Текст книги "Россия и Германия. Стравить! От Версаля Вильгельма к Версалю Вильсона. Новый взгляд на старую войну"

Автор книги: Сергей Кремлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

Поэтому до XIX века планета была, по сути, «бесхозной». Только прогресс техники и знаний вызвал к жизни множество новых потребностей, в том числе и колониальных захватов. Недавно открытая таблица Менделеева из чисто научного достижения на глазах превращалась в торговый прейскурант. Бросовые земли, изгаженные пятнами нефтяных выходов, начинали цениться подороже золотоносных жил…

В 1876 году – через 5 лет после Седана – колонии занимали лишь 10-ю часть Черного континента, а к 1900 году – уже девять десятых! В то время полностью была захвачена Полинезия, а в Азии доделили ранее неприбранное к рукам. Формально независимыми там оставались лишь Турция, Аравия, Персия, Афганистан, Китай и Сиам. Впрочем, и там «белые» капиталы резвились вовсю, исключая разве что Афганистан.

Россия обходилась без колоний – она даже отказалась принять в русское подданство земли, открытые в Южном полушарии Миклухо-Маклаем. Зато Российская империя царя Николая II не отказывалась быть полуколонией сама. Английские исследователи Тьюгенхэт и Гамильтон писали, что нефтяные поля Баку уже в 1888 году давали 2,5 миллиона тонн нефти на площади всего в несколько десятков квадратных километров. Некоторые скважины самопроизвольно фонтанировали на высоту более 90 метров. Семье Нобелей лишь одна из них давала более миллиона галлонов нефти в день. То есть каждый день – состояние.

Тьюгенхэт и Гамильтон сравнивали расточительность и богатство некоторых нефтепромышленников с атмосферой во дворцах золотоордынского Кубилай-хана. У одного был дворец из золотых плит, другой хранил нефть в цистернах из платины, все ввозили из России множество красивых женщин и имели наемные войска «кочи» из разорившихся грузинских дворян для защиты друг от друга.

Вот какую жизнь, читатель, вела за счет российских недр «золотая» нечисть. А что имела Россия? Англичане не скрывали истинного положения: скученность рабочих бараков и за каторжный труд – хлеб пополам с водой.

Россия, правда, получила к 1913 году ещё и… острый топливный «голод»: добыча нефти в ней уменьшилась по сравнению с 1901 годом на 2 миллиона тонн. Нефтепромышленники ссылались на «естественное истощение недр». В действительности, ради взвинчивания цен новые нефтеносные поля консервировались, на старых сокращалось бурение. Закрывались нефтеперегонные заводы.

Мир был поделён на территориальные куски, но капиталы проникали через любые границы беспрепятственно и брали в долговую кабалу не менее крепко, чем белый плантатор чёрных рабов в колодки.

Вот так брали и нашу богатейшую, но стреноженную идиотизмом властей Россию. Франции не очень-то повезло с колоииями вне Европы, и она взяла свое в самой Европе. Англия размещала за границей в два раза больше капитала, чем Франция, зато на каждый «европейский» английский миллиард приходились почти шесть миллиардов французских! И почти греть заграничных французских капиталов вкладывалась в Россию. А это почти автоматически обеспечивало французским рантье миллионы русских мужиков со штыками на их стороне в любом крупном конфликте.

Конфликт же зрел. Причем претендентов на одно мировое господство было даже не три, а целых четыре. В Большую тройку энергично прорывалась Германия, превращая ее в Большую четверку капитала. Сам по себе германский капитал был и более национальным, чем англо-французский (и уж тем более – американский), и немного «на отшибе» из-за самобытности и новизны. После полного разгрома французской армии при Седане кайзер Вильгельм Первый, поднимая бокал за своих сподвижников, сказал: «Вы, генерал Роон, отточили наш меч, вы, генерал Мольтке, управляли им, а вы, граф Бисмарк, своей политикой в течение нескольких лет вознесли Пруссию на теперешнюю высоту».

