Текст книги "Балаустион"

Автор книги: Сергей Конарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 62 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

– Авоэ, какие люди посетили наш город! – с фальшивой улыбкой протянул Клеомед, медленно и вразвалку двинувшись навстречу сыну стратега. – И что же привело в наш веселый, развратный полис этого выдающегося воина, истинного спартанского героя, чистого умом и сердцем? Или надоела лаконская свинячья похлебка, потянуло на сдобные булочки, а?

– Не тебе, выросшему на этих булочках, судить о пище настоящих мужчин, клянусь Меднодомной! – процедил сквозь зубы Леонтиск, натягивая на лицо маску холодного презрения.

– Меднодомной, бездомной, – кривляясь, передразнил хилиарх. – Ты поглянь, он и божится уже по-спартански, и волосенки отпустил, как у портовой шлюхи. Не на заработки ль ты к нам приехала, кузина Леонтина?

Воины за его спиной с готовностью заржали. В то же время, заметил Леонтиск, они начали потихоньку брать его в полукольцо.

– Ты бы попридержал свой поганый язык, Клеомед. Или думаешь, твои головорезы, переодетые стражниками, помешают мне выдрать его из твоей вонючей пасти? – говоря это, Леонтиск оценивающим взглядом осмотрел окрестности: если дойдет до схватки, хотелось бы иметь за спиной стену.

– Ха-ха! Ошибаешься, дурачок, эти люди – настоящие стражники. А я – тысячник городской стражи. Настоящий! Хочешь потрогать?

Клеомед подошел еще на шажок ближе. Голос его был сладким, но в глазах – Леонтиск это явственно видел – плескались искринки злобы.

– Больно надо, руки марать! Хватит крутить, Клеомед. Какого пса вам от меня надо?

Наклонив голову набок, Клеомед сделал долгую театральную паузу, глядя на собеседника с фальшивым сожалением. Где-то неподалеку в верхнем этаже с лязгом распахнулась рама, и хозяйка шумно выплеснула содержимое ведра на мостовую, после чего окно с грохотом закрылось.

– У меня предписание на твой арест, – хилиарх соизволил, наконец, разлепить тонкие губы. – Наверное, твоя прическа показалась подозрительной городским властям…

– Арестовать меня? – хмыкнул Леонтиск. – И кем подписан приказ? Твоим папашей, конечно?

Клеомед неторопливо вынул из-за пазухи папирусный свиток, развернул. Небрежно держа двумя пальцами, вытянул перед собой.

– Не только моим, как видишь, но и твоим…

Леонтиск и сам уже увидел: под большой, квадратной печатью архонта стоял хорошо знакомый оттиск отцовского перстня – высокая корабельная корма на щите. Горячая кровь вмиг прилила к щекам, мысли понеслись вскачь. «Ай да отец! Негодяй! Быстро же он… они среагировали, клянусь Афиной! Великие боги, хорошо, что успел отправить Каллика с письмом! А может… – сердце сдавили холодные клещи страха, – может за мной следили с самого начала, и Каллика тоже… Нет, не может быть!»

Сдаваться не хотелось.

– А с чего вы решили, что я подчинюсь? Не пойти ли вам, ребята, своей дорогой, а я пойду своей, и все остались бы довольны?

Темные брови Клеомеда удивленными гусеницами поползли вверх. Он помахал грамотой.

– Почитай хорошо, у меня все полномочия. Не сдашься сам, возьмем силой.

Леонтиск искренне рассмеялся.

– Это каким же образом? Вас ведь всего-то семеро! Даже шестеро: ты-то сам, известный храбрец, вперед не полезешь!

В ответ на угрожающее движение командира стражников Леонтиск отпрыгнул к стене, опустил ладонь на круглый оголовок рукояти астрона (о! как тот просился на волю из плена ножен!) и прошипел:

– Осторожней, Клеомед! Ты отвратен и снаружи, так что не торопись поразить людей видом своих мерзких внутренностей!

Удивление сползло с лица Клеомеда, уступив место ярости.

– Ты что, негодяй, осмелишься оказать вооруженное сопротивление представителям власти? Тут законное государство, а не какая-нибудь занюханная Спарта, где ты можешь размахивать на улице мечом!

