Текст книги "Балаустион"

Автор книги: Сергей Конарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 62 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

К разочарованию Леонтиска, желавшего разглядеть вновь прибывших получше, царевич категорически отказался идти на совместный с гостями пир, заявив, что с куда большей пользой проведет время, тренируясь в метании копья. Аркесил и Энет тут же с готовностью изъявили желание присоединиться к Пирру в этом занятии, а Тисамен предложил соревнование. Друзья за спиной Пирра обменялись между собой многозначительными взглядами, в которых проскользнуло облегчение. Леонтиск был вынужден признать, что они правы. Неизвестно, какие разговоры и какие славословия в честь Рима и Македонии будут звучать на пиру, и царевич, с его взрывным характером, вряд ли смог бы сдерживать себя в течение целого вечера. Шумный скандал в первый же день прибытия ахейской делегации был бы только на руку Агиадам, а партии Эврипонтидов нанес бы существенный вред. Поэтому лучше держать кошку подальше от голубей, со вздохом подумал Леонтиск, и даже не почувствовал сожаления – почти – когда Пирр и окружающая его свита на одном из поворотов отделились от общего течения толпы. Навстречу им попался советник Эпименид, которого сопровождала дочь – высокая и темноволосая девица лет восемнадцати. На взгляд Леонтиска, она была слегка худовата и слишком серьезна, но было в ней привлекавшее взгляд какое-то внутреннее благородство.

– Похоже, на пир ты не идешь, юноша? – обратился Эпименид к Пирру. – Не скажу, что осуждаю тебя за столь неуважительное отношение к гостям.

– Это не гости, а стая демонов, – блеснул белыми зубами Пирр. – Их нужно обложить хворостом и сжечь, а их обедами кормят! Ты тоже не идешь, дядя Эпименид?

– Пожалуй, нет. Мы с Клеобулидой хотим прогуляться к театру. Несмотря ни на каких ахейцев, там сегодня выступает труппа из Этолии. Было бы нечестно оставить их совсем без зрителей.

– Ну вот, теперь скажут, что все приверженцы Эврипонтидов проигнорировали пир в честь гостей, – заметил Лих.

– Не все, юноша, – ответил Эпименид. – Нашему другу, стратегу Брахиллу в силу его должности придется присутствовать. Он и проследит, чтобы за столом не возникало подобных порочащих наше достоинство разговоров.

– И подсолит сладкие речи, которыми будут потчевать уродов-иноземцев Агиады и эфоры, ха! – высказал надежду Феникс.

Попрощавшись со старинным товарищем Павсания и его дочерью, Пирр и его «спутники» продолжили свой путь. Леонтиск собрался присоединиться к разговору о предстоящем состязании, полному хвастовства и колкостей в адрес друг друга, как его окликнули из толпы.

– Хей, Леонтиск! – услышал он звонкий голос.

Обернувшись, молодой воин увидел знакомую прекрасную улыбку.

– О, Коронида! – он коротко переглянулся с Эвполидом и пошел навстречу девушке. – Привет тебе, моя нимфа!

– Привет и тебе, мой сатир! – хихикнула она. – А почему это Эврипонтиды идут не туда, куда все?

– Э… гм… царевича Пирра призывают важные государственные дела, а мы потому и зовемся «спутниками», что всегда сопутствуем ему, – нашелся афинянин.

– Вот как? – девушка игриво наклонила голову набок, пронзительно посмотрела на Леонтиска. – Ты слишком долго не был в Спарте, мой воин, разве не так?

Ее улыбка была неотразима, и она этим пользовалась без зазрения совести.

– Так, – осторожно ответил юноша. – И что это должно значить?

– А не сможет ли царевич решить сегодня государственные дела без тебя? – мило, без капли смущения спросила Коронида. – Мы с сестрой собираемся погулять сегодня вечером, и нам нужна компания.

– Неужели ваш строгий отец разрешил вам вернуться после захода солнца? – юноша почувствовал, как в животе, прямо над пахом, сладко заныло. Нет, он все-таки слишком давно не был с женщиной!

