Текст книги "Россия и Германия. Стравить! От Версаля Вильгельма к Версалю Вильсона. Новый взгляд на старую войну"

Автор книги: Сергей Кремлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

РОССИЯ И ГЕРМАНИЯ – ВМЕСТЕ ИЛИ ПОРОЗНЬ?
Послесловие-комментарий

Давно ставшее привычным в русском языке слово «эпилог» происходит от двух греческих: «epi», что значит «после», и «logos» – «слово, речь».

Итак, по-русски вроде бы получается «послесловие». Но эпилог и послесловие – не совсем одно и то же, если верить хорошим толковым словарям.

Эпилог в литературе – заключительное сообщение о событиях, происшедших через некоторое время после событий, изложенных в основной части произведения.

А послесловие (согласно Далю, например) – просто «объяснение, последующее сочинению».

Вряд ли будет целесообразным для автора и уважительным по отношению к читателям попытаться в коротком эпилоге хоть как-то изложить события, происшедшие в мире, в Европе, в Германии и России через пять, десять или пятнадцать лет после конца двадцатых годов двадцатого столетия. Для этого потребуется целая книга, да еще и не одна… Эпилогом тут автору не отвертеться…

Десять лет, прошедших от черного дня Биржи до первых налетов пикирующих бомбардировщиков Ю-87 на Варшаву, – возможно, самые захватывающие и уж, вне всяких сомнений, самые динамичные годы во всей мировой истории.

За десяток лет Германия из Веймарской республики, при давленной Версальской системой, превратилась в мощный нацистский Рейх, вобравший в себя Австрию, немецкие – в этническом отношении – Судеты, а также Чехию-Богемию в качестве протектората. Германия легко разгромила Польшу. А к маю сорокового года танки Гудериана прижали войска бывших версальских триумфаторов к берегам Английского канала Ла-Манша в районе Дюнкерка.

За тот же десяток лет Англия и Франция не столько усилились, сколько одряхлели. Безусловный антинацист, американский журналист Уильям Ширер, живший в Германии с конца двадцатых годов, о германской молодежи писал так: «Молодое поколение третьего Рейха росло сильным и здоровым, исполненным веры в будущее своей страны и веры в самих себя, в дружбу и товарищество, способным сокрушить все классовые, экономические и социальные барьеры».

Иные картины давал он, наблюдая молодых англичан: «На дороге между Ахеном и Брюсселем (в мае 1940 года – С.К.) я встречал немецких солдат, бронзовых от загара, хорошо сложенных и закаленных благодаря тому, что в юности они много времени проводили на солнце и хорошо питались. Я сравнивал их с первыми английскими военнопленными – сутулыми, бледными, со впалой грудью и плохими зубами»…

Вряд ли это служило свидетельством прогресса Британской империи.

Россия к концу тридцатых годов напротив – совершила еще более мощный рывок во всех сферах жизни, чем Германия. И слово «рывок» – единственно точное здесь.

Сотни тысяч рабочих и крестьянских парней и девушек из прочно облюбованных тараканами комнатушек, из заселенных вековечными блохами изб шагнули в небо в прямом смысле этого слова с крыла осоавиахимовского У-2. Миллионы освоили автомобиль, трактор, рацию, танк…

* * *

Ну, вот, читатель! Я все-таки начал сбиваться на нечто вроде эпилога – уж очень интересные пошли истории в Европе и в России с начала тридцатых годов. Но я был намерен написать, все же, послесловие.

И даже не просто послесловие, а комментарий к собствен ной книге, чтобы еще раз поразмыслить о главных исторических героях – России и Германии, а также о мире, в котором они жили когда-то, живут сейчас, и будут жить в весьма недалеком будущем…

Поэт говорил: «о времени, и о себе»… Сказано хорошо и верно, ведь и наши предки жили, и мы сами живем во вполне определенном времени. Причём мы с вами, читатель, живём в России, а до Берлина – всего-то часа четыре лёту из Москвы…

* * *

Итак, отгремели последние – уже не фронтовые, а салютные залпы Первой мировой войны над Парижем, Лондоном, Вашингтоном.