Леонтиска душила злоба, и в какой-то момент он был готов обнажить оружие. Среди «спутников» спартанского царевича он считался одним из первых бойцов, и поставил бы два против одного, что выйдет победителем из схватки со стражниками, вероятнее всего не ахти какими вояками. Но что потом? Оказаться вне закона в стенах города значило стать объектом целенаправленной охоты с однозначным концом. Кроме того, Клеомед – негодяй и подлец – действительно представлял собой законную, действующую в Афинах государственную власть. А Леонтиск по складу характера и убеждениям был кем угодно, только не нарушителем законов. Тяжело вздохнув и скрипнув зубами, сын стратега решил подчиниться.

– Будь по-твоему, коротышка, – презрительно бросил он в хилиарху лицо. – Пойду с тобой.

– Пойдешь, пойдешь! – весело проговорил Клеомед. – Взять его!

Крепкие руки тут же схватили Леонтиска под руки и за шею.

– Вы чего, псы, озверели? – дернулся он. – Я же сказал, что пойду. Добровольно!

Сильнейший удар подсек ноги, мир кувыркнулся, и Леонтиск оказался лежащим на животе на холодной сырой брусчатке. Руки завернули за спину с такой силой, что затрещали суставы. Скула заныла от удара о камень, правая щека испачкалась в чем-то вязком, весьма напоминавшем по запаху ослиное дерьмо. Стиснув зубы, сын стратега зарычал от бешенства и унижения.

– Мечик дай сюда, – раздался с заоблачной высоты голос Клеомеда. Грубая рука тут же сорвала с пояса ножны. Обиженно звякнули кольца.

– Ты поглянь, какая красота! – прицокнул языком хилиарх. – Откуда такое? Как будто не похож на ваши грубые спартанские железяки, а?

Леонтиск, вывернув шею, подарил ему самый испепеляющий взгляд из своей коллекции, хотя и предполагал, что в лежачем положении не выглядит особенно грозно. Клеомед, глумясь, вынул астрон из ножен и проделал несколько быстрых фехтовальных движений, примеряясь к его весу и балансу.

– Блеск! – подытожил он, радостно скалясь. – Клянусь богами, хорошее приобретение! Повешу на стенку, буду надевать по праздникам.

Сплюнув горькую, тягучую слюну, Леонтиск, коротко поведал, куда он вставит мерзавцу это «приобретение».

– Арестованный желает что-то сказать? Нет? Ну и отлично!

Леонтиск громко, отчетливо повторил – чистое ребячество, но что еще можно было сделать?

Бесцветные глаза Клеомеда наполнились печалью.

– Да, спасибо, что напомнил, – проговорил он с напускным сожалением. – Чуть было не забыл. А грех было бы отказать себе в удовольствии.

В последний момент Леонтиск попытался отвернуться, но грубая пятерня крепко схватила сзади за волосы. Спустя миг твердый деревянный носок военного сапога-эндромида с сокрушительной силой врезался в его лоб, взорвав радужное зеркало сознания мириадом мелких осколков.

Леонтиска привел в себя обрушившийся на голову поток холодной воды.

– Эй, хватит прикидываться, неженка! Очнись! – проревел где-то совсем рядом хриплый голос.

Сын стратега с трудом открыл глаза и сел, помогая себе рукой. Голова раскалывалась от боли. Приложив руку ко лбу, Леонтиск обнаружил массивную опухоль, рассеченную посередине глубокой ссадиной. Лоб и брови были покрыты коркой запекшейся крови. Подняв голову, юноша осмотрелся.

Неровный, давяще низкий потолок. Маленький – десять на десять локтей – и весьма грязный квадрат пола, ограниченный с трех сторон серыми стенами из едва обтесанных каменных блоков. Роль четвертой стены играла изгрызанная сыростью медная решетка с низкой дверью, запертой снаружи на массивный висячий замок. Молодому афинянину нетрудно было догадаться, что он очутился в заурядной камере некой тюрьмы, судя по отсутствию окон – подземной.

По ту сторону решетки находилось помещение хоть и куда более просторное, но такое же серое и сырое. Освещено оно было единственным смоляным факелом, вставленным в позеленевшее от времени кольцо на стене. В дальнем правом углу имелась еще одна решетчатая дверь, перекрывавшая вход в короткий коридор, в конце которого смутно виднелись уходящие вверх ступени лестницы. Другой коридор тянулся вправо и терялся в темноте. Леонтиск был уверен, что его камера далеко не единственная в этом мрачном тоннеле, наполненном, казалось, липкими запахами страха и страданий былых узников.