– Отнюдь, просто сегодня у него гости. Дядя Исмений, двоюродный брат отца, приехал из Сикиона вместе с этими ахейцами. Он служит у Эфиальта, ихнего стратега. Писарем, или что-то вроде того… На господский пир его не взяли, так что сегодня он вместе с друзьями приходит к отцу. За вином на рынок уже послали. А ты ведь знаешь, что если мой папочка дорывается до этого «дара Диониса», как он его называет, то держись! Из-за стола все будут расползаться на четвереньках. Мы, периэки, не ограничены аристократическими нормами приличия! – она состроила ироничную гримаску. – Одним словом, этой ночью домашним будет не до нас. Итак?

– Хм, – пробормотал Леонтиск. – Звучит заманчиво! Увы, к сожалению…

Он мучительно колебался между моральной обязанностью всегда оставаться рядом с царевичем и неутоленным желанием мужского естества.

– Тогда мы с Софиллой будем ждать у храма Геры Аргиены, ну, скажем, через два часа.

– Коронида, побойся богов! Я еще не знаю… Мне нужно поговорить с царевичем… – растерялся юноша.

– Че-ерез два-а ча-а-са! – мелодично пропела она, удаляясь. – И не забудь прихватить своего афинского друга. До встречи, мой герой!

Нежно махнув рукой, девушка затерялась в толпе.

– Вот это дела, клянусь богами, – пробормотал Леонтиск, почесывая в затылке. Он довольно быстро нагнал неторопливо идущих Пирра и друзей. Те все еще обсуждали предстоящее соревнование в метании копий, бахвалясь и перекрикивая друг друга. Эвполид шел позади, беседуя с выспрашивающим его об Афинах Ионом.

– У нас свиданье, через два часа, – ответил Леонтиск на безмолвный вопрос сына Терамена. – Похоже, ты крепко понравился нашим красавицам, дружок.

– Ну так немудрено, – гордо расправил плечи Эвполид. – Настоящего мужчину узнают с первого взгляда. Похоже, вы, вояки, настолько заигрались со своими железками, что позабыли о девах, ха-ха!

– Тебе лучше держать язык за зубами. А то ведь можно лишиться зубов-то, – с наигранным гневом прорычал Леонтиск.

– Все, молчу! – шутливо поднял руки Эвполид. – Чтобы сохранить в целости зубы.

Ион странно посмотрел на них, но ничего не сказал. Он разительно отличался от большинства товарищей возвышенным складом души. Удивительно, как ему удалось остаться таким в грубой, временами даже жестокой атмосфере агелы. Дух воинской простоты, презрение к рассуждениям и высшим материям – все, что культивировалось в учениках военной школы с малолетства, скатывалось с него, не прилипая, как вода, что скользит по воску. В каком-то отношении Ион, спартанец, сын спартанца, был в агеле куда более инородным телом, чем «афиненок» Леонтиск, и оставался «белой вороной», будучи и «птенцом», и «ястребом», и «львом». Именно Ион терпеливо ухаживал за каждым в эномотии, кому случалось заболеть или получить рану, Ион находил слово ободрения и утешения любому провинившемуся, ожидающему жестокого наказания, и никто иной, как Ион был способен пролить слезу, когда аэд пел о смерти Патрокла. Кроме того, Ион был чрезвычайно любознателен. Философа Созандра он доводил своими вопросами и уточнениями до белого каления, равно как преподавателей других дисциплин. Наибольшую страсть Ион испытывал к географии и истории, перечитав все мало-мальски касающиеся этих тем книги, какие сумел раздобыть. Более того, с отроческого возраста Ион твердо вознамерился сам стать историком, бредил мечтами о путешествиях и исследованиях. В агеле он не имел возможности вести постоянные записи – наставники не одобряли подобных склонностей – и лишь тешил себя мыслью, что когда станет взрослым, составит жизнеописание Пирра, которому он – да разве он один! – прочил великое будущее. Повзрослев, Ион не изменил своих стремлений. Сразу по получении воинского плаща он засел за сочинение, которое помпезно называлось «Пирр Эврипонтид, владыка Лакедемонский. Жизнь и свершения». Пока сей труд включал в себя воспоминания об агеле и нынешние, почти дневниковые, записки о перипетиях борьбы с Агиадами. Сам Пирр и большинство товарищей Иона относились к его историко-литературным потугам с известной долей иронии и скептицизма, а попросту говоря – считали их полной чепухой. Его это, впрочем, совершенно не смущало. Ион любил повторять, что современники никогда не ценят труд историка, ему способны отдать должное только потомки. Каждый день, за редким исключением, Ион уединялся с пергаментом, стилосом и чернилами и творил для потомков. Так начинался знаменитейший из исторических трудов, копии которого спустя уже пятьдесят лет продавались по равному весу золота, а через семьдесят, несколько обесценившись благодаря упорному труду переписчиков, заняли почетное место на полках всех общественных и частных библиотек мира.

