогоза и, размолов их в муку на гладком камне, к рассвету испек первые лепешки. Трудно вспомнить, что в своей жизни я ел вкуснее этих поджаренных на медвежьем сале и никак не желающих сохранять приданную им форму, рассыпчатых рогозовых лепешек! А на заре опять вышел в озеро продолжать поиски машины.

К концу пятого дня мытарств по озеру с чувством горького разочарования возвратился к шалашу. Позолотившая тайгу вечерняя заря еще не принесла прохлады, и дневной зной цепко держал за землю. От усталости и зноя подкашиваются ноги, дрожат руки и все тело просит отдыха, а раскаленный мозг неотступно сверлит вопрос: где же самолет?

И я понимаю, что не смогу уйти отсюда до тех пор, пока не найду машину, где и в каком бы виде она ни находилась. Сколько времени и как придется ее искать – не хотелось об этом сейчас думать, каждый мускул, каждый нерв требовал покоя.

Даже прорытая лисой дыра в крыше шалаша и пропажа большого куска медвежатины не вызвали возмущения, и я с чувством тупого безразличия повалился в постель.

ФАТА-МОРГАНА

16-го августа в субботу, взяв трехдневный запас мяса и соли, отправился на поиски самолета за озером. За прошедшие восемь дней "отдыха" собирал и сушил ягоды лесной клубники, которых даже после града было очень много; сушил грибы и корневища рогоза, молол муку, выпаривал соль и приводил в порядок остаток мяса. Словом, у меня теперь столько продуктов, что даже самая запасливая хозяйка не нашла бы в них недостатка. Для лучшей сохранности "овощей" и мяса вырыл в стене обрыва хранилище в виде большой ниши и, обложив его корьем, сложил туда клубни стрелолиста, все мясные продукты, больше пуда муки и, подумав, положил также самородки золота.

"Из дому" я вышел в десять утра. Воздух уже так накалился, что даже под пологом многоярусных елей и широкоголовых сосен не чувствовалось прохлады. Оранжеватые рыжики и синеголовые сыроежки, томясь в горячем воздухе, издавали приятный грибной запах, дразнящий аппетит, так и просились в кузовок. Вековые деревья, словно отдохнувшие за ночь гвардейцы, встали стеной над марью, готовые броситься в атаку на безжалостное солнце. В густых кронах их сидели не по сезону одетые распаренные притихшие белки, умолкли говорливые кедровки и пискливые кукши.

И кажется, что вот сейчас разрежет застывшую тишину бодрый гудок паровоза, застучит колесами поезд, а в голубую высь со звонким рокотом взлетит серебристая птица. И проснется другая, кипящая жизнью тайга… С дикой сибирской красотой переплетается новая могущественная красота созданная руками и разумом человека. Но идут часы, и ничто не будит полудрему зеленого простора.

Перевожу взгляд на скалистые горы и… поражаюсь невероятной переменой. Опрокинутые, они висят высоко в небе, а на их месте, на земле, островерхими гребнями волн плещется безбрежное море… Из белесой дымчатой дали, точно из самой мысли, без шума и рокота на меня несется огромный самолет, за ним другой, третий… Через секунду они растворяются в воздухе, а на волнах вспученного моря уже колышутся и дымят сверкающие белизной морские пароходы. "Не спятил ли с ума?!.." – проносится в голове, и десятком молотов стучится сердце. От неожиданности и удивления, от какого-то непонятного волнения кружится голова, и я, закрыв глаза, сажусь на землю… Передохнув, опять гляжу на "море"… Но оно исчезло. На зеленом ковре огромной равнины, над красными громадами кирпича высятся гигантские строительные краны, а у их ног суетятся самосвалы. А из белой дымки на строящийся город несется гигантский поезд… Еще секунда, и я стану свидетелем страшной катастрофы… И тут над стройками встает фигура женщины…

Она, гордая и упрямая, смотрит в упор летящему на нее поезду… улыбается и приветливо машет рукой. Исчезают машины, поезд. На лугу стоит прекрасный город с прямолинейными улицами, садами и парками, над ним – на экране белесой дымки – женское лицо. Растаял город. На свои места водрузились горы, но лицо женщины еще долго улыбалось необъятным таежным просторам. Ее глаза излучали силу жизни, могущество гения человека.

Что же это?.. Сон, кошмары или бред сумасшедшего?..

Нет, нет!.. Ни то и ни другое…

Изучая вопросы аэрометеорологии, я не мог не знать о существовании и сущности миражей, появляющихся в силу оптического явления в атмосфере, когда в слоях перегретого воздуха, как в зеркале, видны изображения земных предметов в искаженном, чаще в перевернутом виде. Но то, что я сейчас видел, – не простой мираж, а мираж миражей или, как его называют, фата-моргана (фея Моргана). При таких явлениях на горизонте появляются изображения предметов, находящихся за несколько сот километров от места наблюдения. И хотя я знал природу миражей, все, что я видел, настолько поразило своей грандиозной фантастичностью, что пришлось довольно долго посидеть в тени, чтобы прийти в себя.

Перед глазами встал любимый город. Все тело налилось силой, в душе проснулась безудержная жажда жить, работать, действовать. Я встал и, стряхнув с себя навеянные миражем воспоминания, поспешил на розыски машины.