Скрозь позеленевшие прутья решетки на Леонтиска взирал субъект весьма зверского вида. На вид ему было лет сорок пять – сорок восемь, он имел крупную, грузную фигуру гориллы, красный мясистый нос, глаза навыкате и обильную грязную бороду. Эта злая пародия на человека была одета в заляпанный сальными пятнами кожаный нагрудник городской стражи, из-под которого выглядывал неопределенного цвета хитон, на плечи, по причине зимнего времени, был накинут короткий плащ из скатавшейся овечьей шерсти, такой грязный, как будто был подобран на помойке. Внешность стражника вызвала у молодого воина воспоминания о детстве, толстой кормилице и ее сказках, в которых рассказывалось о кровожадных пещерных людоедах, подстерегающих в горах одиноких путешественников. Маленький Леонтиск представлял себе людоедов примерно такими, каким был тип по ту сторону решетки. Пальцем одной руки доблестный страж ковырял в носу, в другой он держал деревянное ведро, с которого на каменный пол стекали капли воды.

Мокрый с головы до ног, Леонтиск почувствовал, как гнусные щупальца холода присасываются к позвоночнику и животу. Челюсти молодого воина непроизвольно отбили неприличную и жалкую дробь.

– Что, очнулся, задохлик? – надзиратель осклабил в ухмылке крупные желтые зубы. – Добро пожаловать в подземное царство архонта Демолая!

«Людоед» жизнерадостно хохотнул.

– А ты, урод, за Кербера, что ли, будешь? – спросил Леонтиск, тяжело поднимаясь на ноги.

– Чего-о? – протянул стражник. Его красные губы вытянулись – точь в точь как у озадаченной обезьяны. – Ты, петушок драный, не дерзи! Мы таких шутников, как ты, немало в клоаку спустили. Слышишь?

Персонаж сказки поднял к уху толстый палец с длинным, грязным ногтем. В наступившей тишине Леонтиск действительно услышал шум текущей воды.

– То-то, цыплак! – продолжал «людоед». – Будешь плохо себя вести… ну, кончать тебя пока распоряжений не было, а вот в говне искупаем. Возьмем за ноги и окунем в подземную реку, как мамаша Фетида своего Ахилла. А, Алкимах? Искупаем желторотика в клоаке?

До сей поры Леонтиск не подозревал о наличии второго стражника. Но у дальнего угла, куда практически не доставал неверный свет факела, шевельнулась тень и раздался скрипучий голос:

– Хватит тебе трещать, Миарм! Заткнись и дай начальству отдохнуть!

«Людоед»-Миарм с досадой махнул рукой:

– Да ну тебя, начальник тыркнутый! Вечно ты ворчишь, клянусь собакой! Только начал с заключенным воспитательную работу, понимаешь …

Судя по всему, Миарм происходил из разряда афинских босяков-бездельников, что, обретаясь между народными собраниями и пирушками философов и нахватавшись верхушек риторики, зачастую склонны к блескучей элоквенции, чудовищно не соответствующей их достоинству и образу жизни. Красуясь, «людоед» скосил в сторону Леонтиска хитрый глаз: оценил ли тот фразу? Сын стратега, отвернувшись, принялся энергично растирать окоченевшие конечности. Хвала богам, он не испытывал особых страданий: суровые годы обучения в лакедемонской агеле приучили его и не к таким испытаниям.

Не получив признания своего красноречия, стражник Миарм поскучнел и, пробормотав что-то о неотесанной солдатне, решительно опустился на каменную скамью, стоявшую у стены, прямо под факелом. На какое-то время он притих. Леонтиск за это время успел проделать стандартный армейский комплекс гимнастических упражнений – насколько это позволили размеры помещения – и одновременно обдумать свое незавидное положение.