– …Я побью вас всех, как «птенцов», – говорил тем временем Лих. – Извини, и даже тебя, командир.

– Хм, посмотрим, – усмехнулся Пирр. – Но даже если тебе это удастся, то только потому, что наш олимпиец-афиненок не совсем в форме. А, Леонтиск? Как твое ребро? С копьем сладишь?

Крепкая ладонь царевича дружески опустилась на плечо молодого афинянина.

– Болит еще, бесы его забери. Чувствую, сегодня вам придется соревноваться без меня. Но я с удовольствием поставлю пару драхм на Лиха.

– Э-э, хитрюга, уже собираешься увильнуть от состязаний? Проклятье! Всего ничего пробыл в своих изнеженных Афинах и – пожалуйста! – совершенно позабыл спартанский обычай – никогда не отказываться от борьбы! Так, негодяй?

– Все не так, командир! Клянусь, я…

– Ах, ну конечно! Тут другая причина – с ровными зубками и роскошными сиськами. И зря ты думаешь, что если я сын царя, то концентрирую все внимание только на собственной драгоценной персоне. Видел я, как ты к ней подбежал, и стойку делал, как кобель перед сукой. Что, уже намылился тыркаться? Ха, не у тебя ли любимая в Афинах? Как же так, кобелек?

– Что ты, командир! – изобразил возмущение Леонтиск. – Я и не думал уходить. Как я могу, когда мы решили быть с тобой днем и ночью. Этот Горгил…

– Э, не трепись! – оборвал его Пирр, снова весомо хлопнув по плечу. – Можешь идти к своей сисястой, такую грех не оттянуть, если напрашивается.

– Но… как же…

– Не переживай, пусть твое чувство долга сегодня спит. Этот Горгил, раз уж ему посчастливилось быть членом посольства, сегодня никуда не вырвется от наших хлебосольных Агиадов. Будет сидеть вместе со всеми, жрать лакедемонскую зайчатину и пить лакедемонское вино.

– Ага, как же, будут они лакать эту кислятину, – заржал Феникс. – Наверняка для таких дорогих гостей в погребах найдется кой-что повкуснее, с Коса или Хиоса.

– И то правда, – согласился царевич. – Но в любом случае, сегодня он меня убивать вряд ли будет. Да и какой с тебя толк, если ты даже копья кинуть не можешь?

– Командир!

– Ладно, ладно, шучу! Остальные будут рядом, и спасут меня, если что, не один ты у нас герой… А ты дуй тыркаться, заслужил, клянусь Ареем! Можешь и от меня «дротик метнуть», скажешь – Пирр Эврипонтид передал.

«Спутники» громко захохотали.

– И от меня! И от меня! – раздались возгласы.

– Пусть афиняне «метают дроты», а мы пойдем кидать копья! – сострил Феникс. Эта шутка вызвала новый взрыв смеха. Попрощавшись с Леонтиском и оставшимся с ним Эвполидом дружескими тычками и салютами, Пирр и его свита двинулись дальше, оставив друзей стоящими посреди улицы.

– Да уж, – долетел до сына стратега смешок Коршуна. – Эти иноземцы мастаки своими «дротиками» раскидываться. Вот и получаются ублюдки вроде Леотихида…

Тему горячо поддержали, но ответных реплик Леонтиск уже не расслышал. Донельзя довольный, он повернулся к товарищу.

– Ну что же, все получилось как нельзя лучше! Поднимай паруса сладострастия, моряк, – мы держим курс в бухту удовольствий.

