Текст книги "Россия и Германия. Стравить! От Версаля Вильгельма к Версалю Вильсона. Новый взгляд на старую войну"

Автор книги: Сергей Кремлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА 4
Балканы и капканы…

Еще до «войны Пуанкаре» прошли две скоротечные Балканские войны, позволившие расставить декорации пролога Первой мировой войны. Заодно были проверены некоторые тактические идеи и новые методы ведения военных действий, которые в полной мере развились уже в скором будущем.

Почему-то считают, что первую Балканскую войну между славянским в своей основе Балканским союзом (Болгария, Сербия, Черногория, Греция) и «младотурецкой» Турцией благословил и подтолкнул царизм. Но это объяснение и поверхностное, и неверное, хотя внешне все так и было.

Славянские войска воевали не русским, а французским оружием, турецкие – немецким (и генерал фон дер Гольц фактически командовал ими). Балканские славяне были нам наиболее близки и по языку, и по сердечной склонности, особенно сербы. Тем не менее России на Балканах делать было нечего уже потому, что за десятилетия своей балканской политики она снискала только славу и приобрела в балканских столицах могилы русских солдат и бульвары, названные именами русских генералов. Морально Россия имела тут «непробиваемые» позиции, а вот материально, фактически…

Балканский союз был выразителем интересов славянства только в речах его лидеров. Николай Николаевич Беклемишев, интересный русский аналитик, сказал в 1914 году накануне мировой войны: «Балканский союз состоялся именно для перевода земель Европейской Турции к более платежеспособным организациям, которые обременялись при этом новы ми обязательствами вследствие необходимости военных займов. Само собой разумеется, что значительную часть обязательств Турции предназначено было перевести на славян, как наиболее покладистых плательщиков, и этим перераспределением надлежало заняться технической комиссии в Париже».

Спрашивается, при чем здесь Россия? И где тут ее выгоды – хоть экономические, хоть политические?

Лучшей помощью «братьям-славянам» стало бы наше внутреннее развитие, которое позволило бы окрепшей России в будущем возглавить славянский мир.

Что же касается возможного перехватывания влияния и охлаждения балканских славян к русским, то это доказывало бы, во-первых, непрочность их чувств к нам, а, во-вторых то, что и раньше не стоило здесь огород городить.

Увы, балканской сфере русской политики тон задавали иные настроения. Русский посланник в Белграде Гартвиг – ярый германофоб, славянофил и сторонник всемерной поддержки Сербии – едва ли был прав в своих воззрениях. Потому что слишком уж часто России приходилось отдуваться за тех, кто не очень-то за это был нам и благодарен…

Ещё в начале XX века А. Кони – современник русско-турецкой войны 1877–1878 годов – написал о том времени интересные воспоминания, где говорилось: «„Братушки“ оказывались, по общему единодушному мнению военных, „подлецами“, а турки, напротив, „добрыми честными малыми“, которые дрались как львы, в то время как освобождаемых братьев приходилось извлекать из кукурузы…».

А вот мнение Тарле (тут оно точно, поскольку его любимых англо-французов не задевает): «Крымская война, русско-турецкая война 1877–1878 годов и балканская политика России 1908–1914 годов – единая цепь актов, ни малейшего смысла не имевших с точки зрения экономических или иных повелительных интересов русского народа».

Не лишним будет привести и оценку русской восточной политики Генерального штаба генерал-майором Евгением Ивановичем Мартыновым: «Для Екатерины овладение проливами было целью, а покровительство балканским славянам – средством. Екатерина на пользу национальным интересам эксплуатировала симпатии христиан, а политика позднейшего времени жертвовала кровью и деньгами русского народа для того, чтобы на счет его возможно комфортабельнее устроить греков, болгар, сербов и других, будто бы преданных нам единоплеменников и единоверцев».