Главная беда, конечно, заключалась вовсе не в том, что его, потомка знатного рода, бросили в это сырое подземелье со скотами-охранниками. Леонтиск был уверен, что как бы ни был разгневан отец, он не допустит, чтобы его сыну, единственному, надо заметить, наследнику, причинили какой-нибудь вред. А наглое насилие со стороны Клеомеда наверняка было лишь средством острастки чересчур норовистого, по мнению вождей-заговорщиков, «блудного сына». Хотя и в этом Леонтиск сомневался. Скорее всего, Клеомед, имея на руках официальное предписание на арест, просто решил потешить застаревшую личную злобу, решив, что при таких обстоятельствах это сойдет ему с рук. (Не-ет, голубчик, мы с тобой еще встретимся!) Куда больше Леонтиска мучил вопрос – известно ли заговорщикам о задании, порученном сыну кузнеца, а если да, то успел ли Каллик покинуть город? Если гонца схватили, царевич Пирр и государь Павсаний в страшной опасности.

Проклятье! Нужно было отвезти эту новость самому, сесть на коня и покинуть город немедленно после утреннего скандала… Но кто же знал, что злодеи среагируют так быстро и решительно? О, боги, что же делать, что же делать?

Издалека, как будто из глубокого колодца, раздались звуки отпираемых засовов, невнятные голоса, затем мелкий перестук деревянных подошв по каменному полу отгороженного железной решеткой внешнего коридора. Леонтиск прекратил упражнения – кровь в упругих мышцах весело заиграла, холод отступил – и с мрачным любопытством стал ждать. Что-то происходило.

В темноте за дальней дверью обозначилась женская фигура.

– Эй, ребятки, открывайте, ваша мама пришла! – раздался веселый девичий голос, неестественно прозвучавший под угрюмыми сводами подземелья.

– О-о! Полита, киска! – завопил, мгновенно пробуждаясь, Миарм. В два прыжка «людоед» достиг двери, торопливо зазвенел ключами. – Сейчас, сейчас, малышка, один миг!

Жалобно завизжали петли – по всей видимости, их не смазывали как минимум полстолетия. В помещение впорхнула молоденькая девушка-рабыня, одетая в светло-серую шерстяную столу, нисколько не скрывавшую упругих, аппетитно выпирающих выпуклостей фигуры. Черные волосы и миндалевидный разрез глаз говорили о ее малоазиатском происхождении. Лицо у девушки было круглое, деревенское, ничем не выдающееся, но белозубая улыбка и здоровый румянец на щеках привлекали взгляд магическим обаянием молодости. В руках девица держала тяжелую корзину со снедью.

– Моя кр-расавица! Как я ждал тебя, нежная птичка! – прорычал Миарм, охватывая ручищами талию девушки и притягивая ее к себе. Влажные красные губы стражника прижались к белой шее жертвы и произвели противный чмокающий звук.

Девица истерично захихикала, неубедительно вырываясь и отталкивая громилу свободной рукой.

– Нет, Миарм, шалунишка! Птичка в корзине! Ах, только не оставляй следа!

Паскудно скалясь, Миарм высвободил ее из своих медвежьих объятий, оставив на нежном пергаменте шеи красную похотливую кляксу.

– Вот тебе еще одно доказательство моей любви, голубка! Ну, что ты тут принесла своему верному Миарму?

Стражник окинул девушку страстным пожирающим взглядам. Грубые ладони потянулись к дерзко оттягивавшим одежду грудям.

– Сегодня только вот это! – воскликнула она, отступая назад и поднимая ему под самый нос корзину. – Хозяйка ждет меня. Но в другой раз – обязательно. Обещаю!

– Эй, хватит болтать! Давай жратву, чума тебя забери! – возмутился второй стражник, нервно жестикулируя рукой.

– Ну, смотри, курочка моя, ловлю на слове! – Миарм со вздохом принял у девушки корзину. – Что там у тебя сегодня? Ага, утка! И колбаса…

– И сыр, и хлеб, и овощи… – затараторила Полита, ловкими руками выкладывая продукты из корзины на лавку.

– О, и вино! Клянусь собакой! Ты не поверишь, Алкимах! – радостно возопил Миарм. – Сегодня нам премия от командира за то, что сидим тут с этим задохликом!

– Значит, благородный, сволочь, – авторитетно произнес Алкимах, поднимаясь из своего темного угла и выходя на свет. – Вино по уставу положено только если арестант знатный, так вот.