По пути к храму Геры совесть Леонтиска попыталась атаковать, подло вызвав в его сознании упрекающий образ Эльпиники. Однако жадная до удовольствий мужская натура вкупе с накопленным физическим желанием дали совести яростный отпор и обратили ее в бегство. «Я люблю Эльпинику, и обязательно вернусь за ней в Афины, где женюсь на ней, независимо от воли ее отца-архонта. Но не могу же я, в самом-то деле, все это время оставаться без женской ласки!» Леонтиск вполне развеял свои колебания этой произнесенной мысленно фразой, и в оправдание его стоит сказать, что верность в тот век была не слишком распространенной добродетелью. Канули в прошлое времена, когда прелюбодеяния вызывали резкое общественное осуждение и суровое судебное наказание. Ныне все изменяли всем, и даже бастарды обычно воспитывались в семье отца вместе с его законными детьми.

Навстречу друзьям в сопровождении двух рабов прошла статная девушка, привлекавшая взгляд необычно высоким для женщины ростом и еще более необычной одеждой. Она была облачена в воинскую юбку-митру из металлических полос, нашитых на кожаную основу, и кожаный же панцирь, какие лакедемоняне носили повсеместно. На боку у воительницы висела облегченная спата – длинный и узкий фехтовальный меч, новомодное оружие римских и эллинских аристократов. Лицо лакедемонянки можно было бы назвать классически красивым, если бы не вертикальный шрам, пересекавший его правую сторону от скулы до уголка неулыбчивого рта. Волосы этой амазонки ниспадали на плечи дюжиной перевитых белыми шнурами черных косиц.

Эвполид, остановившись, во все глаза уставился на нее. Когда девушка поравнялась с молодыми людьми, Эвполид, не обращая внимания на предупреждающий жест Леонтиска, выпалил:

– Привет тебе, красавица!

Она, скользнув по афинянину холодным равнодушным взглядом, прошла мимо. Эвполид, повернувшись, восторженно поглядел ей вслед.

– Это что еще за Гектор с сиськами? – изумленно проговорил он.

Леонтиск с досадой дернул его за плечо.

– Болван, не застывай на месте! Пойдем! Как ты не поймешь, что это Спарта, город воинов, где не принято таращиться на людей, не принято приставать к ним на улицах. Люди могут счесть это оскорблением, понимаешь? Тебе здесь не Афины – нарвешься на поединок чести за здорово живешь.

– С кем биться-то? – развел руками Эвполид. – С девкой, что ли?

– Ну ты и кретин, клянусь Меднодомной! Это же Арсиона по прозвищу Паллада, мечница. Не советовал бы я никому пытаться испробовать остроту ее клинка, если он, конечно, не Исад. Эта «девка», как ты ее назвал, на год младше меня, но уже прославилась своим искусством в гопломахии. А характер у нее – просто держись! Ни одному мужу не уступает.

– Вот как?

– Ха, еще как! Наш Лих однажды попробовал поставить ее на место, Арсиона предложила ему сначала побить ее в поединке, а потом указывать. И он не смог, ты представляешь? Коршун – и не смог! Они бились почти час, затупленными железными мечами, и в конце концов едва не падали от усталости. Он не смог коснуться ее. Ни разу! Плюнул и отступился.

– Ну и ну!

– Вот тебе и «ну»! Будь она мужчиной, ее давно взяли бы в Триста, как Исада, но ей не повезло – родилась с щелью между ног, а не с яйцами. По закону она не может даже служить в армии.

– Ну, если она так хороша, как ты говоришь, никто не запретит ей податься в наемники. Их командиры не особенно разборчивы к тому, что у тебя ниже пояса, лишь бы умел мечом махать. Мне уже приходилось слышать о девах-воинах, хотя вижу, признаюсь, впервые.

– Хм, может, она тоже изберет этот путь, – пожал плечами Леонтиск. – Поглядим. Ей всего-то двадцать.

– Я бы не прочь с ней поближе познакомиться, – протянул Эвполид, задумчиво почесывая щеку и продолжая сверлить взглядом высокую фигуру удалявшейся мечницы. – Этот шрам на мордашке ее почти не портит, э?