Закончились «мирные» битвы-переговоры.

Разноязычные окопники, военнопленные, интернированные разъехались и разбрелись по домам.

В Германии и Венгрии потерпели поражение революции – весьма, впрочем, по сравнению с русской, вялые,

Народы всматривались в новую Европу, перекроенную войной и Версалем. Жизнь народов продолжалась, но будущее их было далеко не безоблачным – хотя в Париже опять вовсю веселились.

И будущее опять зависело от того, как выстроят свои отношения, прежде всего, два великих народа – русский и немец кий. После Первой мировой войны, как и до нее, именно Россия и Германия держали в своих руках не только собственные судьбы, но и судьбы войны и мира вообще.

К ним – к народам и их отношениям – мы и вернёмся…

* * *

Россия и Германия… Оглянемся-ка мы ещё раз далеко назад и посмотрим, а что же было общего у наших стран? И было ли что общее у них, таких разных, к двадцатым годам двадцатого века, даже не имеющих общей границы?

Была, конечно, общая история, были войны русских с Фридрихом Прусским, были и войны, которые Пруссия вела вместе с русскими против Наполеона, были «войны» таможенные и была Первая мировая война, которая очень уж немцев с русскими не рассорила.

Не рассорила, наверное, потому, что Россия давно знала Германию лучше, чем любую другую европейскую страну. В чем была причина? Немца в России еще с петровских времен не очень-то любили, но вошел он в русскую жизнь настолько прочно, что в своем описании петербургского раннего утра наш Пушкин писал: «И хлебник, немец аккуратный, в бумажном колпаке не раз уж отворял свой васисдас». Васисдасом, как пояснял сам Пушкин, называли тогда «фортку», в которую до открытия булочной продавали хлеб.

У гения даже мгновенный набросок глубок и точен, и Пушкин одной фразой вполне подтвердил свой класс. Всего дюжи на слов, а как здорово подмечены тогдашние типично немецкие черты: мирные наклонности, точность, аккуратность и трудолюбие, чистоплотность… А также – тот взгляд на жизнь, который выразился в немецкой поговорке: «Утренние часы с золотом во рту». Так вот и жили в нашей России «русские» немцы.

Была кроме маленькой – русской «Германии» – и другая Германия, непосредственно «германская», раздробленная на мелкие «государства». Но и раздробленная, она думала о будущем объединении под рукой Пруссии и при помощи России. 10 марта 1813 года партизан Денис Давыдов, освободив Дрезден от французов, при всех орденах (в том числе и прусском «За достоинство») произнес речь перед городской депутацией «о высокой судьбе, ожидающей Германию, если она не изменит призыву чести и достоинству своего имени; о благодарности, коей она обязана императору Александру, вступившему в Германию для Германии, а не для себя, ибо его дело уже сделано»…

Правда, Давыдов же шутливо признавался потом, что в своей речи он широко пользовался готовыми фразами из русских прокламаций, «целые груды которых лежали в памяти моей, как запас сосисок для угощения немцев». Но, во-первых, тон прокламаций говорил сам за себя. Да и Давыдов, в общем-то, не фальшивил. Ведь ещё в записках о временах Тильзита (когда Наполеон разбил Пруссию и заигрывал с нашим Александром) Давыдов писал: «Впереди Россия с ее неисчислимыми средствами для себя, без средств для неприятеля, – необъятная, бездонная. Позади – Пруссия, без армии, но с народом, оскорбленным в своей чести, ожесточенным, до веденным до отчаяния насилиями завоевателей, не подымающим оружия только потому, что не к кому еще пристать».

Уважение к Германии и понимание общности ее интересов с русскими интересами тут налицо.