Несмотря на достаточно почтенный возраст и самого автора тоста, и его адресатов, сам такой тост говорил о государственной молодости – вялый монарх в окружении расслабленных царедворцев ничего подобного сказать не сумеет. В имперской Британии конца XIX века подобные энергичные тосты были невозможны, несмотря на весь империалистический пыл Редъярда Киплинга. Там все катилось по давно накатанной колее. Неугомонные личности вроде Сесиля Родса могли успешно подвизаться лишь на периферии мира, но не в Европе.

А немцы сумели развернуться – и как! – в Европе. Да еще силой оружия! И тост кайзера с неприсущей Вильгельму красочной выразительностью отражал очевидный факт: Рейх возрос на умно выстроенном милитаризме, составлявшем особенность лишь германского империализма. (Еще более энергичный, еще более богатый капитал США развивался, не имея мало-мальских военных угроз, и поэтому мог позволить себе роскошь показного миролюбия и пацифизма).

Париж, конечно, обворожительней Берлина. Поддаваясь его обаянию, кое-кто склонен восхищаться Францией и возводить напраслину на Германию. И вот романист Валентин Пикуль в манере легкомысленного парижанина сообщает, что бедный провинциальный немецкий Вертер возрос-де как на дрожжах на контрибуции с Франции в пять миллиардов франков, «на грабеже». И как-то остается за пределами романических строк, что эти контрибуции были обеспечены новейшими стальными пушками Круппа, созданными трудом и талантом немецких ученых, инженеров и рабочих. Забылось и то, что Франция, Англия, Голландия, Бельгия получали намного большие «контрибуции» на грабеже колониальных народов.

Русский же военный атташе во Франции граф Игнатьев позже справедливо признавал, что «франко-прусская война была выиграна не только Мольтке, но и германским унтер-офицером, сельским учителем»… Впрочем, и сам Вильгельм I сыграл тут, наверное, положительную роль. Вот его вполне достоверная (из «Большой советской энциклопедии» 1928 года) характеристика: «В личной жизни был очень скромен, бережлив, несловоохотлив, чрезвычайно пунктуален и добросовестен в работе». Качества, красящие и простого человека, а уж монарха – тем более.

Иногда немецкое национальное самосознание и гордость пробуждали средствами, вообще неординарными для XIX века. В Париже – за четыре года до первого версальского триумфа немцев – на Второй всемирной выставке 1867 года был устроен так называемый «европейский концерт». За первенство на европейской арене (пока что – всего лишь музыкальной) сражались военные… оркестры.

И вот как знаменитый русский критик Владимир Васильевич Стасов описывал итоги «сражения капельмейстеров»: «Первыми были признаны оркестры австрийский и прусский, – с этим нечего было делать, их превосходство было уже слишком ощутительно для самих французов… Услыхав австрийцев и пруссаков, сам император (Наполеон Третий. – С.К.) воскликнул: „Вот настоящие образцы военной музыки! Вот чего нам надо добиваться“…»

Пруссаки, правда, не дали французам времени ни для того, чтобы отточить музыкальное мастерство, ни для того, что бы отточить шпаги.

А вот ещё одна символичная деталь – в самый первый день франко-прусской войны пруссак Андерсен выиграл в Баден-Бадене матч против самых сильных шахматистов Европы.