– Как и твой – тебя. А о Палладе забудь и думать, – отрезал Леонтиск. – Ее сердце уже отдано.

– И кто же этот счастливчик?

– Леотихид, младший брат царя Эвдамида. Человек, который нам, мягко говоря, другом не является.

– А-а, это тот, которого вы называете Рыжим! О, боги, чем же он ее покорил?

– Не знаю. Наверное, тем, что одолел ее на мечах, – нехотя уронил Леонтиск.

Батман, вольт, отскок. Деревянные клинки мелькают в бешеном танце.

Она знала, что не проиграет. Ни один проклятый «лев» во всей агеле не одолеет ее. Ну разве что Исад. Но доблестный сын Фебида был для нее не обычным человеком, а эталоном, образцом для совершенствования. Его обычной меркой не мерить – но остальных…

Вольт, выпад, батман. Полированная рукоять стонет в ладони от силы, с которой столкнулись два меча.

На этот раз ее противником был наглец Рыжий, брат по матери только что вступившего на престол царя Эвдамида. Сегодня, на ритуальном состязании в честь Посейдона он победил всех соперников-«львов», и по традиции вызвал желающего из толпы оспорить его победу.

Кто выйдет? Старшие по обычаю стоят спокойно, им зазорно скрещивать оружие с учениками, ведь Леотихид еще не воин, а только «лев», ожидающий посвящения в эфебы только через три месяца. Исада нет в городе, Пирру, сыну Павсания, запрещено выходить против Рыжего, рыбоглазый Лих, который попробовал недавно научить ее уму-разуму, сломал ногу, дурень, неудачно свалившись с учебной стены. Вот, пожалуй, и все из тех, кто обычно выбегает первым на подобный вызов. А остальные из агелы, вперемежку с горожанами обступившие кольцом площадку для состязаний, что-то не торопятся выходить: все знают, что Леотихид стремится не просто победить соперника, но причинить ему максимальную боль, а то и нанести увечье. Трусят, заячьи душонки! В душе девушки колыхнулось презрение. Эх, почему она не родилась мужчиной? Она быстрее бегает, чем многие из «львов», не уступает отрокам в ловкости и выносливости, а в гопломахии превосходит почти всех, – но никто в Спарте не признает ее тем, кем она страстно желает быть – воином! Великий Молниевержец, будь она учеником агелы, она не стала бы стоять за спинами, она бы…

Конечно, она оказалась не права. Как будто желая опровергнуть эти невысказанные обвинения, сразу несколько юношей стали энергично пробираться сквозь толпу. Арсиона, встав на цыпочки, глянула над головами и узнала Тисамена и Антикрата из Первого лоха, красавчика Полиада из Второго и других, первых бойцов разряда «львов», спешащих принять вызов. В Спарте, городе воинов, где с малолетства культивируются доблесть и мужество, по-другому и быть не могло. Желающие принять вызов найдутся, даже если вместо Леотихида будет стоять Исад, или даже кто-нибудь из лохагов Трехсот – таков закон воинской чести.

И тут, побуждаемая сильнейшим внутренним порывом, она выступила вперед, благо, что стояла в первом ряду зрителей.

– Эй, я приму твой вызов. Слышишь?

За спиной раздался смех, одобряющие и подзуживающие возгласы.

– Давай, девка, сделай его!

– Эй, помните, она Коршуну не уступила.

– А Феодекта и Телеста вышибла вчистую!

– Бой-дева!

– Да она еще совсем девчонка, дочь соседа нашего. Ей всего-то пятнадцать годков.

– А рубит как солдат.

– Это точно. Покажи ему, малышка!

– Надавай ему пощечин, этолийскому ублюдку!

Леотихид сделал вид, что не замечает ни ее, ни этих выкриков. Он оценивал взглядом противников-«львов», уже проталкивавшихся к первым рядам. Судя по всему, повезти должно было Антикрату из эномотии Пирра. Нужно его хорошенько проучить – пусть Павсаниев выродок локти покусает.

– Эй, ты что, испугался? Глянь-ка на меня, рыжик!

Смех прокатился по толпе как волна от брошенного в воду камня. Леотихид с покрасневшими щеками резко повернулся к девушке.