Увы, путем взаимно обогащающего и взаимно дополняющего сотрудничества две страны, два народа не пошли. Только великие русские самодержцы – а было их после воцарения Романовых всего-то два: Великий Петр I да Великая Екатерина II – верно видели интерес России в том, чтобы умно брать у немцев все, нам недостающее.

Александр I и Николай I этот принцип окарикатурили, отдав политику России в руки немецким канкриным и нессельроде.

Александры II, а потом и III, не придумали ничего лучшего, как сближение с Францией.

Россия слабела, теряла лицо, и в крепнущей Германии начали развиваться настроения, не очень-то для нас полезные.

* * *

В 1880 году один из гениальных русских мыслителей – Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин – путешествовал по Германии и случайно там познакомился с белобрысым юно шей, принятым им вначале по виду за «скитальца из Котельнического уездного училища». Но услышал он в ответ: «Я сольдат; мы уф Берлин немного учим по-русску… на всяк слючай!».

Великий сатирик написал: «Мы, русские, с самого Петра I усердно „учим по-немецку“ и все никакого случая поймать не можем, а в Берлине уж и теперь „случай“ предвидят и учат солдат „по-русску“.

Писал Щедрин и так: „Берлин скромно стоял во главе скромного государства. Милитаристские поползновения существовали в Берлине и тогда, но они казались столь безобидными, что. никому не внушали ни подозрений, ни опасений, хотя под сению этой безобидности выросли Бисмарки и Мольтке… Лучшее право старого Берлина на общие симпатии заключалось в том, что никто его не боялся, никто не завидовал и ни в чем не подозревал, так что даже Москва-река ничего не имела против существования речки Шпрее. В настоящее время все радикально изменилось. Застенчивость сменилась самомнением, политическая уклончивость – ничем не оправдываемой претензией на вселенское господство“.

Смену германских настроений Щедрин уловил прозорливо, а вот относительно оправданности претензий был не прав. Претензии были-таки оправданы, если не на единоличное господство, то уж на одну из двух ведущих ролей в мире – несомненно.

Сам же Михаил Евграфович оставил нам (в очерках „За рубежом“) в качестве „информации к размышлению“ знаменитый „Разговор мальчика в штанах и мальчика без штанов“, без хотя бы частичного изложения которого (щедринский текст я выделил курсивом) мне, читатель, обойтись просто невозможно!

А началось всё с того, что посреди „шоссированной улицы немецкой деревни“ вдруг „вдвинулась обыкновенная русская лужа“, из которой выпрыгнул русский „мальчик без штанов“ для разговора с немецким „мальчиком в штанах“.

* * *

Хозяин, протягивая руку, приветствовал гостя:

– Здравствуйте, мальчик без штанов!

Мальчик без штанов, на руку внимания не обратив, сообщил:

– Однако, брат, у вас здесь чисто!

Хозяин был настойчив:

– Здравствуйте, мальчик без штанов!

– Пристал, как банный лист… Ну, здравствуй! Дай оглядеться сперва. Ишь ведь как чисто – плюнуть некуда!

Мальчика в штанах интересовало многое. Спросил он, естественно, и отчего русский мальчик ходит без штанов. Ответ для немца был не очень-то понятным:

– У нас, брат, без правила ни на шаг. Вот и я без штанов, по правилу, хожу. А тебе в штанах небось лучше?

Мальчик в штанах отвечал:

– Мне в штанах очень хорошо. И если б моим добрым родителям угодно было лишить меня этого одеяния, то я не иначе понял бы эту меру, как в виде справедливого возмездия за мое неодобрительное поведение.

– Дались тебе эти „добрая матушка“, „почтеннейший батюшка“ – к чему ты эту канитель завел! У нас, брат, дядя Кузьма намеднись отца на кобеля променял! Вот так раз!

Мальчик в штанах ужаснулся:

– Ах, нет! Это невозможно.

Поняв, что „слишком далеко зашел в деле отрицания“, русский мальчик успокоил нового знакомого:

– Ну, полно! Это я так… пошутил! Пословица у нас есть такая, так я вспомнил.