Всё это вместе – упорная повседневная работа «верхов», народной немецкой массы, военная победа над Францией и пятимиллиардные репарации обеспечили бурный рост экономики Второго рейха. В 1873 году наступил кризис, потребление упало вдвое. Однако германское производство, а, значит, и германская мощь, росли. И с 1884 года начинаются уже германские колониальные захваты: Камерун, Того, Маршалловы острова. Появляются Германские Юго-Западная и Восточная Африки, в Океании – архипелаг Бисмарка, Земля Императора Вильгельма. В предпоследний год XIX века Германия, пользуясь испано-американской войной, включает в состав империи Каролинские, Марианские острова и западную группу островов Самоа. Посреди колониального бума в 1891 году оформился и ультра-националистический Пангерманский союз, чьи цели полностью определялись уже самим названием. Один из его идеологов, генерал Фридрих фон Бернгарди, заявил: «Мы должны обеспечить германской нации и германскому духу на всем земном шаре то высокое уважение, которого они заслуживают».

В желании, чтобы тебя заслуженно уважали, ничего плохого нет. Плохим было то, что сам же Бернгарди и пояснял: «Наши политические задачи невыполнимы и неразрешимы без удара меча»…

* * *

Ещё недавно на карте мира вообще не было германского рейха, а к началу XX века он стал третьей колониальной державой, хотя и уступал Франции в четыре раза по площади колоний и их населению. Вышла Германия на третью позицию и по вывозу капитала, почти сравнявшись в общем итоге с Францией. Причем половину капитала Германия размещала в Европе и тут лишь чуть отставая от Франции. Была и особенность: почти треть заграничных капиталов рейх направлял в Америку – 10 миллиардов марок.

А общепланетный финансовый капитал распределялся так… В мире было примерно на 600 миллиардов франков ценных бумаг. Из них на долю Англии приходились 142 миллиарда, Соединенных Штатов – 132, Франции – 110 и Германии -95. Если кого-то интересует Россия, то могу сообщить: 31 миллиард против 24 миллиардов Австро-Венгрии и 12 – Японии. За десяток миллиардов переваливали еще Италия – 14 и Голландия – 12,5 миллиардов.

Хозяева капиталов объединялись в международные картели и делили сферы влияния. Без особого шума и учредительных конгрессов оформлялся «Золотой Интернационал». По самой его природе о добром согласии речи тут быть не могло. Согласие было, но непрочное, злое. Уж очень неравномерно все это было распределено – колонии, капиталы, дивиденды и экономические возможности. Штаты – как промышленная и финансовая держава – могли быстро выйти на первую позицию, Германия – на вторую. А международный рельсовый картель две трети внешних рынков отдавал Англии. Керосиновый рынок был поделен между американским «Керосиновым трестом» Рокфеллера и хозяевами русской нефти Ротшильдом и Нобелем. Втиснуться между ними для Германии означало попасть между двумя жерновами. Зато возникающий электрический рынок поделили американская «General Electric» и германская «AEG». Первая получила Штаты и Канаду, вторая – Германию, Австрию, Россию, Голландию, Данию, Швейцарию, Турцию и Балканы. Владычица морей – Британия – явно оставалась «на мели»… Зато легко обходила две электрические сверхдержавы на колониальных курсах…

Но и на морях Германия кое-где уже обходила Англию. Две крупнейшие немецкие судоходные компании – «Северогерманский Ллойд» и «Гамбург-Америка линие», на портале гамбургской конторы которой красовалась надпись: «Поле моей деятельности – весь мир», – имели вместе 148 судов общей вместимостью 770 тысяч тонн. Три английские – «Бритиш-Индиастим навигейшн», «Уайт стар лайн» и «Кунард» – 155 судов вместимостью 700 тысяч тонн. Впрочем, вскоре обеими немецкими фирмами завладел Джон Пирпонт Морган. Тевтонский патриотизм – патриотизмом, а доллары – и в Германии доллары.

Общая картина была пестрой, и состоявшийся раздел мира будущего передела не отменял. Наоборот, он делал его неизбежным. Интересы представлялись разнородными, а одинаковым оставалось стремление к максимальной наживе и обеспечению спокойных для нее условий.

Поэтому на рубеже двух веков все основные участники будущего мирового конфликта однажды объединились-таки в идеально сплоченную, дружную коалицию. И вряд ли когда-либо до этого и позже история знала союз более прочный, согласованный и искренний, движимый едиными идеями. Где же произошло такое чудо? Отвечу сразу – в Китае.