– Пшла из круга, соплячка! А ну!

– Это я-то соплячка? – Арсиона, решительно шагнула вперед. Хотя она и была на два года младше брата царя, но ростом ему почти не уступала. – Ах ты, недомерок!

Леотихида затрясло.

– Господин Анаксандрид, пусть ее выведут из круга, а то я за себя не ручаюсь! – повернулся он к геронту, распорядителю состязаний.

– Я готов! Я принимаю вызов! – одновременно прозвучали голоса вынырнувших, наконец, из толпы Антикрата и Полиада.

– Разрешите мне биться, я вышла первой! – поднялся над ними возмущенный крик Арсионы.

– Девка, пусть бьется девка! – веселились ряды зрителей.

– Ар-си-она! Ар-си-она! – скандировали ученики агелы, особенно младшие возраста. После поединка с Лихом пятнадцатилетнюю воительницу знали все.

Геронт заколебался, вопросительно глянул на восседавшего на возвышении Эвдамида. Видно было, что распорядителю тоже страсть как любопытно посмотреть, чем закончится поединок между братом царя и юной мечницей. Эвдамид дернул плечом, бросил долгий взгляд на Леотихида. Братья всегда понимали друг друга без слов, а сейчас всякому было видно, что Леотихид жаждет проучить оскорбившую его юную зазнайку. Царь едва заметно кивнул, и Анаксандрид тут же поднял руку. Взвыли трубы прислужников, призывая народ к тишине.

– Обычай свободного вызова не запрещает никому, будь то муж или дева, ответить на вызов победителя, – громко и отчетливо провозгласил геронт. – Лакедемонская история знает случаи, когда спартанские девушки в дни состязаний принимали вызов и допускались к поединкам с мужчинами. Правда, в последний раз подобный случай произошел более двух сотен лет назад, но это не умаляет весомости прецедента. Наоборот, происходящее на наших глазах подтверждает, что жива еще древняя лакедемонская доблесть, заставляющая даже жен соискать воинских почестей наряду с мужами. Никто не оспорит, что юная Арсиона, дочь Агесиполида, будет достойной противницей победителю сегодняшнего состязания Леотихиду, сыну Агиса. Пусть скрестятся мечи!

Толпа поддержала это объявление возбужденными криками, выражавшими одобрение и радость. Лицо Леотихида перекосила зловещая ухмылка.

– Ты сама напросилась, маленькая сучка, – сквозь зубы процедил он, поворачиваясь к девушке. – Придется тебя наказать.

– Перестань рычать, «лев»! – весело бросила она, вставая в позицию. – Сейчас я подстригу твою рыжую гриву!

Они сошлись в вихре ударов, пируэтов и отскоков. Она знала, что не проиграет: азарт кипел в ее крови, глаз подмечал малейшие движения противника, натренированное тело с наслаждением отдавалось страстной пляске боя.

Финт, батман, отскок.

Леотихид напирал. Его меч порхал с бешеной скоростью, а яростный взгляд зеленых глаз вонзился в лицо упорной противницы, стремясь сломать, раздавить, сокрушить ее волю.

Выпад! Вольт! От неожиданной контратаки она ускользнула с большим трудом, почти упав на согнутую правую ногу, резко повернулась через спину и не успела на сотую долю мгновения.

– Ха!

Твердый деревянный меч врезался чуть повыше колена с такой силой, что нога почти отнялась. Резкая боль на мгновенье парализовала девушку, вышибла слезы из глаз. «Странно, – удивилась она. – Я ведь никогда не плачу. Даже матушка удивляется…» Сквозь муть, залившую глаза, она увидела следующий удар, выставила меч для защиты. Но удар был такой силы, что прочный, почти окаменевший деревянный клинок содрогнулся и, переломившись, ударил девушку в лицо. Земля ушла из-под ног. Миг – или столетие? – она висела в пространстве, потом утоптанная в камень площадка пребольно саданула по копчику и затылку. Из разорванной скулы по щеке поползло липкое тепло.

– Иди играй в куклы, девчонка. И не лезь в мужские дела, – проговорил Леотихид, опуская меч. В его искристых глазах, обращенных на нее, промелькнуло нечто, похожее на сожаление. Арсиона не смогла бы точно сказать, хотя смотрела, не отрываясь.