«Эх!», – прибавлю уже я сам… Да если бы, уважаемый читатель, те силы и деньги, которые мы «ухнули» на Балканах во имя подвигов Скобелева, да за десять лет до этого вложить в Русско-американскую компанию на Аляске – тогда ещё РУССКОЙ Аляске, то не пришлось бы эту Аляску нам за гроши продавать. А ведь кое-кто Александра II держит чуть ли не за великого государя… «Эх!» – скажу я еще раз…

Генерал Мартынов употребил горькие слова «будто бы преданных нам» не с пустой головы. В его оценке, в оценке Кони особых преувеличений не усматривается, если знать, что бое вые потери русской Дунайской армии составили за время войны, примерно, 40 %, союзной румынской армии – менее 15 %, а участие в освобождении Болгарии от турок «болгарского ополчения» было эпизодическим. Сербия тогда тоже выставляла против турок войска, но скромные как по количеству, так и по их боевой активности.

Едва ли преувеличивал Кони, когда писал: «Мрачной иронией дышало пролитие крови русского солдата, оторванного от далекой курной избы, лаптей и мякины, для обеспечения благосостояния „братущки“, ходящего в сапогах, раздобревшего на мясе и кукурузе и тщательно запрятывающего от взоров своего „спасителя“ плотно набитую кубышку в подполье своего прочного дома с печами и хозяйственными приспособлениями».

Однако опыт тогдашнего «освобождения славян», который стоил России 200 тысяч (в то время!) жизней, впрок нам не пошел. Царизм по-прежнему заглядывался на Царьград – Константинополь – Стамбул и рассчитывал, что «братушки» будут в таком походе подмогой.

Теперь уже, в десятые годы XX века, в Петербурге вновь раздавались громовые речи о «славянском единении» и необходимости «поддержать братьев против нехристей».

Мнение Беклемишева о сути Балканского союза мы уже знаем. А вот что говорит о Балканских войнах XX века Е. Тарле: «Сербия и Болгария живут… земледелием и скотоводством, и для них… вопрос о Македонии (один из основных поводов к войне с Турцией. – С.К.) был… вопросом о новой пахотной земле и новых пастбищах… Для Сербии приобретение Салоник было равносильно выходу к морю, в чем так нуждались экспортеры сербского скота и сырья».

Такова подлинная подоплека дела, читатель. В чем же тут интерес России? Его нет.

* * *

Первая Балканская война началась 9 октября 1912 года, а 30 мая 1913 года уже закончилась победой славян. По настроению и формальным результатам войну можно было назвать национально-освободительной, но подлинная суть выражалась словом «репетиция». Балканские страны сыграли здесь роль солдатиков, а Россия – подставного распорядителя.

И отныне Россия и славянские Балканы были связаны зримо. Не только гимназические учителя, но и мальчишки-газетчики теперь твердо знали: славянских братьев мы в обиду не дадим – ни «турке», ни «немчуре». Если учесть, что нью-бердичев…, то есть петербургская кадетская «Речь» была в руках Гессена и Винавера, бойкие «Биржевые Ведомости» – Проппера, разухабистый «День» – Когана и Биккермана, популярная дешевая «Копейка» – Городецкого, московские «профессорские» «Русские Ведомости» – Иоллоса (известный сионист Жаботинский был здесь заграничным корреспондентом), то «истинно русский дух» во всех слоях общества поддерживался постоянно и согласованно. В массовом русском сознании из Германии активно делали врага.

Спровоцированный смысл первой Балканской войны хорошо виден из того, что не успели бывшие союзники отпраздновать победу, как началась вторая Балканская война – теперь между поощряемой немцами Болгарией и остальными участниками Балканского союза, к которым присоединились Румыния и… Турция.

Всё было закончено быстро: с 29 июня до 10 августа 1913 года Болгария потерпела поражение, и часть ее новых земель совместно общипали «братья»-сербы, греки и турки. Турецкие акции несколько укрепились, и теперь Париж мог не опасаться разрушения Турции, в которой 63 % (почти две трети, между прочим!) иностранных капиталовложений было французского происхождения.

* * *

Уже в приведенных балканских сюжетах фигурировала тема проливов. И ещё одним стойким заблуждением стала обычная уверенность в том, что в начавшейся вскоре мировой вой не Россия воевала как раз за обладание черноморскими проливами и именно проливами собиралась-де расплатиться Антанта с Россией в случае общей победы. Увы, читатель, и «за проливы» русские Иваны платили жизнью в счет будущих прибылей все тех же Ротшильдов. Проливы нужны были им и Нобелям как хозяевам русской нефти. Проливы нужны были французскому капиталу, владевшему Донбассом и тяжелой промышленностью Юга России.

«Русскими» проливами блокировались и германские интересы на Ближнем Востоке – уже во славу Ротшильдов английских (а с ними – нефтяного магната Детердинга и компании). Впрочем, англичане больше рассчитывали на то, что босфорско-дарданелльский «улов» Николая Романова разделят на всех.

Не «светило» нам ничего и на самих Балканах, хотя в России тогда думали иначе. Есть интересный документ – «Записка статского советника А. М. Петряева». Александр Михайлович Петряев знал Балканы хорошо – он там долго служил консулом. Будучи уже товарищем министра иностранных дел в 1917 году, он писал: «Англия и Франция не будут способствовать образованию на берегах Адриатики большого славянского государства, тяготеющего к России. Они, несомненно, предпочтут создание независимого Хорватского королевства, которое всецело подпадет под их влияние».

Но Петряев ошибся. Югославия создалась на основе объединения Сербии и Хорватии как раз при поддержке Антанты. В мае 1915 года не в славянском Петрограде, а в туманном Лондоне был образован Югославянский комитет во главе с хорватом Анте Трумбичем, который сыграл выдающуюся роль в послевоенном южнославянском государственном устройстве. С помощью, напомню, англичан.

Даром, что английский министр иностранных дел Грей не возмутимо говорил русскому кадетскому лидеру Милюкову вовремя его лондонского визита в 1916 году: мол, как там устроятся сербы с хорватами, это их внутреннее дело, а еще оно, мол, касается России – не Англии.

Не лишней для нас окажется и память о том, что Болгария «братушек» в 10-е годы XX века была теснейше экономически связана с Германией и Австро-Венгрией. Так что, рассориваясь с последними, Россия отношений со славянами-болгарами не улучшала.

А ведь Болгария как политически, так и экономически была для нас доступнее (а, значит, и перспективнее), чем, например, Сербия.

И будет правильным сказать, читатель, что Россия воевала с двумя реальными целями: сделать, во-первых, Германию из дружественного государства смертельным врагом и, во-вторых, окончательно дать повязать себя внешними влияниями и долгами, чтобы стать вотчиной транснационального капитала.

* * *

Генри Ноэл Брейлсфорд в «Войне стали и золота» писал: «С 1854 по 1906 годы Сити бойкотировало Россию. Заем 1906 года последовал за явно инспирированными статьями в „The Times“, которые предсказывали политическое соглашение (оно и последовало в 1907 году – С.К.). Финансы (то есть – Ротшильды английские и французские. – С.К.) и дипломатия в современном мире стали друг другу необходимы. Если бы какая-либо держава или группа держав удерживала монополию на мировом денежном рынке хотя бы в течение нескольких лет и сознательно использовала ее в политических целях, она в конце концов диктовала бы свою волю России… Россия уязвима, так как она зависит от своей репутации на западных рынках совершенно так же, как любая из республик Латинской Америки».

* * *

Кроме займов, неплохо срабатывало и другое средство, о ко тором с горечью писал известный нам генерал Игнатьев: «Россия издавна дорого платила за свою техническую отсталость, представляя лакомый кусочек для иностранной промышленности: без затраты капиталов, одной продажей патентов, что и носило громкое название „техническая помощь“, можно было снимать любые барыши с русских заводов. „Техническая помощь“ являлась одним из самых надежных средств для об ращения России в колонию и хорошим подспорьем для иностранного шпионажа».

Конечно, в самой России об этом помалкивали, и для «патриотически» настроенной российской публики сочинили имеющую хождение по сей день сказочку о том, как прекрасно заживет после победы над «гуннами» «христолюбивая» Русь. Время добавило к ней одну присказку: «Эх, если бы не проклятые большевики»…

Вся «идиллия» разбивается о железные статистические данные. Накануне Октябрьской социалистической революции в 1917 году государственный долг России превышал 60 миллиардов рублей, что составляло семнадцать довоенных годовых государственных бюджетов. Внешний долг насчитывал 16 миллиардов, из них около 9 – краткосрочная задолженность.

Что это значило? В случае «войны до победного конца» одна из «победительниц» – Россия почти сразу должна была бы выплатить Западу почти три довоенных бюджета, не считая того, что из 19 миллиардов краткосрочных внутренних обязательств казначейства на долю англо-франко-заокеанского капитала тоже приходилось немало.

Ну как тут не вспомнить Ленина: «Есть ли экономическая возможность в эру „финансового капитала“ устранить конкуренцию даже в чужом государстве? Конечно есть: это средство – финансовая зависимость и скупка источников сырья (чем как раз усиленно занимались в России англичане и французы. – С.К.), а затем и всех предприятий конкурента».

Так что как уж там было бы при сепаратном мире царской России с Германией, не знаю, но вот при ее совместной «победе» вместе с Антантой «мирное» завоевание России последней было бы обеспечено!

Позже, познакомившись с запиской Дурново, мы увидим, что кое-кто из русской правящей элиты подобную угрозу видел еще до войны, но… Но даже обращения прямо к Николаю II были тщетными.

* * *

Перед войной золотой запас России весил более двух с половиной тысяч тонн. Внешний долг, возникший как результат военных расходов, сразу «съедал» четыре пятых этой золотой горы, добытой русскими людьми из русских же недр.

Вот за какое будущее Россия Романовых и Витте отправляла на западные рубежи империи миллионы Иванов в серых шинелях, оторвав их от миллионов Марий. И лишь яркие цветы иван-да-марьи, распустившиеся по весне над ушедшими в землю солдатами, напоминали потом о загубленных впустую жизнях, судьбах и любви.

* * *

Балканские войны позволили расставить предпоследние точки. Все активные основные участники будущего конфликта на серии встреч и переговоров ещё раз посмотрели друг на друга и враг на врага. Кто-то был готов более, кто-то – менее, но уже было возможно начинать.

Кайзер Вильгельм, уверенный и в себе, и в Германии, имел все основания для этого. Даже знаменитый французский политический деятель Эдуард Эррио – убежденный антагонист Германии на протяжении своей долгой жизни – признавал: «Германия противопоставляет нам, помимо грозной армии, внушительную организацию. Она извлекает пользу из всего, черпая во всех областях практики и ума». И Германия действительно была готова отмобилизоваться, народ действительно был сплочен и организован,

А Россия? С одной стороны, российские «верха» хорохорились. С другой, состояние дел в России можно было уяснить, ознакомившись хотя бы с таким перлом казенной мысли, как решение царского правительства от 15 декабря 1909 года, где заявлялось следующее: «Усовершенствование способов пере движения в воздушном пространстве и практические испытания новых изобретений должны составлять по убеждению Совета министров преимущественно предмет частной само деятельности».

К началу войны у нас, благодаря таланту и энергии Игоря Сикорского, появился, правда, «Илья Муромец», но общая кар тина получалась безрадостной: Германия производила во время войны до 2 000 самолетов в месяц (здесь и далее указан максимально достигнутый месячный уровень), Франция – 2 500, Англия – 2 700, США – 2 650 и даже Италия – 1000. А Россия – 215 (двести пятнадцать!).

Что же до Николая Романова, то он терял последние остатки уважения даже у честных людей из привилегированных классов. Летом 1908 года русский царь впервые в истории прибывал с визитом в Швецию. Русская миссия во главе с посланником бароном А. Будбергом и военным агентом Игнатьевым всходит на борт шведского катера, поднявшего русский посольский флаг. В ту же минуту стокгольмский рейд затягивается дымом: в нашу честь салютуют военные корабли и древние крепостные верки.

Русская эскадра запаздывает, но вот и она – с царской яхтой «Штандарт» впереди. Будберг готовится пересесть на нее, и тут командир ближнего шведского миноносца вдруг сообщает в рупор:

– С яхты передают: «Посланника на борт не принимать!».

Самолюбивый Будберг багровеет, дисциплинированные Игнатьев и морской агент Петров молчат, недоумевая. Уже на берегу они узнают: их не хотели допускать к высочайшему завтраку.

А за год до этой царской выходки шведы на том же рейде встречали Вильгельма II и наблюдали, как застопорившая ход яхта «Гогенцоллерн» принимала посланника Германии. Вильгельм вышел к трапу, снял фуражку и на глазах шведской эскадры трижды его облобызал.

Однако стокгольмский эпизод был лишь промежуточным звеном. В России уже давно говорили: «Ходынкой началось, Ходынкой и кончится»… А как началось-то?

В мае 1895 года Николай II и императрица Александра Федоровна («Аликс») короновались в древней столице – Москве. Среди коронационных торжеств числилось и народное гуляние на Ходынском поле. От «царей» были обещаны кулек с конфетами, булкой и куском колбасы да «коронационная» па мятная кружка.

«Гостинцев» заготовили 400 тысяч, а подвалило «на праздник» около полумиллиона! В обычное время здесь проводились учения войск, поле было перекопано и перерыто канавами и окопами. Их прикрыли досками, но что эти доски значили, когда напирала полумиллионная толпа? Люди приходили заранее, за сутки, скапливались, стояла дикая жара.

Начали раздавать кульки, толпа подалась, закричали пер вые задавленные. И через пару часов с поля увезли только трупов около 1300 (по официальным данным, а по неофициальным – около четырёх тысяч). Всего же пострадали десять тысяч человек.

У нас есть документ, принадлежащий перу лично Его Императорского величества. Николай был человеком скрупулезным и дневник вел до самого своего расстрела. Вот записи тех дней…

«18 мая. Суббота.

До сих пор всё шло, слава Богу, как по маслу, а сегодня случился великий грех. На Ходынском поле произошла страшная давка, причем ужасно прибавить, потоптано около 1300 человек!! Я об этом узнал в 10 1/2 ч.; отвратительное впечатление осталось от этого известия. В 12 1/2 завтракали и за тем Алике и я отправились на Ходынку. Собственно, там ни чего не было; музыка все время играла гимн и „Славься!“ Обе дали у Мама в 8 ч. Поехали на бал к Montebello (французский посол в России. – С. К.). Было очень красиво устроено. После ужина уехали в 2 ч.

19 мая. Воскресенье.

С утра началось настоящее пекло. В 11 час. пошли к обедне. В 2 ч. Алике и я поехали в Старо-Екатерининскую больницу, где обошли все бараки и палатки, в которых лежали несчастные, пострадавшие вчера. Уехали прямо в Александрию, где хорошо погуляли. В 7 ч. начался банкет. В 9 1/2 ч. поехали к д. Сергею. Пили чай.

20 мая. Понедельник.

День стоял отличный. Поехали к обедне (не к панихиде! – С.К.) в Чудов монастырь. В 3 часа поехал с Аликс в Мариинскую больницу, где осматривал вторую группу раненых. Тут было 3–4 тяжёлых случая (то есть, „царям“ показали считанные жертвы. – С.К.). Обедали с Мама. В 10 1/2 поехали на генерал-губернаторский бал.

21 мая. Вторник.

Встали поздно с чудным утром. В 11 1/2 поехали к Ходынскому лагерю (не на поле – скорбеть, а на парадный смотр. – С.К.). После молебна все части прошли отлично. В 3 1/4 отправились в Александрию, где гуляли и пили чай. В 10 3/4 поехали на бал в Дворянское собрание».

И всё… Более о трагедии нет ни слова. Зато идет потоком; катались на лодке, ели, пили чай, мед, обедали, ужинали. И лез же кусок в горло!

Это потом Россия припомнит ему и кадрили под стоны умирающих, и обеды под слезы сирот.

Кайзер же пользовался в стране огромной популярностью… В марте 1913 года наш кораблестроитель академик Алексей Крылов вышел в плавание на немецком пароходе «Метеор» в качестве председателя Особой комиссии по исследованию успокоительных цистерн Фрама. К сожалению, эти успокоители качки на море в сфере политики не срабатывали, но общая работа хорошо объединяла русского инженера и старшего механика «Метеора» немца Шредера.

По вечерам они коротали время за долгими беседами, и как-то Шредер оживленно сказал:

– О, наш кайзер умеет найти путь к простым сердцам!

– И к вашему сердцу старого морского волка тоже? – шутливо спросил Крылов.

– Алексей Николаевич, судите сами… Однажды мы компанией собрались в Гамбурге в скромной пивной за кружкой пива. Знаете, как это бывает: снаружи дождь, промозглый вечер, а за столом – старые приятели и добрая немецкая песня. Вдруг… отворяется дверь и входит кайзер.

– Один?

– Один, и даже без зонтика, в мокрой шинели.

– И вы?

– Мы, конечно, вскочили, молчим.

– А он?

– А он усмехнулся и говорит: «Что это вы замолчали? Спойте-ка мне „Вахту на Рейне“, да угостите кружкой пива»…

– И вы угостили?

– Ах, Алексей Николаевич! Никогда я не пел так весело! В тот вечер я выпил лучшую кружку в своей жизни!

– А потом?

– Потом он сидел задумавшись, и сказал: «Спасибо, друзья! Вы хорошо проводите своё время»… И вышел.

В таких эпизодах не обходилось, конечно, без театральности – кайзер порисоваться любил. И сословный склад жизни от пивных «экспромтов» не исчезал. На торжествах по поводу спуска очередного дредноута кайзера окружали не корабельщики с рабочими мозолями, а элита во фрачных парах и белоснежных платьях, блистающая бриллиантами. В толпе, наблюдающей это со стороны, стоял порой и молодой австриец Адольф Шикльгрубер с «кайзеровскими» усами и про себя возмущался несправедливым распределением ролей на празднике жизни. Он считал, что истинные его создатели тоже имеют право на свою долю почета и славы, но пока лишь восторженно смотрел на то, как стальная громада сползает со стапеля, роняя с обшивки капли «крестильного» шампанского.

Пройдёт ещё год, и он окажется в окопах войны, которую со стороны Германии будет олицетворять Вильгельм. Но Вильгельм ли ее начал? И хотел ли кайзер именно войны, а не германской военной мощи?

В фигуре Вильгельма II было много противоречий, неотделимых от любого империализма, а от германского – тем более. Особенности характера кайзера лишь придавали этим противоречиям особый колорит. Академик Тарле – со слов некоторых современников, да и по собственному разумению – утверждал, что основой личности Вильгельма был-де инстинкт самосохранения. Мол, он ни разу не летал на самолете, не спустился на субмарине под воду, чего от него ожидали.

Тарле был человеком сугубо гражданским, интеллигентствующим, от боевых самолетов и от подводного флота далеким, и явно упускал из виду, что во времена перед Первой мировой войной взлетевшие самолеты далеко не всегда благополучно приземлялись, а лодки – не всегда всплывали вновь. То есть зря рисковать собой Вильгельм (как глава государства) просто не имел права.

Биография Вильгельма содержит немало весьма загадочных моментов. Вот, например, один из них. 28 октября 1908 года английская «Daily Telegraph» опубликовала беседу с кайзером. Странным образом статью пропустила цензура и канцлера, и министерства иностранных дел. Потом, правда, были путаные объяснения, что ее, мол, просто не прочли, словно речь шла о некой малозначащей бумажке. А между тем публикация «Daily Telegraph» вызвала реакцию более чем бурную. Вильгельм жаловался на враждебность Англии к Германии, говорил о желательности дружбы двух стран и сообщал, что в эпоху бурской войны отклонил секретное предложение Франции и России о совместном выступлении против Англии.

В Германии по поводу «неосторожного», «опрометчивого» интервью тоже поднялась газетная буря. Оценил как политический и дипломатический дилетантизм подобный шаг кайзера и Тарле. А ведь в действиях Вильгельма скорее усматриваются его умный, согласованный с МИДом зондаж и попытка расстроить только-только сложившуюся Антанту. Использование руководителем такого уровня для зондажных целей прессы было по тем временам делом новым.

Нет, Вильгельм был непрост. И очень непрост… Граф Игнатьев, хорошо знавший Берлин, о Вильгельме пренебрежительно не отзывался, хотя симпатий к нему тоже не испытывал. «Среди бесцветных монархов начала века типа Николая Второго, – писал Игнатьев, – Вильгельм, несомненно, выделялся природной талантливостью, скованной узкими монархическими идеалами, и при своей опасной фантастике служил хорошим прикрытием для совсем не фантастического развертывания дерзких планов»…

Замечу уже я сам: так и дерзкие планы-то составлялись не без кайзера.

Тот же Игнатьев, наблюдая как-то в Берлине ежедневный вахт-парад с оркестром, проходящий под окнами его гостиничного номера, верно угадал, что «эта внешняя муштра составляла часть системы боевого воспитания не только армии, но и всего немецкого народа».

Метод срабатывал, и Тарле, выставляя Вильгельма исключительно недалеким, поверхностным фанфароном, сам, пожалуй, не очень-то глубоко проникал в суть далеко не простой проблемы выстраивания жизни реального государственного организма. А Вильгельм был далеко не дилетантом. Он, на пример, разошелся с Бисмарком во взглядах на социальный вопрос. Бисмарк намеревался потопить рабочее движение в крови, а Вильгельм настаивал на социальных реформах сверху и даже выдвигал мысль о международной конференции по социально-политическим вопросам.

И властвовал он не в покорно почесывающей затылки «Расее», а в цивилизованной европейской державе. Чтобы понять сегодня, как различались монархи обеих стран, сами Россия и Германия, достаточно знать, как распорядились они в грядущей войне своим самым ценным в философском и в чисто военном отношении достоянием – людьми.

Германский резервист был воякой получше, чем молодой солдат срочной службы. Тем более был хорош запасной немецкий унтер-офицер. Однако и русский «унтер» запаса не очень-то ему уступал. А порой и превосходил по командным, боевым качествам и воспитательным способностям (из царских унтеров потом получались неплохие советские генералы). В образовании разница, конечно, была, но долгие годы нелегкой «царевой» службы позволяли вырабатывать вполне профессионально подходящих младших командиров.

И вот этот «золотой запас» русской армии всеобщая мобилизация погнала в строй рядовыми. Почти готовые офицеры и взводные в первые же месяцы войны сложили свои головы в Галиции, в Восточной Пруссии. Учить теперь русского новобранца было некому.

А немцы поступили «с точностью до наоборот». Их унтер-офицеры запаса, обогащенные вдобавок к прошлому армейскому еще и жизненным опытом, стали надежным костяком германских войск. Как видим, Вильгельм и его генералы, в отличие от «кузена Ники» и его бездарных генералов, хорошо понимали, что «кадры решают всё».

* * *

Милитаристская пропаганда в Германии была поставлена на широкую ногу – с учетом театральных склонностей её «первого солдата». Так, с началом мировой войны он приделал к своему автомобилю сирену с лейтмотивом «вечно ищущего нового» бога Мотана из вигнеровской оперы «Кольцо нибелунгов».

Автомобиль кайзера мчался по Берлину, его обгоняли мотивы «грядущей победы», вполне одобряемые немецкой массой.

Тяга к позе и эффекту сослужила немцам недобрую службу. Поводов тыкать в свою сторону пальцем они дали более чем достаточно. Генерал Брусилов летом 1914 года отдыхал в немецком Киссингене. Уже начался сараевский кризис, немцы проклинали сербов, а заодно и вступающихся за них русских. На центральной площади Киссингена был воздвигнут макет Московского Кремля и под гром сводного оркестра подожжен со всех сторон. Брусилов вспоминал: «Дым, чад, грохот рушившихся стен. Колокольни и кресты накренялись и валились наземь. Толпа аплодировала и неистовству ее не было предела. Над пеплом наших дворцов и церквей, под грохот фейерверка загремел немецкий национальный гимн». Картина впечатляющая, ничего не скажешь. И среди документов дипломатии найдется достаточно подтверждений, что тем летом немцы были готовы воевать уже не с макетами. Рассказ Брусилова явно правдив. Тупой шовинизм, увы, одинаково отвратителен во всех странах. Не пройдет и месяца, как поощряемая властями толпа вандалов в Петербурге раз громит и разграбит не макет, а посольство Германии. Безвозвратно погибнут ценные художественные коллекции посла Пурталеса.

Горящие макеты Кремля еще аукнутся немцам на большом историческом отдалении. О них упомянет неугомонный Пи куль. Но как! Подправить в нужном направлении исторический факт легко. Для этого нужно его вырвать из живой жизни ТОЙ эпохи. Пикуль так и сделал: рассказал о рушащемся в немецкий огонь русском соборе Василия Блаженного – бутафорском, а рядом упомянул Бисмарка, и… И фактомонтаж готов: немцы-де в своих мечтаниях жгли русские кремли уже в бисмарковские времена.

А после этого как-то забывается, что не макетный, а на стоящий Кремль сожгли (было такое в нашей истории) «милые, обаятельные» французы. В 1812 году.

Но до «монтажей» Пикуля в 1914 году было еще далеко. Пока что воинственные спектакли на германских площадях позволяли франко-русской Антанте уверять, что войну вот-вот начнет Берлин.

Академик Хвостов в «Истории дипломатии» как убедительнейшее доказательство того, что «именно Германия начала войну в августе 1914 года», цитирует письмо германского статс-секретаря Г. Ягова послу в Лондоне: «В основном Россия сейчас к войне не готова. Франция и Англия также не захотят сейчас войны. Через несколько лет Россия уже будет боеспособна. Тогда она задавит нас количеством своих солдат; ее Балтийский флот и стратегические железные дороги уже будут построены. Наша же группа слабеет (имелось в виду одряхление Австро-Венгрии. – С.К.). В России это хорошо знают и поэтому безусловно хотят еще на несколько лет покоя». Высказывания фон Ягова стали классически известными, их цитируют многие, однако…

Однако фон Ягов писал приведенные слова князю К. Лихновски – убежденному англоману и англофилу! Позже Ягов даже обвинит Лихновски в излишнем потворстве Англии. Но и сам Ягов во время войны был сторонником замирения с Англией, заключения сепаратного мира с нами. Он сетовал: «Жаль, что в России нет авторитетной власти и мужик должен истекать кровью»…

Если агрессивно (по отношению к России) были настроены исключительно немцы, то как тогда нужно понимать то, что не кайзер, а славянские «Млада Босна», «Народна одбрана», сербская офицерская тайная организация «Союз или смерть» (известная и как «Чёрная рука») создали ситуацию, при которой пришлось вывести в окопы Россию? 28 июня 1914 года в Боснии, в Сараево был убит наследник австрийского престола эрцгерцог Франц-Фердинанд, приехавший ту да на маневры австрийской армии.