Со второй половины девятнадцатого века в Китай за прибылью не ходили только ленивые. Особенно отличались янки, но и немцы, англичане и прочие прибирали прибрежный Китай с такой жадностью, что не выдержали даже многотерпеливые в своем конфуцианстве китайцы. Тайное общество с очень убедительным названием «И-хэ-цюань» («Кулак во имя справедливости и согласия») начало готовить восстание. В 1899 году оно началось. Вот тут и случилось «великое единение». Общество «И-хэ-цюань» позднее преобразовалось в «И-хэ-туан» («Отряды справедливости и согласия»). В «цивилизованных» странах восстание ихэтуаней назвали «боксерским», но китайские крестьяне, ремесленники, кули и мелкие торговцы дрались преимущественно голыми кулаками. Зато кулак интервентов во имя несправедливости был надежно защищен. И не кожей и шерстью боксерской перчатки, а сталью и свинцом. В интервенции приняли участие Германия, Япония, Италия, Англия, США, Франция, Россия и Австро-Венгрия.

Английский адмирал Сеймур командовал объединенной англо-американской эскадрой, германский фельдмаршал Вальдерзее – объединенными сухопутными войсками.

Борьба против ихэтуаней стала первой совместной акцией Золотого Интернационала. Она же впервые показала, что нет предела единству разноплеменных жрецов капитала в деле планетного противостояния народам, отстаивающим свои права на своей земле.

Восстание в Китае растянулось на два года, а на заре XX века его подавили – зверски. Да ведь и зверья собралось там по рядком: львы, бойцовые петухи, нормально-одноглавые орлы, двуглавые птичьи уроды, слоны, ослы и шакалы…

ГЛАВА 2
Бисмарк, Дизраэли, Витте и печник Ошанский…

Мир входил в двадцатый век, на который возлагали много надежд, поскольку прогресс науки и техники обещал действительно много. Уже в 1834 году Николай Васильевич Гоголь писал: «На бесчисленных тысячах могил возвышается, как феникс, великий XIX век. Сколько отшумело и пронеслось до него огромных, великих происшествий! Сколько свершилось огромных дел, сколько разных образов, явлений, разностихийных политических обществ, форм пересуществовало. Какую бездну опыта должен приобресть XIX век! Богатый и обширно развитый наш умный XIX век, одаривший человечество таким счастием в награду его трудных и бедственных странствий».

Век Гоголя не оправдал его аттестации полностью, но он действительно изменил мир неузнаваемо и впервые сделал до стоянием человека всю планету.

Что сказал бы Гоголь, глядя на плоды девятнадцатого века в преддверии века двадцатого? Очевидно, это был бы вдохновенный гимн предстоящему окончательному освобождению человечества от невежества и бедствий… Однако хрустальные мечты об изобильном, новом золотом веке развеялись в последнем столетии второй тысячи лет от Рождества Христова, словно дым от пожара Хрустального дворца, сгоревшего в 1936 году – за три года до начала Второй мировой войны. Не успел век окрепнуть, как в нем началась Первая всемирная война.

Почему так произошло? Можно сказать, что причин было четыре: над Британской империей не заходило солнце, кайзера Вильгельма не пускали в Париж, Бисмарк рассорился с Россией, а президент Рузвельт дал газетчикам основания изобразить себя в роли садовника на карикатуре с названием «Рузвельт сажает дерево империализма».

Конечно, главной причиной была та, что мировой капитализм не мог не попытаться решить свои проблемы мечом. Однако имели немалое значение жадность английской элиты, высокомерие французской, бездарность русской и особое положение американского капитала. Возможно, вы обратили внимание, что в перечислении отсутствует германский компонент. И не случайно. Германский рейх и германский капитал тоже были причастны к «созданию» этой чудовищной войны, но они в своих действиях по отношению к внешнему миру были наиболее убедительны. Следовательно, и наименее виноваты.

Кайзер Вильгельм II дважды извещал французов о желании посетить Париж с официальным визитом. Французы отказывали. Конечно, еще Маркс сказал, что поскольку Германия завоевала Эльзас-Лотарингию, Франция будет воевать с ней. Вместе с Россией. Хотя в фактическом отношении Маркс попал, что называется, в точку, ход рассуждений его был не так уж и верен. Однако он подметил точно, что Франция без России противостоять Германии не смогла бы. Как бы галльский петух не хорохорился, не с германским орлом ему было тягаться. За Францией было добрых два века истории только полностью централизованного государства (не считая еще трех веков единого), а Германия, возникнув как целостное государство чуть ли не под конец XIX века, обошла Францию по экономическому развитию за два десятилетия!

К такому народу нельзя относиться высокомерно или легкомысленно. А французы поступали именно так. И пангерманисты имели какое-то право заявлять в 1912 году: «Мы не можем верить, что только мы одни должны довольствоваться той скромной долей, которую уделила нам судьба сорок лет назад». Кайзер Вильгельм II тоже резонно жаловался королю Италии: «За все долгие годы моего царствования мои коллеги, монархи Европы, не обращали внимания на то, что я говорил. Но скоро, когда мой флот подкрепит мои слова, они станут проявлять к нам больше уважения».

Вильгельм имел в виду, конечно, короля Англии Эдуарда VII и русского Николая II. Что ж, и тут основания для немецких обид существовали: ни английская, ни русская европейская политика национальным интересам не соответствовали. Эдуард в начале XX века ездил по Европе, подготавливая ту политику, которая изолировала бы Германию и которую он называл «политикой окружения».

Англия всё более становилась жертвой своих необъятных колоний и связанного с ними богатства. Она казалась вечным колоссом, способным указывать даже Соединенным Штатам. Ценные бумаги, вложенные в колонии, к 1913 году приносили их владельцам 200 миллионов фунтов стерлингов годового дохода. А всего на сто фунтов в год уже можно было существовать. Мечты Сесиля Родса приобретали прочный материальный фундамент: империя худо-бедно, но обеспечивала простонародные желудки на Английском острове. Однако богатство же одновременно и разъедало основы могущества. Английское золото растекалось по земному шару, а результатом становилась нехватка его для наращивания внутренней мощи. В 1913 году США выплавляли 31,3 миллиона тонн стали, Германия – 17,3 миллиона, а Англия – всего 7,7 миллиона. Не имея таких колоний, как английские, немцы работали над созданием мощной страны внутри собственных границ. А англичане «несли бремя белого человека» по всему свету. Занятие прибыльное, но сама Англия хирела, новые отрасли промышленности развивались в ней медленно.

Примерно в таком же положении оказалась и Франция – мировой ростовщик. Во Франции рос слой рантье, стригших купоны с русских займов, что стимулировало парижских рестораторов, а не промышленность и военную мощь. Гоголь в прекрасном отрывке «Рим» ярко и точно описал ширящуюся пустоту французского общества: «При всех своих блестящих чертах, при благородных порывах, при рыцарских вспышках, вся нация была что-то бледное, несовершенное, легкий водевиль, ею же порожденный. Вся нация – блестящая виньетка, а не картина великого мастера».

Первой европейской (и чуть ли не второй мировой) державой становилась Германия. По праву? Пожалуй, да. У капитала остальной Европы было два выхода: или сотрудничать с Рейхом, или воевать с ним.

Для Франции сотрудничество означало подчинение. Ни на что другое, тоже по праву, Франция претендовать не могла. И уже с восьмидесятых годов XIX века по мере укрепления Германии Франция все более прикрывалась «русским щитом».

Выгодно ли это было России? Александр II, Александр III, тунеядствующее дворянство и вздорная, провинциально воспитанная русская буржуазия считали, что – да, так как чрез мерное ослабление галлов чересчур-де усилит «тевтонов». Российские либеральные профессора уже видели русские линейные корабли на «просторах» Балтики, знамена «христолюбивого воинства» – над черноморскими проливами. И, соответственно, русского царя – монархом всех славян.

Однако в России было не все так прекрасно. Внутри нее лежали нетронутыми огромные богатства, земля Русская раскинулась так широко, а народы, ее населяющие, были так темны, что все, что требовалось России, – это обеспечить надежную оборону границ и заняться внутренними делами. Иностранное участие в таких грандиозных делах было неизбежным, но национально состоятельным тут мог быть один принцип: «Львиная доля – России, а вы и так урвете немало». Петр Аркадьевич Столыпин делал хуже, чем говорил, но сказал мудро: «Вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия». Великие потрясения великую Россию исключали. Но даже мирная Россия могла быть великой, лишь развивая свои богатейшие окраины. У нас ведь еще были совершенно не разработаны Север, Сибирь, Дальний Восток… Трижды прав был кайзер Вильгельм уже Второй, когда поднимал на своем флагмане сигнал «Адмирал Атлантического океана приветствует адмирала Тихого океана», намекая кузену Николаю II, что не чего России соваться в Европу. Другое дело – ее восточные окраины.

Конечно, намек тут был сделан не без лукавства, но в нем содержалось здравое зерно. Кайзер имел в виду, безусловно, войну. Однако на Дальнем Востоке России нужно было не воевать, а работать. И работать в пределах своих же границ. Ну стоило ли державе с нетронутыми богатейшими внутренними ресурсами залезать в Корею, соваться в Китай, конфликтовать с Японией? Николай II презрительно называл японцев «макакашками», а в Японии к началу XIX века уже практически не было неграмотных. Деталь? Да! Однако одна такая деталь могла удержать умное российское руководство от опрометчивых действий. Но о каком уме и руководстве могла быть речь, если во время русско-японской войны командующий флотом Тихого океана адмирал Бирилев на требование командира Владивостокского отряда подлодок о выделении 24 французских свечей зажигания к двигателю недрогнувшей рукой начертал: «Достаточно двух фунтов казенных стеариновых»? Это не анекдот, а новейшая история царской России, читатель!

Англия, Франция, Германия были на карте мира яркими заплатками, а Россия протянулась на полмира и сама была миром – самобытным и самодостаточным. Европейские державы уже исчерпали внутренние возможности и устремились в колонии. Но Россия-то не раскрыла, не разработала и сотой доли собственных национальных богатств… Имея ум и сердце, это понимал уже Ломоносов, однако российские самодержцы конца XIX – начала XX века не имели ни сердца русского, ни ума – хоть какого-то… Потому и проводили такую глупую дальневосточную политику, которая русской кровью прокладывала дорогу на Дальний Восток не столько русскому, сколько европейскому капиталу.

На Дальнем Востоке от имени России совершались преступные глупости. А как обстояли русские дела в Европе?

Умная русская европейская политика укладывалась в три слова: «Мир с Германией». Такой мир позволял решать попутно и кавказские проблемы, развивать Среднюю Азию. Проводить достойную, уважительную к себе «германскую» политику России было бы непросто, однако возможно!

Недаром Бисмарк видел будущее российско-германских отношений только мирным. Да, противоречия между двумя странами были немалые, хотя большая часть их имела не объективный, а буржуазно-капиталистический характер. Самым неприятным образом это проявлялось в конкуренции русских и прусских помещичьих хлебов на германском и европейском рынках. Были и другие острые моменты, но они как раз и возникали из-за обширности взаимных связей. Разумным было бы одно: сглаживать углы и налаживать дружбу.

А «градоначальники» всероссийского Глупова поступали прямо противоположно. Уже после Седана Александр II требовал от Пруссии ограничиться меньшими репарациями, чем она рассчитывала получить с Франции. Так и пошло… В 1875 году Бисмарк затевает превентивную войну против Франции, а Александр II своей политикой ее срывает. В результате Россия после русско-турецкой войны на Балканах сталкивается на Берлинском конгрессе с противодействием Австро-Венгрии и Англии, а Германия ее не поддерживает. К слову сказать, в Берлине судьбу южных славян недрогнувшей рукой кромсали лорд Солсбери и наш знакомец Дизраэли, уже ставший лордом Биконсфилдом. Этот же дуэт тонко рассоривал и русских с немцами.

Стремление к постоянному ослаблению России вообще было неизменной линией Дизраэли год за годом. Расчёт был дальний, на десятилетия. И ведь выходило! В 1879 году Вильгельм I и Александр II рассорились окончательно. Недалекий, но самолюбивый русский «царь-освободитель» разобиделся на Германию за её поведение на Берлинском конгрессе – словно у Германии не было к России встречных серьёных претензий.

Берлинский конгресс, подводивший итоги русско-турецкой войны 1877–1878 годов, описывают в разных странах по-разному, и в России издавна ставят его Германии в вину. Так, известный советский историк академик В. Хвостов считал, что Бисмарк вел себя двулично, разыгрывая «честного маклера». Ещё более резко выражается 2-е издание Большой советской энциклопедии: «Председатель Берлинского конгресса Бисмарк занял позицию, явно враждебную России и славянским народам Балканского полуострова».

На самом же деле Бисмарк и до конгресса, и после него был лоялен по отношению к единственному государству – Германии, и к единственному народу – немецкому. Можем ли мы быть за это на него в претензии, читатель?

Собственно, на ход и исход Берлинского конгресса влиял не Бисмарк, а секретное Рейхштадтское соглашение, подписанное Александром II и австрийским императором Францом Иосифом в богемском замке Рейхштадт за год до русско-турецкой войны – 8 июля 1876 года.

Тогда факт его заключения от российских славянофилов скрыли, что и неудивительно. Ведь по этому соглашению стороны (фактически, только Россия) обязывались не оказывать содействия образованию на Балканах «большого славянского государства». Тем самым Россия обеспечивала себе нейтралитет Австрии при войне с турками.

Итоги турецкой войны и завершивший ее Сан-Стефанский договор стимулировали иной поворот событий, чем то было обусловлено двумя императорами до начала войны.

Недовольство Австрии и вызвало к жизни Берлинский конгресс и пересмотр Сан-Стефанского договора, что плохо сознавали как тогдашние, так и нынешние славянофилы.

За четыре месяца до Берлинского конгресса Тургенев писал в письме из Парижа: «Контрданс наш с Англией только что начался; запутаннейшие фигуры – впереди. Бисмарк, по-видимому, хочет ограничиться ролью „тапера“: пляшите, мол, голубчики, а мы посмотрим».

Осуждения Бисмарка у Тургенева нет. Великий наш писатель мыслил трезво: своя рубашка ближе к телу, тем более, когда это и не «рубашка», а РОДИНА! ОТЕЧЕСТВО!! Которое нужно любить не только сердцем, но и умно любить…

Между прочим, вот итоговое (уже после конгресса) мнение генерала Дмитрия Алексеевича Милютина, одного из авторов Сан-Стефанского русско-турецкого договора, существенно урезанного Берлинским трактатом: «Если достигнем хоть только того, что теперь уже конгрессом постановлено, то и в таком случае огромный шаг будет сделан в историческом ходе Восточного вопроса. Результат будет громадный, и в России можно будет гордиться достигнутыми успехами».

Милютин был политиком-практиком, в отличие от профессорствующих и литераторствующих болтунов-славянофилов. Поэтому и он, и канцлер Горчаков понимали, что Россия на Востоке одержала такую победу, которая намного превышает наши возможности воспользоваться ею. Мы и так получили немало: Каре, Батум, закрепление своих позиций на Кавказе.

Конгресс проходил с 13 июня по 13 июля (редкий случай откровенно провокационной символики) 1878 года по требованию Англии и Австро-Венгрии. Только что закончилась русско-турецкая война (та самая, когда «на Шипке было все спокойно»). Россия чуть не взяла Константинополь – Стамбул, то есть едва не получила контроль над черноморскими проливами. Если бы такая ситуация закрепилась (что в общем-то было нам абсолютно «не по зубам»), то «британскому льву» оставалось бы только утопиться с горя в Мраморном море – как раз между Босфором и Дарданеллами.

Чтобы такого не допустить, Британия еще в феврале 1878 года (между прочим, тоже 13-го) выслала в Дарданеллы эскадру из 6 кораблей и резко надавила тем самым на Россию.

Сильные позиции России в славянском мире были ни к чему и австриякам. Обеспечить такие позиции всерьез, то есть экономически, мы были не в состоянии, но даже рост нашего морального авторитета у «братьев-славян» вызвал в Вене панику. За неделю до конгресса англичане и австрийцы заключили соглашение о совместной (и несомненно антирусской) линии поведения в Берлине. Соблюдено было соглашение свято, но Бисмарк не помогал в этом австрийскому министру иностранных дел графу Андраши и вечному лорду Биконсфильду, то есть Дизраэли. Последний пересекал Ла-Манш 20 лет назад и по приезде в Берлин тут же заказал обратный специальный поезд до Кале, намекая на то, что он признает лишь одно направление работы делегаций великих держав – по лондонскому сценарию…

Формальный глава российской делегации – канцлер и князь Горчаков – блистал манерами. Но «первую скрипку» в переговорах играл «второй делегат» – граф Шувалов, с которым у Бисмарка установились уважительные и доверительные отношения. После конгресса о Шувалове говорили, что он якобы продал интересы России. Неумная аттестация… Да и неверная.

Что касается политической позиции германского канцлера, то ее наиболее верно, пожалуй, оценил сторонний в данном случае наблюдатель… Профессор Дебидур в своей «Дипломатической истории Европы» написал: «Бисмарк желал, чтобы Россия оставалась достаточно сильной, по крайней мере настолько, чтобы могла служить противовесом Австро-Венгрии, так как он не желал допускать, чтобы Германия попала в зависимость от Габсбургской монархии». Серьезного усиления России Бисмарк тоже, конечно, опасался.

Государства не люди. И за компетентными действиями глав государств стоят не личные пристрастия, а логика жизни народов. Увы, в России этого понять не захотели. Даже такой тонкий дипломат (а не только поэт), как Федор Тютчев, как и многие, рассчитывал на благодарность Германии за прошлую поддержку ее Россией в конфликтах с Францией и Австрией. Зато по сей день в нашей исторической литературе, особенно в творениях неославянофилов и неопанславистов утверждается, что в эпоху первых балканских кризисов Бисмарк хотел-де стравить Россию и Австро-Венгрию. На деле быть такого не могло уже потому, что подобный разворот европейской политической жизни вел Россию к союзу с Францией. Ведь в те времена конфликт Вены и Парижа был не просто традиционным – тогда его постоянно подпитывал «итальянский вопрос». И с чем и с кем оставалась бы тогда Германия? Хорошие отношения с Австро-Венгрией для ее уверенного будущего были желательными, а с Россией – жизненно необходимыми.

Нет, не так был глуп князь Отто фон Бисмарк-Шенхаузен, чтобы играть с огнем. Другое дело, что, стремясь к прочным связям с Россией, Бисмарк думал о немцах, а не о русских, и мелким бесом перед нами не рассыпался. Масштабы у него были не те – и телесные, и исторические…