Он стоял над ней, и закатное солнце светило сзади, превратив его рыжую шевелюру в сгусток оранжевого пламени. «Какой он высокий, – подумала она. – И… красивый». И потеряла сознание.

– Господин Анаксандрид, – говорил меж тем Леотихид, кривя губы. Он слышал возмущенные выкрики из толпы, но ему было все равно. – Я не хотел бы заработать славу победителя девиц и желаю, чтобы мой вызов принял кто-нибудь из мужей. Позволь одному из желающих принять мой вызов.

Геронт посмотрел на царя, тот снова коротко кивнул. По знаку распорядителя Антикрат ступил в круг…

– Эта… Арсиона полюбила за то, что он ее изуродовал? – поразился Эвполид, еще недавно утверждавший, что шрам ее совсем не портит.

– Кто их поймет, этих женщин? – пожал плечами Леонтиск. – Факт, что эти пять лет она без ума от него, и не мыслит ни о ком другом. Леотихид позволяет ей это, равно как согревать его постель, однако жениться на ней не собирается.

– Быть может, она полюбит каждого, кто сможет победить ее, а? – хитро улыбнулся сын Терамена.

– Тебе, поверь, это не грозит, – усмехнулся Леонтиск. – Многие пытались повторить этот фокус, но весьма пожалели. Попытки прекратились, когда в прошлом году она бросила вызов лохагу, обозвавшему ее шлюхой, и изрубила его своей спатой в салат. Теперь даже отец не решается упрекнуть ее за то, что она совершенно открыто отдала себя, как падшая женщина, ублюдку Леотихиду.

– В Афинах это не такая уж редкость, – пожал плечами Эвполид. – Девицы даже из приличных семейств покидают дом и сожительствуют с мужчинами без всякого брака.

– Я тебе уже говорил, что Спарта – полис более патриархальный, и здесь такие нравы еще в диковину. По крайней мере, среди граждан, про периэков врать не буду. К слову, напомню – милые сестры-периэчки нас заждались. Так что прибывим ходу, что мы с тобой раскудахтались, как две старые сплетницы?

Коронида и Софилла действительно уже ожидали их у древнего храма Геры Аргиены, стоявшем в старой священной роще на холме Лимнеон. Друзья присоединились к девушкам и все вместе, весело и непринужденно разговаривая, они направились к затерявшейся в зарослях старой беседке – идеальному месту для любовного уединения. Девушки и Леонтиск хорошо знали этот укромный уголок, а Эвполиду это только предстояло.

Над головами четверки снисходительно шелестели листья древней рощи.

Трапезный зал Персики, спартанского гостевого дворца, был ярко освещен. Масляные светильники были повсюду: прикреплены к стенам, подвешены над столом, расставлены на высоких бронзовых треногах между пиршественными ложами. Неудивительно, что приторный дух горящего масла перебивал и ароматы воскуренных благовоний, и резкие запахи приправ и специй.

Пир уже миновал стадию приличной официальности. Непрерывно подносимые невольниками сосуды с вином сделали свое дело: развязали языки и упростили общение. Возлежавшие за столами две с половиной сотни человек, гости и хозяева вперемешку, превратились в веселый, местами остроумный и излишне многоголосый коллектив, объединенный совместным застольем.