Теперь Леонтиск смог рассмотреть и второго из охранников. В противоположность плотному Миарму, фигуру Алкимах имел долговязую и костлявую. Кожа этого уже немолодого человека отливала мертвенной синевой, голова имела неестественную, сплюснутую с боков форму, заостряясь к лицу, как будто ее обладатель в детстве попытался залезть в какую-то очень узкую щель. Длинный нос, крючком нависающий над тонкими губами, нервные движения, блестящие круглые пуговки глаз – все это делало стражника Алкимаха необычайно похожим на крысу, в то время как его товарищ, как было описано выше, больше походил на обезьяну.

– А это что еще за бурда? – возмущенно завопил Миарм, уже начавший глодать утиную ногу, увидев, что Полита достает из своей бездонной корзины глубокую глиняную чашку, наполненную какой-то мутной жидкостью.

– Это не вам, – девушка легко подбежала к решетчатой двери камеры Леонтиска, присела на корточки и просунула чашку в щель, специально оставленную между прутьями и полом. С веселым любопытством посмотрела прямо в глаза, аккуратно опустила в чашку грубую деревянную ложку. – Ешь.

Встала, отошла к двери. Леонтиск, не отрывая от девушки глаз, подошел, взял миску в руки. Пахло вполне съедобно.

Миарм загоготал, поднося к сальному рту очередной кусок мяса.

– Что, красавчик, не привык баланду-то жрать? Ха! И за то скажи спасибо Полите-птичке…

Леонтиск, не поведя бровью, спокойно уселся на притулившемся к стене камеры грубом деревянном лежаке, набрал ложку варева и отправил ее в рот. «Знал бы ты, дурень, – подумал он, – насколько вкуснее эта бурда традиционной лаконской черной похлебки, которой нас потчевали в агеле!»

– Полита! Покушай с нами! – проговорил с набитым ртом Миарм. Одновременно его рука потянулась к ручке высокогорлого кувшина с вином.

– Не, не могу! – белозубо улыбнулась девушка. – Мне пора. До свиданья, ребятушки!

– Погоди, мой цветочек, последний поцелуй! – вскричал Миарм, срываясь со скамьи. Но шустрая девица с истерическим визгом шмыгнула за решетку. Из коридора раздалось шлепанье подошв ее деревянных сандалий и, уже издалека, донесся нежный голосок:

– В другой раз! До встречи, мой медвежонок!

– Э-эх, козочка! – со сладкой миной произнес Миарм, запирая замок и возвращаясь к скамье, на которой Алкимах молча поглощал принесенную пищу. – Ты обратил внимание, Алкимах, какая задница, какие титьки!

Тощий издал неопределенное мычание.

– Но главное в этой бабе не сиськи, не ноги, а то, что между ног. О! Клянусь Афродитой, девица горяча, как саламандра! Она ведь из Киликии, а киликийки, они такие же страстные, как и иудейки. Ха, ты представляешь, каково натягивать такую куколку? Она давно на меня глаз положила. И, клянусь собакой, отдастся при первой возможности.

– Да не смеши ты! Кто те даст, такому уроду? – недоверчиво фыркнул Алкимах.

– Дурак ты, Алкимах! Настоящие бабы, они разве за морду мужика любят? Не-ет, за хрен, здоровый, как у быка! Не веришь? Давай у Политы спросим, как в следующий раз жрать принесет? А потом я ее на твоих глазах загну и вдую, для подтверждения теории, а?

– Да иди ты в Эреб, болтун!

– А вот давай поспорим! На драхму, нет… на три, а?

– Иди к демонам!

– Нет, спорим, спорим!

– К демонам твои споры! Дай пожрать спокойно!

– То-то! Боишься продуть, клянусь собакой.

Алкимах промолчал, занятый выковыриванием из зубов застрявших кусочков мяса. Миарм, запрокинув голову, надолго припал к кувшину, резво дергая волосатым кадыком. Потом с довольным кряхтением поставил сосуд на скамью, вытер губы тыльной стороной ладони и продолжил восхваление частей тела и достоинств темперамента девицы Политы, девушки, насколько следовало из его слов, поведения весьма многообещающего. Этот сочный, но однообразный монолог, прерываемый изредка недоверчивыми восклицаниями Алкимаха, вскоре наскучил Леонтиску, и он перестал к нему прислушиваться. Тщательно слив последние капли баланды в ложку и опрокинув ее в рот, сын стратега дисциплинированно поставил чашку под дверь, а сам улегся на отполированный поколениями узников лежак и снова предался тревогам по поводу миссии Каллика. Незаметно, несмотря на тяжелые мысли, продолжавшую болеть голову и промозглую сырость подземелья, его сморил крепкий солдатский сон без сновидений.

– Эй, поганец, подъем! Встать, тебе говорят! – грубые крики прорвались сквозь плотное одеяло сна, оставляя в нем дыры, раздирая его на части, и наконец вытряхнули Леонтиска из этого теплого, уютного кокона в мрачную, освещенную танцующим рыжим пламенем реальность.

– Заключенный, встать перед архонтом-басилевсом светлого града Афин! – голос резкий, скрипучий. Алкимах приступил к исполнению обязанностей начальника караула.

Леонтиск сел на топчане, спустил ноги на пол. В помещении за решеткой кое-что изменилось. На стене появился второй факел, стало гораздо светлее. У дальнего проема, ведущего в коридор (и на волю) распахивает решетку Миарм – подтянутый, в шлеме, с копьем – ни дать, ни взять, образцовый воин! Алкимах, тоже с копьем, стоит у самой решетки камеры. Из коридора слышится гул голосов и шаги. Спустя минуту на пороге караульной появилась белоголовая персона архонта.

Подлец Демолай! Леонтиск вскочил. Пытаясь утихомирить заколотившееся в груди сердце, несколько раз глубоко вздохнул, сложил руки на груди (ладони сжаты в кулаки), застыл в шаге от прутьев. Вслед за архонтом в помещение ступил было Клеомед, но Демолай велел сыну и остальным подождать в коридоре.

Мягкими шагами городской голова приблизился к решетке. Архонту в это время было чуть более пятидесяти лет, он имел грузную, однако сохранившую аристократическую осанку фигуру, толстую надменную шею и породистое, властное лицо, высокомерное выражение которого немного скрадывалось окладистой седой бородой.

– Дерзкий глупец, – холодно, без всяких эмоций начал архонт, глядя желтоватыми ясными глазами на Леонтиска. – Эта клетка за твою низость – наказание невеликое.

– Что же такое я натворил, о архонт, что ты даешь приказ схватить меня, свободного гражданина города Афины? И сажают меня не в городскую тюрьму, а в твое собственное подземелье, как будто я раб твой или должник! В чем, архонт Демолай, состоит моя, такая великая, провинность? – говоря все это, Леонтиск попытался сделать мину искреннего удивления и возмущения, но получилась только кривая гримаса.

– Не трать понапрасну слов, юный лицемер! – в бездушном голосе архонта прорезались нотки гнева. – Ты прекрасно сознаешь, в чем твоя «провинность», я бы назвал ее по иному – изменой. Обыкновенно сие карается смертью или изгнанием!

– Что-о? – глаза Леонтиска полезли из орбит.

– Не ты ли посмел ослушаться приказа отца, оскорбить отцов города, с презрением отвергнув доверенное тебе важное поручение? Не ты ли, завладев важной, не принадлежащей тебе тайной, поспешил сообщить ее нашим врагам?

«Знают! Они все знают!» Сердце Леонтиска оборвалось и с ужасом полетело куда-то вниз. Все же он нашел в себе силы выдавить:

– Эврипонтиды не враги Афинам!

– Они – враги наших друзей, а значит, и наши! – перебил его Демолай. – Кто ты такой, сопляк, чтобы судить о государственных делах, грубо вмешиваться в них, ставить под угрозу наши отношения с соседями? Спаситель, смотрите-ка, нашелся! Клянусь отцом-Зевсом, ты не понимаешь, в какие дела впутался, пустоголовый юноша!

Леонтиск молчал, его трясло. Архонт продолжал, уже более спокойно:

– Твоя глупость опасна и разрушительна. Она уже причинила много бед, и причинила бы еще больше… Именно поэтому мы, я и твой отец, приняли решение подержать тебя немного взаперти, дабы ты одумался. Клянусь богами, немного покоя тебе…

– Беззаконие творишь, господин архонт! – не выдержал Леонтиск. – Я свободный чедовек и состою на службе у знаменитого рода Эврипонтидов…

Губы архонта искривились в небрежной ухмылке.

– Да, дурачок, пока состоишь. А лучше бы бросил ее к демонам, службу эту. Глупость твоя ох как опасна, сынок… сейчас я тебе покажу, к чему она привела. Аристоксен, войди! – повысив голос, приказал Демолай.

Леонтиск нахмурил брови, он еще ничего не понимал. Из коридора появился высокий человек с костистым жестким лицом. В руках он держал прямоугольный плетеный короб.

– Покажи ему, Аристоксен! Покажи, чего он добился своей дурью, своим ребячеством, своим идиотским поручением! – теперь архонт почти кричал.

Зрачки Леонтиска расширились от ужаса: рука палача опустилась в недра корзины и вытащила за волосы окровавленную голову Каллика, смотревшую на сына стратега укоризненными, печальными, мертвыми глазами! На какой-то момент Леонтиск оцепенел. Архонт, довольный произведенным эффектом, прокаркал:

– Это ты, и только ты, Леонтиск, сын Никистрата, убил сего цветущего юношу! Ах, он был еще так молод, полон энергии и мечтаний. Еще несколько лет он бы помогал отцу в ремесле, поддерживал родительскую старость, а потом сам возглавил бы кузницу и принес еще столько пользы людям. А теперь погляди, что ты с ним сделал…

– Вр-решь! Сволочь! Убью! – диким голосом проревел Леонтиск, бросаясь всем телом на решетку. Архонт понял, что слегка не рассчитал расстояние, нервно подался назад, но не успел: вывернув руку, узник схватил его за край одежды, рывком подтянул к решетке, другой рукой, дрожащими от ненависти пальцами, вцепился в горло. Все это продолжалось не более пары мгновений; Алкимах, отреагировав немедленно, подскочил и сквозь решетку ударил Леонтиска тупым концом копья под ребра. Удар был настолько сильным, что оторвал взбесившегося арестанта от его жертвы, сложил вдвое и отбросил назад. Схватившись руками за живот, скрипя зубами от боли, Леонтиск скорчился на холодном полу.

– А ты еще дурнее, чем я думал, – холодно проговорил Демолай, поправляя одежду. – И не замедлил бы наказать, как подобает, если бы не уважал так твоего благородного родителя. Авоэ, чтобы уберечь тебя от тебя самого – кто знает, быть может, ты человек не совсем пропащий и в будущем станешь достойным сыном своего отца? – проведешь здесь пару недель, месяц, если потребуется. Будешь свободен, когда дело будет сделано, и ты уже ничему не сможешь помешать. И отправляйся потом хоть в Спарту, коли желаешь выть как верный пес на могиле своего хозяина Пирра, хоть в Аид, мне все равно!

Взмахнув полами белоснежного с пурпуром плаща, архонт резко повернулся и отправился к выходу. За ним последовал и палач с его страшной корзиной.

– Архонт Демолай! – голос из-за решетки был сиплым, как будто задушенным, но таким зловещим, что архонт поневоле оглянулся. – Т-ты…

Скорчив досадливую гримасу, покачав головой, архонт Демолай вышел вон. Ему на смену из коридора появился ухмыляющийся, счастливый Клеомед.

– Ну, как тебе представление, чудак волосатый? Не правда ли, впечатляюще? Скажу честно, старался для тебя. Если б я не настоял, глядишь, и в живых бы оставили гонца твоего неумелого.

– Мразь!

– Что? Не расслышал. Так вот, когда его привели к нам, соплячка твоего недоделанного, он сперва брыкался, как козленок на алтаре. Пришлось, по традиции, железку накалить, поприкладывать к разным местам, что понежнее.

– Заткнись, заткнись! Не желаю тебя слушать! – Леонтиск закрыл лицо дрожащими руками. Слова хилиарха резали, как ножи.

– Прикладываем, значит, щипчики горячие туда, сюда, – с наслаждением продолжал Клеомед, упиваясь страданиями врага. – Молчит, подлец! Я уж думал, ничего не поможет – мерзавчик оказался к горячему железу привычный. Тут палач папанин, Аристоксен, и предложил места прижегов уксусом поливать, он у нас великий специалист в этих вопросах. Эх, жаль, не разрешили тебя к нему сводить, хотя бы ненадолго! Так вот, ты знаешь, с уксусом пошло дело! Заговорил соплячок, залопотал, пропала охота в героя играть. И о грамоте твоей, скитале дурацкой, все поведал. Мы ее сразу нашли у него в вещичках, и прочли, извини, с помощью того золоченого фаллоса, что обнаружили при тебе. Да ты не дергайся, прочитали бы и так, это ж только идиоты-спартанцы могут пользоваться такой детской формой тайного письма и надеяться, что о ней никто не знает. А он кричит, убивается: «Наматывать ее, – говорит, – надо». Ну, мы и намотали, значит, эту твою скиталу ему на шею…

– Клеомед, богами тебя заклинаю – замолчи! – простонал Леонтиск. Слезы разъедали ему глаза, подобно уксусу.

– Намотали ему, говорю, на шею эту удавку, – безжалостно повторил хилиарх. – Показалось, вроде толстовата шея – не совпадают буквы. Что делать? Взялись за два конца, я за один, Аристоксен за другой, и начали затягивать. А салажонок возьми и умри посреди эксперимента, все развлечение испортил. Голова у него, почитай, сама отвалилась… Кстати, я только сейчас сообразил – надо ж заняться еще кузнецом, его папиком, может, ты и ему какое заданьице тайное дал?

– Не смей! Оставь этих людей, они ничего не знают, ни в чем не виноваты! Ничего я ему не говорил, клянусь Афиной!

– А вот это мы и выясним. В пыточной, у Аристоксена…

– Прошу, не надо…

Леонтиск откинулся на стену, медленно съехал по ней спиной, опустил голову на грудь, из последних сил сдерживая клекотавшие в горле рыдания. Клеомед в ответ на это довольно расхохотался.

– Великие боги, да человек ты или чудовище? – раздался от двери возмущенный женский голос. – Мало тебе победы, мало крови? Что ты терзаешь побежденного, точно стервятник?

Леонтиск поднял затуманенный взгляд. У двери стояла высокая стройная девушка, одетая в модную римскую столу. Ее лицо в форме сердечка, обрамленное сложной прической из закрученных в мелкие спирали волос, можно было бы назвать идеально красивым, настолько классически-совершенными были его черты, если бы не маленький, властный, надменно очерченный рот. Сейчас на мраморных щеках девушки алел яркий румянец, а ее глубокие глаза искрились нешуточным гневом.

Леонтиск, хоть и испытывал сильнейшие душевные страдания и вряд ли был способен чувствовать что-то еще, все же вздрогнул, увидев ее, и изумленно прошептал одними губами:

– Эльпиника?

Клеомед обернулся.

– О-о, сестрица! Ведь ты хотела только издалека посмотреть на несостоявшегося женишка, насладиться его унижением. А теперь, что же это, жалость проснулась?

– Не твое дело, изверг. Уйди, я хочу поговорить с ним!

Не обращая внимания на сестру, Клеомед обратился непосредственно к Леонтиску:

– Нет, все-таки непостижима душа женская! Вот подтверждение истины, что все бабы – дуры. Мужественные, благородные характеры их не привлекают, они им скучны! А вот если что подленькое, с гнильцой, да еще с соплями, так это пожалуйста – будут любить, страдать и лобком тереться!

Сделав короткий шажок, Эльпиника влепила брату звонкую пощечину.

– Негодяй, ты будешь меня оскорблять? Я все расскажу отцу!

– Да ты что? – гневно вскричал Клеомед, подбегая к решетке (не настолько близко, правда, чтобы узник мог его достать). – Кого ты защищаешь? Не видишь, что ли, в кого он превратился? Неблагодарный выродок, изменник! Я говорил тебе, тогда еще говорил, что это низкий человек. И оказался прав!

– Ради богов, Клеомед!

– Клеомед, Клеомед! – заорал хилиарх в бешенстве. – Что – Клеомед? Великая Матерь, какая же ты дура! Капризная, избалованная дура! Взять бы ножны, да отхлестать тебя по белым похотливым ляжкам! Все, я ухожу. Оставайся с этим ублюдком, вытри ему сопельки. Мало он тебе тогда горя принес, курица тупоголовая!