– Однако, ежели даже пословица… ах, как это жаль! И как бесчеловечно, что такие пословицы вслух повторяют при мальчиках.

Немец заплакал, а русский ухмыльнулся:

– Завыл, немчура! Ты лучше скажи, отчего у вас такие хлеба родятся? Ехал я давеча в луже по дороге, смотрю, везде песок да торфик, а все-таки на полях страсть какие суслоны наворочены!

– Я думаю, это оттого, что нам никто не препятствует быть трудолюбивыми. Никто не пугает нас, никто не заставляет производить такие действия, которые ни для чего не нужны… Мы стали прилагать к земле наш труд и нашу опытность, и земля возвращает нам за это сторицею.

Долго говорили ещё мальчики: немецкий – разумно, русский – задиристо:

– Да, брат немец! Про тебя говорят, будто ты обезьяну выдумал, а коли поглядеть, так куда мы против вас на выдумку тороваты!

– Ну, это еще…

– Верно говорю. Слыхал я, что ты такую сигнацию выдумал, что хошь куда ее неси – сейчас тебе за нее настоящие деньги дадут?

– Конечно, дадут настоящие золотые или серебряные деньги – как же иначе?

– А я такую сигнацию выдумал: предъявителю выдается из разменной кассы… плюха! Вот ты меня и понимай!

Тут Щедрин пометил: „Мальчик в штанах хочет понять, но не может“. А русский мальчик без штанов продолжал:

– У нас, брат, шаром покати, да зато занятно…

– Что же тут занятного… „Шаром покати“!

– Это-то и занятно. Ты ждешь, что хлеб будет – ан вместо того лебеда. Сегодня лебеда, завтра лебеда, а послезавтра – саранча, а потом – выкупные подавай! Сказывай, немец, как бы ты тут выпутался?

Не сразу, но немец ответил:

– Я полагаю, что вам без немцев не обойтись!

– На-тко, выкуси!

– Опять это слово! Русский мальчик! Я подаю вам благой совет, а вы затвердили какую-то глупость, и думаете, что это ответ. Поймите меня. Мы, немцы, имеем старинную культуру, у нас есть солидная наука, блестящая литература, свободные учреждения, а вы делаете вид, как будто все это вам не в диковину. У вас ничего подобного нет, даже хлеба у вас нет, а когда я, от имени немцев, предлагаю вам свои услуги, вы отвечаете мне: выкуси! Берегитесь, русский мальчик! Это с вашей стороны высокоумие, которое положительно ничем не оправдывается!

– А, надоели вы нам, немцы, – вот что! Взяли в полон, да и держите! Правду ты сказал: есть у вас и культура, и наука, и искусство, и свободные учреждения… Да вот что худо: кто самый бессердечный притеснитель русского рабочего человека? – немец! Кто самый безжалостный педагог? – немец! Кто самый тупой администратор? – немец!..

* * *

Тут, с твоего позволения, читатель, я вклинюсь в разговор мальчиков, чтобы сказать в скобках вот что…

Русские люди и сами, конечно, могли положить крепкую кирпичную кладку, вырастить в Сибири отличный урожай… Смогли без немцев пройти до Аляски, обойти вокруг света, и без немцев (хотя и не совсем без них) поднять демидовский Урал.

Однако было у нас так много расхлябанности, что немецкая собранность часто воспринималось нами с протестом не по причине немецкого высокомерия, а по причине нашего разгильдяйства, укорачивать которое не желали ни мальчики, ни дяди без штанов. Да и в штанах – тоже.

Увы, Пушкин недаром писал: „Авось“, – о, шиболет народный…». «Шиболет» – это тайное слово, по которому народы узнавали своих.

И действительно на русский «авось» мы надеялись слишком часто. А вот немцы веками вырабатывали в себе ежедневную основательность.

Но «мальчик без штанов» видел иное:

– Только жадность у вас первого сорта, и так как вы эту жадность произвольно смешали с правом, то и думаете, что вам предстоит слопать мир. Все вас боятся, никто от вас ничего не ждет, кроме подвоха. Есть же какая-нибудь этому причина?

– Разумеется, от необразованности. Необразованный человек – все равно, что низший организм, а чего же ждать от низших организмов?

– Вот видишь, колбаса! Тебя еще от земли не видать, а как уж ты поговариваешь!

«Колбаса», «выкуси»! – какие несносные выражения! А вы, русские, еще хвалитесь богатством вашего языка! Между тем дело ясное. Вот уже двадцать лет, как вы хвастаетесь, что идете исполинскими шагами вперед, и что же оказывается? Что вы беднее, нежели когда-нибудь…, что никто не доверяет вашей солидности, никто не рассчитывает ни на вашу дружбу, ни на вашу неприязнь.

* * *

Ах, читатель, как все это мучительно напоминает что-то очень знакомое… А?

Вот то-то и оно…

В этом, якобы приснившемся Щедрину разговоре, отношения двух народов и их национальные черты представлены без прикрас. Русско-немецкие противоречия выпирали из каждой фразы и кололи больно, но…

Но немецкое содействие действительно русским требовалось. В середине XIX века митрополит Московский и Коломенский Филарет говорил о русском народе: «В нем света мало, но теплоты много». Сказано хорошо, но недаром же тот же русский народ признавал: «Ученье – свет, а неученье – тьма».

Вот нам и недоставало как света, так и ученья. Зато темно та имелась в наличии с избытком. Прикрыв в давние времена Европу от татаро-монгольского опустошения, Россия отстала от передовых народов основательно.

Нужно было догонять, нужно было учиться.

Но у кого?

В Европе (да, по сути, и в мире) были тогда лишь три страны, без ясного определения отношений с которыми Россия была обречена на опасную невнятность всей внешней и внутренней политики. И у всех трех жадности, зависти к России и спеси было более чем достаточно…

Англия с её отточенным коварством, с её изысканным, бесстрастным бессердечием и полнейшим пренебрежением к правам слабейшего была для России партнером заведомо непригодным. С Англией нужно было торговать, учиться ее достижениям и ни на минуту не забывать, что «англичанка завсегда гадит».

Франция была внешне легкомысленной, а на деле тоже отменно своекорыстной, жадной и жестокой, что хорошо доказала своим поведением в колониях, в России в 1812 году и в Испании. Испанец Гойя разоблачил бесчеловечность французов в своих офортах «Ужасы войны» с фотографической точностью и большой выразительностью: французы разрубали тела испанских повстанцев на части и насаживали на сучья деревьев. И не забудем, что это французы весело произносили ужасные слова: «Труп врага веселит и всегда пахнет хорошо».

Русско-французская дружба была выгодна лишь Франции и, косвенно, Англии. Англии она помогала ослаблять опасную в перспективе Германию, а выгоды французов очевидны: от рыв России от ее естественного, в силу соседства, германского союзника. И защита Франции – от него же.

Германия, конечно, поставляла России немало тупых администраторов и педантичных педагогов. Зато Франция снабжала нас лишь гувернерами не лучшей кондиции и бойкими французскими «мамзелями». Экономически и цивилизационно французы все более становились аутсайдерами.

Щедрин определял немецкую культуру и науку как второсортные, но, скончавшись в 1889 году, он не мог знать тогда, что его уже подросший «мальчик в штанах», которому «никто не препятствовал быть трудолюбивым», изменит место Германии в мире всего в два десятилетия.

Соответственно, Германия и претендовала на многое. В октябре 1916 года в Берлине вышла книга уже знакомого нам Фридриха Науманна «Срединная Европа». Науманн писал о слиянии Австро-Венгрии и Германии и создании «между Вислой и Вогезами, Галицией и Констанцским озером конфедерации народов» при главенстве Германии.

Собственно, это был план экономического объединения Европы.

И России он был, с определенными поправками (в части, скажем, Галиции), скорее полезен, чем вреден. В том, конечно, случае, если бы: 1) согласие с подобными германскими идеями Россия обменяла на широкие преимущества в отношениях с такой европейской федерацией; и 2) Россия стала не монархической, а народоправной и живущей не для дяди (Сэма, Жана, Джона, Ганса), а для Ивана да Марьи.

Такая внутренне развитая и крепкая, Россия могла бы спокойно взирать на любые коалиции и конфедерации. Внутрь такой России ни одна из них не двинулась бы! Не рискнула бы!

И такая Россия вполне могла рассчитывать не только на уважение, но и на дружбу с народом, хорошие отношения с которым для нас имели первейший смысл. Причем такая дружба была возможна при любом государственном устройстве Германии.

В двадцатые годы Германия была Веймарским изданием Версальского договора. С 1933 года начинается история германского нацистского Третьего Рейха. Принято считать, что Германия Гитлера была запрограммирована на смертельную борьбу с Россией уже в силу идейных, концептуальных воззрений фюрера.

По сей день историки и публицисты на всех углах размахивают его основным трудом «Майн Кампф» («Моя борьба») и тычут всем в нос главу XIV «Восточная ориентация или восточная политика», начинающуюся со слов: «Отношение Германии к России я считаю необходимым подвергнуть особому разбору. Эта проблема имеет решающее значение для вообще всей иностранной политики Германии в целом».

В тексте главы есть два абзаца, без цитирования которых не обходится ни одна работа о Гитлере и нацистской Германии: «Мы, национал-социалисты, совершенно сознательно ставим крест на всей немецкой иностранной политике довоенного времени. Мы хотим вернуться к тому пункту, на котором прервалось наше старое развитие 600 лет назад. Мы хотим приостановить вечное германское стремление на юг и на запад Европы и определенно указываем пальцем в сторону территорий, расположенных на востоке. Мы окончательно рвем с колониальной и торговой политикой довоенного времени и сознательно пере ходим к политике завоевания новых земель в Европе.

Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, конечно, можем иметь в виду, в первую очередь, только Россию и те окраинные государства, которые ей подчинены».

Казалось бы, все ясно, четко и безоговорочно. Никаких вариантов тут не предусматривается, и вопрос только в том, когда Гитлер пойдет войной на Россию, если получит власть.

Однако чтобы понять эту острую проблему, двух выдернутых из контекста абзацев мало. Нужно вдумчиво читать всю книгу Гитлера. Ведь «Майн кампф», – пожалуй, вторая по известности названия книга в мире после Библии, но уж точно первая среди «известных» книг по незнанию ее содержания.

Во-первых, Гитлер писал ее в 1924–1927 годах (вначале была опубликована первая часть, затем – вторая). Он, конечно, был уверен в своем большом политическом будущем, но серьезного политического опыта еще не имел, а его кругозор (в принципе – весьма широкий) не был подкреплен ни малейшей практикой государственной работы.

Да и по возрасту Гитлеру не хватало политического опыта в его тридцать пять лет. Наполеон властвовал во Франции в более молодом возрасте, но он имел совершенно иную судьбу и иную натуру.

Так что читать и изучать «Майн Кампф» умный русский человек обязан, но читать-то нужно с умом. Ведь Гитлер в «Майн Кампф» рассматривал очень много общественных вопросов, порой – оригинально и ярко.

Были в книге и крупнейшие мировоззренческие просчеты. Они-то реального исторического Гитлера в конце концов и подвели. Но нас сейчас интересуют только его воззрения на «русский» вопрос. К слову, несмотря на чисто «восточное» название XIV главы, России посвящена там примерно лишь пятая часть.

Так, в «восточной» главе Гитлер уделил немало внимания Франции. И прозорливо отметил, что при той национальной политике, которую ведет Франция, она может превратиться в «новое европейско-африканское мулатское государство на европейской территории». И разве сегодня французы не близки как раз к чему-то вроде этого?

Внешнюю политику Гитлер определял как «урегулирование взаимоотношений одного народа со всеми остальными народами мира» и заявлял, что его политика будет исходить из следующего: «Наше государство, прежде всего, будет стремиться установить здоровую, естественную, жизненную пропорцию между количеством нашего населения и темпом его роста, с одной стороны, и количеством и качеством наших территорий – с другой. Только так наша иностранная политика может должным образом обеспечить судьбы нашей расы, объединенной в одном государстве».

Под «здоровой пропорцией» Гитлер понимал такую ситуацию, когда обеспечивается «пропитание народа целиком и полностью продуктами нашей собственной земли».

А признаком мировой державы он считал обширность территории, позволяющую народу развиваться свободно. Но как раз здесь Германия оказывалась в исключительно неблагоприятном положении. Плотность ее населения была огромной. В Европе лишь Бельгия и Голландия имели плотность в два раза большую, а Англия – примерно такую же.

Но у Англии были тогда обширнейшие колонии, где земли хватало и на англичан, и на аборигенов. Были колонии и у бельгийцев с голландцами. Швейцария (!) имела плотность населения в полтора раза меньшую, чем Германия, Дания и Чехословакия – в два, Франция – в три, США – в десять раз меньшую, а СССР – в двадцать раз.

За пределами Европы скученней немцев жили только… японцы. Но их уровень потребления был с немецким несоизмерим. Китайцы жили просторнее немцев в три раза.

Да, проблема была.

Искусственное ограничение рождаемости Гитлер не считал выходом и был прав, когда заявлял, что нация вступает так на путь вырождения – потенциально здоровые не рождаются, а родившихся слабейших спасают.

По оценке Гитлера, у Германии было три наиболее очевидных выхода:

1) внутренняя колонизация, то есть все большее «уплотнение» населения и интенсификация хозяйства;

2) приобретение новых колоний;

3) приобретение новых земель в Европе на территориях, примыкающих к немецкой.

Первый путь исчерпывался, на втором Германия потерпела поражение в Первой мировой войне.

А третий? Третий означал новую войну. Большую или малую, но войну или, как минимум, – активное силовое противостояние, невозможное без сильных армии и флота. Но – с кем в союзе и против кого?

Эту тему Гитлер впервые затронул еще в главе IV «Мюнхен», где писал: «Приняв решение раздобыть новые земли в Европе, мы могли получить их в общем и целом только за счет России (но тут нужно не забывать, что до Первой мировой войны в состав России входили обширные, примыкавшие к Германии польские земли. – С.К.). Для такой политики мы могли найти в Европе только одного союзника: Англию. Толь ко в союзе с Англией, прикрывающей наш тыл, мы могли бы начать новый великий германский поход. Мы должны были тогда отказаться от колоний и от позиций морской державы и тем самым избавить английскую промышленность от необходимости конкурировать с нами».

Гитлер оценивал лишь возможности, варианты, а не утверждал что-то одно. Фактически это был неглупый и вполне корректный для немца геополитический анализ.

А дальше речь шла уже о другой возможности: «усиленное развитие промышленности и мировой торговли, создание военного флота и завоевание колоний».

Реальная кайзеровская Германия так и поступила. И что? Гитлер отвечал верно: «Раз мы пошли по этому пути, то ясно, что в один прекрасный день Англия должна была стать нашим врагом.

Политику завоевания новых земель в Европе Германия могла вести только в союзе с Англией против России, но и на оборот: политику завоевания колоний и усиления своей мировой торговли Германия могла вести только с Россией против Англии».

Заметь, читатель, – с Россией, а не против нее! И это – мысль Гитлера! Мысль, как достаточно для него неожиданная, так и весьма верная…

Далее из этого тезиса Гитлер сделал следующий вывод: «В данном случае нужно было сделать надлежащие выводы и прежде всего – как можно скорей послать к черту Австрию. Благодаря союзу с Австрией Германия теряла все лучшие богатейшие перспективы заключения других союзов. Наоборот, ее отношения с Россией и даже с Италией становились все более напряженными. Раз Германия взяла курс на политику усиленной индустриализации и усиленного развития торговли, то, в сущности говоря, уже не оставалось ни малейшего повода для борьбы с Россией. Только худшие враги обе их наций заинтересованы были в том, чтобы такая вражда возникала».

Что ж, в здравомыслии фюреру тут отказать трудно, да и русофобией здесь не пахло. Скорее – напротив! Ведь Гитлер был готов, пусть и теоретически, пожертвовать отношениями Германии с его родиной – Австрией – ради подлинного, прочного великого будущего Германии, пошедшей на союз с Россией.

Конечно, в 1920-х годах это был, что называется, «после-игровой разбор» итогов уже закончившейся Первой мировой войны.

Однако по-прежнему насущным оставался старый вопрос: с кем и против кого? Им задавался Гитлер, но им же задавался и любой мыслящий и любящий Германию немец…

В «восточной» главе Гитлер писал: «Нам предстоит еще большая и тяжелая борьба с Францией (кстати, в действительности она оказалась на удивление легкой. – С.К.). Но эта борьба будет иметь смысл лишь постольку, поскольку она обеспечит нам тыл в борьбе за увеличение наших территорий в Европе. Наша задача – не в колониальных завоеваниях. Разрешение стоящих перед нами проблем мы видим исключительно в завоевании новых земель, которые мы могли бы заселить немцами и которые непосредственно примыкают к коренным землям нашей родины».

Итак, все-таки поход на Восток?

Однако здесь важны две детали. В начале тридцатых годов уже не политический писатель, а практический политик, рейхсканцлер Германии Гитлер поступал прямо противоположно собственным старым идеям и активно пытался договориться с бывшей Антантой о «полюбовном» предоставлении Германии ряда колоний. То есть, отказываться при необходимости от устаревших взглядов политического писателя Гитлера государственный лидер Гитлер умел. Это во-первых.

Во-вторых, непосредственно к Германии примыкали земли Чехословакии и Польши, а не СССР. Гитлер нигде не говорил о Польше, но географию Европы он знал.

Во все той же «восточной» главе Гитлер писал: «Нам нужно прежде всего уничтожить стремление Франции к гегемонии в Европе, ибо Франция является смертельным врагом нашего народа, она душит нас и лишает нас всякой силы (на помню, что это написано в 1924 году, через пять лет после Версаля. – С.К.). Вот почему нет такой жертвы, которой мы не должны были бы принести, чтобы ослабить Францию. Всякая держава, которая, как и мы, считает непереносимой для себя гегемонию Франции на континенте, тем самым является нашей естественной союзницей. Любой путь к союзу с такой державой для нас приемлем. Любое самоограничение не может показаться нам чрезмерным, если только оно, в последнем счете, приведет к поражению нашего злейшего врага и ненавистника».

* * *

В определённой мере это было прямое приглашение для России. Не с Данией же или с Чехословакией (не говоря уже о напрочь профранцузской Польше) могла блокироваться Германия против своего «смертельного врага»!

Была ещё, конечно, Англия… Но если бы политический писатель Гитлер имел в виду только ее, то он так и написал бы! Ведь он писал свою книгу не для того, чтобы скрыть свои мыс ли и планы, а для того, чтобы донести их как можно более широко до всего немецкого народа.

Так что даже с Германией Гитлера у России «мирный» шанс был. Тем более он был реальным с веймарской Германией. Вначале так и выходило…

Однако, забегая далеко вперёд, сразу сообщу, что Советский Союз, внешнюю политику которого с начала тридцатых годов направлял нарком иностранных дел Литвинов, так же как Россия Витте, Александра III и Николая II, не надумал ни чего лучшего, как дружить даже против веймарской Германии со всё той же Францией.