Именно объединение было темой последнего тоста. Эвдамид даже не уловил имя произнесшего его члена делегации. Тепло улыбнувшись говорившему, подняв чашу и слегка поклонившись в сторону сидевшего на почетном месте римлянина, молодой царь поднес к губам кубок с искристым хиосским. Душистый напиток наполнил рот приятным бархатным вкусом. Царь с удовольствием бы выпил кубок до дна, но пришлось ограничиться тремя глотками, – он хотел сохранить чистую голову перед беседой с эфором Фебидом. Уже почти сутки мысли старшего из сыновей Агиса крутились вокруг предстоящего разговора. Как воспримет эфор, человек в два с половиной раза старший, предложение молодого царя? Захочет ли разговаривать откровенно, не сочтет ли предмет разговора ловушкой? Эвдамид поневоле бросил взгляд на объект своих размышлений. Эфор Фебид с выражением холодной любезности на лице вел разговор с верховным стратегом ахейцев Эфиальтом. В отличие от подавляющего большинства присутствующих, пировавших в полулежачем положении, обычном для аристократов Греции, Рима и всего эллинистического мира, Фебид по спартанскому обычаю принимал пищу сидя. Кроме эфора, всего трое или четверо из лакедемонских военачальников сохранили верность традиции, прочие спартанцы последовали примеру гостей, в том числе сам Эвдамид, его брат и остальные четверо эфоров. Кубок Фебида был почти полон, и царь не заметил, чтобы виночерпий хоть раз подлил ему еще. И манера разговора эфора, и его жесты были сдержанно-холодными, из чего следовало, что попытки стратега ахейцев расположить к себе сурового лакедемонского старейшину навряд ли увенчались крупным успехом.

Разительный контраст являло собой поведение эфора Анталкида. Жизнерадостный толстяк, возлежавший по левую руку от консула Нобилиора, беспрестанно смеялся, сыпал шутками и здравицами в честь гостей, то и дело подносил к красным губам чашу с вином. Эфоры Архелай и Гиперид, сидевшие друг против друга, вели себя несколько скромнее: Медведь налегал на угощение, Змей отдавал предпочтение вину. Полемократ, верховный жрец, нашел себе собеседника в лице личного прорицателя Нобилиора, и весь вечер оживленно обсуждал с ним приемы птицегадания и тонкости различных обрядов и жертвоприношений.

Стратег Леотихид проследил взгляд старшего брата и подмигнул лукавым зеленым глазом.

– Ты слышишь, государь, они говорят о священных курах! А, по-моему, курица священна, только когда находится в моем желудке! – в подтверждение этих слов элименарх поднес ко рту обжаренную птичью ногу, оторвал зубами длинную полосу мягкого розового мяса и принялся смачно жевать.

– У каждого народа свои представления о священных животных, – глянув на римлянина, осторожно сказал эфор Анталкид. – В Египте, например, почитают кошек и крокодилов.

– И белого быка Аписа, – дрогнули в улыбке тонкие губы Гиперида.

– В Спарте самым уважаемым животным считается лев, – Леотихид хвастливо поднял руку, демонстрируя рукав хитона, расшитый золотыми изображениями царя зверей. – Именно поэтому я избрал этого хищника своим символом.

– Хм, а я полагал, это потому что твое имя начинается на Лео, – поддел брата Эвдамид. Тот открыл рот, собираясь что-то ответить, но тут в разговор вступил римлянин. Его греческий был почти безупречен.

– Мы уважаем чужие верования и традиции, – заявил он, медленно, словно с трудом двигая массивной нижней челюстью, – но к птицам в Риме отношение особое. Жрецы-авгуры следят за поведением священных кур, гаруспики наблюдают за полетом орлов, а гуси однажды спасли Капитолий от нападения галлов.

– За птиц! – немедленно воскликнул Анталкид, поднимая чашу с вином. – За этих прекрасных существ, греющих свои крылья под живительными лучами солнца, проводящих жизнь в голубых глубинах аэра, в высоте, недоступной для других созданий, населяющих Ойкумену!

– За птиц! За птиц! – раздались голоса, постепенно удаляясь к противоположному концу стола. Большинство из сидевших там, занятые собственными разговорами, не слышали тоста толстого эфора, иные даже недоуменно переспрашивали: «За птиц?» «За птиц, за птиц!» – авторитетно отвечали им другие, кому посчастливилось сидеть ближе к верхней части огромного стола, занятой верхушкой лакедемонской знати и первыми лицами из числа гостей. Зазвенели, дружно сталкиваясь, кубки и чаши, вино с журчанием устремилось в глотки, виночерпии проворно побежали за новыми амфорами.

– Однако, я слышал, превыше птиц на берегах Тибра почитают волчицу, не так ли, достойный Фульвий? – обратился Эвдамид к Фульвию Нобилиору. Тот внушительно кивнул, икнул, помедлил, позволив мальчишке-прислужнику промокнуть его мокрые губы полотняной салфеткой, затем ответил: